Текст книги "Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка"

Глава 7. Убийца

12 января, среда

Встреча с незнакомцем в «Англо-американском баре» так потрясла Артемия Ивановича, что уже в семь утра он дежурил на рю де Гренель у ворот русского посольства. Ворота открылись только в десять, когда на службу приехал первый советник Гирс. Во дворе еще час пришлось ждать Рачковского. Когда, наконец, они оказались в кабинете, у Артемия Ивановича зуб на зуб не попадал уже не только от страха, но и от холода. Путаясь в словах и стуча зубами о стакан с дешевым коньяком, Артемий Иванович принялся излагать начальнику историю о загадочном поляке. С его слов дело выглядело так: посетив с врученным ему билетом цирк («как вы и обещали, Петр Иванович, представление отменное») и вызвав у французской публики пароксический приступ любви к Государю императору и всем его подданным, а также к новым победам России в Туркестане и Болгарии, он утвердил на конце шеста при помощи местной цирковой барышни русский флаг над черной пучиной вод, символизирующей Дарданеллы и Проливы.

– Да-да, – сказал Рачковский. – Объясни-ка мне, любезный мой, насчет флага, очень уж наш посол просил меня прояснить для него этот случай, поскольку ходят разные слухи. Это правда, что вы специально обрушили помост с русским флагом и артистами, изображавшими французскую администрацию, в воду, и что вас пришлось выводить из цирка с полицией?

– Они сами свою администрацию уронили, Петр Иванович. А что до полиции, так то дирекция вызвала, чтобы нас по домам развезти: мы же мокрые были. Все было очень уважительно и без всякого скандала.

– Ну хорошо, предположим, что так и было. Но куда вы со своим родственником дели лягуху? Ко мне вчера сам господин Оллер явился, сказал, что они уже третий день вынуждены выпускать вместо нее мадам Бланк. Зрители жалуются, а мадемуазель Крюшо, которая единственная могла бы удовлетворить публику своим экстерьером, смертельно боится воды.

– А я-то тут при чем?! Она у Апполона Петровича в номере целыми днями на диване спит. Очень уж она к водке неприученная.

– Ну вот что. Чтоб лягуха через час была в цирке. А тебе пора к остальным присоединяться. Мы все уже три дня проверяем адреса по Парижу. Я даже Леончика Гольшмана в Пасси отправил, хоть он и отговаривался тем, что не агент, а мой секретарь, и без него бумаги агентуры погрузятся в хаос. Один только ты почему-то не у дел, хотя тебе первому следовало бы начать своих знакомцев разыскивать.

– Да как я их буду искать незнам где? Я же этими делами не занимался отродясь!

– Обычным образом будешь искать. Я тебе дам список адресов – и пошел обходить.

Оказалось, что Рачковский, вручив префекту Граньону и чиновнику, ведавшему полицейскими книгами с регистрацией новоприбывших в Париж, небольшие новогодние подарки, получил от них украшенный трехцветной розеткой скоросшиватель со списком супружеских пар, поселившихся в Париже в период с 20 декабря и до Нового года. Это было очень неудачное время для подобных проверок, потому что к новогодним праздникам Париж наводнили приезжие. Тысячи адресов, каждый из которых нужно было посетить. А у Рачковского было всего восемь наблюдательных агентов: четыре француза с Бинтом во главе да четверо русских. Не считая, конечно, Артемия Ивановича, Милевского и секретаря Гольшмана.

– Хотя тебя, скотина, не следовало бы на улицу выпускать, но у меня каждый человек на счету, – сказал Рачковский. – Так что я определил тебя на самый безопасный район, в 19 и 20 округа. Там русских практически не бывает, да и места тебе знакомые. Ты же там где-то галантерейному ремеслу обучался?

– В «Бережливом самаритянине» на бульваре Сен-Дени, – буркнул Артемий Иванович. – Только меня и туда нельзя отправлять.

– Это почему еще?

