Текст книги "Адриан Моул: Годы прострации"

Четверг, 10 апреля

Еще одна терапия.

Утром мать отвезла меня в поликлинику. Проезжая мимо школы, мы увидели группу упитанных немолодых женщин – они организовали пикет у ворот школы. Некоторые размахивали плакатами «ГОРДОН БРАУН НАС ОГРАБИЛ», «НЕ ТРОНЬ НАЛОГИ, А ТО ПРИДЕТСЯ ДЕЛАТЬ НОГИ!»

Мать помахала им и нажала на клаксон в знак солидарности.

– Гордон с ума сошел, – покачала она головой. – Зачем ему повышать налоги школьным поварихам?

– Я больше не могу разговаривать о политике. Химиотерапия нивелировала мои политические убеждения. И я уже не вижу разницы между нашими основными партиями.

Припарковавшись у поликлиники, мы договорились, что мать заберет меня через час. Но, прежде чем уехать, она попросила:

– Когда будешь обсуждать с Мартой свою депрессию, не сваливай все на меня, ладно? Я с ней немного знакома по курсам «Мобильные колясочники» – ее мать в латиноамериканской группе.

Марта рассмеялась, когда я рассказал ей о просьбе моей матери, и уже через несколько минут я чувствовал себя в ее обществе совершенно свободно. Кресло из ИКЕА и подставка для ног были невероятно удобными. И мне понравилась морская тема в декоре комнаты. Ароматизированная свеча на маленьком белом камине была вставлена в подсвечник в форме маяка. Рядом с моим креслом стоял видавший виды кофейный столик, а на нем кувшин с водой, стакан и коробка бумажных носовых платков в пастельных тонах. На стенах висели фотографии в рамках, некоторые я узнал:

– Мартин Парр. Мы торговали его альбомами.

И я, и Марта разглядывали снимок пожилой пары в приморском кафе. Они сидели друг против друга, молчали, обоим было явно неуютно. Снимок сочился старческой тоской, когда не о чем больше говорить. У меня перехватило горло и, к моему ужасу, из глаз потекли слезы.

К концу нашей встречи коробка с платками была почти пуста, а корзина для мусора наполовину заполнена мокрыми бумажками.

Провожая меня до двери, Марта подытожила:

– У вашей депрессии, Адриан, основательные причины. Возможно, в следующий раз мы сумеем хорошенько их обсудить.

Я заверил ее, что на следующей неделе не буду хныкать все отмеренные нам пятьдесят минут, и вышел, тихонько притворив за собой дверь.

Мне нравятся такие женщины. Хотя одному из моих первейших требований – тонкие запястья и лодыжки – Марта не соответствовала, но у нее волнистые каштановые волосы и лицо как на старинных фотографиях. Одета она была в просторную одежду разных оттенков серого, поэтому о ее фигуре мне трудно судить.

В машине я спросил мать, что ей известно о Марте.

– У нее взрослые дети, – ответила мать, – а муж погиб под лавиной.

– Какое несчастье.

– Да, но это стильный способ умереть.

– Все зависит от того, на каком лыжном курорте он погиб. Если на стильном, то да.

– Какой же ты чертов сноб, – буркнула мать.

– А ты говоришь «ашиш» вместо «гашиш». И ведь не потому, что ты француженка, верно?

До дому мы доехали в молчании.

Когда я вылезал из машины, мать остановила меня:

– Не расскажешь, чем вы занимались там на терапии?

– Нет.

– Надеюсь, ты не винил в своих бедах меня, – раскипятилась мать. – Может, в первый год я и отталкивала тебя, но потом я постаралась выправить наши отношения, разве нет?

Я опять уселся на пассажирское сиденье:

– Что значит «отталкивала»?

– Когда акушерка принесла тебя, – уныло произнесла мать, – я тут же вернула ей тебя обратно. Я не могла смотреть на тебя, не знала, что с тобой делать. До того я никогда не держала на руках новорожденного. И у меня были большие планы на свой счет.

– И кто же возился со мной?

– Отец. Он взял годовой отпуск. Многие мужчины на его месте слиняли бы, и немало было таких, кто называл его «бабой». В те годы мужчины к младенцам и близко не подходили.

