Текст книги "Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий"

Москва и Коломна

Усиление Москвы в XIV–XV вв. было тесно связано с общими тенденциями развития земель Северо-Восточной Руси после монголо-татарского нашествия. Политика Московских князей не только отвечала передовым и насущным задачам русского общества, но и обладала «новыми подходами и принципами» для их решения [Борисов 1999: 371].

В XIV в. возобновили свое действие старые механизмы формирования древнерусской государственности, построенные на укреплении городских общин, их соперничестве в борьбе за власть и статус лидера общегосударственного объединительного процесса[237]237
  М. Ф. Владимирский-Буданов считал, что перемещение великокняжеской власти из Владимира в Москву «означало лишь новую победу пригорода над старшим городом подобно тому, как в XII в. город Владимир оттеснил собою Ростов и Суздаль» [Владимирский-Буданов 1900: 117].


[Закрыть].

В начале XX в. М. Ф. Владимирский-Буданов критиковал взгляд на историю Москвы и Великого княжества Литовского как на политико-территориальные образования, «не связанные ничем генетически с прежним государственным устройством Древней Руси» [Владимирский-Буданов 1900: 110]. Он писал о «прямой связи преемственности» Московского государства с предшествующим периодом русской истории [Владимирский-Буданов 1900: 115]. В работах современных авторов было показано, что развитие земель Северо-Восточной Руси и Великого княжества Литовского в XIII–XIV вв. во многом зависело от прежних политических традиций, продолжила свое существование и система городов-государств [Дворниченко 1993: 206–209; Михайлова 1996: 75–78; Кривошеев 2003: 338–378].

Города-государства XIII–XIV вв., в их числе и Московская земля, возникали в иных обстоятельствах, чем в древнерусский период, росли «на окраинах древней Суздальщины», но их становление шло по тем же законам. Историк XIX в. И. Д. Беляев именно в сохранении древнерусского земского устройства видел успехи усиления Москвы: «Земщина собственно поставила Московское княжество в такое положение, что оно из младшего и слабейшего в продолжение каких-либо ста лет сделалось первым и сильнейшим во всей Северо-Восточной Руси» [Беляев 2004: 68].

Со времени монгольского нашествия и до начала XIV в. в Северо-Восточной Руси возникло много новых земель с самостоятельной княжеской властью разросшегося потомства Всеволода III [Любавский 1929: 30–31; Кучкин 1984: 121; Горский 1996: 42]. Этот процесс, вероятно, был вызван необходимостью политического и экономического восстановления страны. Н. С. Борисов писал о том, что потеря Москвой в XIII в. роли военного форпоста, затухание торговых путей и жизни в Рязанской земле представляло угрозу для существования Москвы: «Спасти город от полного запустения можно было, лишь превратив его в удельный центр» [Борисов 1999: 66].

С 1328 г. великокняжеский стол почти беспрерывно занимали московские князья. Московская земля к концу XIV в. стала наиболее влиятельным политическим образованием Северо-Восточной Руси.

Множество факторов, выделенных исследователями, сплелось воедино в истории возвышения Москвы и Московской земли [Станкевич 1834: 42; Забелин 1881: 764; Любавский 1909: 71–72] (подробный анализ историографии «возвышения Москвы» представлен в работе Н. С. Борисова [Борисов 1999: 10–64]). Еще во время дискуссий середины XX в. С. В. Юшков отмечал, что возвышение Москвы «всегда будет предметом обсуждения в исторической науке» [Юшков 1946: 55]. Наиболее полно этот вопрос был разработан в XIX в. В. О. Ключевским, который воспринимал успехи Москвы как единство политических и социально-экономических причин (экономические выгоды географического положения, значение церкви, политика московских князей) [Ключевский 1988: 8–26]. Его концепция отразилась на всей последующей историографии XX в. [Мавродин 1939: 72; Тихомиров 2003: 126–129; Черепнин 1960: 456–459], хотя и возникали отдельные попытки отхода от ее положений [Смирнов 1946: 55–90; Зимин 1991: 191–211; Гумилев 2004: 142–151]. В наши дни обращение к теме приводит к переосмыслению ряда выводов В. О. Ключевского [Борисов 1986; Кривошеев 1992: 40–51; Горский 1997: 1–9; Аверьянов 2001], но неизмененным остается признание тесной связи двух процессов в строительстве политического и национального могущества Москвы: «Один процесс расширял территорию и внешнее влияние этого княжества, другой собирал элементы верховной власти в лице старшего из московских князей» [Ключевский 1988: 40].

В XIV в. становление Московской земли прошло несколько этапов. Первый период может быть определен временем формирования основного ядра Московской земли, складыванием самого города-государства. За первую половину XIV в. Москву окружили города-пригороды (Коломна, Переславль, Можайск, Звенигород и др.), в результате административного освоения территорий увеличилось число волостей[238]238
  Анализируя состав поселений, указанных в грамоте Ивана Калиты, А. А. Юшко пришла к выводу, что из 37 пунктов завещания «более 70 % великокняжеских поселений являются новообразованными» [Юшко 2002: 203].


