Текст книги "Аромат земляники"

– Гм… – произнесла фигура.

– Кто ты? – удивился Никитос, и сам не замечая, что не чувствует больше страха. Им овладело безразличное спокойствие.

– Здесь они. Копайте глубже, – гнусавя, будто заложен нос, произнесла фигура.

– Как тебя зовут?

– Ага… – ответил карлик, и как-то незаметно исчез, и лишь резкий порыв ветра донёс с той стороны, где она только что была, лёгкий и противный сладковатый гнилостный аромат …

…

– А-а-а!!! – закричал Никитос, а я получил сильный удар в бок, скатился в едва тлеющие угли костра, и тоже закричал:

– А-а-а!!! – и снова получил сильный удар, только теперь в плечо.

Я открыл глаза и увидел сидящего рядом Никитоса. Он сказал:

– Ты чего орёшь?

– А ты какого хрена меня в костёр сбросил? – глубоко дыша, спросил я, ещё не понимая, что лежу там, где лёг.

– Значит, ты тоже это видел…– пробормотал он. – С ума сходят поодиночке…

– Конечно, и сумасшедший здесь ты, ударил меня и пытался сжечь!

– Да проснись ты! – кричит он, и снова бьёт меня в плечо. – Сон это был. Один на двоих…

Я посмотрел на часы: едва ли час прошёл после отбоя, но мир за это время успел стать каким-то добрым и неправильным, и больше до утра мы не спали. У меня болело плечо, а бок – нет; значит, мы оба орали во сне, но проснулся только он и действительно меня ударил. Нам от этого осознания не стало легче, и мы, вновь подкинув дровишек и раздув пламя, до рассвета просидели на месте, смотрели на огонь, боясь озираться по сторонам, и снова курили, курили, курили. А как рассвело, сразу приступили к работе. Мы не суеверные вообще-то, но, не сговариваясь, решили не лениться и выполнить указание карлика. Групповое помешательство в маленьком коллективе…

То июньское утро я запомнил навсегда – впечатлило больше, чем второй секс. Расширив и углубившись в мой вчерашний раскоп, мы действительно нашли двух немцев. Ни пулемёта, правда, ни какого иного оружия при них не было, и форма их истлела, и каски были пробиты. Не хочу смаковать предположения об их гибели, замечу лишь, что скелеты были неполные, а одному полчерепа вместе с каской снесло. Очевидно, недалеко был взрыв, и оба они погибли от осколков. Может быть, они были настоящими друзьями, а не просто сослуживцами – я до сих пор об этом часто думаю. Во всяком случае, судя по глубине и расположению останков, их там похоронили, причём аккуратно, хоть и без почестей. А ведь могли бы и просто присыпать, как это часто бывало. Многие же бойцы обеих сторон, у нас их называют «верховыми», до сих пор лежат под двадцатисантиметровым слоем дёрна – им не досталось и этого. Но как бы то ни было, как бы презрительно мы ни именовали захватчиков, как бы мы ни желали их имущества, мы относимся к ним с уважением – потому что они были солдатами, они не хотели войны, не хотели умирать, дома их тоже кто-то ждал.

Для меня символичен тот факт, что тогда у Никитоса с собой не оказалось мусорных пакетов: несмотря на уважение, собирать в них останки – обычное явление. Мы их разложили по припасённым для хабора пакетам из «Пятёрочки». Нет, это не сарказм, но и они – не мусор. Оставлять кости разбросанными на поверхности не принято, а больше «упаковать» их было не во что. Правда, наших пакетов не хватило, и часть костей, чтобы они не потерялись, пришлось положить сверху. Никитос сообщил о них «куда следует». Надеюсь, что уполномоченная организация не побрезговала немцами, ведь всю тяжёлую и грязную работу мы проделали сами, а им осталось только забрать.

Потом у нас были ещё наши «верховые» бойцы, оставшиеся там, где их настигла смерть. Да, я держал в руках человеческие черепа – чувство при этом странное и манящее. Видел, как скелет обнимает винтовку. Однажды на лесной опушке мне попался военный ботинок с костями ступни – а вокруг от войны ни следа. Было одно санитарное захоронение, которое мы трогать не стали. Честно скажу – мы не видели в этой «самодеятельности» смысла и, покрывая собственную лень, доверили работу «официалам». А потом проверили – они, конечно, схалявили, отработав для галочки, и многое пропустили. Пусть это будет на их совести, но мы их ненавидим не за это.

