Текст книги "Потерянное солнце"

Он не много, ежился, молчал, пока Катя не спросила:

– И что было дальше?

– Прости, с возрастом стал не позволительно сентиментальным, – он покашлял, – так вот. Ловим мы рыбу, и вдруг у Захара рыба такая зацепилась, что вытянуть он не может, я свою удочку бросил, давай ему помогать, но даже вместе вытянуть не можем. Он от предвкушения радости отца никак не бросал удачу хотел вытянуть рыбу. У него так глаза горели, как сейчас все это помню. Остальное как в тумане произошло, то ли он сам в воду прыгнул, то ли сила течения, ветра и сильный рывок, большой рыбы это сделал, но одним словом он оказался, в воде. Плавал он плохо, мы только около берега бултыхались. Но тогда в камыши выплыли без разрешения родителей, там рыба всегда водилась. Он запаниковал, за что-то еще там зацепился, выбраться никак не мог, я тащил, как мог, но безрезультатно. Когда понял, что один не справлюсь, решил за помощью бежать, пока он за жизнь бился. Я бросил его там, я испугался, я не смог его отцепить, в темной воде ничего видно не было, да еще сам боялся угодить туда же. Бежал я так, что не помню, добежал до своего дома, до него ближе было. Кричал:

– Папа, помоги, там Захар тонет.

Папа, не выслушав, бежал до реки, вперед меня, я кричал ему вслед слова оправдания, что извини, мы в камыши уплыли, он не слушал. Когда мы добежали, его видно не было на воде, отец нырял до тех пор, пока не нашел его. Он отцеплял его ногу, от зацепившейся коряги. Когда мы вынесли его на сушу, он не дышал, папа откачивал его, я дрожал, что-то бормотал, что это я виноват, не надо было туда плыть, спаси его, пожалуйста. Он долго бился за его жизнь, но синие губы так и не начали дышать, а он все продолжал и продолжал его откачивать. Когда все это уже было позади, когда родители Захара были оповещены о смерти сына. Я спросил у папы:

– Зачем ты так долго пытался его спасти, когда уже знал, что не спасет?

Он ответил – чтобы спать спокойно… Я не сразу понял смысл его слов, но тогда не переспросил, только запомнил навсегда. Только когда вырос, понял значение, – он замолчал, как будто перенесся в то время, в свои детские страхи и потерю друга. Ему понадобилось несколько минут, чтоб оправиться от рассказанной им истории. Кате, было нечего ответить, она молчала. Она по-дружески положила руку ему на плечо, давая понять о сочувствии и переживании вместе с ним. Вспомнив свою мысль, от которой он оттолкнулся, начав рассказывать, он сказал: – Делай то, что считаешь нужным, что сердце подсказывает. Не жди одобрения со стороны. Самыми главными судьями, являемся мы сами, когда оглядываемся на свою уже прожитую жизнь. Делай все, чтоб у тебя и твоей дочери были счастливые глаза. Она молчала, смотря в потемках в его еле видные очертания лица.

– Зачем? – он спросил за нее, не дождавшись, нужного вопроса.

– Чтобы спать спокойно, – ответил он сам себе.

На крыльце появился Дима, который, вырвавшись из-за стола и от разговоров с отцом, так же вышел на улицу, вздохнуть или на поиски жены. Катя, видящая его, ожидая его скорого присоединения к общению, решила отблагодарить Аркадия Михайловича за поддержку.

– Спасибо Вам, за неожиданный, и поучительный рассказ.

– Спасибо, что выслушала.

Дима шел на голос жены. Как только он подошел и решил завести беседу, Катя встала:

– Вы тут еще посидите, я пойду, очень устала и спать хочу. Аркадий Михайлович с радостью предложил Диме присесть и поговорить, тот не смог отказать, провожая жену взглядом.

4. Полдень

Катя проснулась выспавшейся, от невероятного полученного удовольствия она потягивалась. Оглядевшись по сторонам, поняла, что все уже встали и не стали ее будить. «За что им отдельное спасибо», – сказала она себе и встала. Все уже заканчивали завтракать, когда она, Катя, только спускалась. Все встретили ее с радостными речами:

– Ну, наконец-то, добрая утро, мамочка, ты выспалась? А мы думали, ты до вечера проспишь.