– Потому что я единственный, кто знает в лицо их третьего сообщника! Когда вчера вечером мы с Нижебрюховым скрывались в американском баре, где никогда ни одного русского не бывает, явился какой-то польский мазурик и стал к Аполлону Петровичу приступать: он, дескать, жандармский начальник, и якобы усмотрел в поведении Аполлона Петровича признаки неблагонадежности. Я этому мерзавцу стал было объяснять, что такие фокусы ему даром не пройдут, а он мне и говорит: «А тебя, Гурин из Женевы, мы приговорили к смерти через эксплозинацию. И ради этого за динамитом готовы поехать даже в Америку!». И еще что-то про немецкого начальника ввернул, только я не понял. Он и с ирландцами знакомство завел, зная их как сведущих в террористической делах людей.

Появление поляка озадачило Рачковского. Оно означало, что в Париже имеется в наличии, скорее всего, еще одна группа террористов, подчиненных одному немецкому начальнику и преследующих одну и ту же цель. Понятно было, что они как-то случайно встретили Артемия Ивановича, и чтобы избежать подобных случайностей перед самым покушением, когда подобная встреча могла разрушить все планы, решили припугнуть его в надежде, что тот струсит и сбежит из Парижа. Того, что сообщил Артемий Иванович, было слишком мало, чтобы надеяться отыскать кого-либо из этой второй группы, но пренебречь даже малейшей возможностью было бы непростительно. Поэтому прежде чем отправить Артемия Ивановича в обход по адресам, Рачковский велел ему составить словесное описание поляка, которое в тот же вечер присовокупил к уже имевшимся со слов Бинта описаниям Посудкина и Березовской.

Последующие девять дней Артемий Иванович провел на ногах, исходив вдоль и поперек весь северо-восточный Париж между Северным и Восточным вокзалами, кладбищем Пер-Лашез и бульварами Макдональд, Серюрье, Мортье и Даву. В обед агенты вместе с Рачковским собирались в бульонной у Дюваля на рю де Риволи, а затем шли в ближайшее кафе, где и обменивались новостями. Ни Артемию Ивановичу, ни другим агентам Рачковского так и не улыбнулась удача. Артемию Ивановичу оставалось обойти несколько адресов в кварталах, прилегавших к парку Бют-Шамон, и он как-то успокоился и уже надеялся в глубине души на то, что Посудкин и Березовская вернулись в Женеву и оставили его в покое. Решив оставить дела на вечер, Артемий Иванович купил в булочной напротив здания окружной мэрии горячую булку в дорогу и отправился на желтом омнибусе обедать.

У Северного вокзала в омнибус забралась пожилая пара.

– Но я-то в чем провинился, Любовь Максимовна? – оправдывался супруг, безуспешно пытаясь стряхнуть с мехового манто жены капли грязи. – Меня вот тоже облили!

– Вы только посмотрите на него! Его облили! Да ты небось и рад, что теперь надо в гостиницу возвращаться! – супруга обтерла лицо кружевным платком.

– Да чему же радоваться! Твою эгретку из страусиных перьев, за которую я вчера выложил полтора франка, теперь придется керосином оттирать. Подаришь ее своей Степаниде Федоровне, хотя я ей подарков больше чем на франк делать не собирался.

– А зачем ты, Аким Мартынович, скажи на милость, шляпу снял и поклонился, когда коляска великого князя тебе грязью облила?

– Привычка, матушка. Все-таки великий князь! Член фамилии как-никак.

– Сегодня вечером одевай фрак, звезду свою дурацкую, и иди к этой дубине стоеросовой удовлетворения требовать!

– Да ты белены объелась, Любовь Максимовна! Какое тут может быть удовлетворение! Он же великий князь! Нам его гусары летом в Царском всю малину переломают – вот и все удовлетворение!

– Весь в папашу! Тот жену из дома выгнал, чтобы с балериной сожительствовать, а этот порядочных людей даже на парижских улицах грязью готов забрызгать.

– Так грязи ведь все равно, парижская она или петербургская – везде лежит.

– Молчи, дурак! Вон, Софьи Ивановны супруг сразу бы к великому князю пошел и продвижения по службе бы получил, или денюжку какую хотя бы! А ты готов перед всяким высокородным дураком кланяться, который на тебя плюнет и милостиво разотрет!

– Да муж Софьи Ивановны проходимец!

– А ты – непроходимый болван! Покупай мне теперь новую эгретку. И не за полтора франка, а за три, с десятью перьями!

– Приятно встретить на чужбине своих соотечественников, – вмешался Артемий Иванович, который наконец-таки дожевал булку и стряхнул крошки со штанов.

Оба супруга вздрогнули и замолкли.