В общем, многое было после. Надеюсь, будет ещё больше. Только теперь в этом деле мне надеяться, кроме как на себя самого, на удачу и Бога, больше не на кого. В конце концов – одиночка всегда прав…

***

Он великий фотограф – не просто мастер своего дела, а настоящий талант. Он может сделать красивый снимок кого и чего угодно: от дымящейся за бетонным забором помойки и бомжа в стоптанных кедах до стройных ножек на шпильках выходящих из дорогого авто его отделяет одна лишь фраза – «Снимаю!». Его не прогнул век высоких технологий – плёночная «зеркалка» его излюбленное оружие, и если оно заряжено чёрно-белой «Фуджи», то держись!

Он человек с тысячей прозвищ. В узких кругах известен, как Гриша «Как угодно» и Гриша «Невпопад». А вот известное «Гриша «шесть на девять» не прижилось. Такие довольно необычные погоняла он получил за две характерные особенности своей творческой натуры. Во-первых, на все просьбы, приказы, пожелания и благодарности он отвечал стандартным «как угодно». При этом и между собой мы тоже называли его как угодно – «Вспышка», «Засвет», «Проявитель», «Штатив», или более откровенно и цинично, как «Беда» или «Казус» – и все сразу понимали, о ком идёт речь. Во-вторых, часто он вообще отвечал на только ему слышимый вопрос. Например:

– Гриш, ты, сколько плёнок взял с собой?

– Да, и «телевик» прихватил.

– Так две или три?

– На месте разберёмся.

Он немного «в себе», из-за чего часто влипает в непонятки и затягивает туда присутствующих. Он всегда пропадает в своей фотолаборатории. Он «охотится» за всяким фото-старьём.

Нетрудно догадаться, что он был фоторепортёром нашей газеты, где мы с ним, собственно, и познакомились. И сошлись, так как другие работать с ним не очень-то и любили, а многим его услуги и вовсе не полагались.

Я захожу к Тане – нашему главреду. Кабинет у неё маленький, но светлый, обставлен бедно, зато с видом на задворки администрации и пышная голубая ель под окном. И вот сидит она за своим дешёвым ДСП-шным столом, а в углу, на древнем потёртом стуле, паренёк. Волосы у него чуть встрёпаны, губу посасывает и смотрит безумными глазами себе под ноги, а на шее фотоаппарат в старом кожаном чехле. Короче, выглядит неважно. Я заваливаюсь в кабинет, и говорю:

– Кажется, я не опоздал сегодня?

– Удивительно, но нет, – отвечает она, – но мы давно уж ждём. Знакомьтесь – Григорий Цепнов, наш новый штатный фотограф.

– Павел, – сказал я, сделал шаг в сторону новичка и протянул ему руку, – Кржевицкий. И давай сразу на «ты», хорошо?

– Как угодно, – ответил он, пожал мне руку и, обращаясь к Тане, спросил. – А я вот что-то раньше не спросил о том, где же Ваш прежний специалист?

– А у нас его и не было, – ехидно усмехаясь, говорит Татьяна. – Теперь вот понадобился для «живых» снимков. Торжества всякие, городские праздники и всё такое. Новые веяния, знаете ли, новые требования. Вы, Григорий, как, готовы уже сегодня приступить? Опробовать силы, так сказать?

– Да-да-да, новые… – в полузабытьи залепетал Гриша, – я, тогда, завтра с другим фотоаппаратом приду. Ладно?

Мы с Таней переглянулись, удивившись этому ответу невпопад, и она ответила:

– На Ваше усмотрение. Нам важен результат. А теперь, собственно, к делу. Вы с Павлом поедете…

Выслушав инструктаж, мы вышли на крыльцо и отошли чуть в сторону от бесконечно тянущегося потока граждан; я закурил и предложил ему. Гриша, сощурив левый глаз, помотал головой и уставился вдаль, на «полуциркуль» (это такая полукруглая площадь перед администрацией). «Зануда, – подумал я.»