– На свежем воздухе всегда хорошо спится, – сказала Валентина Леонидовна, уже убирая со стола.

– И Вам всем доброго утра, да я выспалась, – с улыбкой она оглядывала гостиную и большой стол, за которым чаевничала большая семья.

– Ну что, ты тут завтракай. Отдыхайте девочки, а мальчики пошли делать забор, – Владимир Иванович, похлопал сына по спине, призывая его уже начать.

Дима смотрел на Катю. Она понимала, что он уже несколько дней хочет с ней поговорить, но кто-то мешает. Она улыбнулась ему, подбадривая их:

– Ровней ставьте забор.

Он улыбнулся ей в ответ. Она налила чашку чая, подсела к дочери, которая была уже готова стартовать на улицу.

– И куда мы собираемся?

– С девчонками на великах кататься, – она прикусила нижнюю губу, ожидая реакцию мамы.

– А как же новый мольберт и его пробы?

– После обеда, ну, или как получится. Очень хочется покататься, – она опустила вниз глаза и улыбалась с хитрецой.

– Иди, катайся, должно же быть хоть какой-то развлечение помимо занятий, наслаждайся, а то вечером домой ехать, не забывай об этом, – она поцеловала дочь, и та, довольная, скрылась с поля зрения.

– Может быть, останетесь, вы так редко приезжайте, впереди еще два выходных, что Вам там, в городе делать? – Валентина Леонидовна смотрела на Катю.

– Спасибо, конечно за приглашение. Но мы не можем. Вам трудно будет в это поверить, но дел много, они постоянно откуда-то берутся, – Катя оправдывалась, пряча глаза.

– Как знаете, жалко, приезжайте хоть почаще.

– Обязательно, – ответила она с улыбкой, – Вам чем-нибудь помочь?

– Нет уж, отдыхай, наслаждайся природой. На тебе лица нет. Одни синяки под глазами, как будто каждую ночь в подушку плачешь. Дыши, набирайся сил. У меня не так много дел, чтоб на тебя их перекладывать.

– Хорошо, – это все что она смогла сказать, больше ничего не хотелось.

Она допила чай, вышла на улицу, постояв несколько минут на крыльце, любовалась как сильные мужчины, работают. Она спустилась с лестницы, решив покинуть дачную территорию.

Она шла по дороге, усыпанной мелким щебнем. По дороге она застегивала вязаный свитер, в котором так уютно было только на свежем воздухе. Шла она медленно, спешить просто было некуда. Она думала, о чем хочет поговорить с ней муж? И имеет ли это смысл? Ей хотелось поговорить с собой. Выслушать себя и разобраться в себе. Она никак не могла понять для себя хочет ли она еще наладить отношения или это уже пройденный этап ее жизни. Она хотела понять, хочет ли она начинать новое то, что только начало зарождаться.

Она дошла до ворот, которые ограждали невиданные красоты: бугристую местность, большой овраг, внизу которого протекала небесно-синяя речка. Большие сосны, от которых веяло запахом нового года, мандаринов. Она села на пригорке, оглядывая все это чудо. В низу оврага стояла тетя Фая, она рисовала. Даже с вышины оврага, можно было рассмотреть что-то красочное наполненное жизнью. Катя смотрела на воду, она просто завораживала, на нее можно было смотреть так же долго, как и на огонь. Она сидела очень долго, пытаясь разобраться в себе и в последних происшествиях, которые случились с самого начало весны. Она попыталась восстановить все события, укладывая их в одну связующую нить. Она клала голову на колени, утыкалась в них, не видя света, погружаясь в темноту. Вновь поднимала голову, наслаждаясь свежим воздухом, легким еще прохладным ветерком и красотой, которую не хотелось покидать. Когда она встала, поняла что засиделась, что ноги уже начинали затекать. Она спустилась вниз, не желая уходить. Она стояла за несколько метров за спиной тети Фаи, которая увлеченно рисовала то, чего не было на самом деле. Катя долго всматривалась в картину, смотрела на настоящее и восхищалась. Вид, который рисовала тетя Фая, без сомнений был красив. Река, деревья, камни, или даже булыжники, которые будто гармонично наполняли все это творение. Но там не было маленьких, но очень симпатичных домиков с ее рисунка, там не было, маленькой церквушки, которая стояла почти у самой реки, с небывало красивой колокольней. Катя еще долго смотрела на произведение, прежде чем решила подойти к женщине.

