Текст книги "Адриан Моул: Годы прострации"

Терапия.

Терапия.

Терапия.

Терапия.

Терапия.

Мистер Карлтон-Хейес в больнице с сильной болью в спине. Хайтиш теперь в магазине за главного.

После лечения и перед тем, как поехать на работу, я против своей воли наведался в «Вулвортс» – купить Грейси костюм ведьмы, в котором она сегодня вечером отправится колядовать. На улице холодно, под огромным дочкиным пуховиком костюма все равно не будет видно.

Я не приветствую эти американские обычаи. Они совершенно не в английском духе. Однако, учитывая состояние моего здоровья, мне необходим покой, и уж спорить с Грейси я точно не стану. В кондитерском отделе магазина набил большой пакет конфетами за 5 фунтов в расчете на тех детей, которые явятся к нам колядовать, хотя за два года, что мы живем в «Свинарне», еще никто из детишек не отважился зайти в наш темный и негостеприимный двор.

Не знаю почему, но в «Вулвортсе» я всегда чувствую себя хорошо и уютно. Когда-то именно здесь я потратил мои первые карманные деньги. Мне было пять лет, и я выложил целых двадцать пенсов за «летающие тарелочки» – так назывались тогда лимонные конфеты с вафлями. Приятно сознавать, что какие бы невзгоды ни обрушились на тебя, «Вулвортс» всегда будет на месте.

Ноябрь

Вчера вечером звонил Хайтиш. Говорит, ему сложновато одному в магазине. Он не понимает, как «работает система» мистера Карлтон-Хейеса. И ему не хватает квалификации, чтобы оценивать подержанные и антикварные книги.

После терапии зашел навестить мистера Карлтон-Хейеса, он лежит в палате № 17. Я буквально на пару минут разминулся с Лесли. Не хотелось тревожить мистера К.-Х. разговорами о работе, но пришлось: я предложил позвонить Бернарду Хопкинсу, который иногда, в чрезвычайных ситуациях, помогает нам в магазине, и узнать, не сможет ли он постоять за прилавком, пока мы с мистером К.-Х. не вернемся на полный рабочий день. Странно было видеть моего босса в ночном белье. Я понятия не имел, что до сих пор выпускают пижамы в сине-белую полоску с поясом-шнуром. У мистера К.-Х. мучительные боли. По телевизору, подвешенному к потолку, показывали «Шоу Джереми Кайла».

– Теперь я понимаю, – вполголоса обратился ко мне мистер Карлтон-Хейес, – почему вас так расстраивает намерение вашей матушки появиться на передаче мистера Кайла. Рассказывая о своей незадавшейся жизни, бедные гости демонстрируют пугающую несдержанность. Я нахожу это настолько огорчительным, что не могу сосредоточиться на Сократе, хотя, должен признать, кое-какие параллели между Древней Грецией и этим шоу определенно прослеживаются.

Я предложил выключить телевизор, если без него ему будет лучше.

– Нет, нет, – ответил мистер Карлтон-Хейес, – кажется, у меня уже развилась телевизионная зависимость. Надеюсь, в легкой форме.

Бернард Хопкинс на данный момент живет в общежитии для бездомных в Нортхэмптоне. Я позвонил ему в десять утра; к моему изумлению, у него язык заплетался, и он не сразу вспомнил, кто я такой. На этом надо было закончить разговор, но я зачем-то перешел к делу и поинтересовался, не выручит ли он нас, поработав в магазине месяц-полтора.

– Да я с радостью слиняю из этого проклятого места. Я приехал сюда, чтобы свести счеты с жизнью. Припарковался на колее, где фермеры ездят, подсоединил шланг к выхлопной трубе, жахнул бутылочку пивка, выкурил пяток сигарет и думал, что помру, слушая дневной спектакль на Радио-4, потом решил судоку в «Индепендент», и тут в моей вонючей машине кончился бензин и я в жопе. За руль сесть не могу, чтобы добраться до общаги, холод собачий. Поцапался с землепашцем, он не мог проехать, я ему, вишь ли, дорогу перегородил. Так он сбросил мою тачку в канаву. Было уже темно, когда за мной приехал эвакуатор. Денек выдался – хреновее не бывает.