– Позвольте представиться: Гурин, Артемий Иванович.

– Статский советник Дергунов.

– Вы в Париже по делу или для собственного удовольствия?

– В отпуску для поправки здоровья.

– Это вы где же лечились – в Виши или в Спа?

– В Ментоне и Ницце были, а сейчас возвращаемся домой. А вы?

– А мы здесь в Париже служим-с.

Супруги испуганно переглянулись.

– Я невольно слышал ваш разговор, – сказал Артемий Иванович. – Ну, то что вы про великого князя говорили. Хочу вам настоятельно порекомендовать сделать кое-что. На бульваре Сен-Дени у самых ворот есть магазин, называется «Бережливый самаритянин». В нашем Отечестве этот магазин мало известный, потому что наши компатриоты оказываются там, только если их туда пригласят. Там вы себе новую эгретку можете купить не за три, не за полтора франка, а всего за шестьдесят пять сантимов.

– Со сколькими перьями? – обреченно спросил Аким Мартынович.

– С пятью, надо полагать. Сколько вы еще намерены пробыть в Париже?

– Неделю еще.

– Я вам серьезно говорю, непременно зайдите в этот магазин, иначе потом в Петербурге будете горько жалеть об этом.

– И кого нам там спросить? Вас?

– Вы туда приходите, вам все скажут.

– Ой, Аким Мартынович! – встрепенулась вдруг Любовь Максимовна. – Нам сходить. Северный вокзал.

Супруги поспешно раскланялись с Артемием Ивановичем и покинули омнибус. До него донеслись слова Дергунова, помогавшего жене слезть с площадки на тротуар:

– Я же говорил тебе, что нельзя трепать языком где ни попадя! Теперь надо идти на бульвар Сен-Дени к воротам, разыскивать там этого проклятого «Самаритянина».

– Но может быть там действительно магазин! – виновато оправдывалась супруга.

– Какой магазин! Там тайный кабинет Третьего отделения. Там этот Гурин и сидит, как паук. В Париже слова нельзя произнести, чтобы его не услышали кому следует.

– И мы пойдем?

– Конечно пойдем. Повинную голову топор не берет.

Омнибус тронулся, и уже через десять минут Артемий Иванович слезал на рю Риволи. У входа в бульонную Дюваля его уже дожидался Бинт.

– Что случилось? – спросил Артемий Иванович у француза.

– Идите быстро обедать – и в кофейню, мы вас все уже там ждем.

Артемий Иванович взял при входе карту, всучил ее подошедшей к столику официантке в длинном белом фартуке и торопливо поглотил принесенную тарелку супа и мясо с картофелем. Оставив на столе двадцать сантимов чаевых, он бросился к кассе, заплатил за обед и спустя минуту был уже в кафе. Его коллеги сидели на террасе под мокрым полосатым тентом и терпеливо мерзли, несмотря на расставленные жаровни.

– Я, Петр Иванович, придумал, как нам Посудкина с Березовской изловить, – Владимиров уселся напротив Рачковского. – Как бы они ни конспирировались, она непременно отправится в магазин. И не куда-нибудь, а на рю Сен-Дени в «Бережливого самаритянина».

– С чего вдруг?

– Потому что она знает, что ни в каком другом магазине Парижа невозможно за столь малые деньги купить столь качественный товар, – голосом приказчика произнес по-французски Артемий Иванович.

– Да кто ей такую глупость сказал?

– Я-с, – Артемий Иванович галантерейно поклонился всем присутствующим. – Каждый вечер ей это твердил. Так что я могу сделать там засаду и предать их вам в руки.

– А какой хозяину этого «Самаритянина» резон позволять тебе у него засаду устраивать?

– А я к нему приказчиком пристроюсь на время. В свое время в этот магазин я был для практики купцом Нижебрюховым определен, когда еще не подвизался на стезе политического сыска. Так что галантерейное дело я знаю. Я сегодня утром туда заходил, хозяин согласен, ведь ему жалованье мне платить не надо, потому что на жалованьи я у вас состою, Петр Иванович.

– Кофе будешь? – спросил вместо ответа Рачковский. – Сегодня Бинт платит.

– Но почему, мсье?! – вспыхнул Бинт.

– А сто франков, обещанные тому, кто найдет Посудкина и Березовскую?

