Текст книги "Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка"

– О, простите мою жену великодушно, милочка! – с долей кокетства в голосе сказал доктор Мэй. – Она такая неуклюжая! Но вам тоже надо было надеть что-то попроще, ведь пароход раскачивает.

Молли Дуайер поджала губы и обратилась к поляку:

– Мистер Фаберовский, могу я попросить вас проводить меня до каюты?

В каюте американка недовольно взглянула в зеркало. Безнадежно испорченное платье стоило ей в Париже двести франков.

– Перестаньте бормотать, мистер Фаберовский, вам это не идет, – сказала она. – Позовите лучше мне стюардессу, я хочу переодеться.

Поляк покорно отправился в сторону кормы, где находилась дежурная комната стюардесс, валил пар от утюгов через открытую для проветривания дверь и раздавались недовольные голоса.

– Да что я, нанималась, что ли, гладить эти промокшие вещи! – донеслось до Фаберовского.

– Хорошо, что эта американка не попросила нас ее кружева прогладить. Я сегодня, когда ее в чувство приводила, видела: у нее весь турнюр, которым она в лужу села, был набит кружевами.

– А ты слышала, что Чирсу рассказывал Дадли? Вахтенный видел, как этот, прости Господи, вдовец вышел на прогулочную палубу, торжественно сорвал траурную ленту со своего котелка и выбросил в море.

– Ты бы видела, как этот кобель на мисс Мур смотрел! Да ей просто повезло, что кругом было столько народу.

– Говорят, что выбросить траурную ленту – к покойнику.

Фаберовский постучал по косяку костяшками пальцев и попросил кого-нибудь пройти в каюту мисс Дуайер.

– Вот еще один дурак. Мог бы запросто… Дуайер… до самого Нью-Йорка…

При всем своем знании ливерпульского, лондонского и ист-эндского жаргона он никогда не думал услышать такое количество непонятных, но явно непристойных слов и выражений и, идя по коридору, несколько ошарашенно пытался представить себе все услышанное.

Алиса Мур, уже разговаривавшая оживленно с Крапперсом, бросила на поляка быстрый взгляд.

– Мисс Мур, я еще не дорассказал, – забеспокоился Крапперс. – Так вот, когда однажды ночью я сидел в палатке и чистил револьвер…

– Скажите, мистер Крапперс, вот вы, судя по вашим рассказам, известный путешественник, – обратил на себя внимание вдовца Ашуэлл. – Не сомневаюсь, что вы собирались отправиться с мистером Стенли в Экваторию спасать Эмина-пашу. Но почему же не удалось? Ах да, простите, у вас же была при смерти жена. А вы бывали к востоку от Нила дальше в глубине за озером Виктория? Мне так и не пришлось, хотя я хотел. Где бывали? На Боденском озере? Это, кажется, в Парагвае? Нет? В Австрии? О! О! Нет, я не мог отважиться забраться так далеко!

– Зато я объехал вокруг него всего за двадцать фунтов, – Крапперс был совершенно раздавлен.

Стюарды убрали тарелки, поставили перед каждым чайный прибор и стали разливать кофе или чай, изо всех сил стараясь не пролить его на пассажиров. Другие в это время подавали конфеты, сыры и десерт.

– А вы, мистер Фаберовский, тоже путешествовали с мистером Ашуэллом в Южной Африке? – спросила Алиса.

Ашуэлл благожелательно молчал, предоставляя поляку врать сколько влезет.

– Ну что вы, мисс Мур, я еще более цивилизованный путешественник, чем мистер Крапперс, и никогда не ночевал в палатке. Правда, с оружием я привык обращаться с детства. Меня воспитывал дед, русский жандармский полковник, который души во мне не чаял и иногда давал поиграть своими орденами – других игрушек в доме не было. Но у деда в столе хранился новенький «рейнгард» и коробка патронов. Вот я и стал потихонечку стрелять по прохожим с балкона дедовского дома. Я, правда, ни разу не попал, но все боялись жаловаться, зная, чей это внучек балуется, и опасаясь оказаться на виселице. В конце концов я пристрелил у панни Прзедпелской собачонку, продырявил ей шляпку и отстрелил перо, после чего она все-таки решилась явиться к деду. Дед Фелициан был изумлен свыше всякой меры, как это с такого расстояния я ей перо отстрелил. Револьвер он прятал с тех пор под ключ, но в дальнейшем обучал меня стрельбе сам.