Я спросил, готов ли он поработать за главного с Хайтишем в качестве помощника на полставки.

– А то! Жильем меня обеспечите, юный сэр?

Он может ночевать в подсобке, сказал я.

– О, спать в объятиях Морфея среди книг – о чем еще можно мечтать на этом свете! Приеду, как только заберу свой драндулет из мастерской.

Я предупредил его, что во всем Лестере невозможно найти места для парковки.

– Тогда я сяду на автобус, а потом дотопаю до вас на своих двоих.

Положив трубку, я тут же раскаялся в содеянном. Зря я его пригласил, а виной всему моя импульсивная натура. Бернард Хопкинс – дьявол от книготорговли. Когда он пытается устроиться на работу в «Уотерстоунз», его имя проносится как сигнал тревоги по их компьютерной сети. Одно время в «Бордерз»[44]44
  «Уотерстоунз» и «Бордерз» – международные сети книжной торговли.


[Закрыть] в помещении для персонала висела фотография Хопкинса с подписью: «Этого человека на работу не брать». Но в том, что касается антиквариата, ему нет равных. К старинным книгам он испытывает почтение и не продаст их безответственному клиенту – в этом смысле он похож на женщин из организации «Защитим кошек», которые требуют, чтобы у тебя была докторская степень по уходу за кошачьими, а иначе ты не достоин приютить бездомного котенка.

Проснулся в 3 часа ночи весь в поту. Лежал, не смыкая глаз, полупарализованный страхом, и думал о смерти. Что получается? Мы действительно знаем, что умрем? Хочу я быть похороненным или кремированным? Кто-нибудь вспомнит обо мне, когда минует несколько лет траура? Должен ли я написать завещание? Как Георгина и Грейси обойдутся без меня? И напечатают ли что-нибудь из моих романов посмертно?

Уже в 9 утра я был на почте. Тони и Венди Уэллбеки пили за стойкой чай с тостами, что, на мой взгляд, непрофессионально с их стороны.

Когда я попросил бланк завещания для самостоятельного заполнения, Венди произнесла нараспев:

– Да, слыхала я, что у вас там в подвальчике не все в порядке.

– Ваша мама заходила вчера, – поспешил загладить бестактность жены Тони Уэллбек. – Она была так расстроена. Венди пришлось выйти из-за стойки, чтобы утешить ее.

– Не знал, что мои медицинские проблемы являются предметом деревенских сплетен, – сказал я.

– Вы уж не сердитесь на нее, мистер Моул, – склонила голову набок Венди. – Мы, матери, страдаем не меньше детей, когда у тех несчастье.

– Выходит, спектакля в нашем театре не будет? – спросил Тони.

– Скорее всего, постановку перенесут на более поздний срок, – ответил я.

– Ладно, да только ребята из труппы «Молодые фермеры» по старинке рвутся сыграть «Золушку».

– Они попросили разрешения покрыть лаком гигантскую тыкву, что вырастил Тони, – горделиво добавила Венди.

Принимая плату за бланк завещания, Тони сообщил:

– У полудюжины наших знакомых была та же беда, что у вас, правда, Венди?

– Ага, – улыбнулась Венди, – и двое из них живы и здоровы по сей день, правда, Тони?

Добравшись до работы, я обнаружил Бернарда Хопкинса на ступеньках перед магазином. Одет он был в морской бушлат поверх зеленой спортивной куртки и рубашки с галстуком. Вельветовые брюки были заляпаны чем-то вроде смородинного варенья. Ботинки очень походили на те, в которых изображают бродяг карикатуристы. Обтрепанный воротничок рубашки лоснился от грязи.

Завидев меня, Хопкинс отбросил сигарету в сторону и, пошатываясь, поднялся на ноги:

– Привет, юный сэр. В добром ли вы здравии?

Не хотелось обсуждать мои проблемы со здоровьем, стоя на пороге магазина, поэтому я ответил:

– Мне лучше, спасибо.