– Он их нашел?! – изумился Артемий Иванович.

– На Монмартре, – сказал француз. – В доме 24 по рю Мон-Сени. Они зарегистрировались под именем супругов Маркс. Я сообщил хозяйке, что эти люди подозреваются в том, что являются германскими шпионами.

– И она поверила в шпионов? – недоверчиво спросил один из французских филеров, Риан.

– А как не поверить? Вчера военный министр обедал там на Монмартре в «Черном коте». Я ей сказал, что как раз за Буланже они и охотятся. Хозяйка даже вспомнила, что договаривался о квартире для ее новых жильцов немец со шрамами на лице.

– Наверное, это Шульц был, – предположил Артемий Иванович.

– Не знаю, он ей не представлялся. Но хозяйка согласилась спрятать в сарае на дворе человека, который сможет опознать в ее постояльцах германцев.

– Я не пойду, – сразу же отрезал Артемий Иванович.

– А кто еще? – всплеснул руками Бинт. – Кто это может сделать еще кроме вас, мсье Гурин? Я-то видел Посудкина один раз, когда он ломился ко мне в дверь на Монбриллан, а эту фурию, можно сказать, и не видел – она сразу же ткнула мне в глаз зонтиком.

– Действовать будем так, – сказал Рачковский. – Вы поедете сейчас к Монмартру на Колинкур, оставите фиакры внизу и подниметесь по Мон-Сени наверх пешком. Мсье Риан известит хозяйку, и она спрячет мсье Гурина в сарае, а затем под каким-нибудь благовидным предлогом заставит кого-нибудь из квартирантов выглянуть во двор из окна или даже спуститься вниз. Если они и Посудкин с Березовской – одни и те же люди, мы установим за ними наблюдение. Может, поляк обнаружится, может и немец.

– Да, конечно, я спрячусь в сарай, – в голосе Артемия Ивановича послышалась слеза. – А Посудкин увидит меня из окна, пока я буду перебегать через двор. А если не увидит, то Фанни меня унюхает. У нее на меня чутье. А как только они меня обнаружат, то тут же и убьют.

– Это б славно было, если бы они тебя убивать принялись, – усмехнулся Рачковский. – Мы бы их тут же и повязали. Кстати, Бинт, на случай стрельбы езжайте все-таки с ними, если начнется стрельба – сразу в полицию. Вдруг они там не услышат. Это какой участок?

– Комиссар сидит прямо в полицейской части на пляс Данкур.

– Там могут и не услышать. Там и паровозы гудят, да и расстояние не такое уж малое.

– Вы только и ждете, как от меня избавиться, – Артемий Иванович нащупал у себя в нагрудном кармане флягу с коньяком.

– Зато мы тебе похороны по первому разряду организуем. На Пер-Лашез.

– Увольте. Хочу в Псков, в свой фамильный склеп.

– Полно! Какой у тебя может быть фамильный склеп?

– А вы постройте, Петр Иванович. Кажется, довольно я потрудился на благо вас и Отечества. Наградные зажали, даже забыться от такой жизни не на что. Вот на них склеп и постройте. И чтоб был гранитный, с бронзовым венком, и чтоб было написано: «Иждивением З. А. Д. П. спасителю великого князя Николая Николаевича Младшего». – Артемий Иванович молниеносным движением достал флягу, свернул крышку и хлебнул обжигающей жидкости.

– Поехали, чего тянуть-то. Все равно от вас склепа не дождешься.

На угол улиц Мон-Сени и Коленкур филеры прибыли на двух фиакрах. Бинт остался внутри, поставив озябшие ноги на медную грелку, а Артемий Иванович с Продеусом и Рианом вылезли под хлынувший дождь и стали карабкаться вверх на холм по крутой булыжной мостовой, стараясь держаться подальше от вонючего потока, стекавшего посреди улицы.

– Чего вы за мной идете хвостом? – бурчал про себя Артемий Иванович, оглядываясь на шедших сзади Продеуса и Риана. – Меня и без вас застрелят. А вы берегите свои драгоценные жизни, они еще Петру Ивановичу понадобится. Он ваши наградные не зажилил, вам будет, на что склеп делать. Хоть по правде и не за что.

Дойдя до угла с Сен-Винсент, он бегло осмотрелся. Справа была каменная ограда, за которой мок под дождем голый сад, слева торчал вросший в склон кособокий оштукатуренный дом, помнивший еще времена Генриха Наваррского.

