Текст книги "Шляпа императора. Сатирическая история человечества в 100 новеллах"

78. Мастер

У художника есть единственная возможность увековечить свое имя, для этого ему надо написать одну хорошую книгу, или картину, или романс:

«Отворил я окно…»

У критиков и вообще у тех, кто поправляет художников, возможностей больше. Скажем, те, кому не нравились стихи Лорки, просто вывели поэта за город и там пристрелили. Труп закопали.

С прозаиком и драматургом Булгаковым получилось сложнее. Когда МХАТ поставил его пьесу «Дни Турбиных», в прессе поднялся вой. «Театр получил от Булгакова не драматургический материал, а огрызки и объедки со стола романиста», «Автор одержим собачьей старостью», «Пьеса политически вредна, а драматургически слаба». Последняя фраза принадлежала критику Осафу Литовскому.

На пьесу навалились всем миром, и ее пришлось снять.

Между прочим, Булгакову нужно было кушать. Пьесу «Дни Турбиных» вождь и учитель смотрел пятнадцать раз. Возникла естественная мысль написать ему письмо.

На квартире у Булгаковых раздался телефонный звонок:

– Говорите, хотите работать?.. Где хотите? В театре… Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами…

Через полчаса испуганно позвонили из театра, пригласили срочно приехать. Впрочем, работенка оказалась чепуховая, кончилось тем, что пришлось переписывать чужие либретто.

Встретиться Сталину оказалось тоже недосуг. Катились дела поинтереснее: шли процессы, Ежова сменял Берия.

Ночами писатель сидел сгорбившись за письменным столом и ровными строчками покрывал белые квадратики бумаги. Стена, к которой он сидел лицом, растворилась, пропала, вместо нее поднялась крытая колоннада дворца. За ней, еле видные в сумерках, источали аромат кипарисы и пальмы. Между колоннами шаркающей походкой бродил старик в белом плаще с кровавым подбоем.

На еду теперь хватало, но критики избрали новый путь: о Булгакове перестали вспоминать. Пьесы запрещали на корню. Живьем съедала болезнь. Умирая, писатель слушал, как жена читает: «Волшебные черные кони и те утомились…»

После смерти Мастера критики кинулись кропать о нем мемуары. Осаф Литовский написал: «…произошло два примечательных события: появились две пьесы, одна революционная – Булгакова».

Вот так. Не надо и выводить за город.

Впрочем, звонок от Иосифа Виссарионовича после смерти был:

– Правда ли, что умер товарищ Булгаков?

– Да, он умер.

Трубка о рычаг – бряк…

Советский писатель и советские критики

79. Галя Бениславская

В истории немало случаев, когда человек кончал жизнь самоубийством. Оратор Демосфен, узнав, что его хотят отвезти в Афины и там казнить, принял яд. Изобретатель Рудольф Дизель имел крупные неприятности из-за своего мотора, вышел ночью на палубу судна – он шел из Германии в Англию – и исчез. Министр Щелоков занимался на пару со своей женой темными махинациями. Когда дело запахло судом, оба застрелились. Жена – из маленького браунинга, муж – из большого охотничьего ружья. Прежде чем поднести ко рту дуло карабина, он надел генеральский мундир.

Все эти смерти понятны, узнав их подробности, не хочется кричать.

Сергей Есенин – другое дело. Он писал стихи. Сначала:

 
Черная – потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить?
 

Потом:

 
Видно, слишком привыкло тело
Ощущать эту стужу и дрожь.
 

Наконец:

 
Ах ты ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
 

Он сменил несколько жен, последняя говорила почти на всех языках, кроме русского, а он понимал только по-русски. Наконец, в ленинградской гостинице «Англетер» вскрыл себе вены. Даже последнее стихотворение, которое он писал кровью, поражает силой. Потеряв эту силу, человек остается опустошенным. Написанное им – это пестрокрылое насекомое; разорвав куколку, оно живет своей жизнью.

Березка.