Отпирая входную дверь, я подумал, что в следующий раз мне будет что обсудить с Мартой.

Пятница, 11 апреля

«Медведь» закрылся!

Да, дневник, наш стариннейший паб, в чьем названии и местонахождении увековечены те времена, когда Мангольд-Парва была эпицентром травли медведей, закрыт компанией, владеющей его недвижимым имуществом. Уркхарты уже переехали под Ливерпуль, в городок Киркби, где устроились помощниками-консультантами в паб, который показывали в телепередаче «Самые крутые пабы Британии».

Об этом печальном событии нас с матерью и отцом известила Жюстина из Конно-оздоровительного центра. Притормозила свою лошадь, увидев нас на дороге, как раз когда мы направлялись в «Медведя» пропустить по стаканчику с Бернардом и миссис Льюис-Мастерс.

– Так Уркхартам и надо, – заявил отец. – Чертов пандус к туалету для инвалидов был таким крутым, что без кислородного баллона на эту вершину было не забраться.

– Для деревни это настоящая трагедия, – огорчилась мать. – Больше не осталось мест, где можно напиться среди людей, а не дома в четырех стенах.

– В «Медведе» я праздновала мою помолвку, свадьбу и развод, – с грустью сказала Жюстина. Ее крупная черная лошадь начала трясти головой и перебирать подошвами – или как там называются лошадиные ступни. – Веди себя прилично, Сатана! – прикрикнула Жюстина.

– Она – ваша клиентка? – полюбопытствовал я.

Усмирив кобылу парочкой пинков, Жюстина ответила:

– Мои клиенты – несчастные, измученные люди. Лошади помогают им вновь обрести душевное равновесие.

– А я думал, вы лошадям возвращаете здоровье.

Жюстина рассмеялась:

– В нашем центре сейчас полно страдальцев из финансовой сферы.

– То есть хозяева вселенной теперь чистят у вас конюшни? – уточнил я.

– Да! – веселилась Жюстина. – И платят за это, не скупясь!

Когда они с Сатаной поцокали дальше, отец с горечью воскликнул:

– Вот что называется «легкие деньги»! Показали богатому психу лошадь, потом всучили ему лопату, а он и рад пахать.

У запертой двери «Медведя» мы увидели небольшую толпу скорбящих и среди них Бернарда с миссис Льюис-Мастерс. Я растрогался, заметив, что они держатся за руки.

– Бедная старая Англия снова под ударом, – ораторствовал Бернард. – Разница лишь в том, что на сей раз ее враг не Люфтваффе, а собственное правительство!

Толпа одобрительно загудела. Один из экс-завсегдатаев прокричал тонким старческим голосом:

– Надо чего-то с этим делать!

Толпа загудела еще громче. Однако, поворчав и поплакавшись еще немного, все потихоньку разбрелись, каждый в свою сторону.

Дома я сказал матери, что хотел бы поговорить с отцом наедине. Она привезла его после вечернего чая. Отец был уже в пижаме, с вычищенными зубами и расчесанными остатками волос. Он походил на сморщенного пай-мальчика.

– Что у тебя? – нетерпеливо произнес он. – Я пропускаю мои любимые передачи.

– Хочу поблагодарить тебя за то, что ты делал, когда я был младенцем. Мама призналась мне, что сама бы не справилась.

Порывшись в пижамном кармане в поисках сигарет, отец закурил.

– Твоя мать была тогда как натянутая струна. – Он нахмурился: – Ты же бывал в Норфолке, видел эти жуткие безразмерные небеса и поля, без конца и края. Представь, каково там было жить посреди картофельного поля да еще без телевизора. – Его передернуло. – Неудивительно, что нервы у твоей матери были ни к черту.

– Все равно, папа, спасибо. – Я похлопал его по плечу.

– Да ладно, ты мне сразу приглянулся. И потом, я знал, что рано или поздно Полин оклемается.

Понедельник, 14 апреля

Забрал Грейси из школы. Приготовил ее самое любимое блюдо – поджаренную кукурузу с кубиками красного «Лестерского» сыра и маринованным луком. Теперь, когда я ответствен за нее не целиком и полностью, я не имею ничего против того, чтобы побаловать дочку. И пусть у Георгины голова болит о витаминах и минералах, необходимых ребенку.

