Текст книги "Если мир наоборот"

– Он же не щиплет глаза, мам, – удивился Стёпка и принялся сам намыливать голову.

– Всё равно, Стёпа, осторожнее намыливай. Береги глаза.

Клара искупала своего ягнёнка, надела чистую пижаму и уложила спать. Она заботливо укрыла его тёплым одеялом и погладила по кудрявой шерстяной голове.

– Спокойной ночи, мой хороший, – прошептала ему Клара, поцеловала во влажный носик и вышла из комнаты, выключив свет и закрыв в детской дверь.

Все родные дома. С ними всё в порядке.

Теперь на душе у Клары стало легче.

9

Дни тянулись за днями, времена года сменялись друг за другом. Овечье семейство жило обычной звериной жизнью. Наступила зима. Каждый день градусник показывал температуру всё ниже и ниже.

Вечером, после работы Клара шла домой, укутавшись в свою тёплую овечью шубу и обмотавшись толстым шарфом. Было темно, и путь освещали лишь редкие уличные фонари. Снег хрустел под ногами от мороза, переливаясь серебром.

Всякие мысли начали проникать в голову Клары, проявляя былые воспоминания. Опять она вспомнила себя маленькой.

Вспомнила, как раньше, давным-давно, они с мамой, Мэриэттой Габовной, жили в частном доме у бабушки с дедушкой. Дед держал во дворе людей в отдельном тесном загоне. Они, конечно, занимали много времени и сил. Надо было за ними чистить, кормить, поить, тепло одевать и обивать человеческую лежанку утеплителем, особенно когда стояли морозы. Люди были особого вида, мясного. Они быстро росли. Когда достигали особенного возраста, мужских особей кастрировали, чтобы мясо сильно не пахло человечиной. Позже их пускали на убой и запасались мясом надолго.

Однажды маленькая Клара пришла из школы, и как раз в это время дед Федун готовился резать одного из мясных людей. Он уже приготовил таз для сливания крови, верёвки для связывания рук и ног, наточил большие ножи и достал из сарая горелку.

– Клара, иди сюда, – позвала бабушка Агаша внучку. – Иди сюда, зайдём в дом.

– Там дед будет человека резать? – спросила Клара. – Зачем в дом? Ты ему не будешь помогать?

– Нет, не буду, – ответила бабушка. – Жалко мне их, и не могу я этих криков слышать.

Клара, вероятнее всего, посмотрела бы на это действо, которое готовил к осуществлению дед, если бы не бабушка. Клара послушалась её и зашла вместе с ней в дом. Бабушка Агаша плотно закрыла двери на веранде, затем и в самом доме, и включила потихоньку старенький телевизор. Со двора еле слышались крики, визги. Было видно, что бабушка переживает и что ей очень неприятно слышать звуки отчаяния и боли человека, которого так долго и, прикладывая столько усилий, выращивали на убой. Через пятнадцать минут всё стихло.

– Видать, всё. Вот теперь надо идти помогать, – проохала бабушка и вышла из дома. Клара пошла за ней.

Участок земли, на котором дед резал мясную людскую породу, была вся забрызгана кровью. Человеческая особь лежала на земле со связанными ногами и руками, горло было перерезано от уха до уха.

– Федун, чего это у тебя всё забрызгано, мог бы поаккуратнее. Погляди, вся земля красная.

– Да больно уж он дёргался сильно, когда я ему глотку перерезал. И веревка, зараза, трухлявая попалась. Ноги этому мясному перевязал, а верёвка дай да и порвётся. Вот этот людской гад и побежал по двору с перерезанным горлом в предсмертной агонии. Еле поймал.

Бабушка Агаша вздохнула:

– Давай уже, опаливай волосы да шкуру, вечереет. Ещё и на куски резать, и ужин готовить. Взял доску и топор?

– А как же! Давно всё взято и наточено.