– Тут, что ли? – спросил у подошедшего Риана Артемий Иванович, кивнув на дом, и, не дожидаясь ответа, решительно вошел в калитку. Оказавшись в тесном дворике, он пнул ногой пустое ведро и громко крикнул: «Посудкин! Скотина! Стреляй, или я сам тебя убью!»

Вместо Посудкина с револьвером к Артемию Ивановичу из сарая вышла хозяйка с топором в одной руке, тощей обезглавленной курицей в другой, да еще и кривая на один глаз. Двумя страшными ударами курицей по морде она вышибла Артемия Ивановича обратно на улицу.

– Что, Гурин, уже бьют?! – крикнул Продеус, увидев окровавленного коллегу. Вдвоем с Рианом они бросились на штурм, но вернулись очень скоро.

– Их сейчас нет дома, – сказал Продеус. – Они недавно кудысь пошли. Надо быстро осмотреть их комнаты.

– Я к этой бешеной курице не пойду!

– Риан все уладил с ней. Нечего было так врываться. Здесь нравы простые.

Продеус ухватил Артемия Ивановича за рукав и поволок за собой, а Риан остался караулить под дождем на перекрестке, чтобы в случае появления квартирантов успеть известить об этом. Хозяйка, подозрительно косясь на Артемия Ивановича единственным глазом, провела их по крутой лестнице наверх и открыла своим ключом дверь. Пахло здесь так, словно комнату не проветривали со времен последнего свидания Генриха со своей возлюбленной. Казалось, отодвинь рассохшийся шкаф от стены и стряхни паутину, и увидишь на облезшей штукатурке надпись углем: «Сволочь ты, Габрюша, опять не пришла. Еще раз не придешь – велю отрубить голову. Твой Анри». И внизу – серебряным карандашиком: «Проспала я, Анрюша, прости. Вместо того, чтобы угрожать, подари мне свой будильник. Твоя Габриэль».

Будь у Артемия Ивановича больше времени, он непременно бы отодвинул шкаф, но сейчас его больше интересовало содержимое. Открыв дверцу с мутным зеркалом, он обнаружил одни мужские подштанники, красную косоворотку и штук восемь дамских панталон, кружевные сорочки и несколько пар теплых чулок. Подштанники были одним махом порваны надвое, брошены на пол и истоптаны.

– Чего ты буйствуешь, Гурин? – удивленно обернулся Продеус, вытаскивавший из-под узкой кровати чемодан.

– Вот ведь гадюка-то, а! – Артемий Иванович продемонстрировал Продеусу половину подштанников, на поясе которых так знакомыми Владимирову мелкими стежками было вышито красной ниткой «Лёв Посудкин».

– Они! – удовлетворенно сказал Продеус.

– А мне она вышила только фамилию, – Артемий Иванович бессильно опустился на кровать. – А здесь они, значит, спали.

– Окстись! – Продеус нажал на замок и открыл чемодан. – На этой кровати и одному трудно улечься. Разве что друг на друге. Тьху ты! Что ты нюни распустил: чужими подштанниками сопли вытираешь! Он на коврике спал. Видишь, шерстинки голубые от этих самых подштанников к каминной решетке прижарились? Это он по ночам задницу грел. А ты тоже хорош: с тайным обыском пришел и тут же тряпки рвешь! Хорошо, что они сюда больше не вернутся, а то бы Петро Иванович с тебя бы шкуру спустил.

– Почем знаешь, что не придут? – очнулся Артемий Иванович.

– Вещи вот оставили – дорогие, между прочим, – а умывальные принадлежности забрали. Посмотри на полочке, где кувшин стоит, мокрые круги от зубного порошка и духов. Если они пошли на рынок или еще куда пробздеться – зачем им зубной порошок? На такую мелочь мало кто внимание обратит, а отсутствие больших вещей хозяйка точно бы заметила. Ну и странное барахло у них в чемодане. А вот костюм мужской. Но на твоего Посудкина не налезет. Может, на того поляка? Нет? А на Шульца? Ну, если не поляк и не Шульц, значит третий кто-то есть. И этому третьему твоя зазноба больше дозволяет – вон, ботиночки его под кроватью у нее стоят. Ну-ка, припомни-ка, брат Гурин, кто в Женеве был подходящего роста?

