Текст книги "Прагматика фольклора"

Знакомый, парторг, рассказывал: «Я болел. Лежу в комнате, слышу, в соседней комнате родственники говорят: скоро умрет. Пошел на кладбище к матери на могилу и просил». Что просил, не знаю. И выздоровел, женился потом (ФА, Бел 19-140).

«Родители» могут также нуждаться в помощи живых родственников:

Соседка была у нас. Бабушка. Сказала, что мой муж ей приснился. Сказал, что мы ведь живем хорошо. Не помню уж теперь, сказал, что чем-то они занимаются даже. А вот когда мой муж умер, ровно за два месяца до него его друг умер. Так вот, когда он умер, пришла его (друга) дочь и рассказывает мне:

– Мне приснился сегодня отец. И сказал: «Ты уже мне 10 рублей-то пошли». И сказала мне, что «Тамара Михайловна, можно я к Вячеславу Михайловичу в гроб положу 10 рублей? Ради Бога». Так что пришла, 10 рублей положила (Роксома, 2001).

Для знающих в круг «своих» оказываются включенными и «силы»:

<А кто-нибудь видел лешего?> Не знаю. Да где и видишь! Что ты! Он и не покажется, если и есть-то. Тут… не леший, а батюшка лесной… да, в лесу. Никто не видел. <А есть люди, которые с ним общаются?> А раньше, вот говорят, что были такие старушки, общалися с лесным. <А какие они были: плохие или хорошие?> Нет, хорошие… Вот колдуны-то и есть! Что знаются, верно, с силой какой-то. У нас была одна старушка здесь, но она давненько уж умерла, она, говорят, зналася. Вот она когда старая стала, перед смертью пришла, она в Белозерске жила, в Череповце, у сына. Она здесь попрощаться пришла в лес, вот ходила. Я еще застала ее, она пришла, у колодца сидит, я говорю: «Ой, бабушка Оля…». «Да ходила, Клавушка в последний раз, я, наверное, скоро умру, дак попрощалась с лешим». Я потом сказала своей свекрови, а она говорит: «Да она зналася…» (ФА, Ваш20а-33).

В отличие от отношений между «своими», соседские отношения значительно строже. Отношения соседей-однодеревенцев поддерживаются распределением индивидуальных вкладов в общее имущество или общее дело, а также возможностью взаимных одолжений. Такие одолжения представляют собой неявную форму обмена: одолжились водкой – вернули уловом рыбы, одолжились инвентарем или утварью – вернули молоком или пирогами, попросили подвезти – сообщили по дороге какие-либо ценные сведения. Возвращаемое представляется как проявление благодарности, дар, но не возврат долга, но при этом такая благодарность точно эквивалентна позаимствованному.

Отношения соседства поддерживаются наличием общего имущества, к числу которого относятся мостки (выложенные досками болотные дороги), колодцы, общие постройки (овины, конюшни) и проч.[164]164
  Объекты владения коллективных хозяйств (колхозов) и совхозов – вне этого ряда, отношения ответственности к ним организуются совсем не так, как отношения общей собственности, организованной отношениями внутри кластера.


[Закрыть] Так, например, к числу общего имущества женского населения деревни относится ступа для стирки. В д. Ухтома такую ступу-долбленку, несмотря на ее архаическую незамысловатость (ее мог сделать любой хозяин), заказывают хозяйки в складчину. Она стоит на общих мостках на реке, используемых только для стирки и полоскания белья. Белье толкут в ступе пестом, который у каждой хозяйки, в отличие от ступы, непременно свой. В ожидании освобождения ступы женщины обсуждают насущные проблемы – «толкут воду в ступе». К числу общих дел соседей-однодеревенцев относится выпас частного стада, для которого «общество» нанимает пастуха, совершение обхода скота и выполнение связанных с ним правил и запретов.

Этикетные отношения с «силами» строятся так же, как соседские отношения: обмены, представляемые как дары (например, «относ» лесовому при просьбе найти потерявшуюся в лесу скотину), строгое соблюдение определенных форм поведения при проникновении на территорию, имеющую своего хозяина.