Ашуэлл громко расхохотался, его поддержал Мактарк, капитан Парселл благожелательно улыбнулся, чтобы никого не обидеть, а Алиса даже утерла платочком слезы, выступившие у нее на глазах.

– А вы знаете, какую анекдотическую историю я недавно прочитал в газете? – стараясь заглушить смех, спросил Крапперс.

– Не имею удовольствия знать, – Ашуэлл перевел дух. – Так осчастливьте нас.

– Сын одного известного члена Парламента (тот был от Ньюбери, если я не ошибаюсь) пришел к отцу и задал ему такой вопрос: «Папа, а чем отличается инвалид от больного?» И вы знаете, что ответил этот член Парламента, представляющий интересы значительной части беркширцев? «Тем, что инвалид делает больными всех вокруг».

И Крапперс рассмеялся в наступившей недоуменной тишине.

Внезапно портьеры распахнулись, и в обеденный зал вплыла переодетая Молли Дуайер. На этот раз она была в вечернем платье из терракотового цветастого дамаста, и перчатках до локтя. Вздох восхищения пронесся среди сидевших за соседним холостяцким столом.

– Леди и джентльмены, – сказала Молли. – Нас становится за столом все меньше, и погода не собирается улучшаться. Завтра, возможно, только единицы выйдут к завтраку. Так давайте же повеселимся сегодня, пока мы еще можем. Устроим концерт.

За холостяцким столом раздались аплодисменты, капитан Парселл одобрительно кивнул, и мисс Дуайер гордо прошествовала к пианино.

– Прежде чем начать концерт, – со своего места встал Крапперс, – нам следует хотя бы в общих чертах определиться с программой и узнать, кто из пассажиров какую лепту может внести в общее веселье. Я, например, могу прочитать лекцию о своих скитаниях во Франции во время франко-прусской войны и душераздирающих сценах, очевидцем которых мне пришлось быть.

– Оставьте при себе свои дурацкие рассказы и глупые анекдоты, мистер Крапперс, – грубо оборвала его американка. – Лейтенант Беллинджер, не возьмете ли вы на себя роль распорядителя и не узнаете ли у пассажиров, кто что умеет и желает показать?

– Я покажу комические тени на стене с помощью пальцев, – объявил лейтенант Ноппс.

– Ты что, мы же не у мадам Ирздон! – наклонился к нему Беллинджер.

– Да я разное могу! Собаку, например, или зайца.

– Леди и джентльмены, лейтенант Ноппс покажет комические тени, – объявил Беллинджер. – А по окончании особая часть будет продолжена в курительной.

– Мистер Стиринг споет оду бухгалтерии собственного сочинения и подведет годовой баланс в стихах, – возвестил он, перейдя к капитанскому столу. – Мистер Ашуэлл исполнит куплеты полковника Калверли из комической оперы «Пейшенс». А мисс Алиса Мур споет ирландскую песню про Св. Патрика и гадюку.

– У меня был знакомый джентльмен, – сказал Фаберовскому Мактарк, – который угробил состояние, доставшееся ему по наследству, чтобы завести в Ирландию гадюк. Но у него ничего не вышло.

– Не тот ли это джентльмен, который любил путешествовать зимой?

– Он самый, – расцвел шотландец.

– Мистер Крапперс, как я понимаю, вы выступите с лекцией? – продолжал свой обход лейтенант Беллинджер. – Вам нужно музыкальное сопровождение?

– Я не буду ничего читать.

– Жаль, я бы с удовольствием послушал ваши рассказы и анекдоты. А вы, мистер Мактарк?