Стоило Хопкинсу оказаться в магазине, как он принялся кружить вокруг книжных полок, хмыкая и урча, когда на глаза попадались знакомые названия. Сняв с полки «Жизнь Джонсона» Босуэлла, он раскрыл ее наугад. Обращался он с этим томом так, как другие люди обращаются с крупным алмазом. Прочел страницу, хрюкая от удовольствия, и поставил книгу на место:

– Вы позвонили мне очень вовремя. Еще бы часок-другой – и я бы обрубил концы.

– Пожалуйста, хватит этой ерунды о самоубийстве. Ваша жизнь бесценна.

К моему испугу, глаза Хопкинса наполнились слезами.

– Раньше мне никто такого не говорил, – прохрипел он. – Мне всегда казалось, что я для всех скорее обуза. Мать с отцом постоянно намекали, что я истощаю их финансы. Жены начинали воротить от меня нос, стоило им надеть проклятое кольцо на палец. Откуда тут взяться самоуважению?

Мы перешли к практическим вопросам. Я показал ему, как работает касса; предупредил, что электрический чайник иногда брызжет кипятком, если при включении не до конца опустить рычажок; сказал, что страховая компания не потерпит распития алкоголя в помещении магазина (я солгал, но он никогда об этом не узнает); выразил надежду, что ему не придет в голову называть Хайтиша «водоносом»[45]45
  Намек на стихотворение Редьярда Киплинга «Ганга Дин», в котором индийский юноша, водонос, ценою своей жизни спасает британских солдат.


[Закрыть]; напомнил, что курение в общественном месте запрещено законом, и попросил приложить максимум усилий, чтобы распродать новую книгу Энтони Уорралла Томпсона[46]46
  Энтони Уорралл Томпсон (р. 1951) – знаменитый в Британии повар, часто выступает на радио, ведет передачу на телевидении.


[Закрыть] (я по ошибке заказал целую пачку).

В час дня я внезапно ощутил зверский аппетит и отправился на поиски обыкновенного бутерброда с сыром. Прочесал все окрестные заведения – без толку. Похоже, все бутерброды в Лестере загажены этой отравой, майонезом. Купил в «Маркс и Спенсер» свежего хлеба, пачку масла, кусок красного «Лестерского» сыра, вернулся в магазин и соорудил себе бутерброд.

Когда я пришел с покупками, Бернард спал на диване прямо напротив окна, с улицы его было отлично видно. Книжка Энтони Уорралла Томпсона лежала у него на коленях обложкой вверх. Хайтиш сказал, что он спит уже более получаса. И я опять пожалел, что в своем безумном порыве позвал Бернарда на помощь.

– Было всего два посетителя, – доложил Хайтиш. – Один спросил книгу для подарка кошатнику, а другой, совсем чокнутый, купил «Высокие окна» Филипа Ларкина[47]47
  Филип Ларкин (1922–1995) – выдающийся (а по мнению многих экспертов, лучший) британский поэт второй половины XX века.


[Закрыть].

Бернард проснулся в 2 часа, попросил «вспомоществование» в размере 10 фунтов, получил их из кассы, после чего отправился искать кафе, где подают «настоящую английскую жратву». Я же погрузился в Интернет, где обнаружил сайт победивших рак предстательной железы. Встревожился, прочитав, что «Карл из Дамфриза» после курса лучевой терапии утратил либидо, а «Артур из Хай-Викема» по окончании лечения не способен восстановить супружеские отношения. Я быстренько разместил на сайте анонимный блог, назвавшись Стивом Хардвиком[48]48
  В Интернете отыщется не один Стив Хардвик, в том числе известный английский футболист.


[Закрыть], и задал вопрос, точно ли неизбежна импотенция после дистанционной лучевой терапии.

Позанимавшись с полчаса с клиентами в торговом зале, я вернулся к компьютеру. Парень по имени Клайв отписал:

Добро пожаловать на наш сайт, Стив. Нет, импотенции можно избежать. Благодаря поддержке и энтузиазму моей жены Кэт мы разработали способы, как получать удовольствие от секса. Так что не отчаивайся, держи хвост пистолетом!

Я ответил:

Огромное спасибо, Клайв. Тебе определенно повезло с женой, такой понимающей и любящей. Моя же нетерпелива и вспыльчива (она наполовину мексиканка).