Предмет вдохновения русского поэта

За несколько лет до этого около Есенина появилась маленькая глазастая Галя Бениславская. То, что она была часто рядом, Есенин мог и не заметить. «Голубушка…», «Моя жена…» Это в записочках, на клочках…

Она покончила с собой ровно через год после него и на его могиле. Написала просто: «Самоубилась». Из ее тела вырвалось и тоже живет пестрокрылое насекомое.

«Чьи-то кони стоят у двора…»

80. Михаил Зощенко

Автор веселых юмористических рассказов Михаил Зощенко был человек мрачный.

При встрече с ним Владимир Маяковский сказал:

– Я думал, что вы будете острить, шутить, балагурить… А вы…

Маяковский только что съездил в Америку, готовился к поездке во Францию, писал поэму «Хорошо», жил на два дома.

Хотя Зощенко и жил уже в отдельной квартире, но за стеной на кухне у соседей по-прежнему ревели четыре примуса, в уборной висели четыре лампочки. Когда соседи ругались и становилось невмоготу, Зощенко убегал к знакомому фотографу и жил у него по нескольку дней. Молчал и сам себе варил вермишель.

Однажды на лестнице его поймал за пуговицу начинающий писатель:

– Скажите, как научиться работать так, как вы? Чтобы каждая фраза была как оструганная дощечка, чтобы каждая входила в рассказ как влитая, впритык?

– Придумывайте с утра, каждый день, по одной. Больше не нужно. Но каждый день.

На другое утро начинающий проснулся и загрустил. «Боже, неужели я такой бездарный, что не смогу придумать одну фразу?» – думал он. Думал, думал и придумал: «Посадил дед бабку».

Как придумывать фразы

На следующий день он уже не придумал ничего.

Подкараулив Зощенко, он признался ему в этом.

– Значит, вам надо идти в дворники или в инженеры, – грустно ответил юморист.

– А вот вы, вот вы, что-нибудь сегодня придумали?

– Придумал: «Говорят, в Америке бани отличные».

Между прочим, во время ихнего разговора этажом ниже на площадке стоял какой-то тип и что-то записывал. Трудно сказать, есть ли тут какая-нибудь связь, но с тех пор Зощенко имел много неприятностей.

Кстати, острил, шутил и балагурил Маяковский тоже недолго.

81. Демьян Бедный

Древний грек Эзоп ухитрялся писать так, что читатель глазами видел одно, а головой понимал совсем другое. Так родились басни. Древний жанр подхватил революционный поэт Ефим Придворов. Свои басни он подписывал «Демьян Бедный». Между прочим, квартира у него была в Кремле, и в комнатах кое-какое мебелишко тоже было.

– Ефим Лакеевич Придворов, – сказал про него Есенин.

С мебелью у Есенина было тоже все в порядке, но никакими псевдонимами он не прикрывался.

 
Нет я не кенар, я поэт,
И не чета каким-то там Демьянам.
Пускай порою я бываю пьяным,
Но есть во мне прозрений дивных свет,
 

– писал он.

От непереносимой тяготы жизни Есенин вскрыл себе вены. Демьяна же не брало ничто. Когда в заднем кремлевском дворике комендант Мальков расстреливал из пистолета эсерку Каплан, он приказал на всякий случай завести моторы двух грузовиков. На шум вышел Бедный.

– Что тут происходит? – спросил любимец муз.

– Кончаю тут одну, – ответил комендант.

– Аа-а… – Бедный зевнул и пошел досыпать.

Впрочем, и на него нашлась проруха. Великий вождь народов

Иосиф Сталин покровительствовал искусству. Иногда он приглашал Демьяна зайти, по-простому разделить стол. Однажды они сидели и ели землянику. Было это в тридцатые годы. Демьян хвалил.

Вернувшись домой, он не удержался и похвастался своему приятелю Презенту:

– Только что у Иосифа Виссарионовича земляничку ели. До чего сладкая! Пальчики оближешь!

Презент тут же сочинил донос: «Д. Б. говорит, что в то время, когда вся страна голодает, Сталин обжирается земляникой».

– Вот сукин сын! – возмутился вождь. – Что он там сейчас пишет? Пьесу «Богатыри»? Смешать с землей.

Пьесу раскритиковали. Демьяна из Кремля выселили.