– Я бы мог сыграть вам песню собственного сочинения. Она называется «Пожар в нитроглицериновом цеху», но я не взял свою волынку и вынужден воздержаться.

– Может, а капелла?

– Идите к черту!

– А вы, мистер Фаберовский?

– А я мог бы изобразить веселого лудильщика, околачивающегося у чужого забора, но у меня это никогда хорошо не получалось. Кэбмены всегда смеялись над моими потугами. Впрочем, как и лудильщики всегда смеялись, когда я изображал кэбменов. Я бы подпел мисс Мур, хотя у меня нет голоса и я не знаю слов, но если честно, лейтенант, в моем нынешнем состоянии я могу изобразить только чревовещателя, который старается удерживать слова и все остальное внутри себя.

Еще несколько человек выразили готовность продекламировать комические рассказы, и концерт был объявлен открытым. Сперва произошла некоторая заминка, поскольку никто не решался начать первым, но в конце концов по старшинству это право было предоставлено Ашуэллу, а аккомпанировать взялись миссис Стиринг и мисс Кери, которым Молли Дуайер пришлось уступить место за пианино.

– Прошу не судить меня строго, джентльмены, – сказал банкир. – Я скромный американец, а не Ричард Темпл и не Уолтер Браун.

И он итальянским речитативом стал исполнять песенку из салливановской «Пейшенс»[1]1
  Песенка из салливановского мюзикла стала чем-то вроде четвертого гимна Великобритании.


[Закрыть], в которой полковник Калверли перечислял достоинства, необходимые настоящему драгуну: богатство царя и семейную гордость арагонских грандов, силу проклятия Мефистофеля и безрассудность рубаки лорда Уотерфорда, чванливость Родерика Чизхольма, выведшего свой клан против англичан, и проницательность Паддингтонского Поллаки – этот куплет Ашуэлл выбрал специально ради Фаберовского, – грацию одалиски, возлежащей на диване, стартегический гений Цезаря или Ганнибала, опыт сэра Гарнета в побивании канибалов, остроту Гамлета, щепотку Скитальца, чуть-чуть от байроновского Манфреда, от берлингтонского бидля, от ричардсоновского шоу, от мистера Микобера и от мадам Тюссо.

– Да-да-да-да-да-да-да! – невзыскательная публика подхватила веселый припев, а после наградила Ашуэлла бурными аплодисментами.

За банкиром к пианино вышла Алиса Мур, и Фаберовский, сдерживая тошноту, последовал за ней. Пела Алиса очень хорошо, но недолго. Оборвав песню на полуслове и с трудом улыбнувшись поляку, она быстро удалилась в каюту.

Теперь Молли Дуайер удалось, наконец, вытеснить миссис Стиринг и мисс Кери, и она уселась за клавиатуру сама. Набрав в грудь воздуха, она торжествующе взглянула на Фаберовского, севшего на чье-то чужое кресло за столом близ пианино, и ударила по клавишам.

 
У моего ковбоя
Есть маленькая штучка.
Вот беда, вот беда –
Маленькая штучка.
 

Дам бросило в краску, и даже мужчинам стало как-то неудобно. Казалась, что довольная собой донельзя американка просто не понимает, о чем она поет. Но уже после первого куплета Молли Дуайер взвизгнула неестественно, и ко всеобщему облегчению тоже ретировалась из обеденного зала.

– Пожалуй, побегу за ней, – сказал Фаберовскому Мактарк. – Как бы они там снова не сцепились.

И он ушел, а поляк выбрался из кресла и спросил у Ашуэлла, всегда ли тот участвует в подобных концертах.

– Всякий раз, когда пересекаю Атлантику.

– И досиживаете до конца?

– Непременно. Обычно я один и досиживаю.

– На месте пароходной компании я бы наградил вас знаком «Почетный уайтстарец». А вот я, пожалуй, пойду на палубу.

– Только не повторите подвиг Барбура.