Клара издалека поглядывала на дедушку и бабушку, на то, как они разделывали тушу, как собирали ненужные внутренности в сальную бумагу и выкидывали их в большой бак, предназначенный для мусора. Куски мяса раскладывали по пакетам и закладывали в большой старенький морозильник. Затем бабушка взяла таз, куда стекла кровь из перерезанного горла туши, процедила и вместе с отборными кусками нежирного цельного мяса пожарила. На раскалённой сковороде кровь быстро сворачивалась и превращалась в нежные куски, которые позже за семейным ужином все любили есть. Кроме Клары. Она никогда не пробовала жареную кровь, брезговала. А дед, когда ел, нахваливал.

Вдруг Клара поморщилась, представив большую сковороду с мясом вместе с кусками жареной крови. Это вернуло её из воспоминаний. Овца вновь очутилась здесь, в этой морозной зиме, поскрипывая мёрзлым снегом на полупустынной улице.

Вдруг из-за угла выбежал беспризорный взрослый человек в старой, но тёплой одежде. Лицо его выражало безразличие по отношению к овце, идущей по морозу, быстро перебирающей своими овечьими ножками. Человек пробежал мимо, даже не взглянув на Клару. Видимо, он замёрз и бежал в своё укрытие, где он живёт один или, может, с семьёй. Кто его знает… Кларе было тоже всё равно. Таких по улицам много бегает.

И тут Кларе опять вспомнились и бабушка с дедушкой, и их частный дом, и большой двор, и те долгие годы, которые она провела со стариками в этом доме. Клара вспомнила, что она, когда была маленькая, очень любила человечков.

Во дворе бабушки и дедушки много лет жил один человек, кликали его Михей. С самого мальства до самой старости и смерти он прожил в одном крошечном домике, построенном дедушкой, когда тот ещё был молод. Михей верно служил этому двору.

Когда Михей умер, один знакомый подарил дедушке человека женского пола. Он назвал её Джулия. Она была с характером, своенравная, но по-своему добрая. Дедушка её часто брал с собой на пасеку. Она помогала ему следить за тем, чтобы никто из соседских пасечников-зебр не своровал его ульи с пчёлами. Позже, когда Джулия подросла, её спарили с самцом её вида, и она родила малыша. Он был такой хорошенький. Очень был похож на Джулию. Дедушка для них даже домик построил, немного больше, чем был у Михея, и хорошо обил утеплителем. Человеческий малыш рос, радовался беззаботной жизни рядом с матерью. Маленькая Клара очень любила играться с маленьким человечком, и Джулия позволяла ей это делать. Клара бегала с ним по всему двору, резвилась, а малыш догонял её, смеясь своим полубеззубым ртом. Клара его даже сама одевала в свою детскую, уже маленькую для неё одежду. Многое подходило ребёнку, и он с удовольствием кутался в Кларины кофточки и штанишки.

Но вскоре дедушка с бабушкой сказали Кларе о том, что малыш подрастает, и его нет смысла держать, иначе, когда он совсем вырастет, сложно будет прокормить обоих – Джулию и её ребёнка. Поэтому дедушка ребёнка отдаст другому зверю. Кларе тогда стало очень грустно. Она так полюбила человечка, что не хотела с ним расставаться. Она даже дала ему имя.

Через пару дней человеческого ребёнка забрали у матери и отдали знакомому волку, желающему иметь у себя во дворе человека-охранника.

Джулия поначалу переживала, бегала по двору и искала в каждом закоулке своего ребёнка, но его нигде не было. Она даже подходила к дедушке с бабушкой, к Кларе, и так жалобно смотрела в глаза, будто спрашивая, не видели ли вы моей детушки. Но бабушка с дедом только отгоняли от себя Джулию, а Клара её просто гладила. Маленькая Клара чувствовала, что Джулии совсем грустно без её малыша, но она ничего не могла поделать. Не могла вернуть человечка, который стал для чужого волка его питомцем, на которого сразу же надели цепь, чтобы успокоить резвого детёныша, привыкшего к свободе во дворе у дедушки, и указать на его место теперь уже в новом, но чужом для него доме…