– Это Куолупайкинен, – сказал Артемий Иванович решительно. – Он за Фанни с самого начала пытался ухлестывать, пока я его не пообещал в скорлупу от грецкого ореха засунуть да под паровичок на рельсы положить.

– Окстись, совсем ты одурел! Никто бывшего воздыхателя на такое дело не возьмет, если от него толку практического не будет. Этого маленького взяли явно для того, чтобы он мог куда-нибудь пролезть.

– Да Куолупайкинен, хоть и из террористической фракции, к Фанни даже в комнату боялся заходить, с тех пор как я ей Якобинца подарил.

– На Посудкине мир клином не сошелся. Значит, кого-то другого нашла. Может из цюрихской общины, откуда Шульц. А, вот и коробка из-под патронов.

Продеус вытащил из очага скомканный картон и расправил его на коленке.

– А самих патронов нету. И револьвера нету. Зато у нас есть адрес оружейного магазина, где они покупали патроны.

– А шмотки фаннины этой одноглазой достанутся? – спросил вдруг Артемий Иванович.

– А кому они еще нужны? Бинт своим кралям такого дерьма не дарит, мы с Рианом просто в бордель ходим, ну, не Петру же Ивановичу в презент их везти.

Артемий Иванович вскочил с кровати, бросился обратно к шкафу и изодрал в клочья все, что там было.

– Хозяйке, говоришь? – сказал он, переводя дыхание. – Нет уж. А чего Фанни с Посудкиным-то и этим третьим удрали?

– Бинту заметили утром и испугались, – сказал Продеус. – С чего бы им иного удирать? Не видать Бинте ста франков. Надо же так по-дурному сунуться. Где их теперь искать… Они теперь будут по домам свиданий ночевать. Посудкин на коврике, а этот карлик на одной постеле с твоей Фанни. Ладно, делать здесь больше нечего. Чемодан надо по начальству, пожалуй, доставить, может не так лаяться будет, что мы их проворонили. А вот хозяйка-то сейчас осерчает, что жильцы у нее из-под носа сбежали.

– Так ей и надо, ведьме одноглазой!

– Не кипятись, Гурин, а то опять по мармызе куркою схлопочешь. Возьми лучше чемодан да ступай к Бинте. А я с хозяйкой потолкую, да насчет третьего поспрошаю.

Он вышел из комнаты, а Артемий Иванович открыл окно и выбросил чемодан, который шлепнулся прямо посреди улицы точно в сточную канаву. Вокруг него тут же забурлила вода.

– Эй, Риан! – крикнул Артемий Иванович. – Возьми чемодан и отнеси к Бинту. Скажи этому чучелу, что он их спугнул утром и они сдристнули. Так что награды он не получит, а денег за кофе я ему не отдам.

– Гей, Гурин, а чемодан-то где?! – спросил Продеус, когда Артемий Иванович спустился вниз.

– Риан понес. А то там задрог под дождем на перекрестке караулить.

– Ты что – его в окно скинул?!

– Мне своя рожа дороже. Так эта ведьма меня с чемоданом и выпустила, как же! Кстати, как она: сильно разозлилась?

– А ей все равно оказалось. Они ей по девятнадцатое число вперед заплатили.

– Что за число такое странное: девятнадцатое…

– А тебе, Гурин, сколько лет?

– Тридцать первый пошел.

– Тоже странное число. Думаю, на девятнадцатое они покушение наметили. Так что единственный шанс у нас их поймать – это во все очи за великим князем девятнадцатого числа досматривать. Раньше нам их не словить. А про третьего хозяйка даже и не слышала. Видимо, он все это время в окно лазил. Ушлый тип.

Рачковский был в ярости, узнав, что Березовская с Посудкиным сбежали, имея при себе еще и третьего загадочного карлика, и спустил на Бинта всех собак. Напрасно тот оправдывался, тем, что они смогли найти магазин, где Березовская с Посудкиным купили два револьвера по восемнадцать франков каждый, предъявив для оплаты стофранковую бумажку, и что известно, что парочка долго пристреливала оружие в тире при этом магазине. Рачковский не только не дал ему обещанного вознаграждения, но даже пригрозил вычесть такую же сумму из его будущего жалования.