– Ты нашла ответ? – не оборачиваясь, спросила художница.

– Ответ? – удивленно переспросила девушка, мысленно вспоминая, о чем ее спросили.

– Ты пришла искать ответ у воды, ты очень долго сидела, смотрела на воду, еще там, на овраге, не в силах покинуть ее, спустилась. Так ты получила ответ?

– Даже не знаю, – отвечала сбитая с толку Катя.

– Вода, она живая, она все наполняет, всем помогает. Она обязательно подскажет, надо только спросить.

Катя не знала, что ответить, пораженная необыкновенным чутьем и интуицией собеседницы. Она, молча смотрела на ее взмахи кисти, на ее появившейся отблески колоколов, которые переливались как будто на настоящем солнце.

– И как это у Вас только получается? Все как настоящее, как живое.

– А это, Катенька, когда с душой оно все настоящее, все оживает.

Женщины немного помолчали, Катя думала, как избежать вновь появившейся беседы о ней. Фаина Анатольевна думала, как помочь девушке, от которой исходили боль и страдания.

– Расскажи мне, Катя, чем ты занимаешься? Работаешь?

– Я работаю, креативным директором. Пишу слоганы, для рекламы одним словом.

– Тебе нравится твоя работа, приносит ли тебе удовлетворение, то чем занимаешься ты? – спросила художница, не поворачиваясь и не переставая рисовать.

– Да, мне нравится моя работа.

– Тебе нравится писать?

– Да.

– Тогда напиши, – с легкостью в голосе сказала женщина.

– Что написать?

Фаина Анатольевна молчала, давая время девушке самой все понять. Катя в полном недоразумении перебирала все возможные варианты.

– Книгу? Я не могу написать книгу, нет, я конечно люблю писать, но это же книга.

– Ты боишься?

– Да.

– Боишься быть непонятой, непрочитанной? Не хочешь писать в стол?

– Наверно.

– Напиши письмо.

– Кому?

– Можешь тому, с кем хочешь поговорить, но никак не можешь. Можешь написать себе. Ты ответишь на все вопросы, пока будешь писать. Это же так легко и понятно. Это просто разговор с самим собой. Просто есть разные варианты. Мне чтоб поговорить с собой, своим внутренним миром, надо рисовать, кому-то читать, а тебе писать. Главное чтоб любое дело было от души и с душой, тогда все встанет на свои места. Ты даже удивишься тому, как все легко, стоит только начать, а все остальное выльется из тебя само, уже не спрашивая тебя, – она положила кисть, взяла в руки когда-то белое полотенце, размытое во все цвета радуги, от красок. Она любовалась своим произведением, положила полотенце, и повернулась к Кате. – Тебе нравится?

– Очень, – искренне ответила Катя, смотря то на картину, то на ее обладательницу, от чего было трудно поверить, что она ее рисовала. И ее морщинисто-умные глаза, видели то, чего нет, ее руки писали то, во что верят. – Я пойду, я Вам благодарна.

Фаина Анатольевна взяла руку девушки, приложила к ее сердцу.

– Оно на все ответит. Иди, но не жди, твори сама свою жизнь. Не жди, пока за тебя кто-то что-то решит.

Катя возвращалась по той же дороге, что и привела ее сюда. Только она ее почти не видела. Она думала о словах женщины, которая верила в то, что говорит, и почему-то в них верила Катя. Ее запутанность в голове, только добавляла желание все распутать.

Катя подходило к дому, с твердым намерением пообедать, понимая, что уже проголодалась, взглянув на время, не сразу поверила, что провела столько времени на природе. А еще она поняла, что хочет, во всем разобраться и этот момент пришел, если не сегодня, слишком много посторонних, то, несомненно, этот день будет завтра.