Вечером за ней приехал Фэрфакс-Лисетт. Дорогой дневник, мне кажется, Грейси могла бы не столь бурно радоваться его появлению.

Вторник, 15 апреля

Беспокоюсь насчет денег. Пособие по инвалидности не покрывает и половины моей ипотеки, а Бернард скоро съедет вместе со своей пенсией.

Я сидел у окна в гостиной с пером и бумагой и вдруг увидел Саймона, викария. Он шагал по нашей подъездной дорожке, укрываясь под огромным черным зонтом от сильного дождя. Я тяжело вздохнул. Саймон из тех людей, которые еще рот не успеют открыть, а ты уже зеваешь.

Он долго и бестолково суетился, не зная, куда деть мокрый зонт и забрызганный дождем плащ. Когда мы с этим разобрались, викарий сообщил о цели своего визита:

– Мне давно хотелось с вами побеседовать.

Я пригласил его в кухню, поставил чайник.

– Вам известно, – начал викарий, – что крыша в церкви находится в опасном состоянии и ее надо полностью заменить?

– Прежде чем вы продолжите, Саймон, я – атеист без единого пенни за душой.

– Нет, нет, я не денег прошу. Просить уже поздно. Епископ трижды заказывал смету, и каждый раз сумма получалась неподъемной. Так что, боюсь, Святого Ботольфа лишат статуса обители веры и выставят на продажу.

– Нет! – ужаснулся я. – Нельзя отдавать церковь на растерзание модным дизайнерам! Она же прекрасна – эти витражи, истоптанные плиты на полу, запах веков!

– А также прихожане, которых можно по пальцам перечесть, замерзающие зимой трубы и праздник урожая с угощением из консервов, снятых с верхних полок в кладовке, – грустно добавил викарий.

Я слегка смутился, припомнив, как на последний праздник урожая мы отправили Грейси с консервированными виноградными листьями, купленными в афинском аэропорту еще до рождения дочки.

– Вот почему я решил предупредить вас. Поскольку я знаю о вашем искреннем желании упокоиться в ограде Святого Ботольфа…

Я заверил викария, что сумею найти другое место для упокоения, когда придет мой час, и поблагодарил за заботу.

Рассказал Бернарду о том, что Св. Ботольфа закрывают.

– Позор, – отреагировал Бернард. – Как тебе известно, приятель, я – свирепый агностик, но нет краше места, чем Святой Ботольф, где можно посидеть и спокойно подумать. – Он закурил. – Я иногда перебрасываюсь парой слов с этим бедолагой Иисусом, что висит там на богомерзком кресте.

– И что ты ему говоришь?

– Обычно: «Держись, кореш».

Среда, 16 апреля

Величественное солнце и младенчески голубое небо. Я дошагал до конца нашего участка, а потом еще метров двадцать пять по Гиббет-лейн. Боярышник в живых изгородях густо цвел белым и розовым и пряно пах. Птицы шумели, чем-то усердно занимаясь в зелени деревьев. Трава на обочине колыхалась на ветру вместе с неопознанными полевыми цветами. Я нашел длинную палку, с ее помощью добрел обратно, затем сел около дома и впервые по-настоящему посмотрел на землю вокруг свинарников. Как много земли! И меня прошиб первобытный зов – зов к возделыванию почвы. Такого со мной еще никогда не случалось. Подростком я невыразимо страдал, таскаясь за матерью по садово-огородным торговым центрам, пока она что-то высматривала, наезжая дребезжащей металлической тележкой на ни в чем не повинные ноги других покупателей.

Четверг, 17 апреля

Мы с Бернардом обошли наш участок по периметру. Посидели на поваленном дереве у ручейка, пока Бернард курил. Прежде ручей был для меня досадной помехой, грозящей наводнением и погибелью для Грейси, а также лишним отягощением нашей страховки за дом. Но теперь я смотрел на него совсем другими глазами. Этот маленький водный путь казался самым прелестным моим достоянием. Так я и сказал Бернарду.

Нагнувшись, он зачерпнул воду из ручья и зачмокал:

– Нектар. Все это рафинированное питье в дизайнерских емкостях отдыхает.

Он зачерпнул воды и для меня. Она отдавала никотином.