Фаберовский вышел к парадной лестнице и поднялся наверх. Сделав несколько неуверенных шагов по качающейся прогулочной палубе, он вцепился в гудевший от ветра стальной трос леера. Дождь прекратился, но ледяной ветер пробирал сквозь сюртук до самых костей, обдавая солеными брызгами. Зато тошнота слегка отступила, и стало даже как-то легче дышать. Рев океана в темноте был ужасающим, но еще страшнее был вой ветра в снастях над головой. Поляк поднял голову и увидел круглую луну, которая, казалось, хаотически болтается в несущихся на восток с бешеной скоростью драных облаках, словно привязанный к верхушке мачты желтый светящийся шар. Глаза Фаберовского постепенно привыкли к темноте, и он стал различать гигантские волны, вздымавшиеся вокруг «Адриатика». Дрожа всем узким длинным телом, пароход задирал нос почти к самой луне, а потом проваливался в черную бездну, содрогаясь от удара о волны. Затем он вновь вздымал из океана к небу нос, и вспененная вода перекатывала по горбатой штормовой палубе, с шумом прокатываясь по променадам до самой кормы.

– Ну, как вам нравится ночное море? – на прогулочной палубе показался капитан Парселл, которому наскучило сидеть в душном салоне. – Летом оно еще и светится. Правда, летом и пассажиры весь день торчат на палубе или дремлют в шезлонгах, а не забиваются в каюты.

– Никак не ожидал, что в снастях так воет ветер, – ответил Фаберовский.

– У меня была однажды пассажирка, которая всерьез утверждала, что видит, как дребезжат от ветра кольца Сатурна, и слышит скрежет небесных сфер. Хотите чаю? А то я утомился сидеть в салоне. Лейтенант Ноппс так нагрузился и стал показывать тенями такие штуки, что мне пришлось затушить свечку.

Фаберовский не стал отказываться, и капитан впустил его к себе в каюту, что находилась сразу за рулевой рубкой. В просторной комнате, служившей по совместительству штурманской, стояли два кожаных дивана и огромный стол с картой, расстеленной на нем и прижатой латунными грузиками. Парселл вызвал своего стюарда и велел принести чаю себе и гостю.

– Судя по фамилии, вы, мистер Фаберовский, русский? – спросил он, когда был принесен чай. – В молодости я часто бывал в России, в Архангельске. А в Крымскую войну доставлял провиант и амуницию для нашей армии в Севастополе. У меня даже фотография есть.

Он показал поляку на пожелтевшую фотографию на стене, на которой с трудом можно было разглядеть молодого, похожего на татарина Парселла у беленой стены какого-то домишки, и мачты кораблей вдали в дымке Балаклавской бухты.

– А рядом висит хронометр, который мне преподнесли судовладельцы за спасение их судна вместе с грузом золота. Это было, когда меня поймали в Марселе при объявлении Французской республики.

– Говорят, что лет шесть назад на борту нашего «Адриатика» пытались провезти в Англию динамит? – спросил Фаберовский, останавливаясь напротив хронометра.

– Это была утка, пущенная несколькими американскими утренними газетами, – отмахнулся Парселл. – Мне рассказывал об этом капитан Дженнингс, который тогда командовал «Адриатиком». Он просто разрешил в Нью-Йорке двум таможенным детективам провести осмотр трюма на предмет контрабанды, а уж газеты раструбили об этом Бог весть что. Не представляю, как вообще протащить динамит через английскую таможню. Разве что нажраться сдинамитом.

Осмотр всех фотографий, которыми была увешана каюта капитана, занял почти полчаса. Когда чай был выпит, а фотографии почтительно изучены, Парселл сказал, что пора вернуться к пассажирам, и они покинули каюту. Капитан проследовал вниз прямо в зал, а Фаберовский заглянул в гостиную. Здесь было пусто, только в дальнем углу на диване, положив ноги на стол, сидел Ашуэлл и что-то увлеченно рассказывал доктору Мэю. Увидев поляка, он призывно помахал ему рукой, приглашая составить им с доктором компанию.