Томительное июньское солнце жарило улицу. В тени разлапистых елей дремали голуби. Озорные воробьи купались в придорожной пыли. Стоящие по другую сторону от входа старушки, по старинке называя администрацию «исполком», на чём свет стоит, поносили СОБЕС.

– А знаешь, я им завидую, – вдруг сказал Гриша.

– Кому? – не понял я. – Бабкам?

– Голубям, – кивнул он в сторону сонных птиц.

– Да, я тоже покемарить чуток не отказался бы, – ответил я, и тут же, не удержавшись, зевнул.

– А я жару не люблю…

«Правильный человек, – подумал я, – наш, можно сказать. За что её любить? Мы ж не под пальмами родились. Сработаемся…».

– Ты как, – спросил я, – за рулём?

– Нет, я не автомобилист. Велосипед люблю, – ответил он, а я тут же поставил под сомнение последнее умозаключение.

– Значит, поедем на моей…

Ехать было недалеко, километров около трёх – до выезда из города. Там, в шушарских полях, при подготовке местности к строительству очередного объекта, работяги наткнулись на человеческие останки. Хороший репортаж мог бы выйти из этой истории, если бы останки принадлежали одному человеку и были упакованы в кроссовки и нейлоновую куртку. Но строители по вопросу количества «находок» ответить затруднились, что не удивительно – в далёком сорок первом, по совхозным картофельно-капустным полям прошёл «передок» обороны Ленинграда.

На место мы прибыли последними из всех «приглашённых». Над раскопом уже корпели эксперты-криминалисты. На поверхности, с важным и задумчивым видом, расхаживал взад-вперёд средних лет мужчина в выцветшей камуфляжной куртке с неизвестными нашивками. Пара нарядов ППС отдыхала в раскалённых «козликах». Гордо, в стороне от всех, стоял покрытый тонким слоем пыли, но всё ещё блестящий на солнце чёрный «Мерседес» начальника стройки. Самого его видно не было, наверное, сидел внутри, под кондиционером, и грустил, ведь было от чего приуныть – грозили разбирательства и «заморозка» стройки. Беспомощные СМИ, комитет ветеранов и местные активисты тоже потреплют нервы, хоть навредить никак и не смогут. Всё ж не будем забывать, в какой стране живём, и уже на тот момент я был уверен, что где надо и кто должен, уже жмут на нужные кнопки и дёргают правильные рычаги, и дело спустится на тормозах.

– Не удивлюсь, если в скором времени и у застройщика-соседа тоже черепушки найдутся, – сказал тогда Гриша. – И совсем не потому, что передовая…

А я снова подумал: «Даром, что велосипедист, а всё же соображает. Точно сработаемся…».

Выходя из машины, я ожидал, что ППС-ники сейчас очнуться и остановят нас, а мне придётся размахивать корочкой и заученной, преисполненной нахальной самоуверенности фразой пересказывать её содержимое. Но вместо этого из плавившегося УАЗ-ика вытекло, лениво перегнувшись за борт, хмурое усталое лицо сержанта Лобанова, что меня весьма порадовало. С ним мы были давно знакомы. Он подобных мероприятий не любил, но волею судьбы и начальства (что, в общем-то, для мента одно и то же), всегда попадал на «эхо войны», кладбищенские хулиганства, траурные и торжественные церемонии со всем этим связанные. Он частенько был для меня источником не очень важной, но порой интересной информации. Вот с ним я и начал разговор.

– Здорово, Дим. Как дела?

– Я ж не прокурор, чтоб дела у меня тут, – безрадостно ответил он. – Дай закурить, а?

– Кури, – я протянул ему пачку, – если здоровья не жалко. Что тут у вас?

– С самого утра копают. Двоих уже нарыли, или пятерых… мне не интересно, ты же знаешь. Вот всё ждём, когда поисковики приедут, всякими штуками для этого дела потребными вооружённые. Один вон ещё раньше нас здесь оказался, всё ходит, беспокоится. Как узнал только?..

Говоря, он жадно затягивался после каждого предложения.