– На вашем месте, Петр Иванович, я бы его вообще на месяц жалования лишил, – вставил Артемий Иванович, дождавшись паузы. – Дураков учить надо, я так думаю.

– Ну вот что, умник, – зло сказал Рачковский. – Как ты там за обедом предлагал? Посадить тебя за прилавок в том магазине, куда Березовская наверняка должна за шмотками заглянуть? Я принимаю твое предложение. Сейчас шансы их там дождаться значительно возросли, раз они побросали все свои вещи.

– А еще Гурин говорит, что они оставили почти все свое исподнее, – сказал Продеус.

Рачковский вопросительно посмотрел на Артемия Ивановича.

– Да, – подтвердил тот. – У Посудкина отродясь была только одна пара исподнего, и когда он стирал и сушил ее, то на улицу сутки не выходил. Видать, в честь замужества Фанни ему еще пару купила. Да и ее барахло в шкафу – как раз все наперечет, что у нее было в Женеве, но без одного положенного набору-с. Должно быть, то, что на ней.

Уже утром следующего дня Артемий Иванович заступил на вахту в галантерейном магазине у ворот Сен-Дени. Место ему определили в подсобном помещении позади прилавка, за которым молодой приказчик по имени Гастон предлагал покупателям белье – предполагалось, что это будет первый отдел, который посетят Посудкин с Березовской.

В кафе напротив поместились Продеус с Рианом. В случае прихода Березовской или Посудкина Артемий Иванович должен был отправить туда мальчика, чтобы они переняли Фанни или Льва при выходе из магазина и установили за ними внешнее наблюдение.

Полдня Артемий Иванович на зависть остальным работникам пил чай, изредка отвлекаясь на подавание Гастону нужных коробок с корсетами или нижними юбками. После полудня, когда он выставил на столике взятый из дома обед, состоявший из булки с ветчиной и стакана молока, замученный и взмокший Гастон просунул голову за портьеру, которую Артемий Иванович на время обеда задернул, чтобы укрыться от любопытных глаз, и сказал:

– Пенсажюп «Гонтле» номер три, латунный, со шнуром. Да побыстрее, мсье.

Артемий Иванович достал из нужной коробки устрашающего вида зажимное устройство с черными резиновыми жгутами, призванное помогать дамам приподнимать на улице подол платья.

– Мсье Гурин, нельзя ли побыстрее? Там вас еще спрашивает какая-то русская супружеская пара.

Артемий Иванович словно бы случайно выронил хитрое устройство и, не теряя ни мгновения, скользнул за ним под стол. Взведя револьвер, он на карачках прополз в кабинку для примерки и задернул шторку. Сидя там на корточках, он громким шопотом позвал приказчика.

– Гастон, принеси мне зеркало. Нет, это не годится, оно же на стене. Мне не на себя любоваться, мне на них надо незаметно посмотреть. Выставь в проходе и держи наискосяк, а я в щелку между шторками на них гляну. Постой, Гастон, это же не они!

– Им нужны вы, мсье. И куда вы дели пенсажюп?

– Это же Дергуновы! – Артемий Иванович с облегчением встал в полный рост и вышел из кабинки. – До смерти напугали! Да здесь, здесь твой пенсажюп.

Он спрятал револьвер в карман, одернул на себе пиджак и вальяжно вышел в зал.

Супруги Дергуновы яростно спорили между собой, не обращая на Артемия Ивановича никакого внимания.

– Может нам не надо к нему идти, Аким Мартынович? – взволнованно говорила Любовь Максимовна супругу, испуганно оглядываясь кругом.

– Надо, Любушка. Или ты хочешь, чтобы нас с тобой в Вержболово в кандалы взяли? Надо покаяться, так и простят. У меня, Любушка формуляр чистый, мне скоро на пенсию, а вот уволят по третьему пункту – и пойдем мы с тобой по миру. Будешь, как твоя сестрица, на паперти милостыню просить.

– А ты мне, Аким Мартынович, глаза сестрой не коли. То-то ты у нее деньги за неделю до двадцатого числа повадился занимать. Скажи, где тут у вас русский приказчик? – супруга повернулась к Гастону. – Комми рюс? Где?! Что он ответил, Аким Мартынович, я не поняла?