Клара опять вернулась из своих воспоминаний и обнаружила, что почти дошла. Как вдруг вдалеке она увидела маленького человечка, совсем ребёночка их вида. Он был одет в какие-то лохмотья, которые, казалось, совсем его не грели таким морозным вечером. Было явно видно, что это бездомный бедный грязный малыш, у которого лицо и волосы залипли в какой-то тёмной жидкости. Беспомощный, этот малютка семенил своими крохотными ножками по снегу и что-то по-своему, по-человечьи говорил, просил, глядя на редких прохожих умоляющим, полным безысходности взглядом. Но звери спешили каждый по своим тёплым квартирам и старались не обращать внимания на бедное замёрзшее существо, которое еле держалось от холода на ногах и, скорее всего, какие-то части тела его уже были обморожены. Но, видимо, от страха, испуга человеческий ребёнок не замечал этого. Он просто просил прохожих, чтобы его взяли, чтобы хоть кто-нибудь взял его к себе, обогрел и накормил, хотя бы ненадолго, совсем на чуть-чуть…

Клара почти дошла до своего подъезда. Маленькое существо подбежало к ней и что-то заговорило тоненьким, ослабленным голоском и полностью замёрзшими губами, глядя на неё снизу вверх таким же умоляющим взглядом.

Клара вдруг вспомнила о Стёпке и о его большом желании иметь домашнего любимца.

Но она прошла мимо, так как не знала, что делать с таким грязным, облезлым и, скорее всего, больным и заразным бездомным существом. Если бы ей и захотелось взять домой человеческого питомца, то это должен был быть ухоженный, хорошенький, чистенький и здоровенький малыш.

Крохотный замерзающий ребёнок человеческого вида остался один. Он остановился посреди заснеженной дороги, одиноко оглядываясь по сторонам, дрожа всем телом и поджав ножку, держа маленькие ладошки у замёрзшего рта, пытаясь дуть на них, чтобы согреть. Но тепла внутри него уже давно не было.

Чтобы больше не видеть это умирающее существо и навсегда забыть о нём, Клара быстро зашла в подъезд.

10

Наконец-то весна пришла. Уже май. Тепло, хорошо.

– Я завтра с друзьями еду на ипподром. Хочу поставить на человека с родимым пятном.

– Жорж, опять за своё? – начала обижаться Клара. – Денег и так не хватает, так ты на забеги ещё будешь тратиться.

– Поверь, я выиграю на этот раз. Лёва говорит, что этот человек с родимым пятном в очень хорошей форме. Его и кормили хорошо, и тренировали. Это наш шанс, понимаешь?

– Опять ты с Андро и Лёвой едешь? Ты же не разделяешь их взгляды? Говоришь, что они чересчур жестоки. А сам с ними продолжаешь общаться.

– Они хотят мне немного помочь. Зная мою, вернее, нашу ситуацию с деньгами, они поделились новостью о хорошем бегуне. Клара, ну давай я поставлю хотя бы пять тысяч. Если он победит, а я уверен, что победит, я принесу домой пятнадцать. Хоть сможем отложить немного на отпуск.

– А если тот бегун не выиграет? Мы потеряем пять тысяч. Немного, но и этого не будет.

– Он точно выиграет. Бык со львом уверены.

Только Клара не была уверена. Но отговаривать мужа было бесполезным делом. Баран, всё-таки.

Друзья на ипподроме были в полном ажиотаже. Они заняли места повыше, чтобы можно было всё хорошо разглядеть. Жоржика что-то тревожило, он не был полностью уверен в том, что отыграет свои деньги.

– Чего нос повесил? – спросил Лёва. – Это быстробегающее родимое пятно поможет нам разбогатеть, – и он похлопал своей мощной лапой по бараньему плечу.

– Становятся уже на забег. Успокойтесь, не провороньте старт, – проговорил Андро, глядя на беговые дорожки.