Клайв откликнулся почти мгновенно:

Стив, да она у тебя, похоже, просто сказка. Мы с Кэт могли бы присоединиться к вам для маленького групповичка. Что скажешь? Конечно, мы подождем, пока ты не закончишь курс терапии. У тебя найдутся фотки твоей очаровательной женушки? Я не стану возражать, если на этих фотках она полу– или даже вовсе голая. Мы с Кэт – пенсионеры, напрочь лишенные предрассудков. Пиши, не пропадай. Мы живем в Лестершире, в городке Фрисби-на-Рике, но с нашими бесплатными проездными на автобус расстояние не проблема.

Твой

Клайв.

Услыхав голос Бернарда в зале, я выключил компьютер. Пивом от нашего нового помощника разило за три метра. Я вынул из кармана пакетик с мятными леденцами «Поло» и протянул ему:

– Освежите дыхание, Бернард.

Он отшатнулся:

– Пустяки, молодой господин. Леденцы-то колечками, и у меня однажды язык застрял в этой чертовой дырке. Повторить не хочу.

После обеда торговли почти никакой не было. Бернард опять заснул, а Хайтиш принялся делать себе маникюр, вполне профессиональный, разложив на стойке пилку, лопаточку для чистки ногтей и средство для удаления кутикул. Все это он извлек из своей так называемой «мужской сумочки». Он предложил разобраться и с моими ногтями, но я не отважился принять его предложение.

В половине пятого я поехал навестить мистера Карлтон-Хейеса. Он возбужденно сообщил, что на телевидении имеется передача «Свободные женщины».

– Пятеро дам весьма категорично высказываются на разные темы, – пояснил он. – Они необычайно откровенны и очаровательно непредвзяты.

Я сказал, что совершил большую ошибку, пригласив Бернарда в магазин.

– Не вините себя, дорогой мой, – успокоил меня босс. – Нет худа без добра – представьте, как радуется Бернард, что он оказался кому-то нужен.

В понедельник мистеру Карлтон-Хейесу делают операцию на позвоночнике. То ли ему вынут два диска, то ли вставят, точно не помню.

Когда я упомянул о моей лучевой терапии, босс воскликнул:

– Дорогой мой, если бы я мог подвергнуться этому проклятому лечению вместо вас, я бы так и поступил. Боги наделили вас стариковским недугом – на мой взгляд, это страшная несправедливость!

Мы посмотрели «Салли Джесси Рафаэль»[49]49
  Салли Левенталь, более известная как Салли Джесси Рафаэль, вела одноименное ток-шоу на американском телевидении более двадцати лет. С падением рейтингов передача переместилась на радио и в Интернет.


[Закрыть] на его висячем телевизоре. Толстый чернокожий гигант хвастался семнадцатью детьми, прижитыми от семнадцати женщин.

Салли Джесси, пожилая рыжеволосая дама в очках в роговой оправе, журила его:

– Следовало бы пользоваться презервативом.

– Какой смысл сосать конфетку в обертке? – отвечал толстяк.

– Обожаю эту передачу, – улыбнулся мистер Карлтон-Хейес. – Она восхитительно ужасная.

Я напомнил ему, что Канал-4 радио Би-би-си издавна славится качественными культурными передачами, которые начинаются с семи утра.

– Ваш упрек правомерен, Адриан. Но меня пленил прямой эфир. Я должен освободиться от этих пут, прежде чем выпишусь из больницы.

Я сказал ему, что моя мать тоже пребывает в плену у таких передач.

По дороге домой крутил педали и думал, как бы, манипулируя моей болезнью, заставить мать отказаться от участия в «Шоу Джереми Кайла». На светофоре на Нарборо-роуд кто-то сзади нажал на клаксон, я обернулся, но не разглядел в темноте, кто это был, пока доктор Пирс не открыла окно. Она сделала мне знак свернуть налево и остановиться. Когда она поравнялась со мной, я увидел, что заднее сиденье ее машины завалено пакетами с продуктами из «Сейнсбериз». С некоторым трудом переместившись на заднее сиденье, доктор Пирс распахнула дверцу. Я наклонился к ней, и вдруг она обхватила руками мою голову и поцеловала меня в губы. Я кое-как вырвался, тогда она сказала:

– Прошу, засуньте велик в багажник, мне нужно с вами поговорить.