На дачном участке все было без особых изменений, мужчины, облагораживали свои владенья, Валентина Леонидовна, все так же суетилась, бегая из дома в огород и обратно. Катя зашла в дом, обед был готов, на столе было много пустых, не чистых тарелок, что говорило о том, что все уже отобедали.

«Ну что ж я думаю, они не очень расстроились», – подумала она про себя. И с удовольствием, наливала себе из кастрюльки супчик, который издавал невероятное благовонье, свежей зелени. «Щавелевый», – облизнулась она, от аромата. С большим и хорошим аппетитом, она даже не заметила, как легко разделалась с пиалой супа, потом второго. На сковородочке ей было заботливо оставлена жареная картошка с грибами, лучком, посыпанная зеленью. Когда голод был утолен, а чувство сытости постепенно накатывало, Катерина довольна оглядевшая просторную гостиную, поняла что ей мыть посуду. Эта мысль ее не испугала, она вновь слилась водой, она опять смотрела на нее как завороженная витая в своих мыслях. Потом как бабочка, порхая по кухне, от стола к столу, от мойки к холодильнику и опять к шкафу и столу, она быстро разделалась с уборкой. Выйдя на улицу, она не увидела ничего нового, кроме того, что свекор, очень настойчиво просил остаться сына и доделать завтра все то, что они должны сделать сегодня. Дима категорически отказывался, говоря, что он умрет здесь, но доделает все сегодня, не желая завтра возвращаться к этому ни физически, ни морально. Немного постояв на крыльце, она посмотрела, как Вика проезжает, видимо уже не первый километр, успев помахать рукой маме, со словами:

– Я еще чуть-чуть и вернусь.

Она поднялась наверх, решив почитать книгу, на которую даже не рассчитывала, что у нее появиться время. Она читала, особо не понимая смысл книги, поняв, что так читать нельзя, она закрыла ее. Нельзя читать, когда мысли заняты другим. Нельзя делать то, что противоречит твоему душевному состоянию. «Еще немного, еще немного», – повторяла она, себе, глядя в окно, видя, как Дима не разгибая лопаты, лома и еще пары не хитрых приспособлений уже ловко ставил последние пары стеганых брусков, под названием ворота. Неужели – это скоро кончится? За окном уже начинало темнеть. Она оглядела участок и где же Вика? Она спустилась в ожидании дочери, та не заставила себя долго ждать.

– А я думала меня сейчас заругают, – лихо, разворачиваясь у лестницы, где стояла мама, сказала Вика.

– А я бы заругала… – шуточным тоном отозвалась Катя, – но вот видишь, мы бы уже уехали, если бы наш папа не решил сегодня поставить весь забор.

– Да, они хорошо поработали, оглядев фронт работы, – подметила Вика. – Знаешь, мама, ты даже себе не представляешь, сколько дедушка мечтал об этом заборе.

– Конечно представляю. Он об этом всем сказал.

– Вот. Вы сюда нечасто приезжаете. А на самом деле, он о нем еще с прошлого года мечтает, одному ему было не поставить. А у папы было то одно, то другое, сама знаешь. Но дедуля говорил, что если бы папа не работал, то было бы очень плохо.

– Это он его оправдывает, – сказала, в сторону обиженная на обстоятельства, вспоминая те события, Катя.

– Что? – переспросила дочь.

– Ничего. Он – его отец, он по-другому не мог сказать. Папа просто слишком много работал, – Катя вздохнула сев на ступеньки.

– Слишком много для чего? – спрашивала Вика, пытаясь понять, суть маминых слов.

– Ни для чего, не думай об этом, ты у меня и так умница. Я не хочу, чтоб ты забивала свою милую головку ненужными проблемами, – она притянула дочь за руку, та села с ней рядом, она обняла ее, поцеловав, – не думай об этом.

– Ты обижена на папу? – сделала недвусмысленный вывод дочь. Она смотрела на маму с немного испуганными глазами.