Ему бы вообще помолчать…

82. Владимир Маяковский

Всякий талант противоречив. Владимир Маяковский, несомненно, был талантлив, виртуозно владел стихом. Особенно он любил метафоры и иносказания.

– «Мне и рубля не накопили строчки», – сказал после того, как привез из Парижа автомашину «рено».

– «Я хочу быть понят своей страной», – писал, прося разрешение выступить на закрытом активе Московской парторганизации с чтением поэмы «150000000». Партактив выслушал его и отметил в резолюции: «Поэма, несмотря на отдельные недостатки, может быть использована в агитационной работе».

Впрочем, метафоры и прочие штучки-дрючки порой чередовались у него с довольно откровенными высказываниями. Так, после второй поездки во Францию, где он встретился с Татой Яковлевой, у него вырвалось:

– «Я хотел бы жить и умереть в Париже…»

Больше загранвизы ему не дали.

– Ничего не знаем, – сказали в окошечке.

– «И жизнь хороша, и жить хорошо…» – вспомнил он, заряжая пистолет. – Ах да, надо оформить…

Ваше слово, товарищ маузер!

«Товарищ Правительство, – написал в завещании. – Позаботься о моей семье. Моя семья – это мать, сестра Людмила, Лиля Брик и Вероника Полонская…»

И нажал курок.

Главный советский писатель и читатель

– Какая большая семья! – удивились в Кремле.

– Я не семья! – всполошилась Полонская. – Я замужем! «Был и остается лучшим, талантливейшим поэтом эпохи»,—

наложил на письме Лили Брик резолюцию вождь. А выше в углу начертал: «Товарищу Ежову».

Это чтобы никто не вздумал сомневаться, что лучший и талантливейший. И чтобы было кому проследить: не возражают ли писатели?

С теми, кто возражал, беседовали…

83. Пасынок

Знаменитый французский писатель Ромен Роллан был женат на русской. Ее фамилия была Кудашева, и у нее в России остался сын.

Пасынок и сыграл неважную роль в судьбе автора «Жана Кристофа».

Сперва все шло хорошо. С сыном удавалось видеться. Он даже раз или два приезжал к родителям. Они жили в Швейцарии, в пансионате. На горах голубой снег, шезлонги с теплыми одеялами на балконах. Сюда же прислуга выносила чашечки с горячим какао.

– Так будет всегда, – расчувствовавшись, говорила мать. Она помешивала ложечкой сладкую жидкость, пила мелкими глотками и не забывала подставлять лицо зимнему солнцу. – Папа напишет еще один роман, ты окончишь в Москве школу. Учти, тебе особенно понадобятся в жизни иностранные языки!

Ромен Роллан приезжал в Москву и своими глазами видел, как по улицам в праздники маршируют с кумачовыми плакатами сотни тысяч людей.

Как-то, вернувшись в Париж, он прочитал в одной газетенке письмо. Оно было подписано «группа русских писателей» и в нем говорилось, что «звон казенных бокалов с шампанским, которым угощали в России иностранных писателей, заглушил лязг цепей, надетых на нашу литературу и весь русский народ!».

– Откуда они это взяли? – возмутился Ромен. – Я сам был, сам видел, все кричат «Ура!». Шампанского я не пью. Разве что чуть-чуть…

Ромен Роллан видел жизнь в СССР своими глазами

И он написал ответ: клевета, в России ликование. Мир идет вперед. Митинги, выставки, о чем речь, мон ами?

Правда, потом и на романиста случилась проруха. Во время финской войны он опять выступил в печати, но на этот раз написал что-то не в дугу. Мол, большая держава навалилась на маленькую, и так далее…

Зря писал. Рядом в этот момент не было жены, та бы его удержала.

Когда разразилась война 41-го года и немцы подошли к Москве, пасынка сразу же взяли в армию. Органы «Смерш» ахнули: «Ничего себе, новобранец! Мать эмигрантка, отчим – француз. У самого в графе „был ли за границей?" – „был, и не раз"».

Пуля нашла его быстро.

«На войне, как на войне», – как говорят французы.