– А в самом деле – как?

– Ты же знаешь…

– Да-да, тебе не интересно. А кто это?

– Валера Шмелёв, куратор всех местных «красных копателей». Тебе-то стыдно не знать… – упрекнул Лобанов, бросил бычок, и посмотрел на меня так, что я сразу понял смысл этого голодного взгляда и снова протянул ему пачку.

– Прямо сгораю от стыда и сейчас же пойду поклоны ему бить. Он как, адекватный вообще?

– Да вроде. Но я с ним как-то не очень, мне его дела не интересны…

– Лады, позже договорим. Да, кстати, знакомься – Гриша, наш новый сотрудник. Ты теперь будешь видеться с ним даже чаще, чем со мной.

Они молча пожали друг другу руки, и мы с Гришей направились к раскопу.

– Жаль, что в милиции работают такие безынициативные люди, – тихонечко сказал мне Гриша. – А вы давно знакомы?

– Ага, – неопределённо протянул я, – только в милиции – служат…

Несмотря на затяжную жару, в глубине ямы землица была влажная, и выброшенная в отвал, привычным и приятным азартом щекотала нос (всех к поиску неравнодушных аромат сырой почвы возбуждает). В самой яме, с лопатой, маленьким совком и веником, чтобы не пропустить ни одной косточки, сидел один эксперт, второй же, уже на поверхности раскладывал те косточки на длинные, исчерченные метрической сеткой листы плотной бумаги. Листов было уже три, и ещё ни на одном не собралось полного скелета. Криминалисты, тем более занятые работой, с прессой общаться не уполномочены, да и не очень-то любят, поэтому, осмотрев поле их деятельности, я сразу приступил к допросу Шмелёва.

Показать, что я «в теме» было нельзя, и я старательно строил из себя дурачка-писаку.

– Валерий, здравствуйте. Я из газеты. Расскажите, что здесь происходит?

– А вы сами разве не видите? – раздосадовано ответил Шмелёв. – Разбираем наследство советской власти. Это же надо было память отцов с землёю сравнять. Картошечка им важнее была, видите ли.

– А всё же?

– Это передний край обороны, молодой человек. А там, – он махнул рукой в сторону, – двести метров, и немцы. И так двадцать восемь месяцев, нос к носу с врагом, в этой чёртовой непросыхающей глине. Тысячи павших воинов. И сколько их ещё осталось без почестей погребённых мы, боюсь, не узнаем никогда.

– Как же так получилось? Ведь недалеко братские захоронения…

– Как-как… – горько вздохнул Шмелёв. – Много было обстоятельств, по которым хоронили прямо на месте гибели или рядом. Санитарные захоронения, например. А после войны и подавно это никому не надо было. Так ведь выгодней – сбросили в готовую ямку, прикопали, а семье извещение, типа «пропал без вести…», а значит, и денег хрен получите за потерю кормильца. Вот такие дела.

– Тогда откуда и зачем братские могилы?

– Всех захоронений не скроешь и потерь не спишешь. Ну и пропаганда опять же, мол, тут сражался, вот однополчане его здесь похоронены, а Вам не повезло. Уж извините, война…

Я ещё долго задавал ему подобные вопросы. Он усердно распинался, почувствовав свою значимость, мою заинтересованность, и собственное надо мной превосходство. Это простейшая психология – любому человеку насыщенному специфическими знаниями требуется ими поделиться, чтобы его слушали и в рот заглядывали, чтобы возвысится, потешить своё эго, стать для кого-то учителем и непреклонным авторитетом. А на самом деле Валерий Петрович Шмелёв принадлежал к самой заурядной породе людишек – врун обыкновенный (это самое мягкое из печатных выражений). И никогда он не расскажет, кто за последние годы так рьяно перерыл так же запаханные немецкие блиндажи вдоль Кузьминки; куда деваются находки с немецких позиций и их бывшие владельцы, презрительно именуемые «туристами», «нибелунгами» и много как ещё; кто и зачем спонсирует бесчисленные поисковые отряды, неделями живущие в лесах; и много чего ещё не скажет ни он, и ни кто из «красных». А тем временем в Ленинградской области уже несколько лет действовала «монополия» на поисковую деятельность, и те «правильные», можно сказать «правоверные» официальные отряды, которые отказались присягнуть на верность действующим властям, оказались «вне закона». Они разбились на маленькие группы, шифровались, практически партизанили по лесам, тратя на это не только время и силы, но и собственные деньги. Они продолжали «поднимать» бойцов, наших и немецких, и передавать их легальным «официалам». Те, конечно, с радостью принимали «подношения», отчитывались куда следует, на девятое мая продолжали устраивать «Вахты памяти». Короче, эти парни «идею» не предали, а такие как Валера… в общем, Бог им судья.