[Закрыть]. А. М. Сахаров справедливо писал о том, что «нельзя не отметить и общего подъема городской жизни в Московском княжестве, на фоне и в связи с которым проходило быстрое выдвижение Москвы» [Сахаров 1959: 84].

Завещание Ивана Калиты подвело итог образованию Московской земли, впервые очертило ее границы [ДДГ: 7–11 (№ 1)]. Его духовные грамоты установили «фундаментальные основы политической системы Московского княжества» [Алексеев 1987: 98] (см. также: [Данилова 1994: 204]). По-видимому, правление Калиты открыло возможность для нового процесса – сращивания Московской земли с территорий великого княжения Владимирского.

Следующий период политического и территориального становления Московской земли растянулся на длительное время. Москва присоединяла города, потерявшие свои связи с прежними политическими центрами, также ей было необходимо сломить независимость крупных городов-государств, выросших, подобно ей самой, в XIV в. А. А. Горский писал об этих изменениях: «Со второй половины столетия процесс консолидации северо-восточных русских земель с центром в Москве начинает брать верх и становится необратимым» [Горский 1996: 47].

Завещание Дмитрия Ивановича Донского [ДДГ: 33–37 (№ 12)] (см. также: [Алексеев 1987: 104–107]) стало следующим важным шагом после духовной Ивана Калиты. Оно показало, что определенные результаты на этом этапе усиления Москвы были уже достигнуты. В духовной грамоте 1389 г. отразилась не только большая забота о землях и имуществе, но и о судьбе великого княжения в Москве. Князь распорядился «своею отчиною, великим княжением», отдавая власть по наследству старшему сыну. В завещании также оговаривался переход владений великого князя в случае его смерти старшему в роде Даниловичей: «А по грехом, отъимет Бог сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мои, ино тому сыну моему княж Васильев оудел…» [ДДГ: 33 (№ 12)]. Исследователи связывали это условие с разными обстоятельствами как внешнеполитического, так и внутриполитического характера[239]239
  Л. В. Черепнин считал, что статья была вызвана женитьбой наследника на Софье Витовтовне и опасениями Дмитрия Донского за национальную независимость [Черепнин 1947: 264–265]. Большинство исследователей полагали, что статья предусматривает неделимость самого крупного владения московских князей в случае бездетной смерти великого князя [Соловьев 1988: 371; Экземплярский 1889: 122; Пресняков 1998: 134; Зимин 1991: 8–9; Алексеев 1992: 6; Фетищев 2003: 51].


[Закрыть]. Дискуссионными до сих пор остаются вопросы, вводил ли Дмитрий Донской своим завещанием новую систему наследования и какие цели он преследовал этим распоряжением [Александров и др. 1995: 83–84; Кучкин 2001: 166; Фетищев 2003: 48–51; Кинев 2002: 54–59; Веденеева 2004: 235–239].

Каждый наследник Дмитрия Донского был наделен комплексом владений, делящимся на три категории: Москва, Московские земли и «примыслы» [Фетищев 2003: 45–47]. В категории последних, отошедших младшим сыновьям Дмитрия Ивановича, впервые были названы «купли деда» Ивана Калиты: Галич, Углич, Белоозеро[240]240
  Вопрос купель всегда привлекал внимание исследователей. Историография темы нашла отражения в работах В. А. Кучкина и К. А. Аверьянова [Кучкин 1984: 249–252; 2001: 146–148; Аверьянов 2001: 3–18]. В последнее время были высказаны новые версии о природе купель. Ю. В. Кривошеев считал, что купли давали право лишь на сбор ордынской дани [Кривошеев 2003: 240–241]. Аверьянов связал приобретение купель с получением московскими князьями приданного за своими женами [Аверьянов 2001: 203, 210].


[Закрыть] [ДДГ: 34 (№ 12)]. Бесспорно, присоединение «купель» Калиты к Московской земле свидетельствовало об успехах собирания территорий Северо-Восточной Руси в единое государство. Но происходило это еще в очень осторожной форме, они не пополнили состав великокняжеских земель, а перешли под власть местных князей московской династии. Это, вероятно, базировалось на стремлении соблюсти их некую территориально-политическую независимость.

Н. Е. Веденеева отмечала скрытые политические цели, заложенные Дмитрием Ивановичем в своем последнем завещании: «Младших сыновей он наделяет уделами, расположенными в западной части княжества на границе с Литвой и Тверью. Имея такое грозное соседство, они должны были самым тщательным образом заботиться о безопасности границ своих уделов, а объективно границ всего Московского княжества. Кроме того, обладание далеким Белоозером, Галичем и Угличским княжеством создавало серьезные трудности и неудобства в управлении ими» [Веденеева 2005: 104]. Напротив, «отчинные» владения Василия I представляли «единый территориальный массив» [Веденеева 2005: 104].

