Текст книги "Великие рыбы"

Иоанн

«Я, смиренный и грешный Иван, не совершивший никакого доброго дела на земле…»

Он родился в горной деревеньке Скрино, окруженной лесом; неподалеку протекала река Струма. Родители рано умерли. Остался старший брат. Остался лес, его тишина. Осталась церковь, куда можно было уйти, помолиться и подумать.

Ваню отдали в пастухи.

Однажды, задумавшись, он не заметил, как от стада отбились корова и теленок. Пропажа обнаружилась на вечерней заре, когда стадо, мыча, входило в село.

– Где? – кричал хозяин. – Где они?!

Ваня стоял сжавшись. «Найду их, господине… – губы его едва шевелились. – Найду…»

– Найдет! – Лицо хозяина налилось кровью и стало похожим на дикую свеклу. – Он их найдет! Где ты их найдешь, глупак?

Посыпались удары.

Ваня упал, лежал с закрытыми глазами и молился. Удары и крики прекратились, он слышал шаги хозяина, мычание и топот стада; потом все стихло.

Он лежал, обхватив голову. Лежал и молился.

На следующий день он отправился на поиски. Неподалеку ходил хозяин: тоже искал. Только где найдешь их, корову с теленком, в этом лесу? Верно, уже волки ими повечеряли.

Нашел их Ваня.

Они оказались за Струмой. Ночью прошел дождь, воды в реке прибыло; беглецы бродили вдоль берега и мычали. Коровка еще могла бы переплыть, но теленок – теленок был совсем мал. Ваня скинул с себя войлочный плащик и рубаху и собрался лезть в студеные воды… Но остановился. Тем временем его заметил хозяин, шедший по лесу. И тоже остановился, выглядывая из-за стволов.

А Ваня положил на воду одежонку, осенил ее крестом. И переправился по ней, как посуху, на другой берег. Взвалив на спину теленка, тем же чудным способом вернулся; следом, протяжно мыча, переправилась вплавь коровка… Хозяин видел все это; кровь сошла с его лица, и оно стало похоже уже не на свеклу, а на желтую репу…

Ваня отжал рубашку, потрепал по спине теленка. И заметил хозяина, спускавшегося к реке. Подпрыгнув, замахал мокрыми руками:

– Господине! Я нашел их, господине!

Хозяин отпустил Ваню («Иди от нас с Богом, иди…») и щедро расплатился с ним. Только Ваня все это сельской голытьбе раздал, будто сам богач. И то скудное наследство, какое ему полагалось, тоже, едва вошел в мужеский возраст, раздал. Брат старший только головой покачал.

Ушел Иван из села в Димитриевский монастырь, что неподалеку. Обучался там богословию, углублялся в Писание.

Полвека не прошло, как при князе Борисе болгары крестились, а уже по всей стране шумели и стучали строительные орудия: строились церкви, открывались монастыри и школы. В 886 году, когда Ваня пас на скринских горах своих коровок, князь Борис принял ученых монахов Климента, Наума и Ангелария, ставших первыми болгарскими просветителями. Повсеместно гремела слава об Охридской и Преславской книжных школах, основанных ими.

Иван был пострижен в монахи.

Пред ним открывалась дорога в Охрид или Преслав, изощрять книжную ученость, или же другой путь – оставаться в Димитровском монастыре, исполняя разные послушания. Иван выбрал третье. Взяв благословение, простился с братией и ушел в лес, молиться.

Приглядел себе место на склоне горы, натаскал хворост. Сложил шалашик, на пол травы набросал.

Вскоре начались искушения. То ли люди в образе бесов, то ли бесы в образе людей – явилась вдруг разбойничья шайка. «Наша вся эта местность! – говорят. – Не можно тут без нашего разбойничьего разрешения жилище себе ставить!»

Разорили Иванов шалаш, сложили из него костер, долго и муторно вокруг него плясали. А Ивана, побив, еле живым отпустили.

Отлежался Иван, помолился и пошел искать другое место, пустыннее и неприметнее. Долго шел вдоль Струмы-реки. Наконец, приглядел себе дупло и вселился в него.

Снова начались искушения. То ли звери в образе бесов, то ли бесы в образе зверей – являлись разные дикие существа и нарушали Иванову молитву; дерево, где дупло было, клыками подрыли, быть в нем стало опасно.