Когда первый запал словесного идеологического поноса иссяк, Шмелёв обратил своё, а заодно и моё, внимание на Гришу – с нездоровым блеском в глазах, тот фотографировал черепа.

– Вы бы пояснили своему коллеге, – обратился ко мне Валера, так громко, чтобы услышал Гриша, – что такое мораль и этика.

«Тоже мне, этичный нашёлся. Честь и совесть эпохи, твою мать… – подумал я. – Ты бы лучше рассказал, как ничего непонимающих школяров в отряд набираешь и промываешь им мозги; как показуху на «Вахтах» устраиваешь, набивая гробы «некомплектными» скелетами, потому что лень их копать по всем правилам; чем живёшь с парой-тройкой профессионалов «в теме»…».

А вслух, но чтобы осадить, сказал другое:

– Он классный специалист и сам знает что делать. Тем более что действует по указу руководства. Общественность должна не только знать, но и наглядно представлять весь кошмар происходящего. Такова политика редакции…

У Шмелёва зазвонил телефон. Сощурившись, он долго вглядывался в экран прежде чем снять трубку, а потом, окинув нас взглядом, отошёл в сторону, повернулся к нам спиной и тихо, вполголоса забубнил, всё продолжая удаляться в поля.

Тем временем Гриша продолжал «жечь» плёнку.

– Разрешите, – обратился он к сидящему на поверхности эксперту, – я ещё воспользуюсь?

– Валяй… – ответил тот.

Гриша чуть повозился с настройками фотоаппарата, а затем взял в левую руку ближайший к нему череп – единственный утративший свою целостность, после чего поднял его высоко к небу и навёл на солнце. Сквозь дыру в затылочной части яркие лучи ударили из глазниц. Задорная «улыбка» черепа (зубы ровные и все на месте – боец явно погиб молодым) на какой-то миг показалась зловещей и насмешливой. Щёлкнул затвор «Зенита». Недоумённо таращился на Гришу «поверхностный» эксперт, второй встал в яме в полный рост и таращился на него так же недружелюбно. Удивился и я – изменилось Гришино лицо: взгляд стал осмысленным и задумчивым, лицо исказила гримаса усмешки. А сам он, опустив руку с фотоаппаратом, стоял и, как под гипнозом, продолжал смотреть на «бедного Йорика».

– Прекрати, – не выдержал я, – в самом деле.

Гриша одёрнулся.

– Да я ничего, я для коллекции… – растерянно ответил он, и положил череп на место.

«Шизик… не сработаемся…», – подумал я, и обратился к экспертам:

– Господа, позвольте задать Вам несколько вопросов.

– Валяй… – ответил тот, что был «наверху». – Только закурим, и сразу ответим.

Я достал пачку и закурил, а они оставались неподвижны. Горячий ветер гнал пыль полевой дороги. Студнем трепыхалось раскалённое марево. Утомился трещать притаившийся в густой траве кузнечик. Затянувшись раза три-четыре, мне стало тревожно – давили недоумённый и недружелюбный взгляды. И тут до меня дошло:

– У меня хорошие сигареты, вкусные, – сказал я, присаживаясь на краю раскопа и протягивая пачку экспертам, – всем нравятся.

Их лица просветлели. Тот, что сидел в яме даже выкарабкался наверх.

– Вы не против, если я туда залезу, – спросил Гриша, мотнув головой в сторону ямы.

– Валяй…

Я приступил к «допросу»:

– Как вы думаете, сколько их там ещё осталось?