[О водяном: ] Один раз я чуть не потонула. У меня пруд вырыт в огороде, а я сошла в пять часов утра. Да меня как туда потащило, в пруд-то, я думала и не выйти! Вот напуталась-то, вот… Тоже слышала, что вот «Не вовремя не ходи за водой» (ФА, Бел 19-171).

Будь то баянник или соседка, в любом случае надо «проситься», поскольку это – форма одолжения, предполагающая ответное действие: «Хозяин, хозяюшка, пустите помыться» (ТРМ, № 75), воду в бане никогда не выливают, чтобы хозяин помылся (ТРМ, № 84), «в бане помоешься, жару накидаешь: „Хозяин да хозяюшка, мойтесь с Богом“» (ТРМ, № 86). Точно так же соседи и соседки (хозяева) – не входящие в категорию «своих» – пересекают границы чужой территории – отводок (калитка, отделяющая двор от улицы) или порог – только в случае какой-либо, непременно сразу же сообщаемой, нужды и испросив разрешения. Многократно наблюдавшаяся нами картина – разговор хозяек на таких границах. Зайдя в дом с какой-либо просьбой, соседка никогда не перемещается дальше порога без специального, не один раз повторенного, приглашения.

Для обозначения возможности посещения используются специальные знаки – сторожки. Палка, приставленная к двери дома, сообщает посторонним о том, что хозяин отсутствует. Часто сталкиваясь с тем, что в закрытом таким образом доме находилась хозяйка, мы сочли, что это – способ отказа от общения с нами, посторонними, но потом нам объяснили, что старшие так «любят запираться». Случались и более решительные символические действия подобного рода. «Знающая» из Киснемы, пообщавшись с собирателями один раз, остальные их визиты пресекала тем, что опутывала ниткой отводок, «закрывая» тем самым доступ в свой дом[165]165
  Пономарева М. В. Превращение в жабу (2001) (ФА СПбГУ).


[Закрыть].

Любое непредвиденное хозяйкой изменение на собственной территории – во дворе, хлеву, в доме – интерпретируется как следствие чьего-то несанкционированного и, следовательно, вредоносного действия. Так, одна из жительниц Роксомы рассказала, что, когда у нее стала болеть нога, она принялась искать в доме (!) и нашла щепу, заткнутую между бревнами дома, что позволило ей сделать однозначный вывод о нанесенной ей кем-то порче. Приведем аналогичный пример из интервью:

Они мне принесли колдованой соли пуд. Я нашла под крыльцом, у себя. Под сенями. Пять крестов на меня было закопано. Под сенями я все нашла. Господь мне все подсказал. «Ищи! – говорит. – Ищи». Я все нашла. Все церковные кирпичи были принесены… (ФА, Ваш20а-1).

Неблагополучие, связанное с какой-то частью своего пространства, пространства, являющегося принадлежностью хозяина, рассматривается как результат чьего-то незаконного вторжения и «хозяйничанья» в нем:

Раньше тоже было людей всяких, то на дворах что-нибудь наделают. Ну, люди, другие, старые-то, которые уж раньше-то там старые были, знали и ко скоту, и вот там мало ли, другие есть… Вот у нас у самих было, там дома в Мегре, девять коров у нас папаша обменял, все было не доили. Не доили, лягалися. Потом стали двор перебирать, а были во дворе какие-то заколочены скобы. Вот это мешало. Ну вот, потом, мужчина у нас, было, лошадей держал, все скот падал, коров держали, падал все скот. Ну, а потом ему сказали, что это, ты вычисти все во дворе, все дотла, все, весь навоз вывези. Он стал вывозить там навоз, дак всякого костья, всего было на дворе. Вот он вычистил все на дворе, все это костье, все зарыл в яму, и потом скотину завел и потом не стала падать скотина. <А скобы где были?> Скобы-от были как-то во дворе над хлевом заделаны. Спрятаны. Кто так сделал? Тоже было всяких людей-то (ФА, Бел20а-62).