Я провозился целую вечность под дождем, складывая велосипед. Это было нелегко и неудобно, к тому же мимо с ревом проносились тяжелые грузовики. Однако в конце концов мне удалось благополучно втиснуть велосипед в багажник. Я нехотя сел в машину, и мы поехали на лодочную станцию в Барроу-на-Соре.

Сидели на парковке, глядя на темную реку, а доктор рассказывала о своем муже: как он, вернувшись из Норвегии, удивил ее необычной холодностью. Через несколько дней почти полного молчания он признался, что в Трондхейме жил в одном гостиничном номере с географом по имени Селия.

– Я была потрясена, ведь он не проявлял большого интереса к сексу с тех пор, как родилась Имоджин. Какая же я дура, – покачала головой доктор Пирс.

Потом я рассказал ей о моей терапии. Я очень хорошо понимал, что нахожусь в тридцати милях от дома и уже на час опаздываю к ужину, но моя спутница была так расстроена, что я отключил мобильник и мы пошли в паб, где заказали бургеры с мясом, салат и картофельные палочки.

Доктор Пирс взяла бутылку «Риохи».

– Летом здесь чудесно, – заметила она. – Мы должны приехать сюда, когда будет тепло, Адриан, сядем у реки и устроим пикник.

Ее планы меня обеспокоили. Неужто она полагает, что наши отношения продлятся до 2008 года?

Она высадила меня в начале нашей подъездной дорожки и помчалась домой кормить детей. К моему ужасу, Георгина и Грейси, возвращавшиеся из деревни, наткнулись на меня как раз в тот момент, когда я раскладывал велосипед.

– У тебя велик сломался, папа? – спросила Грейси.

– Он внезапно развалился. – Даже на мой слух, это объяснение прозвучало крайне неубедительно.

– Ты пил, – поморщилась Георгина.

Я опять солгал, сказав, что в городе заглянул в паб, где выпил бокал вина.

– Никто не заглядывает в паб ради бокала вина, Адриан, – бросила Георгина, – в паб идут, чтобы по-быстрому опрокинуть пинту пива.

Я так и не сумел собрать велосипед в кромешной тьме деревенской ночи, поэтому взял раму и одно колесо, Георгина – другое колесо, а Грейси несла педали. Так мы и доковыляли до свинарников. Не знаю, на кого я больше зол – на доктора Пирс за то, что она заманила меня на тайное свидание, или на себя за то, что малодушно пошел у нее на поводу.

Все утро составлял завещание, сидя за кухонным столом, – впал в депрессию. Прискорбно сознавать, что за тридцать девять лет у меня не накопилось ничего ценного. Кроме книг и рукописей, кое-какой одежды и обуви и кухонных кожей «Сабатье», мне особо нечем гордиться. На моем счете в банке минус сколько-то, и даже велосипед разваливается на куски. И, если верить риелтору, которого мать недавно уломала зайти к нам и оценить нашу собственность, свинарники практически ничего не стоят. У меня была страховка, но Бретт уговорил выкупить ее и положить 23 тысячи фунтов в исландский банк под очень высокие проценты, однако к этому счету я не смогу притронуться по крайней мере еще семь лет.

– Это надежно, как недвижимость, Адриан, – объяснял Бретт. – Наши власти и муниципалитеты давно вовсю пользуются их смехотворно высокой процентной ставкой.

Хорошо все-таки иметь полубрата, который в придачу еще и финансовый эксперт.

Вспомнив о похоронном сертификате, который родители оплачивают с момента моего рождения, я решил его найти. Такого сорта бумаги я держу в коробке с надписью «Важные документы», спрятанной за чемоданами на самом верху гардероба в моей спальне. Отправился в сарай, где, прежде чем добраться до стремянки, пришлось сперва разгрести мусор, накопившийся за долгие месяцы. Затем пришлось смахивать огромного паука – он наверняка собирался перезимовать на стремянке. А пока я волок стремянку по саду, на нее налипли грязь и листья, так что пришлось разворачивать шланг. Но вода из него так и не потекла.