Вылез Иван из дупла, огляделся, пошел дальше приют себе искать. Шел-шел, увидел пещеру. «Вот доброе жилище, – сказал себе. – Ни разбойники не растащат, ни звери не подроют».

И стал проживать в той пещере. Но бесы и тут святого отыскали. Начали ему в разных неудобомыслимых образах являться. Только Иван, их увидя, еще горячее молился. И те, полетав и поскакав вокруг него, исчезали.

Как-то вечером слышит Иван шаги у пещеры.

Выглянул сторожко, смотрит, отрок на пригорке стоит. Решил Иван, что это новое бесовское привидение ему явилось. Поспешил Иван назад в пещеру, усугубил молитву. Снова шаги, еще ближе; вот за самой спиной уже…

Обернулся Иван:

– Уйди, наваждение, именем Христа Бога!

Отрок же поклонился до земли и пал на колени:

– Не наваждение я, отче, а племянник ваш Лука!

Оглядел Иван отрока, осенил его крестом. Не исчез отрок, не рассыпался, не вылетел из пещеры вороном. Сам сотворил крестное знаменье и снова поклонился Ивану.

Человек, стало быть. Не привидение, и то спасибо.

Задумался Иван. Имелся у брата его сынок, Лука; совсем мальцом был, когда Иван уходил из села; только на ножках выучился стоять. А теперь вон какой… Снова прихмурился Иван:

– И чего ж ты, племянник Лука, явился? Али не сытно в дому родительском было? Али хлеб горчив? Так здесь ты и такого не встретишь; одна трава-мурава да плодове дикие.

– Сытно питали, дядюшка Иван, и хлеб сладок был… Да только не впрок мне брашна те, и хлеба другого желал я. Ради того и ушел из дома, вас разыскать, что молва в селе была, только вы святым хлебом напитать можете!

Так и сяк отваживал Иван отрока, а тот все не отваживался. Что делать? Стали пустынничать вместе: вместе молиться, вместе душу спасать.

Бесы на это еще больше обиделись. Стали держать совет. Потом отправили одного из своего сонмища в Скрино, к брату Ивана, отцу Луки.

«Приходит он к брату святого в образе некого знакомого, – сообщается в житии, – и находит того пораженным горем и ранами стрел родительского своего естества, и речет ему: „Знай, кто лишил твою старость опоры, твой дом – наследника, твое семя – плода! Это Иван, брат твой! Он приходил сюда ночью, увел отрока и держит его при себе. Коли тотчас не пойдешь за отроком, сделается он сладкой трапезой для диких зверей. А ты, коли не заберешь его тотчас, станешь чадоубийцей! Идем же, друг мой! Я покажу тебе то место, и обретешь ты плод семени своего“.

И лукавый, схватив его за руку, влечет в пустыню, распаляя злобой на Ивана. А когда они подошли туда, тотчас же исчез… Брат же, придя в указанное место, находит святого. И что он только тогда ни сделал против него!»

Пытался Иван усовестить брата и поведать, как все было, но брат его и слушать не пожелал.

«Осыпая его хулами и укорами, кричал, что тот обманщик и лучше бы ему вообще не родиться; даже метал в него поленья и камни, посягая убить его».

Схватил, наконец, Луку и повлек его обратно в село; Лука же горько плакал.

Вскоре их голоса стихли; Иван прибрал сотворенное братом разоренье и, потирая ушибленные места, присел у входа в пещеру… Сквозь кроны протягивались солнечные лучи; пересвистывались синицы. Отер Иван слезу и углубился в молитву.

Солнце успело чуть склониться и порыжеть, когда снова услышал шум. «Ваня! Ваня!.. – узнал он голос брата. – Лука! Змея!»

Брат бежал к нему, размахивая руками, как безумный.

…Лука лежал на траве, чуть в стороне от тропы, побледневший и холодный. Иван наклонился над ним: пощупал запястье, приоткрыл веко. Рядом валялась раздавленная братом змея. Иван поднялся, подошел к брату; тот стоял, медленно мотая головой: «Прости, Иван… Не бери на меня зла…»

Вырыли братья могилу поглубже, чтобы не раскопали звери, и схоронили Луку. Постояли над ней и разошлись, каждый в свою сторону.

Тоскливо стало Ивану в пещере, все племянника напоминало, везде голос его чудился. Оставил Иван пещеру и пошел дальше, еще выше в горы. Так добрался до Рилы.