«Магичность» правил поведения обнаруживает себя в том, что негативные ситуации (нездоровье, неудача, ссора с близкими, неурожай и проч.) объясняются нарушениями в сфере этикета.

Сорокалетний мужчина, шофер, работающий в районном центре, объяснил нам необходимость своего ежегодного приезда на престольный праздник в свою родную деревню Киуй заботой о благополучии своей семьи: «Нужно уважать своих родителей». При этом имелись в виду как живущие в родной деревне родители, так и «родители», лежащие на местном кладбище, – предки. Это толкование представляет собой редкий случай, когда участники этикетных отношений названы. Обычно же, когда речь идет о правиле, зачастую трудно определить отношения между какими акторами – людьми и людьми, людьми и силами, людьми и предками – это правило регулирует. Незаконное «ворошение» общественной ступы теми, кто не участвовал в складчине, может иметь следствием наступление ссор и нестроений у хозяек. Нарушение правил выгона скота одной из хозяек, например выгон скотины босиком или без прута, может повлечь за собой пропажу скота или иной вред, который коснется не только скотины, принадлежащей нарушившей правило владелице: «Если женщина выгоняла скотину без платка или босая, пастух хлестал ее по ногам» (ФА, Бел20-88).

Этикет, формируя область социальных конвенций, охватывает как речевые, так и неречевые формы поведения. Так, например, болезнь истолковывается как следствие нарушения речевого этикета одним из односельчан пострадавшей:

А вот у меня бабушка – какой-то праздник был, они в клубе отмечали – ну вот, и тут кто-то такой… (ну, она выпила вообще немножко), кто-то тут, что: ой какая ты, этот, Анна Петровна, молоденькая! И щечки румяненькие! Ну вот, пришла она домой: щеки горят, такие волдыри наскакали, это вообще! (ФА, Ваш20а-12).

Лицо, нарушившее запрет, несомненно, известно говорящему, но совершенно сознательно не называется «постороннему», поскольку речь идет о совершении этим человеком вредоносного действия.

Принципиально важным является то, что наличие конвенций, регулирующих социальные связи в традиционном социуме – этикет и табу, – становится различимым лишь тогда, когда ситуация меняется. Происходит что-либо непредвиденное или возникает потребность совершения какого-то действия, затрагивающего интересы других акторов.

Магическая легитимация смены деятельности или состояния. Ситуация перехода (сдвига) предполагает изменение персонального социального пространства актора, инициированное им самим или, во всяком случае, находящееся под его контролем. Напомним, что к персональной части социального пространства – «социальному телу» хозяина – относится все то, что является предметом его ответственности и владения. К ситуациям сдвига или перехода относятся факты приобретения или продажи, отела и забоя скота, сооружения нового предмета утвари, выпекания хлеба, начало и конец полевых работ, а также любое изменение собственного состояния – сон и пробуждение, выход из дома и проч.

Милый человек, благослови тебя Господи везде и всюду, в путях и в дороженьках, от буйного ветру, от лихого народа, днем и ночью.

Дай вам, Господи, везде и всюду пути-дороги, доброго здоровьица.

Благослови вас, Господи, в добрый час во светлый (ФА, Ваш20-97).

О том, что приведенное выше высказывание, оберег отправляющегося в путь, относится к ряду диалогических форм обращения с «хозяевами», можно судить по способу организации речи, к которому прибегает говорящий. Обычна для текстов такого рода ритмическая организация и диминутивы. О том, что адресат этой речи мыслится как «хозяин», можно судить, исходя из следующего примера:

Кажной час, кажную минутку, благослови, Господи, в добрый час и в светлую минуту, кажной час, кажную минутку, везде и всюду. Спаси и сохрани, береги, Господи. Ну, спроста не выходите и на улушку, я сказала вам, и можете эдак сказать, на улушку выходите, вот так говорите: Господи, благослови. Какой Бог мой – эти-то уж слова легко запомнить – Господи, благослови, какой Бог мой – будь со мной. Какой Бог мой – будь со мной. Ходи впереди, меня береги. Какой Бог мой – будь со мной. Ходи впереди, меня береги. И будет беречь. Не забывайте, девушки. Я уж теперь старый человек, Господа Бога… знаю, и все, вам советую. Везде ездите, везде ходите, везде всякой народ ести, и отнеси вас, Господи, от злых людей, от лихих людей и от несчастной худой минутки, вот. Дай, Господи, всего вам самого доброго. Вспомните меня, бабку (ФА, Ваш20-98).