Завещание Дмитрия Донского также подтвердило третное управление столицей: «А приказываю отчину свою Москву детем своим, князю Василью, князю Юрью, князю Андрею, князю Петру» [ДДГ: 33 (№ 12)]. Василию Дмитриевичу как великому князю изначально досталось больше власти над Москвой, «двою жеребьев половина» [ДДГ: 33 (№ 12)]. Несмотря на различные взгляды исследователей на функционирование и значение третной системы [Тихомиров 2003: 238; Семенченко 1981: 196–203; Аверьянов 2002: 19], со времени Дмитрия Донского можно говорить о преобладании власти старшего наследника над столицей. Н. Е. Веденеева писала: «Налицо стремление сосредоточить в руках “старейшего князя” значительные земельные владения княжества и доходы с них» [Веденеева 2005: 103].

В итоге завещания Дмитрия Донского, как делал вывод В. Д. Назаров, «сугубо формально правило равенства долей наследников соблюдено… К старшему сыну перешло Владимирское великое княжение, остальные получили по городу с уездом из числа «купель» Ивана Калиты. Ни по площади, ни по численности населения, ни по удобству расположения последние не могли сравниться с доставшимися Василию I владениями» [Назаров 2010: 403].

Время Дмитрия Донского со всей ясностью показало, что ко второй половине XIV в. в Северо-Восточной Руси «наиболее могущественным городом-государством становится Москва» [Кривошеев 2003: 399]. Лидерство земли было тесно связано с усилением княжеской власти, вылилось в открытое противоборство с выборными началами: в конце XIV в. в Московском городе-государстве была упразднена должность тысяцкого[241]241
  Подробнее об этом см. с. 127–132.


[Закрыть] [Фроянов 2001: 901]. Договор Дмитрия Донского с Владимиром Серпуховским 1389 г. установил служебные отношения последнего с великим князем [Хорошкевич 1980: 172] (см. также: [ДДГ: 31–32 (№ 11)]).

Постоянное усиление великокняжеской власти и расширение московских границ продолжилось и во время Василия I. К Москве были присоединены Мещера, Муром, Таруса, куплен ярлык на Нижегородскую землю. Но при Василии Дмитриевиче осложнились и внутрисемейные отношения Даниловичей.

В своей второй духовной грамоте Василий I оформил передачу великокняжеского стола сыну, что, по мнению современных исследователей, стало ломкой традиций и главным образом подготовило почву для междоусобной борьбы [ДДГ: 58 (№ 21); Кинев 2003: 162; Веденеева 2004: 237]. Возможно, данное условие завещания вызвало конфликт Василия I с младшим братом князем Константином Дмитриевичем, последний бежал в Новгород и был лишен удела[242]242
  Василий I «въсхоте подписати под сына своего Василья брата своего меншего Константина. Князь же Константин не восхоте сотворити воли его, и про то отня у него вотчину» [ПСРЛ, т. XXV: 244]. См. также: [Зимин 1958: 292–293].


[Закрыть]. Также А. Е. Пресняков полагал, что выступление Юрия Дмитриевича против племянника по смерти старшего брата «не было неожиданным: оно являлось только завершением тех притязаний и отношений, какие сложились ранее» [Пресняков 1998: 262].

О сложности хода объединительного процесса, нашедшего выражение в межкняжеских отношениях конца XIV – начала XV в., дает представление нумизматический материал. Есть основания предполагать, что Василий I откладывал образование уделов своих братьев, стеснял политические полномочия наиболее сильных из местных князей: Владимира Серпуховского и Юрия Звенигородского [Федоров-Давыдов 1981: 82–84; 1989: 219–221].

Хотя ко второй четверти XV в. Москва приняла на себя роль центра земли, выступающего во главе общерусского объединительного процесса, но построенный ею политический союз был еще недостаточно окрепшим.

Н. П. Павлов-Сильванский отмечал: «Присоединение к Москве того или иного княжества часто было номинальным или неполным» [Павлов-Сильванский 1988: 475]. Для первой половины XIV в. К. А. Аверьяновым была показана сложная структура внутреннего устройства земель Северо-Восточной Руси, присоединенных к Москве в конце XIV в. [Аверьянов 2001: 213]. С. А. Фетищев писал, что на территории, подвластной Василию I, «царила пестрота различных форм управления и властвования» [Фетищев 2003: 126]. Таким образом, вполне возможно, что в управлении «куплями» и землями, присоединенными к Москве в конце XIV в. и в XV в., продолжали играть большую роль неизжитые представления о самостоятельном статусе городов-государств. Население этих земель могло видеть в местной власти силу, независимую от московского великого князя.

Москва как город во второй четверти XV в. все еще переживала период становления в своем новом качестве столицы единого государства. События княжения Василия II Темного показали, что существовало несколько факторов, объективно ослаблявших ее положение.