Жоржик ещё больше заволновался, теребя в копытах бумажку со ставкой один к трём. Сегодня было очень много зверей. Особенно самцов. Ипподром был полон. Все хотели победы своих бегунов, на которых поставили, и густо ревели со своих мест. Жоржику даже стало страшновато. Как будут вести себя звери, крупные и мощные, если их бегуны не выиграют? Будут ли устраивать беспорядки, переходящие в драки, и бить тех, кто получит выигрыш? Жоржик на всякий случай спрятал в карман свой билет со ставкой.

Начался забег. Бык и лев сорвались со своих мест и громко, с хрипом в глотках начали реветь и рычать, болея за бегуна с большим родимым пятном на всё лицо.

Огромный экран над беговыми дорожками транслировал несущихся изо всех сил людей, борющихся между собой за право быть первым. Совсем немного оставалось до финиша, ещё бы метров пятьдесят, и родимое пятно могло бы быть первым. Но его нога подвернулась, и он со всего разбега упал на беговую дорожку. Весь ипподром ахнул. Лёва и Андро в полном ступоре замерли в положении стоя и прекратили издавать свои мощные рыки и рёвы.

Бегун с родимым пятном корчился на дорожке от адских болей, в то время как остальные бегуны давно завершили свой забег.

Мало кто из зверей, пришедших на ипподром, сейчас радовался, потому что большая часть из поставивших на бегунов ставила именно на «родимое пятно». Немногочисленные победители сейчас были в восторге от ждущей их выплаты, а проигравшие, коих было большинство, тут же, в полнейшем расстройстве покидали смятые билеты со ставками рядом со своими сидениями, даже не думая бросать их в урны. Ипподром начал быстро пустеть. Звери, молча, расходились по домам. Жоржик с облегчением подумал, что всё обходится без драк и без устраивания беспорядков. Он взглянул на свой билет со ставкой. Один к трём. Видимо, придётся обойтись без отпуска или отложить его на потом.

Огромный экран прекратил трансляцию.

– Идём, – недовольно сказал Лёва Жоржику. – Не повезло. Всё, по домам. Чего рассиживаться, – и он со злобой швырнул смятый билет со ставкой куда-то в сторону.

Жоржик вздохнул. Он встал со своего места и посмотрел на зверей, столпившихся у неудачно упавшего бегуна. От сильного удара о беговую дорожку родимое пятно того человека полностью свезло, и его лицо истекало кровью. К тому же, неудачно подвернув ногу, человек сломал её. Он не мог встать и корчился от боли. С такими травмами он навсегда потерял способность к соревнованиям. У каждого бегуна, приносящего прибыль, был свой хозяин, тренер. Хозяин этого бедняги ходил около своего подопечного и что-то решал с подошедшими хозяевами других бегунов. Издалека Жоржику было видно, как звери-врачи качают головами, закрывая свои медицинские саквояжи и уходя прочь. Было ясно, что судьба бедняги была решена. Так всегда делали с ненужными людьми, не способными больше приносить прибыль.

Жоржику стало грустно вдвойне. И проигранных денег жаль, и этого бегуна, которому очень больно и который уже был никому не нужен. Баран отвернулся, смял свой билет и хотел, было, двинуться к выходу, как вдруг услышал выстрел и вздрогнул.

Жестоко, но это жизнь.

Неудачного бегуна тут же пристрелили и понесли прочь с беговых дорожек. Жоржик больше не хотел поворачиваться и смотреть на происходящее. Он просто наклонился к урне, выкинул свой смятый билет со ставкой один к трём и поспешил догнать друзей.

11

Летом Стёпку отправили к бабушке на месяц. Загородный прозрачный воздух, свежие овощи с огорода, фрукты прямо с деревьев, ароматная зелень, солнце и речка – что может быть лучше для зверёнка. Весь день и до самого вечера Стёпка бегал с друзьями-зверятами по всей округе, играя в казаки-разбойники или в прятки, или в догонялки. Дни пролетали незаметно, полные детской радости, беззаботности, искреннего летнего счастья в весёлой и дружной звериной компании.