– Что интересного было на концерте, пока я отсутствовал? – спросил Фаберовский.

– Годовой баланс в стихах так и не был до конца подведен, – сказал Ашуэлл. – Мистеру Стирингу стало дурно, и мне пришлось отвести его в каюту. А как обстоят дела на палубе?

– Видал морского змея.

– В самом деле!? – изумился доктор Мэй.

– Вылез с траурной ленточкой в зубах и спрашивает: «Скоро там Крапперс-то выйдет? У меня к нему наиважнейшее дело».

– Мистер Крапперс очень обиделся, когда мистер Ашуэлл предложил ему поехать на открывшиеся этим летом в Трансваале золотые россыпи по реке Комати и пообещал дать ему несколько полезных советов, – сказал доктор. – Он не стал больше ни с кем разговаривать и ушел.

– Так и не захотел слушать мои советы, – хмыкнул банкир. – А мог бы тоже стать миллионером. Я как раз рассказываю доктору Мэю, как были открыты алмазные копи в Кимберли. Мы с братцем Томасом тогда искали алмазы недалеко от Колесбергского холма, когда прошел слух, что повар «Партии красноколпачников», этих балбесов с сынком колесбергского магистрата Ростоуна во главе, нашел на ферме братьев Де-Бирс здоровый алмаз чуть не с грецкий орех. Я слышал много историй о том, чего этого повара понесло ночью из ростоунского лагеря на холм – и все они чушь. В действительности при них состояло несколько бурских девиц, и с одной из них он решил уединится там в кустах, повздорив с остальными. Эта девица так скребла ногами, что нарыла большой алмаз, в котором было восемьдесят карат. Ростоун пытался это дело скрыть от остальных старателей в окрестностях, но разве девицы могут держать язык за зубами! Мы с братом на волах рванули туда и успели сделать заявки на самые лакомые участки.

– А я вот вроде и преуспел там на копях, так мой несчастный брат Томас серьезно заболел, и мне пришлось срочно вывозить его в Америку. У меня осталось в Кимберли много опционов, мне нужно было всего шесть миллионов долларов, чтобы выкупить их, и я обратился к своему дальнему родственнику, бывшему нью-йоркскому губернатору Моргану. Но тот струсил, и я утратил свои права. Хорошо хоть, я кое-что сумел продать Родсу за миллион. Не струсь тогда Морган – я стоил бы сейчас миллионов двадцать пять – тридцать.

– А я вот уже три года жалею, что не купил в Квебеке у доктора Рэтклифа практику за пятьсот фунтов, – грустно сказал доктор Мэй, подавленный всеми этими миллионами и каратами. – Она приносила бы мне сейчас восемьсот фунтов в год.

Рассказать дальше про практику в Квебеке доктор не успел, потому что за ним явилась стюардесса от его жены и сказала, что миссис Мэй худо.

– Должен признаться, мистер Фаберовский, – сказал банкир, когда доктор удалился, – что со вчерашнего вечера я пытался отгадать, за кем же вы тут на пароходе следите. Сперва я терялся в догадках, поскольку никто из общества за капитанским столом не стоит тех денег, которые надо платить вам за то, чтобы вы за ними следили. За столом эконома тоже не было подходящих кандидатов, так как вы ни разу не посмотрели туда. А сегодня после Куинстауна я остановил свой выбор на двух кандидатурах: на мисс Молли Дуайер и на мисс Алисе Мур. Сейчас я как-то больше склоняюсь к второй, потому что вы наблюдаете за ней значительно пристальней: за все время обеда и ужина вы почти не разу не спустили с нее глаз. Даже когда вы вроде бы смотрели себе в тарелку, вы краем глаза косились на нее. Да и с ее дядей у вас явно какие-то отношения: я интересовался у старшего стюарда, и он подтвердил, что это мистер Мактарк настоял на том, чтобы вас посадили на место рядом с креслом, которое в Куинстауне должна была занять его племянница.