Данные археологических раскопок дают основания предполагать о расхождении высокой политической роли Москвы и уровня ее городского развития: «…малая площадь основного городского поселения не соответствует тому значительному положению, которое в XIV–XV вв. имела Москва как столица растущего государства» [Бойцов 1992: 93–94]. Москва «по своему архитектурному и градостроительному масштабу вплоть до конца XV в. выглядела как удельный город, вотчинная резиденция великого князя» [Русское градостроительное искусство 1993: 206]. Возможно, что на период второй четверти XV в. город не обладал внушительным собственным ополчением, существенно превосходящим то, которое мог собрать местный князь крупного центра Северо-Восточной Руси.

Управление Москвой при Василии II продолжало оставаться совместным и было распределено между представителями всего рода Даниловичей. По этому поводу Ю. Г. Алексеев писал: «Средневековое общественное сознание высоко ценило традицию. После Ивана Даниловича все его потомки исходили из “третного” деления Москвы» [Алексеев 1992: 12]. Наряду с управлением великого князя в столице были расположены дворы удельных князей, имевших свой административный аппарат для получения доходов, управления и суда. Князья могли длительное время жить в Москве, а не в своих уделах. В источниках особое внимание уделено внутренней жизни Москвы, это позволяет сделать вывод о большой роли в ней различных представителей династии Даниловичей [ДДГ: 31–32 (№ 11), 33 (№ 12)] (см. также: [Кучкин 1988: 171–183; Семенченко 1981: 200–203]).

На протяжении XIV – первой половины XV в. «устройство Московской земли оставалось еще во многом в рамках города-государства» [Кривошеев 2003: 400]. Периодические набеги монголо-татар, связанные с ними моменты безвластия невольно заставляли москвичей вспоминать о традициях вечевого самоуправления[243]243
  Крупные вечевые волнения в городе вызвал, в частности, набег хана Тохта-мыша в 1382 г.


[Закрыть] [Кривошеев 2003: 375].

После смерти Василия I при его малолетнем сыне великом князе Василии II было сформировано правительство. Как и в 1359 г., церковная власть и московское боярство поддержали несамостоятельного наследника. Это было обеспечено завещанием великого князя, в котором оговаривался переход власти к сыну и фиксировался круг его опекунов и сторонников в качестве исполнителей духовной грамоты [ДДГ: 60–62 (№ 22)].

Во главе московского правительства стали мать Василия II Софья Витовтовна, дочь правителя Великого княжества Литовского, также выступившего в числе поручителей выполнения воли Василия I[244]244
  О взаимоотношениях Москвы и Литвы в 20-е годы XV в. см.: [Иванов 1999: 80–109].


[Закрыть], митрополит Фотий, обладающий верховной церковной властью, и боярин Иван Дмитриевич Всеволожский.

Конец XIV – начало XV в. ознаменовались возвышением бояр Всеволожских у московского престола [Фетищев 2003: 66–67]. Ряд исследователей (за исключением А. А. Зимина) считали, что И. Д. Всеволожский мог занимать должность большого московского наместника[245]245
  А. А. Зимин считал, что наместником великого князя в 20–40-е годы XV в. был Юрий Патрикеевич [Зимин 1974: 277].


[Закрыть] [Тихомиров 2003: 219; Семенченко 1981: 205; Михайлова 2004: 8]. Вероятно, после 1433 г. эту должность исполнял Юрий Патрикеевич.

В круг сторонников Василия II вошли Андрей и Петр Дмитриевичи, младшие сыновья Дмитрия Донского, владевшие Можайском и Дмитровом, сыновья серпуховского князя Владимира Андреевича – Семен Владимирович и Ярослав Владимирович. Московскому правительству пришлось взять на себя решение внутриполитических и внешнеполитических задач[246]246
  Сторонникам великого князя пришлось добиваться признания его власти Великим княжеством Литовским и Ордой, что вылилось в ряд дипломатических визитов. Митрополит Фотий совершил поездку в Великое княжество Литовское в 1430–1431 гг. Иван Дмитриевич Всеволожский сыграл судьбоносную роль в решении тяжбы о великом княжении в Орде.


[Закрыть].

В условиях ухудшения отношений Василия II c Юрием Дмитриевичем (отказ от поездки в Москву, бегство из Звенигорода в Галич, уклонение от заключения мира) политика окружения великого князя была направлена на избежание открытого конфликта со звенигородским князем и сплочение других дядей вокруг Василия Васильевича. От позиции младших сыновей Дмитрия Донского мог напрямую зависеть исход политического противостояния, так как на них великим князем возлагалось выполнение военных задач.