– Все хорошо, – Катя подержала Вику за руку. Предпочитая не углубляться в суть разговора, который был ей не очень приятен, с самым дорогим человечком. – Пойдем собираться, папа вот-вот закончит.

– Пойдем.

Они ехали домой по уже темной дороге. Усталого и замученного водителя, успокаивало только одно, что не было никак препятствий на дороге, заторов, которые могли окончательно усыпить его за рулем. Катя, опять сидевшая на заднем сиденье, говорила с дочерью очень тихо, еле слышно, будто подтверждая, что уже поздно, будто боясь кого-то разбудить. Хоть обратный путь был значительно быстрей нежели путь до мест отдыха, на котором не всем получилось отдохнуть, он не скрашивал все то молчание, которое не хотело уходить ни из их машины, ни из их семьи, плотно поселившееся в их сердцах.

Добравшись, домой, выгружая привезенное, они выглядели еще более утомленными. Впереди было еще два выходных, о которых никто не рассуждал вслух. Они молча зашли домой. Диму хватило только на легкий душ, он практически замертво упал на кровать и с не вероятной быстротой уснул. Катя уложившая, усталую Вику от занятий спортом, не знала чем себя занять. Она поняла, что отдохнула одна, выспалась, и чувствовала себя гораздо свежей всех остальных. Она села на кухне с чашкой кофе. Ей вспоминалась удивительная женщина, художница, и ее слова. Она долго вспоминала ее и думала, откуда им известно то, что невидно нам?

– Написать письмо, – сказала она вслух, не боясь быть услышанной, зная, что все уже спят. С чего она это взяла и решила, что это решит все проблемы? Кому? Ему, себе? Можно для начала себе, чтоб понять себя? Ответила она сама себе. Она встала, взяла лист бумаги из комнаты, где спал муж. Она постояла над ним несколько минут, залюбовавшись его прелестному сну, беззащитности, вернулась на кухню, взяла ручку. Постучала перебором пальцев по столу, грызла кончик ручки, не зная с чего начать. Достала из холодильника недопитое вино, налила себе бокал вина, отметила, что в бутылке, осталось еще на один. Сделала большой глоток, наслаждаясь приятным вкусом, смотрела в окно, в ожидании снисхождения на нее музы. Прижав бокал к щеке, она думала, что все ее мысли касаются только одно человека, что неясность, нерешенность, недосказанность, это все о нем, и только с ним она хочет это все решить, что только от него может зависеть все. Что она не может писать себе, думая о нем, решение было принято, быстро – не могу писать себе, я напишу ему.