Такого рода ситуации Е. Е. Левкиевская квалифицирует как апотропеические: «Апотропеическая ситуация может быть описана как ситуация коммуникативная, т. е. как ситуация речевого акта[166]166
  Здесь исследовательница ссылается на определение С. М. Толстой в: Толстая С. М. К прагматической интерпретации обряда и обрядового фольклора // Образ мира в слове и ритуале: Балканские чтения. Вып. 1. М., 1992. С. 32–33.


[Закрыть]. Она имеет все признаки прагматической организации, присущие коммуникативной ситуации: цель воспроизведения (произнесения) текста, наличие участников ситуации: отправителя текста и адресата, время и место, сопутствующие обстоятельства. Однако в отличие от коммуникативных ситуаций, возникающих в обыденной речи, апотропеическая ситуация принадлежит традиционной народной культуре и является ситуацией применения оберега, а точнее, его воспроизведения – предъявления предмета, совершения действия, произнесения текста. О воспроизведении мы говорим потому, что человек, произносящий апотропеический текст, не является его автором, не создает его самостоятельно, а лишь воспроизводит те тексты, которые уже существуют для этих целей в традиции, и воспроизводит их исключительно в ситуациях, обусловленных традицией»[167]167
  Левкиевская Е. Е. Славянский оберег: Семантика и структура. М., 2002. С. 16.


[Закрыть].

Исходя из наших установок, в соответствии с которыми социальное действие всегда коммуникативно, статус речевого акта не специфицирует описываемую ситуацию. Традиционной народной культуре обыденная речь также свойственна, а в ситуациях, обусловленных традицией, произносятся не только апотропейные тексты. Бесспорным представляется то, что апотропейная ситуация – это коммуникативная ситуация, при которой совершаются действия, имеющие целью защитить «человека и его мир от различных форм зла и опасности»[168]168
  Там же.


[Закрыть]. Потребность в апотропейных актах возникает по названной выше социальной причине: инициатор намерен что-то изменить в существующем на настоящий момент положении вещей. Поскольку в этом случае он затрагивает чужие интересы, воздействует определенным образом на социальное пространство, ему необходима легитимация совершаемого им действия или обретенного им состояния – физического, социального или имущественного.

Достижение такого результата происходит за счет применения разных стратегий взаимодействия и разных речевых форм. Степень их воспроизводимости может быть различной в зависимости от примененной стратегии. Эти стратегии в значительной степени определяются той позицией, которую избирает инициатор действия для себя в отношении границы физического и метафизического пространства.

Магико-ритуальные формы обращений к домовому при покупке новой скотины или к баяннику при входе в баню, сообщенные нам в разное время разными информантами, дают такой вариативный ряд, который очевидным образом убеждает нас в том, что перед нами конвенциональная форма речи, но не воспроизведение текста.

Хозяин, батюшко, прими живота-то (имя) (ТРМ, № 23).

Господин-дворянин, пой да корми (ТРМ, № 26).

Хозяин с хозяюшкой, пусти милого живота на корысть, на радость, добрым людям на зависть (ТРМ, № 93).

Хозяин с хозяюшкой, примите (имя скотины). Не ночку ночевать, а на все время (ТРМ, № 94).

Соседушко-батюшко, возлюби нашу коровушку, пои получше, гладь поглаже (ТРМ, № 97).

Дедушко, атаманушко, соловеюшко, пусти Пестроньюшку на подворьице. Пой, корми, мягко стели, гладко води (ТРМ, № 102).

Дедушка Романушка, бабушка Атаманушка, пой, корми мою Буренушку сытехонько,

Рукавицей гладь-то гладехонько… (ТРМ, № 108).