Как-то днём к калитке Стёпиной бабушки, старой овце с облезлыми боками, подбежал лисёнок Пашок и принялся кричать, громко звать Стёпку.

– Да что ж ты так кричишь, – волновалась бабушка. Она полола грядки и даже испугалась, когда лисёнок принялся громко кричать. – Всю улицу перепугал.

– Стёпка дома? – не унимался лисёнок.

– Дома, дома, сейчас позову, только уймись, – говорила бабушка. И она позвала Стёпку, который в это время обедал на кухне.

Ягнёнок обрадовался, что к нему пришёл его лучший друг и теперь ему будет чем заняться. Он тут же помыл копыта над умывальником, оставил недоеденным в тарелке суп и кусочек хлеба, наскоро завязал кроссовки и выбежал на улицу. Бабушка продолжила полоть грядки. Она знала, что Стёпка убежал до самого вечера, и вечером придёт весь лохматый, запылённый, запыхавшийся и вспотевший, но полностью удовлетворённый своим прошедшим днём в компании друга, приятно уставший и полный новых желаний для свершений, уже готовых к осуществлению на следующий день.

– Стёпа, давай сходим в долину, – предложил Пашок. Этот непоседа-лисёнок всегда что-то делал, куда-то ходил, бегал, всех организовывал для каких-нибудь игр и подбивал на какие-нибудь действия. Он не любил сидеть на одном месте, редко бывал у себя дома без дела. Его всегда видели на улице играющимся, веселящимся и забавляющимся.

– Ого, а зачем так далеко? – задумался Степка.

– Да ты что, разве это далеко? – возразил Пашок. – Тут всего-то с десяток дворов, дорогу перейдём и всё – долина.

– А что там делать? Там ведь простое поле с травой, с репейником. Репехи эти потом по всей одежде нацепляются и будут колоться. И никого в долине нет. Будет скучно.

– Не будет! – уверил Пашок и потянул друга за собой за копыто. Стёпка повиновался и последовал за лисёнком. Всю дорогу к долине Пашок весело рассказывал Стёпке о том, как они с отцом-лисом недавно ездили на человеколовлю, и как было здорово, когда он сам поймал двух карликовых человечишей в сети. Летом речка просто кишит карликовыми человеческими семействами, обитающими в заводях и прячущихся в камышах от зноя, охотников и человеколовов. А потом рассказал, как мама-лиса на скорую лапу разделывала карликов и жарила, и они были такие вкусные, с хрустящими корочками и косточками. Стёпка слушал Пашка и представлял себе большую круглую закопченную сковородку и на ней человечишей, таких маленьких и сочных, которые жарились на масле. И от таких представлений ему самому захотелось откусить хрустящий кусочек.

Друзья не заметили, как подошли к долине.

– Ну, и что мы будем здесь делать? – спросил Стёпка.

– Побегаем по траве, весело же! – крикнул Пашок и побежал. Казалось, он не бежал, а летел, как на крыльях, такой свободный, такой независимый. Пашок бежал, расставив лапы в стороны, откинув морду вверх, к солнцу и кричал. Просто кричал: «А-а-а!». От восторга кричал, оттого, что ему весело, свободно и легко. И Стёпка тоже побежал, расставив свои копыта. От поднял морду вверх, к солнцу и тоже заблеял: «А-а-а!». Стёпка вдруг почувствовал себя таким же свободным, лёгким, счастливым-счастливым, будто весь мир стал для него родным, будто этот мир стал крошечным, совсем как эта деревня его бабушки, и кроме этой деревни ничего больше на земном шаре нет.

Вдруг Стёпка споткнулся об какую-то сухую корягу и упал. Кубарем прокатившись по траве, Стёпка вернулся с небес на землю. Он больно свёз шерсть и шкуру на коленных и локтевых суставах. Стёпка лежал в высокой траве, зажмурившись. Медленно открыв глаза, он увидел, как сквозь высокую траву проглядывает солнце, как ползают по стеблям муравьи, как летает пух с семенами созревших полевых цветков, и как испуганно склонил над ним свою лисью морду Пашок.