«Привет! Ты наверно удивишься, когда увидишь это письмо и начнешь его читать. Я даже не знаю с чего начать, но с чего-то точно надо. Ты знаешь, мы слишком долго молчим, мы покрываем друг друга, мы оправдываем друг друга и себя. Ты все наверное это знаешь, так же как и я. Тишина, вставшая между нами, испугала не только меня, но и тебя, мы боимся ее, мы не решаемся ее сдвинуть и даже пошатнуть. Мимолетное общение, понимание, встречается нами как праздник. Мы успокаиваем себя, что все хорошо, хотя знаем, что это не так. Мы оба хотели бы все исправить, вернуть, только не знаем как? Мы оба молчим, мы оба боимся и ничего не делаем для восстановления, возвращения нас… А самое страшное мы поросли во лжи, тайнах, загадках. Нет ничего страшнее тишины, думала я, а еще есть ложь, которая породила эту тишину, которая спровоцировала появление тайн и тишины в нашем с тобой доме, в наших сердцах. И это самое больное. Это то, о чем мы оба молчим и боимся. Не понимая, что это нас не сближает, но мы так сильно боимся правды, что готовы молчать и видеть как наше тепло, доверие уходят от нас. Неужели настолько страшна правда, что мы готовы жертвовать собой ради молчания? Мы думаем, что да, но это не так. Ты наверно думаешь, что с твоими тайнами тебе все понятно, но что скрывать мне? Я расскажу тебе. Мне тоже больно и тяжело, не говорить, но писать тебе об этом. Мое стремление к спасению нас, спасанию семьи было настолько велико, что я искала то самое ядро, которое могло послужить нашему молчанию, но не раздору, нашему отдалению, но не расставанию. Глупо, правда? Но это так. Мы с тобой не ссорились, мы просто не общались, мы не расставались, мы просто отдалялись… Я расскажу тебе все. А ты будешь решать, кто виноват, а кто нет? И стоит ли нас спасать? Может это и неправильно, перекладывать все это на тебя. Но я пишу это письмо, а значит, для себя я все решила. Это началось в конце зимы. Точнее в феврале, тогда первые лучи солнца только начали пригревать, первые птички начали петь и первые позывы пустого сердца, начали говорить мне о тебе. Я знаю, что ты на протяжении долго времени бился с собой, с романом, который начался по твоему согласию и закончился так же. Я знаю что когда, я мучилась, не понимая, что же с нами происходит, ты тоже мучился, пытаясь вернуться ко мне. Хоть я и зла на тебя и оправдывать тебя у меня нет никого желания, у меня было предостаточно времени, чтобы все понять, переосмыслить и решить для себя прощаю ли я тебя… Я не хочу об этом вспоминать. Мне было больно, ты меня предал, растоптал, нет, даже не меня, а мою веру в тебя, мои чувства к тебе. Но я пишу тебе, а значит, я хочу, чтоб ты знал, как все было на самом деле. Что виноват не ты один. Может, я поступила хуже, чем ты, это решать не мне. Ты не искал этого специально, а я искала, ты боролся, а я – нет. Все то, что сделал ты было разрушением нас. То, что сделала я, было ради нас, но это никак не оправдывает меня. Я узнала обо всем, об этом, не от посторонних людей, сомневаюсь, что об этом еще кто-то знает. Я узнала это все от тебя. Я и есть та, Леля, с которой ты общаешься четыре месяца, я и есть та самая Леля, с которой ты делился всем самым сокровенным. Я знаю, что ты сейчас думаешь, но выводы будешь делать позже. Тебе будет трудно представить, с чем столкнулась я. Знание правды, и не возможность ее рассказать, потому что это я ввела в заблуждение, потому что я узнала эту правду с помощью лжи. Так и начался наш замкнутый круг: ты – мне, я – тебе. Но знание не облегчило всей проблемы (это же ты не мне лично рассказал), а всего лишь Леле, постороннему человеку. Я долго думала, представляла, если б это была я, если б ты все-таки решился рассказать это все мне? Было бы мне от этого легче? Наверное, сейчас трудно угадать, но я думаю, что да. Я знаю, что тоже бы злилась, пыталась бы понять тебя, может, попыталась уйти от тебя, но если не ушла сейчас, то значит, поняла (или мне помогли понять), что мы должны быть вместе, а все что было, это было испытание нам. И если мы выстоим все это, то будет вознаграждение, по-другому просто не может быть. Но только я не хочу так жить, как мы жили, и продолжаем жить сейчас. Больше не могу. Я столько раз говорила себе, что больше не хочу быть твоей. Знаю, что обидно читать. Но так действительно не хочу. Если ты все обдумаешь и примешь решение в нашу пользу. То начинать придется с открытия тайн, загадок, и правды, и, кстати, недосказанность, недоговоренность – это тоже ложь. Ты наверно уже понял это, с этого мы и начали, всего лишь не договаривали. Она положила ручку на лист бумаги, перечитала письмо.

– Даже не верится, действительно получилось. Именно в письме все стало ясно, рука писала сама все то, что диктовало сердце, а значит, я все еще хочу бороться за нас.

Она сложила лист бумаги аккуратно, положила его конвертиком на столик, чтоб он заметил. Села на кресло.

– Мне нельзя быть здесь, когда он все это будет читать, он не сможет все решить при мне, а я не смогу… А я ничего не смогу.

Она встала, рано утром, когда все еще спали, в надежде что Диме понадобится немало времени, чтобы выспаться, после убойного труда. Она начала тихо собираться. Умылась, оделась, накрасилась, собрала все нужное в сумку, пошла, будить дочь.

– Вика, просыпайся.