– Ваши выводы логичны, но неправильны, мистер Ашуэлл. Здесь на пароходе я совершенно свободен от каких-либо профессиональных обязанностей, потому что дела меня ожидают только в Нью-Йорке.

– Тогда все понятно. Кстати, мне кажется, что мисс Дуайер решила застолбить ваш участок.

– Да, она уже поведала мне, когда я провожал ее в каюту переодеваться, что она круглая сирота, а отец ее был известным скотопромышленником.

– Это Дуайер-то скотопромышленник? Он просто скот, а никакой не промышленник. Оба ее родителя прекрасно себе поживают. Мамаша держит салун на Пятой авеню, а папаша уже третий раз безуспешно пытается пролезть в Тамани-Холл и якшается с бешеной собакой Донованом О'Россой. А оба его сына в банде этих ублюдков Дрисколла и Лайонса. Только в Тамани-холле прохиндеи почище Дуайера, его все равно туда не пустят. Впрочем, какие-то деньги у них водятся.

– А во мне-то ей какой интерес?

– Похоже, тем, что я пригласил вас к себе в каюту после завтрака, я создал преувеличенное представление о вашей значимости. Это явно ввело в заблуждение мисс Дуайер. По-моему, она считает вас очень выгодной партией. которую нельзя упускать. А все-таки, почему вы не женились на дочери Поллаки? Мне он говорил, что надеется вместе со своей дочерью передать вам и свое дело.

– Надо же, а я ничего не знал об этом. Но в любом случае Минна Поллаки сочла меня неподходящей для себя парой.

– И правильно! Но считайте, что вам повезло. Вы должны жениться на чистокровной англичанке. Или на американке со связями. Кстати, вы не собираетесь задержаться в Нью-Йорке? А то я могу порекомендовать вас Роберту Пинкертону из нью-йоркского отделения Национального детективного агентства. Думаю, ему пригодятся толковые партнеры в Англии и Европе.

– Надеюсь управиться недели за две.

– Если решитесь насчет Пинкертона, заезжайте, – сказал Ашуэлл, когда Фаберовский встал и направился к лестнице.

«Хватит на сегодня концертов и разговоров, – решил поляк про себя. – И все-то норовят тыкнуть меня носом в дерьмо. Почитаю книжку или вообще лягу спать».

Но не успел он сделать нескольких шагов по ступенькам, как услышал голос Крапперса, стоявшего с Алисой внизу у лестницы перед входом в обеденный зал.

– Вот вы, мисс Мур, привечаете этого мошенника, а я помню те времена, когда вы еще не родились, и когда нашу страну заполонили поляки, которые вместо того чтобы защищать свою честь и отчизну от русских, предпочли сбежать к нам в Лондон и пользоваться доверчивостью и состраданием британской публики, чтобы нагло обманывать и жестоко обворовывать ее. Жалко, что Бисмарку не удался его план захватить Польшу, воспользовавшись их восстанием против русских, и навести там порядок. Вы знаете, какой в Германии сейчас порядок! И в Польше был бы порядок, и не пшекали бы они невнятно, как ваш знакомец, а говорили бы красиво, четко и по-немецки.

– Не вижу ничего красивого в немецком языке, – возразила Алиса. – Он груб, резок, вы только послушайте, например, за завтраком, как говорят немцы за соседним столом. А еще они имеют противную манеру лепить все слова в одно, так что ничего не разобрать!

– Вы знаете, какое мне встречалось в моих путешествиях немецкое слово? Rheinundmainschleppdampfshifffahrtgesellschaft. Что означает «Рейнско-Майнское буксиропароходопассажирское общество». Но кое в чем я согласен с вами, мисс Мур, благодаря усилиям радикальных реформаторов от правописания, немецкая орфография находится в полном хаосе. Для нас, учивших немецкий лет двадцать назад, это совершенно иной язык. Но говорят, что фюрст Бисмарк, несмотря на то, что германский министр образования приказал провести реформу в школе, и некоторые ведущие газеты приняли новое правописание, отказался писать по-новому.