В. Н. Бочкарев и Л. В. Черепнин исходили из возможности наличия сговора младших братьев Юрия Дмитриевича против Василия II в начале его правления [Бочкарев 1944: 18; Черепнин 1960: 746]. Поводом к такому предположению послужили их неудавшиеся попытки настичь Юрия Дмитриевича в военных походах 1425 и 1430 гг.[247]247
  Князь Андрей в 1425 г. не преследовал скрывшегося за Сурой Юрия Дмитриевича – «не дошед воротился» [ПСРЛ, т. V: 263; т. VI, вып. 2: 51–52; т. XXVII: 268, 342]. По данным Устюжской летописи, он сделал это «норовя брату своему большему» [ПСРЛ, т. XXXVII: 84]. По другой версии, Константин Дмитриевич не перешел Суру в погоне за Юрием Дмитриевичем [ПСРЛ, т. XXV: 246; т. XXVI: 183; т. XXVII: 100; т. XII: 2]. Есть свидетельства того, что и в 1430 г. Константин совершил неудачный поход против звенигородского князя [ПСРЛ, т. VI: 53; т. XXIII: 146–147].


[Закрыть] А. А. Зимин считал, что свидетельства летописи передают не реальную ситуацию, а придворные слухи [Зимин 1991: 34].

В управлении Москвой уступкой удельным князьям послужила судебная реформа Софьи Витовтовны и Ивана Всеволожского, ограничившая право суда великокняжеского наместника за счет увеличения полномочий представителей удельных князей[248]248
  Историография вопроса изложена в статьях А. Л. Хорошкевич и И. Б. Михайловой [Хорошкевич 1978: 193–194; Михайлова 2004: 8].


[Закрыть]. Свидетельство о реформе сохранил памятник судопроизводства 50– 60-х годов XV в.: «По старине бывало, что вси дворы и дворцовыи великие кнеини и удельных князеи всих суживал наместник большеи, судии за ними не бывало; а учинила то кнеини великая София при Иоанне при Дмитриевиче, что судья за ними ставится»[249]249
  Запись о душегубстве [ПРП, вып. 3: 168]. Общепринятая датировка этого памятника – 16 июля 1456 – 27 марта 1462 г. [ПРП, вып. 3: 200]. А. Л. Хорошкевич считала его не самостоятельным документом, а приложением к докончанию 1435 г., заключенному между великим князем Василием II и Василием Косым [Хорошкевич 1978: 197].


[Закрыть]. Но можно предположить, что эти меры были вызваны не только политическими мотивами, борьбой с Юрием Звенигородским, на которые указывали в своих работах А. А. Зимин и Л. В. Черепнин [Черепнин 1960: 755; Зимин 1991: 55–56].

Реформа могла быть продиктована условиями, неизбежно ведущими к вынужденному рассредоточению верховной власти над городом. В начале княжения Василия II население Москвы и окрестностей оказалось истощено эпидемиями чумы 1425 г. и оспы 1427 г., последствиями голода, связанного с экстремальными природными явлениями первой трети XV в. [Васильев, Сегал 1960: 36–38; Борисенков, Пасецкий 1983: 91–95]. На 1426–1427 гг. пришлось усиление волны эпидемий: «…опять бысть мор во всех градах Руських велик зело» [ПСРЛ, т. V: 263] (см. также: [ПСРЛ, т. XXV: 247; т. XXVII: 268; т. XII: 7]). Князь и митрополит были вынуждены временно покинуть столицу, скрываясь во Владимирской земле и подмосковных селах. Московское правительство в лице Софьи Витовтовны и Ивана Всеволожского, вполне вероятно, имело необходимость рассчитывать на привлечение младших сыновей Дмитрия Донского к управлению городом, поэтому и стремилось наделить их большими правами в городском судопроизводстве[250]250
  Практика управления городом другими третниками Москвы при отсутствии великого князя была довольно распространена. В 1408 г. с москвичами в осаду сели Владимир Андреевич и братья Василия I Андрей и Петр [ПСРЛ, т. XXV: 238). В условиях ухудшения эпидемиологической обстановки после нашествия татар в 1439 г. Дмитрий Юрьевич Красный замещал Василия II на московском великокняжеском престоле [ПСРЛ, т. XXIII: 150].


[Закрыть].

Около 1425 г. Н. Д. Мец приписывала правительству Василия II проведение «грандиозной денежной реформы, цель которой состояла в подчинении всего монетного дела великому князю» [Мец 1974: 47]. В унификации денежного дела в Москве и появлении двуименных монет исследовательница видела «знак признания прав Василия II со стороны Андрея Дмитриевича, Петра Дмитриевича, Семена Владимировича и Ярослава Владимировича» [Мец 1974: 48].

Однако прекращение местного чекана могло также стоять в прямой зависимости от удручающего экономического положения подвластных местным князьям территорий. Г. Б. Федоров писал о тесной связи между неустойчивой по сравнению с Москвой материальной базой удела и выпуском монет [Федоров 1949: 184]. Денежная реформа и изменение в судопроизводстве должны были подчеркнуть значимость института соправительства для рода Даниловичей, сплотить младших дядей великого князя и заручиться их поддержкой в неблагополучных условиях начала правления Василия II.