Пятница, 18 апреля

Ночью спал в обнимку со старым пуховиком Георгины. Он пахнет ею – смесью духов и застоявшегося табачного дыма. Утром, проснувшись, обнаружил пуховик на полу, потом учуял запах жареного бекона и понял, что Бернард уже встал. Пошел в ванную, глянул в зеркало над раковиной и встретился глазами с моим призрачным двойником. У него было изможденное бледное лицо, лысая голова и темные круги под глазами.

– Георгина, Георгина, Георгина, – произнес я вслух.

Когда я спустился в кухню, Бернард обжаривал бекон, переворачивая его чайной ложкой. Но смотрел он не на сковородку, а в книгу, которую держал в другой руке. Называлась книга «Лес у нас в гостях: изучаем деревья, не выходя из дома».

– После завтрака, цыпленочек, пойдем бродить по твоему участку и составлять опись деревьев.

Внезапно мне показалось очень важным выяснить, сколько лет Бернарду. О чем я его и спросил.

– Родился второго девятого 1946-го, – отрапортовал он. – Зачем тебе это, старик?

Не мог же я сказать ему правду – что я боюсь, а вдруг он скоро умрет, – поэтому я ответил:

– Ты ровесник Джоанны Ламли[80]80
  Джоанна Ламли – британская актриса, бывшая модель, автор нескольких книг и общественная деятельница, выступающая в защиту животных и малых народностей.


[Закрыть].

– Польстил, – ухмыльнулся Бернард.

Вечером

Кроме уродливых кипарисов, которые я намерен срубить в самом ближайшем будущем, мы располагаем тридцатью девятью зрелыми лиственными деревьями.

– И все – уроженцы Англии, – с гордостью резюмировал Бернард.

Суббота, 19 апреля
^{Свадьба Найджела и Ланса}

В Фэрфаксхолл мы отправились пешком, мать толкала коляску с отцом. Если бы Господь пожелал, чтобы двое мужчин сочетались браком, ворчал отец, Он женил бы Иисуса на Иоанне Крестителе. Мы с матерью с тревогой переглянулись. В последнее время отец постоянно ссылается на религию. Признак старческого маразма? Не дай бог, он еще вообразит, что сейчас 1953 год, и потребует, чтобы чай ему наливали в кружку с символикой коронации[81]81
  Королева Великобритании Елизавета II была коронована в 1953 г.


[Закрыть].

Мы несколько раз останавливались передохнуть и обрадовались, когда сквозь деревья замаячил Фэрфаксхолл. Явились мы как раз вовремя, чтобы увидеть торжественное появление Найджела и Ланса в лимузине с наемным шофером. Выглядели они отлично, оба в одинаковых голубых костюмах, но я сразу увидел, что Найджел не в настроении. Спросил его, в чем дело. Оказалось, сегодня в половине восьмого утра на Ланса напал мандраж и он предложил отменить свадьбу.

– А ты расскажи ему почему! – взвизгнул Ланс.

Дернув за поводок собаку-поводыря, Найджел рявкнул:

– Я только велел ему не стоять у алтаря с отвисшей челюстью. Не хочу, чтобы его приняли за умственно отсталого!

– Как ты узнаешь, открыт у него рот или нет? – спросил я.

– Я слышу, как он дышит! – бесновался Найджел. – Я просил его вырезать аденоиды перед свадьбой!

Все почувствовали себя неловко, однако моей матери удалось развеять тучи. Она рассказала, как у нее перед свадьбой сдали нервы:

– Накануне вечером Джордж заявил, что не хочет иметь детей. Мол, они портят сексуальную жизнь и обезображивают женские фигуры.

– И разве я был не прав, Полин? – вставил отец.

Мать невозмутимо закончила:

– Но он не знал, что я уже была беременна Адрианом.

Церемонию вел добродушный дядечка из местного отделения регистрации актов гражданского состояния. Он отметил, что это первый брак, заключаемый в Фэрфаксхолле. На мой вкус, тон у него был чересчур сладостным.

– Когда ты одинок, – вещал он, – твое сердце бьется, словно крылья крошечной птички, но когда ты объединяешься в союз с другим человеком, ваше общее сердце становится сильным, как у орла, и, подобно этому благородному существу, вы воспаряете высоко в небо!