«Я, смиренный и грешный Иван, не совершивший никакого доброго дела на земле, когда пришел в эту Рильскую пустыню, не нашел человека в ней, но только диких зверей и непроходимые дебри».

Дикие это были места, скалистые и скудные пропитанием. Но Господь, видя усердие Ивана, произрастил подле шалаша его множество дикой фасоли.

Как-то заблудилось в горах стадо, бегали-бегали овцы и встали пред жилищем Ивана. Явились, запыхавшись, и пастухи. Увидев в таком диком месте шалаш, чудились и спрашивали друг друга, что бы это значило. Еще больше поразились, когда предстал пред ними Иван в ветхих кожаных ризах.

– Кто ты, диво лесное, и откуда родом?

– Отечество мое – Небесный Иерусалим, – отвечал им Иван, – а кто я – того вам знать не нужно… Но раз уж явились, прошу отобедать со мною яствами пустыни.

И, нарвав дикой фасоли, угостил их. И такой оказалась она сытной и сладкой, что ели пастухи и только нахваливали. Поклонились Ивану, поблагодарили за трапезу и погнали стадо прочь. А один пастух нарвал тайком Ивановой фасоли. Показал ее потом своим товарищам: вот, мол, та самая! Только сколько ни отворяли стручки, ни одной фасолинки не обрели. Испугались пастухи. Вернулись к Ивану, прослезились и просили прощения. Благословил их Иван и с собой еще пригоршню стручков отсыпал: поешьте, дорогие.

Пошла с той поры слава о рильском отшельнике. Стали ему больных приносить на излечение, стали мужи и юноши приходить, искавшие исцеления духовного. Возникло монашеское селение, избрали Ивана себе игуменом. Только тяготили Ивана игуменские заботы и растекавшаяся по всей стране о нем слава. Так что сам царь Петр своих воинов с золотом и прочими дарами послал к Ивану. Иван от всего этого отказался, а царю передал, чтобы золото свое не тревожил: царям оно потребно, а инокам – не полезно.

Вскоре собрал Иван всех братьев, живших в Рильской обители, дал им наставления и поставил вместо себя нового игумена, Григория.

– Я же желаю отныне пребывать в тишине и безмолвии, – сказал Иван, глядя на опечаленную братию, – дабы покаяться в своих прегрешениях и испросить милости от Бога. А вы всегда поминайте в ваших молитвах меня, ибо ничего доброго не совершил я на земле.

Пытались братья удержать игумена – какое там!.. Ушел Иван, как уходил прежде из родного села Скрино, из монастыря Димитровского, из дупла, из пещеры и прочих своих жилищ; помолился и ушел. Только ненадолго остановился на пригорке и оглядел лежавшую внизу обитель: несколько хижин и строившуюся церковь. Да, доброе место, славное… Перекрестил его и направился в гору, выше и выше.

 
Сега съм у дома, в сърцето съм на Рила.
Световните злини, тревоги са далеч —
за тях е тя стена до небеса турила —
усещам се добър, почти невинен веч.
Духът ми се цери след жизнената битва,
вкушавам сладък мир във песни и молитва.
 

Так писал в 1891 году великий болгарский поэт Иван Вазов, бывавший в Рильской обители.

 
Сейчас я дома, в самом сердце Рилы.
Мирские горести, тревоги далеко —
от них меня стена твоя сокрыла —
почти невинен я, мне сладко и легко.
И дух, израненный в житейских битвах,
врачуется здесь в песнях и молитвах.
 

Место и правда было добрым. Монастырь несколько раз разрушался и восставал из развалин и пепла, делаясь еще краше.

В четырнадцатом веке его почти заново отстроил местный воевода Хрельо Стефан и сам принял в нем монашество; башня, выстроенная им, стоит и сегодня. Монастырь владел обширными лесами в Рильских горах и угодьями в соседних городах и селах: полями, виноградниками, лугами, водяными мельницами и рыбными ловлями.

С началом османского владычества жизнь в Риле какое-то время шла по-прежнему. Монастырь находился вдалеке от движения войск и расселения «агарян», как монахи звали турок. Османские султаны подтвердили своими фирманами привилегии, прежде жалованные монастырю болгарскими царями.