– Думаю, что есть ещё, – неопределённо ответил тот, который всё время сидел «наверху».

– Надеюсь, что только эти трое, – тоскливо добавил «нижний». – Задолбало уже.

– Что именно Вас задолбало?

– Да вот это вот всё, – развёл он руками в стороны. – Стабильно, каждый месяц, мы в этих вот сраных Шушарах кого-то откапываем. А зачем, спрашивается, и почему мы? А потому что мудаки на «мерседесах» всё строят и строят, скоро уже полей не останется, а они всё строят. Начальство гонит поскорее, типа оперативно реагируем на сигнал. Эти вон, шляпы поисковые, всё никак приехать не могут. А то приехали бы уже, да сами и копали, коли так нравится. А мне вот не нравится. Вы, кстати, не знаете, телевидение-то приедет, или нет?

– Не знаю. А Вам зачем?

– В том-то и дело, что незачем. Я не фото-телегеничен.

– Зря Вы так, – вмешался Гриша, и тут же щёлкнул не успевшего отвернуться эксперта, – профиль у Вас очень примечательный. И причёска классная.

– Нормальная причёска, – ответил эксперт, приглаживая набок остатки редеющих волос, – обычная.

– А медальоны были при бойцах? – спросил я.

– Ничего не было, – ответил «верхний».

– Но так не бывает. А личные вещи, котелки, фляги, ложки подписные?

– Ничего подобного. Только остатки одежды да сапоги. У двоих коронки на зубах, а третий даже кусок черепа потерял.

Эксперты засмеялись в один голос, и даже лица их стали похожи, как у братьев-близнецов. Мне их цинизм не понравился, но вспыхнувшую агрессию я сдержал.

– Скажите, а что дальше будет с этими останками?

– Ничего. Отвезём на экспертизу, установим возраст и сроки залегания в земле, составим нужные акты и передадим обратно этим вон деятелям.

– Понятно, – сказал я. – Благодарю за лаконичность. Приятного дня. Гриня, вылазь…

Допрос «захлебнулся» сам собой. Иного, впрочем, я и не ожидал. Эксперты-криминалисты неплохие, в общем-то, ребята, однако специфика деятельности накладывает свой отпечаток. Хрен с ними. Я к этому уже привык.

Бодрыми пружинящими шагами я направился к «мерседесу». Гриша, отныне именуемый не иначе как Гриня, спешил следом. Подойдя к автомобилю ценой по более моей квартиры, я постучал в окно задней двери. Тихо жужжа моторчиком, оно медленно опустилось. В бежевом кожаном кресле обнаружился индивидуум лет пятидесяти. Гладковыбритый, холёный, со злыми наглыми глазами, всей своей наружностью он демонстрировал превосходство над окружающими. Его плотно сжатые губы сходу дали понять, что диалога не получится.

– Добрый день, – сказал я, не имея желания представляться и демонстрировать газетную «корочку». – Буквально пара вопросов, если позволите…

– Здравствуйте, – небрежно бросил «хозяин жизни», – только быстро – у меня мало времени.

– Конечно. Представьтесь, пожалуйста.

– Венедиктов Альфред Иванович, гендиректор ООО «Строй-Инвест».

– Скажите, Альфред Иванович, как же так получилось, ведь данная местность входит в «зелёный пояс славы» и является местом историко-культурного наследия? Должны же были быть проведены соответствующими инстанциями определённые экспертизы?

– Должны, недолжны – какая разница? Это их проблемы. У нас всё в порядке, и документы на проведение работ от комитетов по культуре и природопользованию имеются. Желаете ознакомиться?

– Нет, я Вам верю, а комитетам вопросы задам в личном порядке. А как Вы оцениваете, на какой период времени данный инцидент задержит строительство жилого комплекса?

– На пару дней, как максимум.

– Но ведь за пару дней невозможно провести археологические изыскания на столь обширной территории?

– Это тоже не мои проблемы. У Вас всё, простите?

– Не совсем, я бы ещё хотел…

– Вот и замечательно. До свидания, – ответил Венедиктов; снова зажужжал моторчик, и наглухо тонированное стекло разделило наши миры.