Лично я не доверил бы собаке охранять обручальные кольца. Это обязанность шафера, то есть моя. Мало приятного в том, когда собака рычит, обнажая клыки, стоит тебе попытаться вынуть кольца из золотистого мешочка, висящего у нее на шее.

В какой-то момент я был вынужден повернуть голову вбок: тяжелое аденоидное дыхание Ланса в сочетании с открытым ртом придавало его лицу идиотическое выражение, и смотреть на это было невыносимо. На виске Найджела билась вена, напоминая червяка в конвульсиях.

Отвернувшись, я увидел Георгину. Она стояла позади, в черном костюме, с планшетом в руках. Она коротко улыбнулась мне и отвела глаза. Я страшно гордился моей женой. Свою первую свадьбу в Фэрфаксхолле она организовала безупречно. А это нелегко, учитывая, что половина гостей – геи, славящиеся своей требовательностью.

Когда на свадебном обеде я поднялся, чтобы произнести речь шафера, меня приветствовали овацией стоя. Я был ошеломлен. Найджел пробормотал мне в ухо:

– Они аплодируют твоему раку, Моули, и тому обстоятельству, что твоя жена дала деру. Ничего личного.

Я постарался говорить коротко, но с юмором, рассказав, что Найджел был единственным мальчиком в школе, который пользовался дезодорантом, прежде чем выйти на футбольное поле. Кроме того, я зачитал текстовое сообщение от Пандоры:

Жаль, я не с вами, но в Запретном городе.

Много-много любви мистеру и миссис Найджелу и Лансу.

Пандора.

– Под Запретным городом Пандора не имеет в виду Ливерпуль, – сострил я. – Она возглавляет нашу коммерческую делегацию в Китае.

Моя мать засмеялась, но к ней мало кто присоединился.

Воскресенье, 20 апреля

Утро провел с Грейси, мы рисовали за кухонным столом. Она изображала одну принцессу за другой, я – мой идеальный сад.

Бернард приготовил завтрак – неизменную яичницу с беконом. Перед тем как приняться за еду, Грейси попросила салфетку. Я подал ей кухонное полотенце.

– У тебя нет нормальных столовых салфеток? – сдвинула она брови.

Днем я повел ее к ручью и разрешил, сняв носки и туфли, побродить по ручью, вода ей доставала до щиколоток. Мы построили плотину, взяв со дна камни, отполированные течением.

За дочкой приехала Георгина.

– У тебя усталый вид, – посочувствовал я.

– Работаю по четырнадцать часов в сутки, – ответила она.

– Надеюсь, тебе хорошо за это платят.

– Мы не начисляем себе зарплату, – скороговоркой пояснила Георгина. – Всю прибыль вкладываем обратно в бизнес.

Выходит, он эксплуатирует мою жену задарма!

Понедельник, 21 апреля

Мать договорилась о встрече в Лестере с редактором издательства «Меланхолия». Они заинтересовались ее «Девочкой по имени Срань»!

По словам матери, предварительное обсуждение по телефону уже состоялось:

– Они настаивают на том, чтобы я изменила название. Но я сказала, либо «Девочка по имени Срань», либо ничего!

Вечером

Мать вернулась от редактора. Ее книга теперь называется «Дочь картофельного фермера».

Я спросил, не покажет ли она в «Меланхолии» кое-что из моих неопубликованных работ. Мать согласилась, но без должного энтузиазма.

Вторник, 22 апреля

Позвонил отец из дома и попросил принести «ту банку с фасолью».

– Зачем она тебе? – поинтересовался я.

– Это что, допрос? – разорался он. – Ты теперь работаешь на хреново ЦРУ?

Абсурдно резкая реакция на столь простой вопрос. Я понес ему банку. Бретт сидел дома с отцом. Матери не было, но ее незримое присутствие ощущалось: на дверцу холодильника она прилепила листок бумаги размером А4, на котором крупными черными буквами было написано:

ДЖОРДЖ! НИЧЕГО НЕ РЕШАЙ БЕЗ МЕНЯ!

Я обратил внимание отца на эту записку:

– Ты прочел?

– Да, и решил ее игнорировать, – с вызовом ответил он.