– Зачем? – сонным голосом протягивала девочка.

– Ч-ч-ч-ч, вставай, поедем к дедушке.

Вика открыла глаза, посмотрела на маму, пытаясь проснуться и сообразить в чем дело.

– А почему надо тихо? – уже шепотом переспросила она.

– Папа должен выспаться, мы поедем без него.

– Хорошо, – сказала изумленная Вика, и встала.

Пройдя на кухню, после умывания. Она села за стол, где мама уже готовила завтрак.

– А почему мы едем без папы?

– Это долго объяснить. Во-первых, ему надо выспаться, а во-вторых, кое над чем подумать. Он потом приедет, если захочет, – добавила тихо мама, подавая завтрак к столу дочери.

Они так же тихо выходили из дома, как и собрались. Их встречал майский дождь, затянутое небо, и, видимо, первая гроза.

– И погода соответствующая, – вырвалось у Кати вслух.

– Для чего? – не совсем понимая маму, спрашивала дочь.

– Это я так.

– Мама, ты что-то не договариваешь? Я уже не маленькая, ты сама говорила, что надо всегда говорить правду. Помнишь?

– Помню, дорогая. Ты когда немножко подрастешь, я тебе все расскажу. Сейчас это все трудно для тебя и меня.

– Вот так всегда, все самое интересное, только когда я немного подросту. А когда наступит это самое немного?

– Слишком много вопросов, побежали.

Они бежали к прибывающему автобусу без зонта, под дождем.

Николай Алексеевич, открывший дверь утром, не мог поверить такому приятному и раннему визиту, двух самых любимых девочек.

– Здравствуй, папа, так и будешь нас в дверях держать?

– Здравствуйте, мои дорогие. Заходите, конечно, очень рад вас видеть. Чем заслужил такой неожиданный, утренний визит?

– А мы что просто так не можем приехать?

– Нет, конечно, можете, просто удивительно.

– Дедушка, для меня это было также неожиданно, как и для тебя.

Катя аккуратно ущипнула дочь. Та поняла, что это была лишняя информация для дедушкиных ушей и заговорила:

– Дедуля, мы так скучали по тебе. Это правда. Я вот давно спрашивала, когда мы к тебе поедем? Но ты же сам знаешь, у них-то одно то другое, мы вот вчера чудом на дачу ездили. Катя вторично ущипнула дочь, и они прошли на кухню, за улыбающимся дедушкой, который все видел, делая вид, что ничего не понимает. Вика посмотрела на маму.

– Что я опять не так сказала? – шепотом, спросила она, идя на кухню.

– Ничего. Ответила Катя. И они сели за стол, где дедушка уже суетился по кухне в поисках чего-нибудь вкусненького.

– Спасибо, папочка, мы из дома и мы завтракали. Николай Алексеевич еще немного полюбовавшийся приездом дочки и внучки. Спросил:

– Есть вы не хотите, значит, – подтверждающим голосом уточнял он.

– Не хотим, – в один голос отозвались Катя с Викой.

Он смотрел на свою дочь, читая в ее глазах тревогу, которая привела ее в его дом. Зная, что она ничего не скажет при Вике, решил порадовать внучку раньше времени.

– Так, Вика у тебя же скоро день рождения? – начал он.

– Нет, папа, когда приедешь на день рождение, тогда и подаришь, – перебила его дочь.

– Я сам решу, когда дарить, это будет просто подарок, потом будет еще.

Вика, решившая не лезть в семейный спор, только думала о том, что ей бы хотелось, чтоб взяла дедушкина сторона, и чтоб ей неожиданно достался приготовленный подарок, о котором он начал говорить.

– Ну, пойдем, я тебе покажу.

Вика смотрела на маму, не решаясь встать из-за стола.

– Пойдем, не смотри на маму, это же мой подарок, – настойчиво звал ее дедушка.

– Иди, что я могу сделать, – улыбнулась ей мама.

Николай Алексеевич, зашедший в комнату с внучкой, начал шептать так, чтоб только им было известно об этом.

– Я тебе подарю его сейчас, ты все посмотришь, потом расскажешь, понравилось или нет? Договорились?