Вот царь дворовой, царь отводной, отвод-то в поле, царь полевой, прими мою скотинку. На день Господней напой, накорми и домой пригони. Вот это скотинке (ФА, Бел20-123).

В следующем примере, где говорящая дважды повторяет магический текст, отчетливо видно, что конвенционален дейктический уровень речи: фиксированы коммуникативные позиции адресата и адресанта, фиксирован тип речевого акта, но не сам текст:

В доме, и в дом заходишь, тоже: Хозяин, Хозяюшка, примите пожильца. Когда вот я зашла вот в эту квартиру, я зашла и сказала. В первый раз, приехала когда, зашла и сказала: ну, Хозяин, Хозяюшка, примите меня на житье на бытье, вот и все (ФА, Бел20-129).

Посредством таких высказываний совершают определенное социальное действие – просьбу – и используют свойственную ей модель речевого акта – директив. Практическая задача – препоручение дворовому заботы о приобретенном скоте или домовому – о своей семье – решается за счет совершения речевого акта, автором которого, несомненно, выступает сам говорящий[169]169
  Ср.Левкиевская Е. Е. Славянский оберег. С. 206–207.


[Закрыть]. Совершая его, он ориентирован не на известный ему ранее текст, но на определенную стратегию речевого поведения. Существование этой стратегии в традиции определяет совершение говорящим заданного ею социального действия.

От стратегии прошения, имеющего адресатом человека, точно так же содержащего обращение, директив и мотивировку, прошение духа-хозяина отличается ритмической организацией и наличием рифм. Заслуживает внимания и обилие диминутивов в заговорах: они используются как в обращениях, так и в основной части высказывания («батюшко», «хозяюшка», «соседушко», «доможирушко», «атаманушко», «соловеюшко», «коровушка», «подворьице», «ночка»). И если ритм и рифма – универсальные маркеры ритуализированных форм речи, то диминутивы появляются в ней в тех случаях, когда в фокусе речи оказывается адресат и та сфера реальности, которая ему приписывается либо как сфера его контроля, либо как объект, на который должны быть транспонированы свойства адресата: «Как ты, милая ниточка, крепко сидишь, так, милая животишко, крепко стада держись» (ТРМ, № 148).

Диминутивы не используются в сюжетной части заговоров, они появляются тогда, когда говорящий апеллирует к адресату, чем или кем бы он ни был: духом, коровой, человеком или предметом.

Несколько забегая вперед, заметим, что диминутивные производные слова свойственны не только заговорам и оберегам, но и причитаниям, что позволяет предположить совпадение в ряде параметров поддерживаемых этими фольклорными жанрами социальных процедур, а следовательно, наличие специфических отношений, существующих между причетом и заговором.

В любом случае в магической речи, обращенной к силам в ситуации перехода, изменение прагматического шаблона касается в основном динамических параметров и не предполагает изменение статуса говорящим. Он обращается к баяннику так же, как обратился бы к соседу, но, для того чтобы его высказывание пересекло границу реальности, оно должно быть определенным образом организовано. Он инициатор просьбы к силам, имеющий нужду и знающий, за счет использования каких речеповеденческих моделей его просьба должна быть услышана. Уровень доступа к магической реальности такого говорящего этим и ограничивается: он к ней взывает, но не действует в ней.

Когда выпускаешь, так как просишь… научила меня тетка:

 
Лесовая Богородица, Полевая Богородица,
Храни и береги милого рота,
Пой и корми.
На утренней зорьке выпускай,
На вечерней – домой пригоняй.
 

Она и домой тебе гонять будет. Вот женщина тут никак не могла выгнать в лес годовалого теленка, я ее и научила: выйдешь на дорогу, вот и проси Богородицу. Поклонишься во все стороны и просишь. Теленочек стал ходить у ней. Меня тоже нужда вынудила. Теленочек у меня по деревне разбежался, кружки нарезает. А на деревне яма травой заросла. Первый раз бежит теленочек да и упал в яму, да и зашибся. Он сразу-то из ямы выскочил, как с перепугу. Мы погнали [коров] в Никольскую, а он все под огород. Я и сделать ничего не могу. Наплакалась с этим теленочком и давай молиться, просить: Лесовая Богородица, Полевая Богородица, помоги мне теленочка к коровам свести. Очувствовался [теленочек], к корове пошел (ФА, Ваш20-9).