Стоило ли изучать иностранные языки?

84. Артист Вертинский

Перед революцией большим успехом у публики пользовался певец Вертинский. Он выходил на сцену во фраке, с белым цветком в петлице. Скорее всего, это была астра. Или хризантема. Во всяком случае, перед каждым его выходом было много беготни и выкриков:

– Цветок, цветок-то где? Купили?.. Не купили…

– Зарезали, подлецы, – причитал устроитель концерта. – Он же без цветка не выйдет. Неужели ушел?

– Да вот он, цветок, его с баночкой за занавеску поставили. Никуда и ваш артист не денется. Вон идет!

– Вот и вы, слава богу. Извольте цветочек ваш. Да нет уж, я сам поправлю.

Пел Вертинский «Мадам, уже падают листья…» Или: «Над розовым морем склонилась луна…», а если публика очень настаивала то и «Где вы теперь, кто вам целует пальцы?».

Кроме аристократов на его концерты валом валили купцы, инженеры со степных украинских заводиков и прочая подозрительная публика.

После революции Вертинский подался в Париж, в Маньчжурию и прочие веси. Случилось так, что он дожил до Второй мировой войны и после нее вернулся в Россию.

Цветок для артиста

На первый его концерт собрались одни старые старушки. От них пахло нафталином, они сидели в зале заводского клуба и гадали: «Выйдет с цветком или без него?». Он вышел с цветком.

Когда он пропел: «Где вы теперь, кто вам целует пальцы?», с одной из старушек сделалось дурно.

Шли годы. По-прежнему за кулисами перед концертом бегали администраторы и яростным шепотом спрашивали другу друга, куда поставили баночку с хризантемой.

Старушки постепенно умерли.

Однажды Вертинский вышел на сцену и с удивлением обнаружил, что в зале сидит одна молодежь. Когда он кончил про пальцы, публика потребовала: «…падают листья!..». «Над розовым морем!»

А с одной из девушек после романса сделалось плохо.

Все верно: падают листья, а женщинам надо целовать пальцы.

85. Камикадзе

Японские генералы очень долго и тщательно готовились к войне. Но когда война разразилась, оказалось, что армия к ней не готова.

Группа молодых офицеров представила императору доклад. Они писали, что у Японии нет магнитных мин, что японские самолеты хуже американских, а боевые корабли хотя и не хуже, но не имеют радиолокаторов. Насчет танков офицеры тоже выразились нелестно. Доклад рассмотрели, авторов послали на передовую, где они все погибли. Стали думать.

– Не заключать же мир, – сказал один генерал.

– Ты что, харакири захотел?

– Может, разработать недостающую технику? – предложил второй.

– Долго!

Решили опереться на энтузиазм народных масс. Объявили набор самоубийц-камикадзе. Отборные летчики на самолетах, не сбрасывая бомб, пикировали до тех пор, пока не врезались в американские корабли.

– А зачем нам отборные? – сообразили генералы. – Надо, чтобы любой…

И они изъяли у летчиков парашюты. Потом стали заправлять машины для полета только в один конец. Потом сломали шасси – самолет взлетал, а колеса оставались на аэродроме.

Японский летчик без парашюта

Наконец сделали крылатую бомбу «бака». Она была пустая – внутри на взрывчатке сидел пилот. Бомбу бросали недалеко от врага, прежде чем она взрывалась, пилот мог немного поуправлять ею, нацелить на корабль.

Камикадзе имели разные воинские звания. Среди них только не было генералов.

86. Как изобрели газовую камеру

История этого выдающегося изобретения поучительна.

Честь его свершения приписывают Гиммлеру, но, скорее всего, оно было плодом коллективного разума.

Могло быть так. Гитлер позвал ближайших соратников и, усадив их за круглый стол, сказал:

– Черные тучи сгущаются над страной. Она переполнена военнопленными, евреями и инакомыслящими. Если мы не научимся ликвидировать их массами, нам каюк.

Соратники переглянулись.

– Мой фюрер, – сказал быстрый умом Геббельс, – что, если морить их голодом в тюрьмах?

– Тюрем не хватит.