– Хорошо, – сказала вся напряженная от предвкушения подарка Вика.

Дедушка достал коробку, обернутую одной лентой, видя, как улыбается Вика, он сказал:

– Ну, это конечно не как в магазине, зато от души.

– Я знаю, дедуль, мама говорит, самые лучшие подарки от души или сделанные своими руками.

– Я скажу тебе по секрету – это оправдание, для тех, кто ничего лучше не придумал. А вот от души это да, все подарки должны быть от души, а иначе это не подарок, а подачка. Но это тебе ни к чему еще, – он провел рукой по ее появившейся ямочке на щеке, от искренней улыбки. – И еще, мне надо поговорить с твоей мамой, обещай, что не будешь подслушивать и подглядывать.

– Дедушка, – протяжным голосом сказала внучка.

– Обещай, – настаивал дедушка.

– Обещаю.

Он дал ей подарок в руки и оставил в комнате, напоследок сказал.

– Если захочешь посмотреть мультики, телевизор в твоем распоряжении. Дома, наверное, не часто получается, – она в ответ только хихикнула, находясь на полдороги уже к открытию подарка.

– Ну, вот теперь нам никто не помешает, и мы можем обо всем поговорить, подслушивать тоже никто не будет. Это она мне пообещала. Только не говори, что просто скучала и в этот выходной ранний, дождливый день ты вспомнила обо мне. И сказала: Почему бы мне не навестить моего старика?

Катя смотрела в пол, было столько правды, которую она не хотела слышать. Ей было стыдно, что только в такой момент, она оказалась в столь родном ей доме у близкого ей человека. Ей было стыдно, что после смерти мамы она стала редким гостем в этом доме, не в силах смотреть в потухшие глаза отца. Ее угрызения часто давали о себе знать, съедая ее. Но это мало что меняло, если что и прибавлялось, так только звонки, которыми она успокаивала себя, но не его.

– Так ты долго будешь молчать? Я все еще жду, твоего рассказа, честного только, без всяких твоих выдумок.

– Честного, – повторила, она за отцом. – Это очень длинный рассказ, я не уверена, что хочу тебе его рассказывать, и не уверена, что ты захочешь его слушать.

– Позволь мне решать хочу я или не хочу. Тем более, что я давно не слышал всяких рассказов, побалуй меня, – рассмеялся он и сел напротив нее, за столом, глядя в ее глаза, ожидая честности от нее.

– Хорошо, только обещай, что не будешь меня осуждать, – она подняла глаза на него.

– Интересная, наверное, история, – констатировал факт, папа, видя, что дочери совсем не до смеха, твердым и уверенным голосом сказал, – обещаю.

Она начала рассказывать все с самого начала о прохладных или даже холодных взглядах и отношениях в их семье, что может только она, это чувствовала. Но поняла, что они теряют друг друга, оправдывалась она. Потом она решила отвернуться от отца, чтоб не смотреть ему в глаза, посвящая его в игру, в которую затянула себя и своего мужа. История была долгая, тяжелая, она рассказывала все. И как узнала про измены мужа, о которых догадывалась, что и послужило отдалением друг от друга. И как в момент полного отчаяния позволила себе, если уж не влюбиться, то явно заинтересоваться другим человеком. Она рассказала о странном попутчике, который предостерегал ее от необдуманных ошибок, которые она может совершить. О не той дороге, на которую хочет свернуть, и что это не принесет никому из них счастья. О солнце, которое, потеряв раз, больше не загорится для них. Она рассказывала о мучительных переживаниях, которым она подверглась, выбирая между семьей и собственной жизнью, в которой так хотелось быть счастливой. О метаниях ее – то в одну, то в другую сторону и не непонимании себя. Она рассказала о вчерашнем дне, как сначала сосед по даче, рассказывал ее историю из своей жизни, убеждал ее делать то, что велит ее сердце. Как будто у нее на лице написано, что ей плохо, с долей иронии, делилась она. А потом про пожилую художницу, которая убедила написать ее письмо, по окончанию которого она должна будет все понять. Катя замолчала.