– Стёпка, – прошептал лисёнок. – Ты живой?

– Угу, – прогудел Стёпка и принялся вставать с земли.

– Всю шерсть свёз, – сказал Пашок, глядя на раны на коленях и локтях. – И всю кожу. Вон, кровь у тебя.

– Вижу, – морщясь от боли, сказал Стёпка. – Ничего, заживёт.

– Конечно, заживёт, – оживился Пашок, видя, что с другом вроде бы всё в порядке. – Да это всё ерунда, – продолжал балаболить лисёнок, – у меня, вон, все ноги в шрамах. Всегда всё лето бегаю и играю, поэтому тоже бывает, что ушибусь или упаду. Идти можешь?

– Могу, – сказал Стёпка невесело. – Только больновато. Надо домой идти. Зелёнкой помазать.

– Да что там мазать! – отговаривал Пашок друга. – Это разве раны? Просто болячки какие-то. Вот у меня, гляди, это были раны, – и Пашок указал на свои мохнатые рыжие ноги. – Видишь, сколько шрамов? Все мои раны зажили, и остались шрамы. Вот это да – были раны так раны.

Стёпка стоял среди поля и не знал, что ему делать. Послушать друга и гулять дальше или идти к бабушке, замазывать раны зелёнкой.

Вдруг послышался издали странный звук. Будто плач какой-то. Друзья замерли, прислушались, посмотрели друг на друга.

– Что это? – спросил Пашок.

– Не знаю, – ответил Стёпка.

– Будто плачет кто-то? Слышишь?

– Да. Вроде бы.

– Пошли, посмотрим?

– Пойдём.

Пашок устремился на звук, а Стёпка, прихрамывая, последовал за ним. Друзья шли по высокой траве, разглядывая всё кругом. Пашок неожиданно остановился и присел. Стёпка с любопытством подошёл и присел рядом. Перед друзьями лежал мешок. Обычный льняной пыльный мешок, завязанный сверху верёвкой. Внутри явно что-то было, вернее, кто-то был, так как мешок шевелился изнутри.

– Как думаешь, что внутри? – спросил Пашок Стёпку, глядя на шевелящийся мешок.

– Не знаю, но там кто-то есть, – ответил Стёпка, – иначе бы мешок не шевелился.

– Да, наверно, – сказал Пашок. – И звуки бы не издавал.

– Да, наверно, – сказал Стёпка и задумался. – А почему сейчас не издаёт звуки?

– Не знаю, – задумался и Пашок. – Может быть, услышал, что мы подошли, и сразу замолчал?

– Кто замолчал, мешок что-ли?

– Не мешок, а то, что внутри мешка.

– Ааа, – протянул Пашок. – Тогда надо внутрь заглянуть. Видишь, там что-то сильнее начало шевелиться.

– Ага, – сказал Стёпка. – А ещё, слышишь, какие-то звуки начало снова издавать?

– Надо открыть, посмотреть, что там, – сказал Пашок.

– Не боишься? – испуганно прошептал Стёпка. – Он хотел присесть рядом с другом у мешка, но раны ещё побаливали и щипали, и он остался стоять.

– А чего бояться? Чудовищ и привидений ведь всё равно не бывает. Поэтому там, скорее всего, не чудовище и не привидение.

Стёпка, молча, наблюдал за лисёнком. Пашок развязал верёвку и раскрыл мешок.

– Ой, бедненький, – проговорил он, – и кто тебя сюда запихнул?

Из мешка на зверят глядел человеческий ребёнок, заморыш такой, весь пыльный, нечёсаный, в старой поношенной одежде и дырявых тапочках. Ребёнок совсем не испуганно, а с огромной радостью глядел на зверят большими глазами, а на грязных щеках были видны следы недавно тёкших слёз.