– И Вас туда же… – выдыхая, произнёс я, посмотрел на Гриню и добавил, – нам тоже пора…

– Какая неприятная рожа, – заметил Гриня, – налицо административно-деспотичный тип.

– Тонкое жизненное наблюдение…

– Ну так я ж на психиатра учился. А куда мы теперь?

– Ты ещё пофотографируй пока, а я пойду с ментами переговорю, потом ещё Шмелёва попытаем, и, может быть по пиву?

– Как угодно, только я полагаю, что по одному маловато будет…

«Наш человек, – подумал я, – может и сработаемся…».

…Но в тот день кто-то там наверху был против нас или, по крайней мере, против нашего пива. Едва начав разговор с Лобановым, я услышал сильно приглушённый, почти потусторонний крик «А-а-а!», дополненный эпитетами применяемыми, обыкновенно, к женщинам непристойного поведения. Оказалось, что сделав очередной кадр, Гриня вылезал из раскопа, и то ли поскользнулся, то ли грунт просто осыпался, и он рухнул обратно в яму. Причём сделал это так неудачно, что сломал левую руку в двух местах одновременно и разбил объектив «Гелиос».

В копательских кругах бродит множество мистических баек: про дождь с чистого неба, про голоса в ночи и фигуры в тумане, про гмоха-дрищевика и проч. Не обошлось без мистики и в тот раз: единственной крупной костью, впоследствии не найденной экспертами, была сломанная Гриней, та, что идёт от локтя до запястья. И вместо пивной мы поехали в травму, где от боли и шока, облучённый рентгеном и загипсованный Гриня рубанулся. Не зная где он живёт, я отвёз его к себе, на случай пробуждения оставил записку, а сам с покаянной отправился обратно в редакцию.

Я всё это к тому, что высшие силы довлеют над простыми смертными, а перед нами – интеллигентными алкашами-интеллектуалами – они бессильны, и вечер наш закончился совсем не пивом, а вовсе даже водкой с мартини да в компании женщины, которая записана у меня в телефоне как Анастасия Андреевна. Но это уже совсем другая история…

***

Рассказывать о себе и своей жизни Цепнов не любил. О чём считал нужным – сообщал сам, о том, чём его спрашивали – отвечал неохотно, или совсем не о том, а то и вовсе умалчивал. Единственно ценное, что я знаю о нём, это то, что он изрядно помотался по свету, и под иностранным псевдонимом немало фотографий опубликовал в «National geographic» и некоторых других не менее именитых журналах. Продавал их и в интернете, разумеется. Этим и жил – ничего другого, кроме как фотографировать, он делать не умел, а что самое главное – не хотел и не собирался. Почему он вдруг решил остепениться – загадка.

Жил он с родителями. Вообще вся семья Цепновых жила очень просто и замкнуто, но в большой квартире – бывшая коммуналка в сталинском доме, три комнаты, огромная кухня, все дела – и съезжать от них он не собирался. Минусы совместного проживания были ему очевидны, но избалованный высокими потолками на меньшее он согласен не был. Отчасти я его понимаю. К тому же ему целая комната была выделена под фотолабораторию. Естественно, что все стены его жилой комнаты, как и стены длиннющего коридора, были увешаны фотографиями. Осмотреть всё это один раз – интересно, жить в этом – сумасшествие.

Как и у многих чрезмерно увлечённых, девушки у него не было, но этот вопрос больше волновал его маму, чем его самого. А он был ярым эротоманом, и предпочитал жить в фантазиях. А ещё он любил кальвадос. И абсент. Ну и от водки тоже не отказывался. К тому же он называл себя женоненавистником, и утверждал, что никогда не женится, чему может назвать тридцать восемь причин. Однажды он насторожил меня, сказав: «Уровень ебабельности среднестатистической бабы – неебабельный». Но я согласился, и даже мимолётно позавидовал – вот ведь живёт человек, и у него как минимум на одну проблему меньше, чем у меня.