Наряду со стратегией апелляции к силе-хозяину в пределах переходных ситуаций применим и иной тип действия. Возможность выделения различных стратегий в пределах одной социальной ситуации и при применении одной и той же, в соответствии с устоявшимися представлениями, жанровой формы – заговора – дает основание считать, что с точки зрения прагматики формальные (поэтические) показатели той или иной фольклорной формы не определяют ее функциональных характеристик исчерпывающим образом. Они составляют лишь некоторую часть параметров, определяющих прагматический шаблон. Тип социального действия меняется в зависимости от изменения одного из параметров. В данном случае изменение стратегии определяется изменением статуса и роли говорящего, а вместе с ними и пространства, в котором разворачивается действие. Во-первых, в фокусе речи оказывается сам говорящий:

Меня мама учила, когда родится теленочек, чтобы грыжи не было, никогда сырого, мокрого не гляди – телушечка или бычок. И потом надо снять с себя платок, положить на кресты и 3 раза прикуси: «Заговариваю двиг и грыжи, все 12 грыж» (ФА, Ваш20-22).

Перед нами перформативный акт: говорящий сообщает о том, что он совершает речевой акт особого типа – заговор (ср.: «приказ» – «я приказываю», «клятва» – «я клянусь»).

Совершающая магический акт женщина перемещает себя относительно сакральной границы через символическое действие: она обнажает голову и открывает волосы. Существует строгий запрет в этом отношении: хозяйки обряжают скот непременно с повязанными платком головами.

Босая никогда не ходи к скоту, с голой головой тоже не ходи. Это вот хозяин не разрешает, хозяин двора. Хозяину не понравится, если голова без платка. Я часто ездила в Петрозаводск, другой раз поеду, у меня все Вася сам доил коров. Приеду другой раз, так, Господи, и с подойником идет и платок поперек головы повязан. В платке. Он знал это (ФА, Бел20-96).

На фоне этого общеизвестного запрета обнажение головы «понимающей ко скотине» становится особенно значимым.

У нас свекровь, скотина как заболеет, помогала. Мастит у коровы, грудник, она какие-то слова говорила, волосами проходит своими, волосы длинные были. Ко скотине понимала (Маэкса, 1998).

Хозяйка сознательно нарушает запрет, выходит на границу конфликта. Эта акция предполагает предельную степень ответственности говорящей. Использование перформатива в качестве условия его результативности, как отмечал Дж. Остин, имеет соответствие между осуществляемым в акте речи действием и статусом того лица, которое производит речевой акт. В фокусе речи располагается сам говорящий, обнаруживающий собственную креативную роль: «Я заговариваю грыжу». На уровне действия – инверсия. Защемляется, закусывается грыжа, то есть та, которая защемляет. (Ср.: при ушибе нужно сказать: «Мистечко, мистечко, не ты меня зашибило, я тебя зашибила» (ТРМ, № 84)).

Еще один пример использования этой модели (обратим внимание на то, что на вопрос о словах следует ответ, в котором описывается действие, связанное с символическим преобразованием пространства):

…я вот знаю, как выпустить надо первый день на волю… первый день весной на волю выпускать, знаю… <А как выпустить-то?> Надо там говорить слова… <А какие слова?> Надо взять топор, тут протянуть веревку во дверях, где буду корову пускать из дома, у коровьей двери веревку протянешь и вот так чертишь (чертит вдоль косяка с внутренней стороны двери воображаемым топором), чертишь и говоришь: «Черчу, черчу от запада, от востока и до запада, от земли до неба своему милому животу Золушке, чтоб никто ее не видел: ни волк, ни волчица, ни медведь, ни медведица, ни собака и ни росомака, никакие звери, и не лесовые, не полевые, чтобы казалась моя скотинушка теньем, да кореньем, да большим каменьем. Тьфу, аминь, во веки веков». Три раза надо проговорить… вот так провести дак надо и сюды топор класть (перед порогом со внутренней стороны), этот топор класть сюды, и тут чтобы никто не зашел в это время в эти двери. И коровушку выпускай с Богом. Потом коровушка с поля придет, достанешь веревочку, топор, все убираешь. <А так нужно веревочкой все это чертить, да?> Нет, топором, топором черчу все, веревочка тут кладена (ФА, Ваш20-87).