– Только зря вы, мистер Крапперс, так нехорошо говорите о мистере Фаберовском. Ведь вы же его совсем не знаете. Мне кажется, что он очень порядочный джентльмен.

– Ну хорошо, возможно, он не мошенник, хотя все равно не стал бы доверяться ему. Но он же поляк, а это значит, что он непостоянен, изменчив в своих мыслях и настроениях, неряшлив и нечистоплотен, а также, как всякий славянин, подвержен разрушительному влиянию дурных страстей и наклонностей.

Ноги сами понесли Фаберовского вниз по лестнице.

– Как он прав, мисс Мур! Вы даже себе не представляете! – крикнул он со ступенек. – Это мы, славяне, влюбляемся, совершаем безрассудства из-за любви и готовы справлять веселую тризну прямо на костях дорогих нам покойников, а настоящий чистоплотный британец вроде мистера Крапперса знает себе цену! Он никогда не выплескивает свои страсти и эмоции, ну разве что только на лисьей охоте, и даже на поле брани он не выплескивает их, сохраняя до момента, когда брань окончится, и можно будет выплеснуть их из ведра за палаткой в специальную яму, засыпанную хлорной известью в соответствии с королевским варрантом. И если положено безутешному супругу носить траур по безвременно почившей жене в течении полугода, то он по крайней мере полгода не будет думать об обнаженных дамских коленках и будет носить креповую ленту на шляпе. Хотя невежественные суеверные матросы «Адриатика» утверждают почему-то, что мистер Крапперс сорвал сегодня свою траурную ленту со шляпы и выкинул в море, и эта лента непременно вернется и найдет своего суженого или кого-либо другого, а то и всех разом.

Он подошел к Крапперсу и гневно посмотрел на него сверху вниз, сжимая кулаки.

– Я не хотел вас пугать, мисс Мур, ведь мистер Крапперс продолжает носить креповую ленту на шляпе и черный, застегнутый доверху сюртук, как и полагается скорбящему вдовцу.

Мисс Мур прыснула, взглянув на жилет в цветочках и с перламутровыми пуговицами, после чего поляк учтиво склонил голову и проследовал к себе в каюту.

Но недолго он наслаждался одиночеством. В открытую дверь без всякого стука заглянул Мактарк.

– Я заметил, что вам нравится Алиса, – он вошел в каюту и закрыл за собой дверь. – Положа руку на сердце, я был бы не против, чтобы вы женились на ней. Но я должен не только быстро, но и надежно устроить судьбу Алисы, ведь работа на заводе Нобеля связана с большим риском, и в любой момент я могу отправиться в лучший мир. Чувствуется, что вы хороший человек, но прошу понять меня правильно: вы не шотландец, не ирландец и даже не англичанин. К какой церкви вы принадлежите?

– К римско-католической.

– Я почему-то так и подумал. Вы хотя бы натурализованный британский гражданин?

– Я русский подданный.

– Но почему?!

– Потому что мне больше нравится быть иностранцем, чем инородцем.

– В любом случае, если она выйдет за вас замуж, вход в общество ей будет закрыт. Вы же знаете предрассудки нашего британского общества.

«Это мне уже говорила Минни Поллаки, когда выставила меня за дверь, – подумал Фаберовский. – Примем перед сном еще одну грязевую ванну».

– Выдайте ее замуж за Крапперса, – сказал он. – Прекрасная кандидатура. Он, конечно, надрался на пароходе до змей в башмаках, но в обычной жизни он трезвенник. Литератор, приближен к высоким политическим сферам. Умеренный путешественник. По-крайней мере, Алиса не станет вдовой из-за того, что его съедят львы в окрестностях Боденского озера.

– Ни за что! – воскликнул шотландец. – Если этот Крапперс не отстанет от Алисы, то следующая его книжка будет называться «От Нью-Йорка до Ниагары в инвалидной коляске».

– Дорогой Мактарк, я вовсе не собираюсь жениться на вашей племяннице.