– Меня тошнит от того, как папина как бы семья с ним обращается, – вмешался Бретт. – Попробуй заглянуть дальше инвалидной коляски, Адриан. Папа вполне способен принимать решения, он разумный человек.

– Поэтому он думает, что в «Улице коронации» показывают не актеров, но реальных жителей этой улицы?

Четверг, 24 апреля

Почему теперь все употребляют слово «неприемлемый»? Утром раздраженная женщина позвонила в прямой эфир «Вкуса жизни»:

– Я считаю абсолютно неприемлемым то, что банки играют в рулетку на наши деньги!

В вечерних «Новостях Восточных Центральных графств» после удручающего репортажа о расчлененном теле, найденном в передвижном мусорном баке в пригороде Ноттингема, полицейский сказал:

– Это тихий жилой район, отчего подобное преступление становится тем более неприемлемым.

Интервью с жителем этого ставшего печально знаменитым пригорода:

– Я заметил, что бак простоял на тротуаре три дня, что безусловно неприемлемо.

Суббота, 26 апреля

Увидел в окно, как Бернард на всех парах несется к дому. Заметив меня, он помахал мне чем-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось годовой подшивкой комиксов «Медвежонок Руперт». Глянув на обложку, я сразу понял, почему Бернард так спешил. Руперт был бурым, а в выходных данных значился 1973 год.

В том же году издатели изменили цвет медвежонка на белый, бурых выпусков было отпечатано очень немного. То есть редкие издания с бурым Рупертом для книжного дилера все равно что Святой Грааль.

– Я нашел их на распродаже домашнего имущества в саду викария. Искал пару приличных штанов и вдруг зацепил глазом вот это. Состояние идеальное, никто в них никогда не заглядывал.

И верно, комиксы были как новенькие.

– Сдается, тот, кому их подарили, разделял мое мнение касательно сиятельного медвежонка, – хмыкнул Бернард.

– И каково же твое мнение?

– Ну, он был слегка дегенератом, разве нет? Медведь с серьезным пристрастием к наркоте. Подозреваю, это были галлюциногенные субстанции.

Бернард бережно листал страницы, на которых Руперт переживал одно странное приключение за другим на фоне еще более причудливых пейзажей, сильно смахивающих на картины Дали.

Открыв сайт книжных дилеров, я принялся вводить информацию.

– Сколько ты за них заплатил?

– Я купил подшивку Руперта, пару трикотиновых брюк и галстук в полоску. Божий одуванчик за складным столиком взял за все про все девяносто пенсов.

Увидев сумму, за которую был продан Руперт 1973 года на недавнем аукционе, я предупредил Бернарда:

– Если тебе прописали таблетки от сердца, самое время принять лекарство… Шестнадцать тысяч фунтов!

Бернард сел и закурил.

– Не может быть, – охнул он. – Я всегда был последним в очереди, когда госпожа Удача раздавала подарки.

Мы похлопали друг друга по спине, как это принято у мужчин. А потом я заставил его завернуть драгоценное издание в кухонное полотенце и положить в пакет.

– Я должен тебе за жилье и питание, начиная с Рождества, – сказал Бернард.

– Ты каждую неделю давал мне денег из пенсии, – возразил я.

– Тогда, кореш, я куплю тебе что-нибудь для обустройства твоей земли.

Позвонил мистеру Карлтон-Хейесу с известием о подшивке с бурым Рупертом. Оправившись от потрясения, он сказал, что знаком с одним американским коллекционером, который «дорого бы дал, чтобы обзавестись подобным изданием».

Как поживает Лесли, осведомился я и после короткой паузы услышал:

– У Лесли все замечательно, а как вы, дорогой мой?

Чувствую себя лучше, сказал я, и в основном занимаюсь тем, что возделываю мой участок земли.

– Полагаю, вы прочли «Уолдена» Торо?

– Эта книга лежит на тумбочке у моей кровати.

Когда я опустил трубку, Бернард спросил:

– Ты готов разобраться с книгами, что дал нам мистер К.-Х.?

Я кивнул. Затем полдня мы разбирались с относительно ценными книгами из магазина. Отобрав те, что оставляем себе, остатки решили продать через Интернет.

– Видишь, приятель, мы опять можем называться книготорговцами, – радовался Бернард.