– Кто тебя сюда посадил? – продолжал говорить с ребёнком Пашок. Но тот ни слова не понимал, но он был рад, что его нашли и выпустят на свободу. – Выходи, ребёночек, выходи из мешка, – и Пашок полностью раскрыл мешок, предоставляя человеческому существу свободу.

Ребёнок выскочил из мешка и бросился к Пашку, обнимать его мохнатую рыжую ногу. Он смеялся, по-своему что-то лопотал, неумело хлопал в пыльные ладошки с грязными ногтями, пытался от счастья на месте подпрыгивать.

– Его бросили, – сказал Стёпке Пашок. – Наверно, какому-то зверю он надоел, вот его и выкинули.

– Да, жалко его. Такой малыш. Если бы не мы, он бы умер в этом мешке. Он же не смог бы выбраться сам.

– Ага, не смог. Хорошо, что я позвал тебя в долину, – начал опять приписывать себе заслуги Пашок.

– Пойдём с нами, – обратился лисёнок к ребёнку. – Идём, мы дадим тебе покушать, – и Пашок потрепал его по голове. Слипшиеся грязные волосы прилипли к лапе. – Фу! – крикнул лисёнок и отдёрнул лапу от головы человеческого заморыша. – Противно! Не притрагивайся ко мне, просто иди рядом. Ты меня измажешь! – и Пашок принялся отталкивать малыша от себя. Ребёнок будто не обращал внимания на отталкивания лисёнка и всё норовил ухватить его за ногу. Ему сейчас было неважно, что же такое сейчас делает Пашок и почему он его отталкивает, он просто был счастлив, что вновь приобрёл шанс жить.

– Посмотри, как он радуется, – сказал Стёпка. – Ты его спас, поэтому он хочет тебя обнять. Ты его спаситель.

– Да, спаситель, – повторил Пашок. – Но он такой весь грязный, липкий. Интересно, сколько он не мылся?

– Интересно, а сколько он не ел? Или не пил? А сколько он пробыл в мешке? – спросил Стёпка друга.

– Да, малыш, – принялся спрашивать Пашок спасённого ребёнка, – ты давно в мешке? Когда тебя выкинули? А сколько ты не ел и не пил?

Ребёнок не понимал зверят, но ему было радостно видеть то, как с ним хорошо обращаются. И он вновь прильнул к ноге лисёнка, приложив щёку к его животу. И сделал он это так ласково, со всей своей детской человеческой любовью.

– Фу! Фу! – затараторил Пашок, – уйди, грязнуля. Если моя мама увидит, что я опять в грязи одежду измазал, опять поругает и заставит самому стирать, – и лисёнок с силой оттолкнул ребёнка, который чуть, было, не упал в траву.

Но ребёнок ничуть не обиделся, не убежал и не заплакал, напротив, он быстро поднялся с травы и принялся вновь скакать на месте, смеясь полубеззубым ртом, хлопать в свои маленькие пыльные ладошки от радости.

– Чего он так радуется? – спросил Стёпка друга. – Ты же его толкнул, а он радуется. Я бы, наверно, заплакал, если бы на меня накричал и толкнул.

– Так он же ничего не понимает! – ответил Пашок. – Человек же, ребёнок. Просто радуется, что я его спас.

– Идём домой, – сказал Стёпка, аккуратно дотрагиваясь к своим ссадинам на коленках. – Всё болит. И кровь, видишь, как запеклась. Надо зелёнкой помазать, а то вдруг зараза попадёт. Ох, и на локтях так щиплют.

– Ладно, идём, – сказал Пашок, – заладил со своими болячками. Ой, да ой. С тобой не погуляешь. Идём, малыш, – обратился он к спасённому, – с тобой хотя бы погуляю.

И зверята двинулись по заросшему густой травой и сорняками полю по направлению к дому. Стёпка старался обходить длинные растения, так как они больно цеплялись ему в свежие болячки на коленках.