Но со временем и Рила стала подвергаться от Османов притеснениям, обидам и грабежам; к середине пятнадцатого века обитель была разрушена, все монахи побиты или разогнаны.

«Все было сожжено, – писал очевидец. – Лишь одна Хрелева башня торчала».

И снова монастырь поднялся из небытия. Три брата, Иоасаф, Давид и Феофан, возродили его; втроем в нем и игуменствовали. От султана Мурада Третьего был получен новый фирман. «Приказываю своим властям, чтобы монахи названного монастыря были признаны хозяевами тех вакуфных угодий, которыми до сих пор владели. Не впадайте же в искушение и не совершайте деяний, противных моей султанской воле и высоким моим предписаниям!»

Пошла в Рилу помощь из Руси. В декабре 1558 года рильские монахи добрались до Москвы, где правил «дед Иван», царь Иван Васильевич. Рильчанам была выдана грамота на проезд в Троице-Сергиев и другие монастыри, числом восемнадцать; там собрали они для Рилы богатую милостыню. Обращались они за подмогой в Москву и позже. В 1627 году писали царю Михаилу Феодоровичу про свою «нищету велию» и «насилия от рода агарянского»; так что даже священные сосуды, кресты и облачения пришлось заложить. И снова шла помощь.

В конце восемнадцатого века период «велией нищеты» проходит. Рильский монастырь становится средоточием болгарского возрождения и освобождения от иноземного ига.

Как писал в своей знаменитой «Истории славяноболгарской» святой Паисий Хилендарский: «Из всей болгарской славы, когда раньше в Болгарии были такие большие монастыри и церкви, в наше время Бог по молитвам святого отца Иоанна оставил целым только Рильский монастырь. Это приносит огромную пользу всем болгарам, поэтому все болгары обязаны хранить его и жертвовать святому Рильскому монастырю, чтобы не погасить великое болгарское благо и славу, которые они получают от Рильского монастыря по молитвам нашего святого отца Иоанна, славного болгарского святого».

И болгары охотно жертвовали. В монастырь стекались лучшие богомазы, зодчие и резчики… В 1833 году случилось новое несчастье. Взметнулось над обителью пламя, почти все строения были «опожарены». И снова Рила отстраивается, с еще большим благолепием: церкви покрываются удивительными росписями, не похожими ни на какие другие. На стенах пишутся лики не только болгарских святых, но и сербских, и русских.

А вот что вспоминал участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Эдуард Владимирович Экк.

«После двухдневного передвижения по хребту… я спросил переводчика Сукачева, где можно поблизости стать на ночлег. Он указал на стоявший вблизи самый древний и чтимый болгарский Рыльский монастырь…

Монахи с игуменом во главе встретили нас колокольным звоном. Благословив, игумен провел нас в церковь, отслужил краткий молебен и затем отвел в предоставленное нам помещение.

Встретили нас не только почетно, но и братски тепло, кормили, поили и всячески старались показать нам свое сердечное расположение. Многие монахи и послушники свободно говорили по-русски и щеголяли друг перед другом знанием русской истории…

Два дня, проведенные в монастыре, не только принесли нам необходимый отдых, но и оставили навсегда самое светлое воспоминание».

Наступила в жизни обители долгая полоса мира.

Прервалась она в 1961 году. В СССР шли новые гонения на церковь; была закрыта Киево-Печерская лавра и еще одиннадцать монастырей; болгарским коммунистам надлежало единодушно поддержать политику «старшего брата». И 11 октября 1961 года монастырь был закрыт и обращен в музей, монахи насильно переселены в другие монастыри. В 1968 году некоторым было разрешено вернуться, но служить в монастыре, когда он бывал открыт для посетителей, строго запрещалось. Лишь в 1991 году Рильская обитель была полностью возвращена Болгарской церкви.

…В Риле я оказался в августе 2018 года; сюда привезли нас организаторы конференции, посвященной русско-болгарскому историку и мыслителю Петру Бицилли. Помню пронзительное чувство радости и покоя, охватившее буквально на входе в монастырь: близкое испытывал лишь в Троице-Сергиевой лавре. «Господи, что же мы такое хорошее сделали, что здесь оказались?..» – тихо сказал кто-то рядом. Мы медленно ходили, не зная, то ли любоваться росписями, то ли наслаждаться видом монастыря и окружавших его гор, обросших густым лесом… То ли просто постоять, помолиться преподобному Иоанну Рильскому, славному болгарскому святому.