– Вывести миллион солдат и – из автоматов! – рубанул с плеча простодушный Геринг.

– Много свидетелей.

За столом воцарилось молчание.

– Вот в добрые старые времена… – начал Гиммлер.

– В добрые старые времена пленных убивали на месте, евреи жили в Египте, а инакомыслящих топили в Рейне, – прервал его фюрер. – Топили… Топили… в этом что-то есть.

Адольф Шикльгрубер в коротких штанишках

– Воды не хватит.

– Воду можно заменить.

В свое время ефрейтор Шикльгрубер попал под газовую атаку союзников.

Глядя в его остекленевшие глаза, все в один голос выдохнули:

– Газ!

Идея родилась, оставалось внедрить. Правда, неясны были кое-какие детали: например, что делать с золотыми зубами и волосами казненных?

Это доработали на месте.

87. Бомба для Хиросимы

Атомную бомбу изобрели очень порядочные и очень миролюбивые люди – физики.

Бросить ее на Хиросиму поручили тоже хорошему человеку – отличному летчику и семьянину, полковнику Тибетсу.

Свой самолет он назвал ласково в честь жены «Энола Гей».

Под самолет подвесили бомбу, и полковник отлетел к Японским островам.

Когда показалась Хиросима, Тибете аккуратно установил на прицеле высоту и скорость, навел самолет на цель и нажал кнопку.

Бомба, покачиваясь на парашютных стропах, медленно опускалась прямо на центр города.

Сбегались люди, приехала в грузовике полиция – все думали, что это вывалился из самолета парашютист.

Раздался взрыв – и двухсот тысяч японцев не стало, они испарились, как дождь над костром, деревья сгорели, как спички, земля оплавилась. Во всей Хиросиме остался только один выгоревший изнутри бетонный дом.

Когда самолет вернулся на базу, полковник вспомнил, что не сообщил жене, как назвал машину. Он приказал соединить себя по телефону с коттеджем в Штатах.

– Как ты? Как наши малыши? А у меня для тебя есть приятный сюрприз, – сказал он в трубку.

88. Дело о «Лаконии»

Когда Нюрнбергский трибунал уже заканчивал допрос бывшего командующего немецким военно-морским флотом адмирала Деница и один из судей уже, зевнув, шепнул на ухо другому: «Повесим?», возникло название парохода «Лакония»…

12 сентября 1942 года командир немецкой подводной лодки Хартенштейн, всплыв посреди Атлантического океана в тысяче миль от африканского побережья, неожиданно рассмотрел в вечернем сумраке силуэт огромного пассажирского судна.

Какие тут могут быть пароходы, кроме американских и английских? Не раздумывая, командир выпустил по судну две торпеды. Ахнули взрывы.

– Что они так кричат? – спросил некоторое время спустя он своего помощника, прислушиваясь к звукам в океане. Была чудесная тропическая ночь, ярко сияли звезды. Ни ветерка. Слышно как у себя дома в Вильгельмсгафене.

– Взывают о помощи, – сообщил помощник. – Кричит на итальянском языке.

– На каком?

– На итальянском, – сказав это, помощник побледнел, а командир схватился за голову. Итальянцы были союзниками Германии.

– Немедленно вытащить кого-нибудь из воды!

Настоящий полковник и его заботливая жена

Вытащили. Оказалось, что потоплен английский пароход «Лакония», битком набитый итальянцами, взятыми в плен в Африке. Скандал!

Хартенштейн, видимо, чем-то отличался от остальных командиров, удиравших со всех ног с места потопления. Он дал открытую радиограмму: «Всем, всем! Если кто нибудь может помочь экипажу затонувшей „Лаконии", я не буду нападать. В воде полторы тысячи человек. Немецкая подводная лодка».

Радиограмма всполошила весь мир.

– «Лаконию» потопили, на ней же тьма народу, – сказал Черчилль.

– Срочно сообщите итальянцам, – распорядился Дениц. – И свяжитесь с французами, их африканские порты рядом.

– Ввязались мы в эту войну, – в который раз с горечью подумали итальянцы.