В период конфликта с Василием II Юрий Дмитриевич дважды овладевал Москвой, чего нельзя сказать о его сыновьях[251]251
  Василий Косой ни разу не захватывал Москвы, Дмитрий Красный правил в городе с разрешения великого князя в 1439 г. Дмитрий Шемяка смог овладеть столицей в 1446 г. при кризисных обстоятельствах.


[Закрыть]. Воспользовавшись помощью Ивана Всеволожского и сыновей Василия Юрьевича и Дмитрия Шемяки, Юрий Дмитриевич собрал войско, оказавшееся способным на берегах р. Клязьмы 25 апреля 1433 г. разбить соединения Василия II и Василия Ярославича Серпуховского. Москвичи выступили в этом сражении не лучшим образом. Городовое ополчение, которое, видимо, только и успел собрать великий князь, было невелико («князь же великы выиде противу ихъ не во мнозе, и побився мало» [ПСРЛ, т. XXIII: 147]), не отличалось дисциплинированностью («от москвич не быть никоея помощи мнози бо от них пьяни бяху, а с собой мед везяху, что пити еще») [ПСРЛ, т. XVIII: 173; т. XXV: 250; т. XXVI: 189; т. XXVII: 104]. Современный исследователь С. Л. Кинев считал, что это летописное замечание «следует воспринимать скептически» [Кинев 2003: 170]. Нежелание москвичей биться с звенигородским князем он объяснял принципиальной позицией: «…в массовом сознании законным великим князем был Юрий, а не его племянник» [Кинев 2003: 170].

После поражения Василий II двинулся в Тверь, «яко не бе ему ни откуда помощи» [ПСРЛ, т. XXV: 250]. Жители Москвы не посчитали возможным или необходимым оказать сопротивление надвигающимся галичанам Юрия Звенигородского. В. Н. Бочкарев красноречиво замечал: «Давать новый бой Юрию Дмитриевичу под своими стенами Москва не могла, а может быть, и не хотела» [Бочкарев 1944: 24]. Захват Москвы после битвы на Клязьме 25 апреля 1433 г. летописи характеризуют скупо: «А князь Юрьи пришед на Москву седе на великое княжение» [Бальзеровский список: л. 300 об.; ПСРЛ, т. XXIII: 147; т. XXV: 250; т. XXVI: 189; т. XXVII: 104].

К этому ставшему триумфальным выступлению на Москву 1433 г. Юрия Дмитриевича склонил («начат подговаривати») боярин Иван Дмитриевич Всеволожский, который недавно бежал от Василия II к звенигородскому князю. Будучи опытным политиком, он считал возможным утверждение на престоле местного князя, который, в отличие от Василия II, мог еще нуждаться в его помощи и влиянии. К тому же с этой ветвью наследников Дмитрия Донского он сумел породниться[252]252
  Внучка И. Д. Всеволожского была выдана замуж за Василия Юрьевича, сына Юрия Дмитриевича Звенигородского [ПСРЛ, т. XXV: 250].


[Закрыть]. Недовольство в правящих боярских кругах всевластием Всеволожского, видимо, привело к перевороту, в результате которого он потерял прочные позиции у великокняжеского престола[253]253
  С. Б. Веселовский и А. А. Зимин допускали существование заговора в боярской среде против И. Д. Всеволожского [Веселовский 1969: 510; Зимин 1991: 53–54].


[Закрыть]. О напряженных отношениях в боярских кругах свидетельствовала и встреча боярина с послами великого князя Федором Андреевичем Лжой и Федором Григорьевичем Товарко у Троицкого монастыря, когда «бысть межи их, обоих бояр, брань велика» [ПСРЛ, т. XXVI: 189].

Но и с приходом к власти Юрия Дмитриевича разногласия в боярской среде не утихли. Ближайшим советником при Юрии Дмитриевиче в Москве стал не Иван Дмитриевич Всеволожский, а Семен Федорович Морозов. Ему принадлежала роль посредника в заключении мира между князьями [ПСРЛ, т. V: 265; т. VI: 65; т. XXIII: 147; т. XII: 18]. В Никоновской летописи, содержащей рассказ о ссоре И. Д. Всеволожского и С. Ф. Морозова, последнему вменяется в вину инициатива передачи Коломны Василию II[254]254
  «Иван же Дмитриевич вознегодова о сем и не любо бысть ему сие зело, что простыню дает ему, еще же и удел хочет дати ему, и не точию един Иван Дмитриевичь, и иниы мнози бояре и слузи разъяришася о сем и не любо им бысть сие всем» [ПСРЛ, т. XII: 18].