Символическая акция – черчение топором по веревке, производимая на пороге, через который должна переступить скотина, обнаруживает свой преобразовательный смысл в заговорной речи. Заговаривающая совершает перформативный акт, результатом которого являются преобразования взаимного «видения» в сакральном пространстве. Рассекая границу между реальностями собственноручно и по своей инициативе, занимая пограничную позицию, она создает границу невидимости между «своим» и «чужим».

На основании этих примеров можно показать общую схему позиционирования говорящего относительно некоего качества. Первая ступень ответственности: я включаю важный для меня объект в пространство компетенции «сил». Вторая ступень ответственности: я перемещаюсь в это пространство и действую в нем наравне с другими «сильными» акторами, теми, кто в состоянии воздействовать на объекты и менять их свойства.

Кровь заговаривать тоже вот, кто поранится, прибегают, кровь заговорю… <Вы можете, да?> Тоже знаю, поранится – прибежит ко мне, кому кровь надо заговорить. <Например?> Человек, Иваном зовут, надо имя знать и, значит, заговариваю кровь, что: «Встану я, раба Божья, Александра, перекрестясь и благословясь, пойду я изо дверей во двери, из ворот в ворота, во чисто поле, во чистом поле темной остров, в темном острове сине море, в синем море синий камень. На синем камню сидит девица, в руках держит золотые пяльца, золотую иголку с шелковой ниткой. У раба Божья Ивана рану зашиваат, кровь остановляят, щемоту отнимаат. Тьфу, аминь, во веки веков». Три раза надо проговорить. < А чего делать надо при этом? Просто это сказать?> Просто это проговорить, три раза это, эти слова проговорить, и кровь останавливается (ФА, Ваш20-88).

В отличие от стратегии просьбы (директива), перформативная модель магического акта предполагает превращение говорящего. Оно происходит либо за счет символических манипуляций – изменения облика (обнажение головы, например), либо за счет превращения, описываемого в речи и представляемого как сюжет, в котором говорящий, встав, благословившись и отправившись, делает себя визионером сакрального пространства и автором сакрального сюжета. Я, говорящий, вижу девицу, зашивающую рану, и речью своей наделяю это представляемое и описываемое мною событие статусом экзистенции.

Важно подчеркнуть, что магические стратегии, избираемые для изменения ситуации, определяются не ситуацией или, во всяком случае, не только ею, но позицией лица, осуществляющего магический акт. Его знанием. Собственно, об этом говорят и сами информанты: «…кровь заговорю… <Вы можете, да?> Тоже знаю, поранится, прибежит ко мне»; «…я вот знаю, как выпустить надо, первый день весной на волю выпускать, знаю…» (ФА, Ваш20-87).

Исходя из определений, даваемых своим действиям рассказчиками, можно предположить, что именно возможность использования второй из выделенных магических стратегий связана с представлением о знании как особой субстанции, которую берут, дают, делают частью себя и отделяют от себя при передаче. Можно предположить также и то, что есть различие между знанием-силой и знанием-с-силами: знать и знаться. В последнем случае передаются связи (контакты). Когда не предполагается отказ передающего от собственной магической практики, знание передается как некое вещество, которое, чтобы сделать его личным, нужно, например, съесть:

<А слова [заговора на кровь] надо наизусть знать, да?> Да, да, наизусть надо знать. Слова надо выучить, так возьмешь скипку хлеба, насолишь, на скипку на эту хлеба проговоришь… и эту скипку надо съисть, то сразу и запомнишь-то (ФА, Ваш20-89).