У него не было друзей. Он не поддерживал контактов с бывшими одноклассниками и одногруппниками. Он вообще людей не любил, говорил, что не за что их любить, и презрительно именовал их «шариковыми». Человек благородных кровей – что тут скажешь? При этом он любил Родину, но иностранцам, огромный опыт общения с которыми имел, всё-таки симпатизировал, чем сразу меня покорил. Особенно он восхищался Китаем и китайцами, заставляя невольно вспоминать университетские годы. Тогда, в универе, у меня в группе были китаец Лю Тао, за что я называл его «Лютый», и индус Пабло Манджит Сингх – этот и вовсе тёзка. Китаец говорил по-китайски и немного по-английски, при этом не понимал моего «англо-рязанского» акцента, а индус балакал по-английски, по-индусски, по-русски, и китайский тоже понимал, хоть на нём и не говорил. Было весело: чтобы «достучаться» до Лютого, я на русском объяснялся с Пабло, который переводил на английский и получал ответ на китайском, переводя его мне на русский, щедро разбавляемый разговорным английским, которого я не понимал. Дружба народов forever, короче. За эту дружбу наши «шариковы» смотрели на меня косо.

Второе, чем он меня покорил – любовь к нашему северу, несмотря на время проведённое на экваторе и близких к нему параллелях. Он так и сказал однажды, прямо моими словами: «Тянет меня туда, где мох, камни и вечная мерзлота». Вторым человеком, покорившим меня такими же взглядами, вскоре станет Маша Зарецкая. Третьим – уроженка тех самых мест, таки променявшая их на тепло. Последняя, правда, покорит меня всё же совсем другим…

Но это всё слова, а я, как обычно, хочу о бабах.

Так вот шёл я на работу, на следующий день после Шушарской эпопеи. Да-да, совершил подвиг, решив пару километров пешочком пройтись, оставив машину во дворе. Признаюсь, что это был единственный раз, и больше подобная ересь в голову мне не приходила. Шёл по Оранжерейной, и вдруг вижу как с букетом в руке из круглосуточного цветочного магазина, что возле центра, выкатывается знакомая фигура, и бодрым приплясывающим шагом, не глядя по сторонам, пересекает улицу. Ну, думаю, счастливый человек, влюблённый. Присмотрелся, а это наш «безбабник-северянин» шагает, да ни абы куда, а прямиком к дому Анастасии Андреевны. Я аж встал, растерявшись в раздумьях: окрикнуть его или нет? Чудак-человек, к проститутке-индивидуалке с цветами, да с утра. Впрочем, это я вчера рано убёг, а он, может быть, на всю ночь остался. Потом я с ними об этом не говорил, но если так, то надеюсь, что ей было приятно.

Я про цветы. А вы про что подумали?

***

После этого всё пошло наперекос.

Без моих копательских откровений и критического взгляда на творящееся вокруг, что в нашей редакции вообще-то не поощрялось, материал получился слабенький. Сочные Гринины фотки тоже в статью не вошли. Крепло моё недовольство отсутствием творческой реализации. Росло начальственное недовольство моим стремлением к идеологическому сепаратизму. Спасал ситуацию только переизбыток женщин в нашем редакционном коллективе. А может отсутствие нормальных мужчин – даже не знаю, как выразится правильнее. Как бы там ни было, а временно вытянул ситуацию один неприятный инцидент.

Молодая пара царскосёлов – ему было двадцать шесть, ей двадцать четыре – отправилась в поход. Места они выбрали хорошие, я бы даже сказал – интересные. При этом весьма глухие. Шли они по речке Коваши, что в Сосновоборском районе. За год до того случая я и сам там побывал. Речушка мелкая, по весне полноводная. На её восточном берегу есть несколько урочищ – бывшие деревни, одна из которых была подарена Императрицей самому Ломоносову. По тому же берегу, во время войны, проходила вторая линия обороны Ораниенбаумского плацдарма. Первая же была западнее, на реке Воронке, и являлась самой западной точкой СССР не захваченной немцами. Так вот места вдоль Коваши красивые – в июне, когда цветут луга, когда лес ещё не иссох на жаре, на фоне окружающей болотистой местности это просто маленький рай. Удивительно и то, что там я не чувствовал тревоги, в отличие от множества подобных глухих некогда обитаемых мест. Вот и у ребят, очевидно, всё было хорошо, аккурат до того момента, когда случилось неожиданное.