[Закрыть]. После отхода Коломны Василию Васильевичу последовала кризисная для Юрия Дмитриевича ситуация – массовый отъезд служилых людей к великому князю. Такой поворот событий окончательно расколол лагерь сторонников звенигородского князя, настроил большинство против С. Ф. Морозова. Возможно, что среди беглецов были и те, кому не понравился приход к власти этого боярина: «…и поидоша съ Москвы на Коломну безпрестани, отъ мала и до велика, понеже не любо имъ быстъ всемъ на любовника княж Юрьева на Семена Морозова» [ПСРЛ, т. XII: 18]. Л. В. Черепнин предложил версию о том, что Морозов действовал как глава заговора в целях восстановления на престоле Василия II [Черепнин 1948: 111].

А. А. Зимин считал, что пожалование Коломны «отвечало политической программе Юрия Дмитриевича, воскрешало старину» [Зимин 1991: 59]. По его мнению, это соответствовало духовной Дмитрия Ивановича: «…традиция повелительно требовала, чтобы удел, преданный князем Дмитрием своему наследнику престола (Василию I), оставался за его сыном»[255]255
  C этим мнением согласился и Н. С. Борисов [Борисов 2003: 38].


[Закрыть] [Зимин 1991: 59]. А. Е. Пресняков считал соединение Коломны и великого княжения «новой чертой московского княжого права», ведущей к «слиянию преемства в великокняжеской власти и вотчинного наследования по “ряду” отца, великого князя» [Пресняков 1998: 263]. О наличии такой крепкой связи между Коломной и Москвой, великокняжеским стольным городом, свидетельствует вся их история в XIV в.

Коломна, впервые описанная в летописи в 1177 г., возникла как населенный пункт на пути из Владимира в Рязань и, видимо, должна была контролировать торговые пути [ПСРЛ, т. I: стб. 383] (см. также: [Тихомиров 1956: 420]). Присоединение Коломны в начале XIV в. стало важным этапом в формировании Московской земли[256]256
  Вопрос присоединения Коломны к Москве проанализирован А. Б. Мазуровым [Мазуров 2001: 92–99, 320].


[Закрыть]. Стратегическая ценность этого региона предопределила вхождение Коломны, наряду с Можайском, в часть старшего наследника Ивана Даниловича Калиты – князя Семена [ДДГ: 7 (№ 1)] (см. также: [Любавский 1929: 138]). Неразрывность владения Москвы и Коломны прослеживается с тех пор во всех завещаниях московских князей XIV–XV вв. [ДДГ: 15 (№ 4), 33 (№ 12), 55 (№ 20), 57 (№ 21), 60 (№ 22)]. А. А. Юшко писала: «Коломна никогда не выпадала в удел, всегда входя в состав великокняжеского домена…» [Юшко 1991: 91–92].

Коломна стала вторым по значению городом Московской земли со всеми вытекающими отсюда последствиями. К XIV в. относится древнейшее ядро укреплений Коломны [Мазуров 1997: 223]. В середине XIV в. в городе была учреждена епархия, активно велось каменное строительство [Воронин 1949: 217–236]. Тесная связь Коломны и Москвы свидетельствовала о сохранении древнерусских традиций во внутреннем устройстве Северо-Восточной Руси, «земском подчинении меньших общин большим» и «земской связи» между городами одной земли [Беляев 2004: 65].

Оформление московско-коломенского единства может отдаленно напоминать столичный дуализм древнерусских земель[257]257
  А. Б. Мазуров сравнивал Коломну с Белгородом Киевской Руси [Мазуров 2001: 326].


[Закрыть]. А. А. Юшко отмечала, что Коломна обладала особой ролью в Московской земле: «Если во всех духовных грамотах московских князей Москва именуется “отчиной” и “вотчиной”, то из числа прочих московских городов только Коломна имеет такой же статус» [Юшко 2002: 19]. О «столичной» роли Коломны может свидетельствовать и то, что она в 1366 г. была выбрана местом бракосочетания Дмитрия Донского с дочерью суздальско-нижегородского князя Евдокией [ПСРЛ, т. XII: 7].

Через Коломну лежала водная и сухопутная дорога в Орду, наряду с Серпуховом, в XIV–XV вв. она играла немаловажную роль военного форпоста [Веселовский 1962: 72; Сахаров 1959: 106]. А. М. Сахаров утверждал: «Главным, однако, было военно-стратегическое значение Коломны, и это заставляло московских князей принимать меры к укреплению и развитию города» [Сахаров 1959: 102].

Передача Коломны Юрием Дмитриевичем Василию II могла быть решением, принятым в духе сохранения традиций соправительства, заложенных Иваном Калитой, это должно было также обеспечивать внешнюю безопасность московских рубежей.

Разделение Москвы с великокняжеским столом и Коломны, традиционно имевшей статус великокняжеского города, в принципе, могло произойти. Выделение крупной городской общины, второй столицы, в центр новой самостоятельной земли было характерным явлением для истории городов-государств Древней Руси. Но, как показали дальнейшие события, эти центробежные тенденции уже оставались в далеком прошлом и были неприемлемы на путях развития Московской земли.