Спросил у жены, где у нас перекрывается вода.

– Издеваешься? Мне-то откуда знать, – крикнула она.

Постучался к матери. Как большая любительница драмы, даже самой пустяковой, мать выскочила во двор и давай трясти шланг, приговаривая:

– В прошлый раз, когда я им пользовалась, все было в порядке.

И тем самым довела меня до бешенства.

В конце концов Георгина принесла мокрую тряпку и я просто вытер стремянку.

Тщательно изучив похоронный сертификат, я выяснил, что он тянет на сумму в 160 фунтов 37 пенсов или около того. Приподняв стопку свидетельств о браках, рождениях и разводах, я заметил в углу коробки ржавый ключ. И сразу же перенесся мыслями в тот день, когда Берт Бакстер, пенсионер, которого я навещал в возрасте 13 лет и 9 месяцев, вложил этот ключ в мою ладонь. Где сейчас сундук Берта? Все еще у Пандоры? Сунул ключ обратно в коробку, а коробку – обратно на самый верх гардероба. Потом сел за туалетный столик и попытался увидеть в зеркале юного Адриана. Некоторые самые счастливые мгновения моей жизни приходятся на ту пору, когда Пандора, Берт и я были неразлучны. Пандора была единственным человеком, не считая меня, которому Берт доверял подстригать ногти у него на ногах.

Спустился на кухню к Георгине и Грейси.

– Я прочла твое завещание, – сообщила жена. – Почему ты оставил ножи «Сабатье» отцу? Ты же знаешь, что я их обожаю.

На столе были разложены ингредиенты для лазаньи – в опасной близости от моего завещания. Только я собрался убрать его от греха подальше, как Грейси, потянувшись за фломастерами, опрокинула на документ полную бутылку пассаты. Мы все вскрикнули, когда томатная жижа разлилась по моим утренним трудам.

– Ну почему с тобой всегда так? Тебя нельзя подпускать ни к какой жидкости, никогда! – кричал я.

Грейси расплакалась. Георгина наорала на меня, я наорал в ответ, и она тоже заплакала. Я вышел вон из кухни, сел на край кровати и довел себя до слез. Мне страшно подумать о том, что меня ждет.

[50]50
  Гая Фокса казнили в 1605 г. как участника так называемого «Порохового заговора». Со временем это событие стали отмечать в Англии как национальный праздник. По традиции в Ночь Гая Фокса на костре сжигают чучело «виновника торжества» и предаются прочим забавам с огнем.


[Закрыть]

Все финансовые эксперты, включая Роберта Пестона на Би-би-си, предрекают нам экономический кризис. Проценты за ипотеку непременно вырастут.

– Я говорила твоей матери, что надо брать ипотеку с фиксированным процентом, но она меня не послушала. Поверила всему, что наплел ей этот смазливый ипотечный брокер. Все они мерзкие торгаши, Адриан, – кипятилась жена.

– В свое время ты была счастлива переехать сюда, – напомнил я.

– Я была беременна Грейси. И передо мной стоял выбор: либо свинарник с выгребной ямой в саду, либо муниципальный гадюшник, где даже у младенцев имеются татуировки.

– Как же тебе не повезло в жизни, – с иронией заметил я, – мне очень жаль.

– Мне тоже.

По дороге в деревню мы оба молчали. Холод стоял жуткий. Грейси ныла, что не может идти, якобы ей мешают много слоев одежды, в которые она, по нашему требованию, укуталась, поэтому до костра, разложенного на полянке напротив «Медведя» и огороженного веревками, мы по очереди несли ее на руках. Родители и Рози опередили нас, и, когда мы подошли, они уже мерзли на поляне, дожидаясь, когда разожгут костер. За костер отвечали Хьюго Фэрфакс-Лисетт и его крикетная команда, состоящая сплошь из остолопов. Пока Фэрфакс-Лисетт раздавал детям бенгальские огни, один из членов крикетного клуба рычал в мегафон, раздавая указания и перечисляя меры безопасности: не упадите в костер, берегитесь петард и прочее. Другой крикетист топтался вокруг свиньи, целиком зажаренной на вертеле.