 
Я дома. Голос мой вступает в Рильский хор.
Я не родился здесь – но здесь почить желаю,
под вечный шум лесной – его словам внимая,
и под Елениной горы спокойный взор;
окончив путь земной, найти могилу
в великих и святых объятьях Рилы[6]6
  Иван Вазов.


[Закрыть].
 

…Он уходил – все выше и выше.

Наконец приглядел себе подходящую пещеру и вселился в нее. Ни люди, ни бесы – никто больше его не беспокоил.

Так он прожил пять лет.

А потом услышал шаги возле пещеры. Он не стал выходить и высматривать: давно ждал этого гостя – и продолжал молитву. Когда шаги затихли за его спиной, Иван обернулся.

Перед ним стоял Лука – такой, каким он его последний раз видел. Только голову отрока окружал золотистый свет, вроде венца. Или это солнце, заглянув в пещеру, освещало так его вихры? «Теперь ты меня не прогонишь?»

Иван не ответил, но показал место рядом с собой; так они всегда прежде молились.

На следующее утро Иван не проснулся. Солнце залило пещеру свежим светом; снаружи покачивал деревья ветер, перекликались синицы. Прошел день. Проник краешек закатного луча.

Иван лежал неподвижно.

На сороковой день сюда пришли монахи: кто-то увидел сон, в котором была указана тропа к пещере. Иван лежал, точно спал, так что кто-то из монахов даже поднес поначалу палец к губам: тише… Догадавшись, что это за сон, братья опустились на колени.

«Вот и снова он ушел от нас», – сказал кто-то. «Нет, – возразил другой, – это он к нам вернулся…»

Он почти перешел по одежке своей через реку. Но там, где жалобно мычала корова с теленком, теперь стояли какие-то люди. Откуда они появились? Один, два… пять… Их становилось все больше, и все они тянули руки, бежали к Ване, умоляя перенести их на другой берег, через эту бурную и такую страшную воду. Что же делать?..

Помолившись, Ваня поднял одного, подбежавшего первым – он оказался не слишком тяжел, не тяжелее теленка, – и понес через реку. Потом второго. Потом третьего…

А вот и сам Господин глядит на него сверху; только не тот, не хозяин коровьего стада, а другой, подлинный его Господин, для Которого он и отыскал этих людей, и переносит через потоки. И радуется Ваня, и кричит, как тогда:

– Господине! Я нашел их! Я нашел!..

Николай

Весной 1087 года несколько кораблей отплыли из италийского города Бари. Судна были купеческими, трюмы затоварены зерном, курс взят на греческую Антиохию. В маршруте не было ничего удивительного: торговые связи Бари с Антиохией были давними, отлаженными. Бари был греческим городом, лишь незадолго до того завоеванным норманнами.

На кораблях, правда, заметны были не только купцы, но и священники, и монахи. Но и это вряд ли могло вызвать подозрение. Через Антиохию шел поток паломников в Святую Землю; богомольцы добирались на торговых суднах.

Продав зерно, корабли отплыли из Антиохии.

Путь их, однако, лежал не обратно в Бари, а в город Миры Ликийские. Трюмы с зерном, торговый вид кораблей – все это было для отвода глаз.

Не за византийскими динарами, полученными за зерно, плыли баряне, а за более драгоценной «валютой». Мощи святителя Николая Чудотворца, хранившиеся в Сионском храме Мир.

Миры уже давно не были мирными; на город то и дело нападали сарацины.

Миры опустели, по мертвым улицам гулял ветер. Жители перебрались в другое место: чем дальше от моря, тем спокойнее. Жизнь в прежних Мирах теплилась только в Сионском храме, у мощей святителя. Туда, через улицы города-призрака, пробирались к ним редкие паломники.

За три столетия до этого, во время арабского вторжения, уже была взломана гробница, находившаяся рядом (ее приняли за гробницу святителя). Константинополь был далеко, сарацины хозяйничали под боком.

Предание гласит, что сам святитель явился во сне одному священнику в Бари. «Поди и скажи клиру и народу, чтобы они взяли из Мир Ликийских мощи мои и перенесли в здешний город; ибо Господу не угодно, чтобы я оставался там в пустыне».