– Сказал – тут в Третьем отделении, – ответил посеревший от страха муж. – Говорит, он нас уже весь день дожидается. А ты мне не верила. Вот бабы есть дуры, так и есть. Говорят, скоро разных эмансипе начнут в адрес-календарь записывать как людей. Воображаю… Статская советница Любовь Максимовна Дергунова, дура записная по 2-му разряду.

– Это почему это по второму?!

– По первому, матушка, по первому. Сейчас в один момент в мешок и в церковь на рю Дарю. Видала, какие у них там подвалы – самое место для застенков. Повесят на дыбу – и ты им все расскажешь. Ой, вот и господин Гурин!

– Господа Дергуновы? – нарочито начальственным тоном обратился к ним Артемий Иванович, покачивая своим страшным латунным крючком на резиновом шнуре словно кадилом. – Я вам когда велел явиться?

– Но вы же не называли точной даты! – забормотал Аким Мартынович, опасливо поглядывая на пенсажюп. Нет, он, конечно, подозревал, что эта блестящая страсть в руках Гурина – не новая патентованная дыба, а обычный поддергиватель для юбок вроде того, что носила его супруга, но у той они не походили до такой степени на инструменты дантиста или акушера. – Вы же так неясно сказали…

– Я-то может и неясно сказал, не то что ваша супруга про великого князя Николая Николаевича, – не мог же я вас при французах унижать. Но вы-то меня отлично поняли! Сколько при вас денег, господин Дергунов?

– Немного…

– Но хватит на билет до Марселя?

– Почему до Марселя?

– Потому что туда заходят корабли Добровольного флота, возящие арестантов. На Сахалин. Зачем вам лишний крюк делать через Петербург.

За спиной Артемия Ивановича истерично взвизгнули, он обернулся и тут на шее у него повисла Фанни Березовская с сияющими от слез глазами. Артемий Иванович мгновенно нащупал взглядом поверх плеча Фанни Льва Посудкина, стоявшего шагах в десяти от них у отдела мужской галантереи с длинными егеровскими кальсонами в руках. Вытянувшееся лицо и отвисшая челюсть свидетельствовали о крайней степени его изумления.

– Похудел-то как! – всхлипывала Фанни, обливаясь слезами и покрывая лицо Артемия Ивановича поцелуями.

Посудкин растерянно опустил руки с кальсонами и расплылся в дурацкой, но искренней улыбке. Артемий Иванович обернулся к Дергуновым, которые совсем уже ничего не понимали, и сказал им, грозно щелкая пенсажюпом:

– Я отпускаю вас с миром. Идите, можете даже чего-нибудь купить себе. Но ни слова больше никогда никому ни о великом князе Николае Николаевиче, ни о нашей здесь встрече. Иначе вам же будет хуже.

– Не волнуйтесь, я все понял, – обрадовался Дергунов. – Мы с женой будем немы как рыбы.

И супруги поспешили прочь из магазина.

– Но откуда?! – спросила Фанни, когда Артемий Иванович сумел отцепить ее от своей шеи и всучил ей свой платок – вытереть слезы. – Ты же погиб!

– Да, Артемий Иванович! – поддержал Березовскую подошедший Посудкин. – Мы же тебя похоронили!

– Знаете, что? – сказал Артемий Иванович, чувствуя, что мысли у него в голове безнадежно путаются. – Идите на ту сторону улицы в кафе и ждите меня там, я сейчас приду.

Посудкин увел беспрестанно оглядывавшуюся Фанни в кафе, а Артемий Иванович зашел на склад, выпил свое молоко, даже не притронувшись к булке с ветчиной, сказал Гастону, что больше не придет и вышел в зал.

«Что же делать? – лихорадочно соображал он, глядя через окно на улицу. – Надо бы послать мальчишку в кафе к Продеусу с Рианом, чтобы они установили наблюдение за Фанни, а самому исчезнуть. Но только они сразу заподозрят неладное, начнут искать меня в магазине, а потом непременно заметят слежку. Оторвутся – и ищи их свищи, будут снова по домам свиданий шляться. Выйдет хуже чем у Бинта. За такое Петр Иванович мне ухи оборвет, а то и вовсе выгонит. А вдруг это ловушка? И все это задумано заранее Шульцем? Как это сказал Рачковский: „Было бы славно, если бы они тебя укокошили“. С кем бы посоветоваться?»