А Пашок, не обращая внимания на раненого Стёпку, весело припрыгивал и что-то напевал. Вместе с ним припрыгивал и ребёнок, который пытался подражать спасителю и тоже что-то там пытался подмяукивать себе пол нос, широко улыбаясь, обнажая редкие и не совсем чистые зубки.

– Давай, малыш, давай, пой за мной! – весело кричал Пашок. – Вот так: «Ла-лала, ла-лала!». Ну, давай, у тебя получится!

И ребёнок неугомонно скакал и пытался напевать: «Ля-ляля! Ля-ляля!».

– Видишь! Видишь! – воскликнул Пашок. – Он может петь, как я, видишь! Если люди могут петь как мы, значит, и смогут разговаривать как мы?

– Не знаю, – сказал Стёпка. Он был удивлён тому, что Пашок так думает, к тому же он слегка нервничал из-за того, что болячки щипали, и он хотел быстрее дойти домой, к бабушке. Ребёнок почти перестал его интересовать. Ему было больно, смех и непонятные напевы друга и ребёнка его только раздражали.

Зверята в компании грязного, брошенного каким-то зверем ребёнка, прошли всё поле и дошли к дому Стёпкиной бабушки. Стёпка был очень рад скорее отсоединиться от такой неприятной ему компании. Нет, Пашок вовсе не был ему неприятен, напротив, они были друзьями, но именно сейчас ему хотелось спокойствия и чтобы раны не болели.

– Вынеси малышу хотя бы воды, – сказал Пашок Стёпке, когда они подошли к калитке.

– Сейчас, – вздохнул Стёпка, открыл калитку и вошёл во двор. Он зачерпнул кружкой из ведра воды и вынес кружку с водой за калитку. Ребёнок, увидев воду, подбежал к Стёпке, схватил кружку дрожащими руками и мигом выпил всю воду. Потом он посмотрел на Стёпку так жалобно, так по-детски печально и наивно и протянул ему своей маленькой ручонкой кружку.

– Ещё хочешь? – спросил Стёпка.

Ребёнок что-то залопотал, глядя ему в глаза, будто что-то прося, и Стёпка решил вынести ещё воды. По пути он сорвал с грядки огурец и вынес кружку воды вместе огурцом.

Ребёнок мигом выпил и эту воду, потом схватил огурец и принялся грызть его с огромным аппетитом своими редкими зубами.

– Ой, голодный какой, – сказал Пашок. – Хорошо, что спасли его. А то умер бы, наверно, с голоду.

– Да, жалко его. Я пойду уже, больно мне. Ты тоже из дома вынеси ему чего-нибудь поесть. Вечером не выйду гулять.

– Ладно, зайду за тобой завтра, – сказал Пашок. И затем он обратился к ребёнку, который жадно догрызал огурец, оставляя вокруг рта грязные потёки:

– Идём, малыш, я у мамы хлеба попрошу, и, может, она пирожков каких-нибудь напекла.

Ребёнок, будто поняв, что сказал лисёнок, засеменил за ним, вытирая руки от сока огурца о свои мятые грязные одежды. Озорной зверёнок и спасённый ребёнок быстро скрылись за поворотом проезда, и так же быстро стихли доносящиеся от них весёлые возгласы.

Стёпка быстро зашёл во двор и закрыл за собой калитку. Он уже и думать перестал о том маленьком, брошенном кем-то ребёнке. Сейчас он его совсем не интересовал и не волновал. Сколько их, таких… Забытых, кинутых, голодных и одиноких, оторванных от своих семей и никому не нужных человеческих детей. О них так часто забывают все звери планеты. Почему же Стёпка, маленький зверёныш, должен помнить об этих детях.

Стёпке не хотелось и думать о том, где он сейчас, и как он там, и накормил ли его Пашок, и где он будет ночевать или вообще в дальнейшем жить. Ему лишь хотелось поскорее подбежать к бабушке и пожаловаться на то, что он нечаянно упал и поранился, и ему так нужно, чтобы бабушка пожалела его и вылечила ноющие болячки.