Сон был передан «клиру и народу», снаряжены и отправлены корабли. Такой же морской караван за мощами святителя снарядили, как оказалось, и венецианцы. Баряне торопились, и торопились не напрасно.

Барийские корабли пришвартовались в Андриаке, гавани Мир. Были посланы лазутчики, два иерусалимских паломника, грек и француз. Нет ли в городе сарацин? Сколько монахов охраняют гробницу? Не опередили ли барян расторопные венецианцы?

Паломники долго не возвращались (так казалось оставшимся на кораблях). Наконец прибыли. Нет, все тихо. Сарацин нет. Венецианцев тоже. Гробницу охраняют всего четыре монаха.

Сорок семь барян, спрятав под одеждой оружие, сходят на берег. Вот они уже входят в Сионский храм, поклоняются святыням. Переглядываются. Открывают цель своего прихода монахам-стражникам. Вначале пытаются взять их подкупом – хронист даже называет сумму, триста золотом. Чистым золотом, братья… Вот, сколько смогли собрать… Монахи с гневом отказываются. Пытаются вырваться, бежать за подмогой.

На этом приключенческая повесть обрывается. Дальше начинается то, что принято называть священной историей.

Вначале падает и не разбивается кувшин для мира, который принес с собой один из барян. Кто-то задел его, и сосуд упал. Сосуд стеклянный, пол – мраморный. Прибежали на звук, подняли с пола, осмотрели – ни одной трещинки.

Значит, перенесение мощей угодно святителю.

Затем один из монахов-охранников признается, что год назад святитель Николай явился во сне трем жителям Мир и сообщил, что скоро он переселится в другое место.

Значит, перенесение мощей есть воля Божия.

Тем временем один из барян разбивает крышку саркофага, который оказывается наполненным удивительной влагой. По всей церкви распространяется благоухание. Оно переливается через окна храма и растекается на многие стадии. Почувствовали его даже баряне, оставшиеся на кораблях. Все замерли. «Ибо показалось им, что они пребывают в раю».

Затем было отплытие кораблей со священным грузом. Жители Мир толпами ринулись на пристань, бросались в воду, хватались за весла. Остальные на берегу рвали на себе одежды и простирали руки. Некоторые из барян на корабле, не выдержав этого зрелища, тоже стали рыдать и кричать, чтобы те, на берегу, простили их.

Ибо перенесение мощей есть не их, но Божия воля.

День был ясным, море спокойным. Крики и стоны ликийцев были слышны, даже когда берег исчез из вида.

Далее было триумфальное возвращение в Бари и более ста исцелений, последовавших от прикосновения к мощам святого. Начались споры, где, в какой церкви их поместить. Возникли даже стычки среди пылких барян, многие из которых схватились за оружие.

9 мая был установлен в Римской церкви вторым (после 6 декабря) днем совершения памяти святителя Николая.

Особенно торжественно праздновался этот день в Бари. Русский паломник Владимир Мордвинов, побывавший в 1873 году в этом городе, писал: «Ночью с 8-го на 9-е число весь город был в иллюминации, всюду взвивались ракеты, вспыхивали фейерверки, транспаранты, изображавшие сотворенные нетленными мощами чудеса; на террасах и бедных, и богатых домов зажигались бенгальские огни».

Но главные торжества происходили утром следующего дня.

«Утром на пристани, богато украшенной в виде католического алтаря, появилось в полном облачении все духовенство Бари и его окрестностей; на особо отведенном месте располагались все гражданские и военные власти в мундирах. Диск солнца выплывал над растопленным золотом морской дали; и в этой дали, тоже с востока, выплывала целая эскадра небольших судов. Эти суда заранее с вечера отправлялись в море незаметно для жителей. Они возвращались утром торжественные, богато изукрашенные; на главном судне возвышалось изображение святого Николая Чудотворца, окруженное духовенством; раздавалось стройное церковное пение, на которое отзывались духовные певчие с берега».

Так ежегодно воскрешается память о тех кораблях, на которых мощи святителя прибыли в Бари.

То, что Римской церковью день перенесения мощей отмечается столь торжественно, неудивительно. Как и то, что он никогда не отмечался церковью Греческой. Для нее, скорее, он был днем траура.

Почему же буквально вскоре после перенесения мощей этот день сделался праздником в церкви Русской?