– Конечно, нам прикажут – мы пойдем спасать, – сказали командиры французских кораблей. – Да как бы самим не получить торпеду в борт.

– Вот где они, сволочи, прятались, – сообразили в американском штабе, – послать туда два гидросамолета с бомбами!

Больше всех рассвирепел Гитлер:

– Этот мальчишка Хартенштейн зовет к себе еще три наши подводные лодки. Нашелся спасатель! Где у него итальянцы? На палубе? Срочно погрузиться!

Дениц эту радиограмму не передал.

Зато прилетел американский самолет. Он быстро нашел лодку Хартенштейна и сбросил на нее две бомбы.

– Боевая тревога! Срочное погружение!

«Нас сбрасывали с палубы в воду ударами кулаков, нам угрожали оружием, мы не хотели снова очутиться в океане», – прочитал судья трибунала показания уцелевших итальянцев.

Через сутки подошел французский крейсер и подобрал плававших в воде.

Надежда погибает последней

В этой истории трагически переплелось все, что сопровождает войны: злой умысел, трагическая случайность, риск, подвиг, трагедия, смерть, а для кого и счастливый исход. Трагедий было куда больше. Некоторые английские матросы, не желая сдаваться немцам, пошли на шлюпках к берегам Африки. Их плавание продолжалось от двух до трех месяцев. Умерших от голода и жажды выбрасывали за борт. В живых остались считанные.

Судьям хорошо было, сидя в мягких креслах и попивая минералку, рассуждать: «Зачем пошли на шлюпках?», «Не стоило метать бомбы, если ты видишь на палубе народ», «Не надо было бить и толкать людей за борт»…

Непереданная радиограмма спасла Деницу жизнь. Судьи дали ему десятку, а чтобы подстраховаться, записали: «Действия командиров подводных лодок были пиратскими».

Добрые дела наказуемы: лодка Хартенштейна была вскоре потоплена американским самолетом.

89. Бумажный тигр

День, когда Мао Цзэдун встретился в Пекине с Хрущевым, был очень жарким.

– Надо бы искупаться, – предложил великий кормчий.

Пошли в бассейн и разделись до трусов. Бассейн был открытый, на одном его берегу стояли два кресла, а на другом росли кусты. Мао с Хрущевым сели в кресла, а в кустах притаились за зелеными ветками их советники.

Сполоснулись, и разговор зашел о делах.

– Сколько у вас и у американцев дивизий? – спросил Мао.

Хрущев поманил пальцем, из кустов выскочил военный специалист и, загребая по-собачьи, быстро-быстро переплыл бассейн.

Китайские дети тренируются на тигре

– У нас двести, у них сто, – сказал он, прячась за кресло.

– Чего же вы боитесь? – недовольно спросил Цзэдун.

– Считают сейчас не дивизии, а атомные бомбы, – возразил Хрущев.

– А сколько у вас и у американцев атомных бомб?

Хрущев сделал еще знак, и через бассейн к нему подплыл физик-ядерщик. Он был в плавках, и с него капало.

– У нас три тыщи, и у них столько же, – сообщил Никита.

– Ага, поровну. Зато у вас и у нас миллиард людей. Если бросить все бомбы, нас останется больше. Надо начинать войну, – решил Мао. – Атомная бомба – бумажный тигр.

– Ну и арифметика! – подумал Хрущев. – Странный он какой-то, этот азиат. Надо держаться от него подальше.

– Плывите, – разрешил он, и два специалиста плюхнулись в воду.

– Погибнет половина человечества, зато для остальных настанет райская жизнь, – развивал свою мысль кормчий. – Построим общество, свободное от угнетения и эксплуатации.

«Провести бы тебя раз по тому месту, где она взорвалась, посмотрел бы я, как ты будешь строить». Подумав так, Хрущев зашел за кресло и стал отжимать трусы. Мао последовал за ним. Один из специалистов, сидевших в кустах, потом говорил, что в эти минуты он услышал легкий скрип. Он считал, что это повернулось колесо истории. Но он может и ошибаться. Выжимались трусы, а трусы на обоих лидерах были большие, футбольные, черного цвета.

Отжимались они, безусловно, со скрипом.