– Вы-то не собираетесь, но мне хотелось бы попросить вас не давать ей повода вами увлечься. Она уже спрашивала мое мнение о вас как о возможном муже.

– Я обещаю вам держаться от нее подальше, поскольку я желаю ей только всего хорошего. А вы уж постарайтесь выдать Алису замуж за американца. По крайней мере, там, в Америке ей не будут угрожать никакие взрывы. – Фаберовский вспомнил о цели своей поездки в Нью-Йорк и тяжело вздохнул. – Я бы сам, например, не рискнул обзавестись семьей, пока британские власти не уймут этих бешеных ирландцев, и в Лондоне не перестанут греметь взрывы. Газеты опять пугают, что ирландские террористы намерены устроить динамитный фейерверк этим летом в честь юбилея королевы. Откуда они вообще берут динамит? Неужели после ареста доктора Галлахера с его нитроглицериновой мастерской и всей бандой кто-то еще решается варить динамит у себя дома?

– На заводе у нас строжайший учет, – сказал Мактарк, довольный, что тема разговора сменилась, – и никому со стороны динамит не продадут. Можно надеяться только на глупый случай, как это было однажды с курьером, доставлявшим динамит заказчику. Он отлучился от фургона в пивную пропустить стаканчик, и в это время у него утащили целый ящик с динамитными шашками. Ирландцы возят динамит из Америки. Там-то его можно свободно купить. Когда у нас в Глазго четыре года назад взорвали газгольдер, там использовали лигниновый динамит, запрещенный для использования в коммерческих и законных целях в Англии. А привезли его из Америки в бочках из-под цемента. Они могут еще попробовать купить его в Онфлёре во Франции, но я сомневаюсь, что там его тоже продают бесконтрольно. В любом случае им придется протаскивать динамит контрабандой через таможню, а там сейчас очень бдительны в связи с юбилеем, и уж если при тебе найдут динамит, то выпустят из тюрьмы в аккурат к следующему юбилею. Ну ладно, я пойду. Отдыхайте.

Когда шотландец вышел в коридор, Фаберовский выключил свет и, забравшись в койку, попробовал уснуть. Но пароход угрожающе скрипел и трещал, его раскачивало так, что приходилось постоянно держаться за ручку на стене, чтобы не слететь на пол. Тошнота то и дело подкатывала к горлу, да еще сквозь тонкие стенки каюты беспрерывно доносились скорбные стенания страдавших от припадков морской болезни соседей и разговоры суетившихся стюардов. Ни о каком сне не могло идти речи. В половине первого он услышал из коридора громкий шепот Алисы Мур:

– Мистер Фаберовский, вы уже спите?

– Какое там спите! – поляк повернул выключатель.

– Пророчества матросов сбылись, – сказала она, присаживаясь на краешек дивана.

– Это как это?! – Фаберовский даже сел на постели. – Мистер Крапперс утонул?

– Нет, но у нас на борту только что от апоплексического удара скончался пассажир третьего класса. Об этому доктору Мэю сообщил корабельный врач. Мистер Ашуэлл предложил завтра пустить подписку в пользу вдовы, которая тоже едет третьим классом. А еще дядюшка сказал, что в Ливерпуле пассажиров подвозил старый Джо – а это плохая примета.

– Надо бы с мистера Крапперса взыскать вдвое против того, что соберут с остальных пассажиров, – сказал Фаберовский и добавил, помня уговор с Мактарком: – Но вам, наверное, пора, ваш дядюшка будет недоволен, что вы одна ходите ночью по пароходу.

– Дядюшка пошел в третий класс к вдове. Покойный тоже был шотландцем.

– Не бойтесь, мисс Мур, больше у нас на пароходе уже ничего не случится. Это было просто совпадение. Идите к себе и спите спокойно.

– Доброй ночи, мистер Фаберовский.

– Доброй ночи, Алиса.

Поляку показалось, что она окаменела, словно ждала чего-то еще.

Из каюты Крапперса донесся то ли стон, то ли скрип обшивки.