Римская церковь еще долго после разделения церквей не воспринималась на Руси как враждебная. Не препятствовали на первых порах русские князья и католическим проповедникам. Отношение к латинянам изменится позже – после разграбления Константинополя и вторжения Тевтонского ордена в пределы Новгородского княжества.

Установление второго дня памяти Николая Чудотворца – свидетельство ревностного почитания этого святого на Руси. Как сказано в Лицевом житии святителя шестнадцатого века: «Приди в Русь и виждь: яко несть града и села, идеже не быша чюдеса святого Николы». Еще до Крещения в Киеве была церковь святителя Николая. Молва о том, что от перенесенных в Бари мощей были явлены чудеса и исцеления, не могла не дойти до Киева. Тем более что почти в то же время Николай явил в Киеве свое первое известное и поразившее киевлян чудо – исхитил из Днепра утонувшего младенца, который затем был обнаружен живым на хорах Софийского собора.

Наконец, перенесение мощей, даже с насилием, не считалось в те времена грехом. Святой князь Владимир вывез из завоеванного Херсонеса не только иконы и утварь, но и мощи святителя Климента, епископа Римского, и его ученика Фивы. Херсонесцы, вероятно, скорбели об этом не меньше ликийцев. Молодая Русская церковь нуждалась в святынях; своих у нее еще не было, вот и приходилось заимствовать. Чаще – добровольно, порой – с принуждением.

Одно известно точно – 9 мая стал праздноваться на Руси Никола вешний, день перенесения мощей святителя Николая в «град Барский».

«Днесь град Барский радуется, и с ним вся вселенная ликовствует…»

Бывали периоды, когда доступ к мощам святителя Николая был для русских паломников затруднен. В середине девятнадцатого века, например, для этого требовалось получить в Неаполе от папского нунция специальное письменное дозволение. У художника Ореста Кипренского, в те годы путешествовавшего по Италии, даже возник дерзновенный проект – перенести мощи святителя из Бари в Петербург. «Когда возможность была единожды тронуть святыню с места для перенесения, из Азии в Европу, – писал он князю Голицыну, – то равномерно есть возможность и ныне, да и весьма кстати, повторить подобное благочестие, ознаменуя оное перенесением мощей сего святителя Николая Чудотворца из Бари в Петров град».

Однако «подобное благочестие» повторено не было, и мощи остались в Бари.

9 мая 1913 года в Бари был заложен фундамент православного Свято-Никольского храма; строительство его было завершено после окончания Первой мировой войны. И хотя после революции поток русских паломников иссяк, службы в храме продолжались. 1 марта 2009 года он был передан Русской церкви. Православным священникам также предоставлено право служить в крипте в базилике Святого Николая, слева от гробницы святителя.

Приходили русские богомольцы и в Миры. Пусть Сионский храм был позже разграблен и наполовину занесен песком, имя святителя продолжало освящать это место. Приходили поклониться в Сионский храм и местные турки. «Есть и до днесь чуда от святого гроба, – сообщал черниговский паломник, иеромонах Ипполит Вишенский (1708), – не только нашим христианам исцеление есть, но и туркам неверным бывает помощь. Если кто потеряет верблюда, или осла, или коня, если принесет до гроба свечку и кланяется, тотчас найдет».

В 1860 году в нижнем этаже бывшего Сионского храма была построена небольшая русская Никольская церковь.

В 1949 году святитель Лука, архиепископ Симферопольский, в своей проповеди в день перенесения мощей святителя Николая призывал паству не смущаться насмешек, которые вызывали у атеистов поклонение мощам.

«Да, мы кадим пред мощами, преклоняем колена, лобзаем эти гробы; мы у мощей святых молимся тем, кто некогда жил в этих телах, и получаем, нередко получаем просимое. Нам ли не почитать мощи святых, особенно таких святых, каким был великий Николай, чудотворец Мирликийский? Будем же смиренны, не будем смущаться грубыми нападками со стороны неверующих, со стороны протестантов и сектантов, насмехающихся над нашим почитанием святых мощей. Будем заботиться о том, чтобы и наши тела в свое время стали мощами, святыми мощами».

Так перенесение мощей святителя Николая наполняло рвением сердца не столь давно принявших крещение русичей; так продолжало оно ободрять и во времена гонений многими веками позже. Так корабли, выплывшие из города Бари весной 1087 года, оказались, вместе с лодками евангельских рыбарей, причислены к небесному флоту церкви.