– Они могли бы по крайней мере голову ей отрезать, – сказал я жене. – Держи Грейси подальше от свиньи, а то она всю ночь спать не будет и нам не даст.

Георгина ответила взглядом «я с тобой не разговариваю» и, повернувшись к матери, спросила, где Баньши.

Мать расцвела, как обычно бывает, когда она собирается поделиться сплетней:

– Ну, я всего-то и сказала ему, мол, почему нельзя одновременно почитать готского бога и регулярно мыть голову. Он на меня так странно посмотрел. А когда он увидел, что я стираю его черные джинсы в режиме для сильно загрязненного белья, он как с цепи сорвался – что не очень впечатляюще выглядит, когда на мужчине нет ничего кроме трусов, – и обозвал меня буржуазной домохозяйкой с анальным расстройством. Отец закричал: «Да какая из нее домохозяйка!» – а Рози рявкнула: «Не смей называть мою маму задницей!» Ну, они закрылись в гостевой спальне, разругались там, а потом он выскочил на кухню, вытащил из машины свои джинсы – мокрые насквозь, – напялил их, проорал: «Я больше не могу жить в этом деревенском аду» – и ушел.

Я глянул на Рози. Не похоже, чтобы она сильно переживала.

Из темноты возник Фэрфакс-Лисетт, держа высоко над головой горящий факел. Куртку «Барбур» этот кретин снял, оставшись в белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей. Мало того, я заметил, что и он тоже пал жертвой дурацкой моды не застегивать рукава. Кто-то из крикетистов зашвырнул чучело Гая Фокса на вершину костра, после чего Фэрфакс-Лисетт воткнул факел в основание, сложенное из сухих дров. Маленькая толпа отозвалась нестройными радостными возгласами. Я оглянулся на отца: сидя в коляске, он вместе с Грейси забавлялся бенгальскими огнями – и я чуть не заплакал. Знал бы он, что его мир вот-вот рухнет, потому что мать пожелала придать значительности своей персоне дебютом на телеэкране.

Как только этот щеголь Фэрфакс-Лисетт принялся резать свинью, к нему выстроилась небольшая очередь, Георгина тоже потянулась за угощением. Фэрфакс-Лисетт раздавал мясо споро, но Георгину он обслуживал целую вечность; стоявшие за ней Тони и Венди Уэллбеки явно начинали терять терпение. Моя жена громко смеялась в ответ на то, что он ей говорил. Когда он одарил ее наконец сочными шматами свинины, Георгина протянула ему 10 фунтов, но Фэрфакс-Лисетт отмахнулся от подношения. Я внимательно наблюдал, как он обслуживает Уэллбеков, – у них он деньги взял.

Затем Фэрфакс-Лисетт занялся фейерверком, проявив полную безответственность и безмозглость. Дорогие фейерверки запускали вперемешку с дешевыми, и в результате финального мощного залпа не получилось. Когда мы двинули домой, коляска отца застряла в грязи. В моем ослабленном состоянии я не смог ее вытащить. И тут подоспел Фэрфакс-Лисетт – к моей великой досаде, он одним рывком вытолкнул коляску с отцом на траву, а Георгина с матерью рассыпались в благодарностях.

– Этот расфуфыренный балбес в белой рубашке меня чуть в костер не запулил, – пробурчал отец.

Всей семьей мы уселись за стол на кухне у матери, в духовке уже запекалась картошка. Пока отец сидел в туалете, я убеждал женщин ни словом, ни намеком не поминать «Шоу Джереми Кайла»:

– Не надо портить папе Ночь костров.

Откупорив бутылку «шардоне», мать, Рози и Георгина закусывали вино хрустящими палочками с карри. Поскольку мать захотела послушать по Каналу-4 концерт фольклорного «шептуна» Бобо Харриса, мы не сразу услыхали, как из туалета кричит отец: «Я всё!» Пересадив отца обратно в коляску, я пошел к себе и улегся в постель, даже не умывшись и не почистив зубы. Я был совершенно без сил.