В самых общих чертах мы наметили различия в стратегиях магических действий, рассматривая один из типов социальных ситуаций – ситуацию сдвига; рассмотрим их подробнее после того, как охарактеризуем третью из социальных ситуаций, предполагающих магические действия – ситуацию конфликта.

Магия как символическая проекция межличностных конфликтов. Локальный социум представляет собой самоотстраивающийся механизм – кластер: «Выработанная веками „кластерная психология“, понимание того, что выжить и преуспеть можно только вместе со своей группой, и есть тот самый „русский коллективизм“, о котором так много написано и сказано… Кластерные структуры тщательно оберегают (иногда даже скрывают) свои внутренние управленческие механизмы от вмешательства „сверху“»[170]170
  Прохоров А. П. Русская модель управления. М., 2002. С. 83.


[Закрыть].

Локальный социум в значительной степени предоставлен властями самому себе в вопросах внутренней организации. Подчеркнем еще раз, что в эти отношения как полноправные акторы вовлечены в первую очередь те, кто владеет некоторой частью социального пространства – хозяева. Члены социума, не относимые к этому сообществу (реализующие другие габитусы), молодежь, дети, а также старики, живущие вместе со своими детьми и не имеющие собственного хозяйства, чаще всего выступают как предмет этих отношений или как посредники. Традиционное сообщество поддерживает свою стабильность за счет контроля над инициативными формами поведения.

Можно выделить два способа работы с личной инициативой. Первый – позитивный – состоит в том, что сообщество начинает повторять, тиражировать действие, признав за инициатором статус «знающего».

Из полевого дневника: «Я проводила экспедицию в Питер и вернулась в Белозерск уже одна, чтобы повидаться с моей подружкой, которая гостила в деревне… В деревне было пусто. Мы пошли купаться на озеро, а по дороге обратно увидели знакомую пару: мужчину и женщину. Они сидели на крыльце своего дома и плели луковые косы. Перед ними стояла полная золотистого лука лохань. Поздоровавшись и немного поговорив с ними, мы двинулись дальше. У следующего дома мы увидели семью, которая возилась с тележкой, наполненной только что собранным луком. Пройдя по деревне, мы обнаружили, что лук был во всей деревне. Вернувшись в дом Алексея Алексеевича, мы увидели лук в ушате у него на крыльце. Я стала расспрашивать об этой странной синхронии крестьян-частников нашего хозяина, пытаясь выяснить, в чем причина такого непонятного в своем единодушии коллективного трудового порыва. Может быть, какой-то особый день? Почему вся деревня, не сговариваясь, занимается одним и тем же делом? Объяснение было простым. Кто-то начал убирать лук первым. А раз он начал что-то делать, значит, у него есть на этот счет какие-то сведения. Не просто же так. Он что-то знает. А раз так, можно посмотреть и получить сведения через чужое поведение. Делай, как он, и не ошибешься, а если действие охватило несколько семей, то здесь дух коллективизма сломает и остальных».

После этой и ряда подобных историй стал понятен механизм столь часто описываемого в этнографических материалах использования магического знания в хозяйственных вопросах. Старики, которые знали, когда начать сеять, когда – жать, были людьми, проявляющими индивидуальную инициативу. Такая инициатива справедливо интерпретировалась сообществом как проявление силы. Последняя же понимается как следствие контакта с силой-хозяином. В этом случае сообщество наблюдает и, пользуясь своими наблюдениями, делает то же.

Раньше полевой хозяин, верно, помогал, подсказывал, этому, хто руководит этим полем, ума-то давал, че делать надо, че сеять. Старые люди раньше знали, в какие дни, месяцы сеять че. Дни-то особые были, какие для ржи, какие для пшеницы (ФА, Бел19-108).

Один из курьезных случаев, обнаруживающий тот же механизм работы с чужой инициативой. Наш собеседник, имеющий в деревне статус знахаря, неожиданно заметил, глядя в окно на деревню: «Грибы пошли». Мы тут же принялись выяснять, по каким приметам (солнце, облака, птицы) он догадался об этом факте. Он же ответил, что только что видел соседа, который отправился в сторону леса с корзиной.