В 1433 г. Юрий Дмитриевич отпустил Василия II в Коломну и «всехъ бояръ его с ним» [ПСРЛ, т. XII: 18]. Безусловно, что ко второй четверти XV в. в Москве сложился аппарат управления великого князя. Он был ориентирован на службу старшей по происхождению княжеской линии династии Даниловичей.

После перехода Коломны Василию II, потерявшему московский стол, начался массовый отток людей во «вторую столицу» Московской земли. Присутствующая в летописях неопределенная характеристика беглецов – «многие люди», «от мала и до велика» – вводила исследователей в заблуждение [ПСРЛ, т. XXVI: 190; т. VI: 65; т. XXV: 251]. Историки XVIII–XX вв. часто оценивали этот отъезд в Коломну как проявление воли всех горожан или даже всего народа [Карамзин 1993: 144; Погодин 1846: 149; Забелин 1881: 761]. С. М. Соловьев, напротив, считал, что в Коломне великому князю удалось соединиться с теми вооруженными силами («боярами, воеводами, дворянами, слугами»), которые он не смог собрать перед встречей на Клязьме. Он писал, что «около Василия собрались все те, которые пришли бы к нему и в Москву по первому зову, но не успели этого сделать, потому что Юрий напал на племянника врасплох и этому был обязан своим торжеством» [Соловьев 1988: 386].

Подробно состав тех, кто бежал в Коломну, представлен в Ермолинской летописи: «Москвичи же вси, князи, и бояре, и воеводы, и дети боярские, и дворяне, от мала и до велика, вси поехали на Коломну к великому князю, не повыкли бо служити удельным князем» [ПСРЛ, т. XXIII: 147]. Служба «галичским князьям» [ПСРЛ, т. V: 265], от которой отказывались москвичи, должна была вызвать серьезные перестановки в управлении Москвой. Это не могло не учитываться в ближайших к верховной власти кругах.

И. Е. Забелин связывал усобицы второй четверти XV в. с разделением в боярской среде, он считал, что своими успехами в захвате Москвы как Юрий Дмитриевич, так и впоследствии Шемяка были обязаны «боярской крамоле» [Забелин 1881: 760–762]. И. Д. Беляев, наоборот, именно в московском боярстве видел основных врагов галичских князей: «В Москве по характеру боярства не доверяли Юрию и ненавидели его и все его семейство; Юрий со своей стороны также не доверял московскому боярству» [Беляев 1999: 398].

С. Б. Веселовский представлял бегство в Коломну как следствие наметившегося расслоения среди бояр[258]258
  С. Б. Веселовский писал, что «естественными союзниками великокняжеской власти были старые московские роды, так же как естественными сторонниками удельных князей были те роды, которые перешли к ним на службу или служили по вотчинам исстари» [Веселовский 1969: 514].


[Закрыть]. А. Б. Мазуров полагал, что в Коломне «Василия II поддержало старомосковское боярство и его домениальный город, включая и его церковную организацию» [Мазуров 2001: 148].

Л. В. Черепнин и И. Б. Михайлова ставили во главе движения в Коломну, прежде всего, служилых людей[259]259
  «Приход в Москву удельных князей с их “двором”, члены которого были в свою очередь заинтересованы в земельных приобретениях, в повышениях по службе, должен был внести дезорганизацию в эту систему, повлечь за собой перераспределение земельных фондов, перебор служилых людей» [Черепнин 1960: 759–760]. «Важнейшей из проведенных реформ было создание нового войска – детей боярских, служивших с мелких и средних вотчин. Дети боярские стали надежной опорой великокняжеской власти. Весной 1433 г. они отказались служить занявшему Москву Юрию Дмитриевичу Звенигородскому» [Михайлова 2004: 11].


[Закрыть]. Так же рассматривал ситуацию и А. Л. Юрганов [Юрганов 1998: 168]. Московская боярская аристократия и формирующийся слой служилых людей не могли отказаться от своего высокого статуса, уже вполне сложившегося ко второй четверти XV в. Отъезд в Коломну был выбором московского боярства и служилых людей, теснимых двором нового правителя.

Видимо, правление звенигородского князя в период между 25 апреля и 28 сентября 1433 г. выявило серьезные противоречия между ним и аппаратом управления предыдущего владельца московского престола. Трудно согласиться с мнением, что Юрий Дмитриевич, как и после его сыновья, с «“провинциальными” представлениями», попросту не смог разобраться в работе двора великого князя[260]260
  И. Б. Михайлова писала, что «ни Юрий Звенигородский, ни его сыновья за короткое время пребывания на великокняжеском столе не могли уяснить сложного механизма функционирования московской канцелярии» (Михайлова 2004: 11].


[Закрыть]. Л. В. Черепнин указывал, что «московские бояре, перешедшие на сторону Юрия (вроде Всеволожского), также накопили за те же годы, в которые они стояли у руководства политической жизнью Московского княжества, большой организационный опыт и пользовались авторитетом у различных групп землевладельцев и горожан» [Черепнин 1960: 758].