Текст книги "Адриан Моул: Годы прострации"

Рано утром позвонил Гленн в страшном расстройстве. Он узнал от моей матери, что мы с Георгиной расстались и она теперь живет с Фэрфакс-Лисеттом.

– Вот что я скажу тебе, пап, мир, в котором мы живем, – жуткое место. Вернусь домой и накостыляю этому Фэрфакс-Лисетту, он у меня попляшет.

– Насилием никогда и ничего не добьешься.

– Это ты мне говоришь, – хохотнул Гленн. – Я в гребаном Афгане.

Я спросил, где он конкретно находится.

– Прячусь за стеной лагеря.

– От солнца?

– Нет, папа, – ровным тоном ответил Гленн, – не от солнца.

После обеда с визитом пожаловал Майкл Крокус.

– Я направляюсь в Фэрфаксхолл на чай, но сперва решил заскочить к вам. – После чего он битый час рассуждал о Партии независимости Великобритании и ее лидере Найджеле Фаредже: – Надеюсь, на следующих выборах я буду в списке их кандидатов.

В провале его оргосвекольного бизнеса он винит Евросоюз:

– Это все европейская бюрократия, она меня разорила. Человек должен иметь право свободно продавать свою продукцию, но их смехотворное законодательство об условиях труда и безопасности потребителей задушит любое начинание.

– А вы абсолютно уверены, Майкл, – спросил я, – что «Оргосвеклу» безопасно употреблять после того, как этот напиток месяцами хранился у вас в гараже при температуре окружающей среды?

– Свекла – натуральный продукт, – зарычал Крокус, – а ее сок содержит органические вещества, предохраняющие от порчи!

Он поделился планами добиться от Фэрфакс-Лисетта разрешения торговать с лотка на средневековом турнире, который состоится в Фэрфаксхолле в августе. И добавил:

– Я подрядил одного народного умельца, он сварганит для меня такие кривоватые кубки в стиле темных веков.

А на прощанье Крокус затронул щекотливую тему:

– Эта история с Георгиной и Хьюго, хм, нехорошо получилось.

– Просто душераздирающе, – вставил Бернард.

– Но у нее наверняка была причина, чтобы уйти, – набычился Крокус и глянул на меня так, словно я избивал свою жену.

– Кстати, – любезным тоном произнес я, – Кончита прислала письмо, приглашает Георгину в гости. Пишет, что ее второй муж, Артур, снабжает начальника полиции в Мехико-Сити отборной свининой.

Вечером минут пять смотрел «Секс и так далее», но остался холоден как лед. Неужто с моей сексуальной жизнью покончено?

Моему органу

 
О, некогда храбрец, что ж ныне ты не ладен?
Скажи, дружок, почто ты вял и хладен?
Ужель тебя покинуло желанье?
Иль страсти возгоранья,
Столь мимолетного,
Бежишь ты?
Восстанешь ли ты вновь? И если да,
Ответь, мой храбрый друг, когда.
 

А. А. Моул

Апрель

В 7 утра меня разбудил телефон. Человек с сильным иностранным акцентом утверждал, что мы с ним знакомы, встречались много лет назад в Москве.

– Вы приглашать меня в Англию, да? – тараторил он. – Так я еду с женой и детьми к вам жить. Пожалуйста, встретить меня в аэропорту Хитроу.

– Найджел, ты не дал мне выспаться ради не самой смешной первоапрельской шутки.

– Не лезь на стенку, Моули, – обиделся Найджел. – Тебе бы только кайф обломать.

Мы с Бернардом завтракали, когда явилась мать, внимательно посмотрела на нас и засмеялась:

– Ну что, странная парочка, как поживаете?

Я оглядел стол. Половина Бернарда была усыпана хлебными крошками и ошметками мармелада, он пролил кофе на скатерть, а в его вареном яйце желток перемешался со скорлупой. Моя половина была идеально чистой. На скатерти ни соринки, ни пятнышка, а верхушка яйца срезана с хирургической точностью. И не я запустил нож в мармелад, а потом вонзил его в масло.

Когда Бернард отправился «совершать омовения», как это у него называется, мать спросила:

– Бернард здесь еще надолго? Если не ошибаюсь, его приглашали только на Рождество.

– Он не уедет до тех пор, пока я не выздоровлю.

– Черт! Так он здесь навеки поселился?

Сегодня мне исполнилось СОРОК ЛЕТ.

Что я делал все эти годы? Потерял двух жен, один дом и квартиру на набережной канала, волосы целиком и здоровье.

Достижений наперечет: два сына, одна дочь, несколько публикаций (не переизданных) и солидный запас литературных произведений, которые никто не хочет ни издавать, ни ставить по ним фильмы или спектакли.

Подарки на сорокалетие бестолковые, как обычно на день рождения, кроме тетради «Смайтон» от «Молескина», присланной Пандорой. Найджел и Ланс сочли забавным подарить надувную куклу в униформе французской горничной, ее доставили по почте. К кукле прилагалась открытка: «Вздуй ее в нужном месте, и она вынесет тебе мозг!»

Я предупредил мать, что, по причине депрессии, я не хочу никоим образом отмечать мой день рождения. До вечера все было тихо и спокойно, мы с Бернардом читали, время от времени откладывая книжки в сторону, чтобы заварить чаю.

В шесть заявилась мать. Вид у нее был какой-то встрепанный, словно ее лихорадило.

– Отец хочет выпить с тобой в «Медведе» по поводу твоего юбилея, – сообщила она.

– Хотя и благодарен отцу за приглашение, но предпочту остаться дома, – ответил я.

– Нет, нельзя сидеть дома на свое сорокалетие, – запротестовала мать. – Это неестественно, правда, Бернард?

– Я свое сорокалетие отмечал в марсельском борделе, подцепил триппер от одной пригожей девахи по имени Лулу.

– Видишь, – одобрительным тоном прокомментировала мать, – Бернард умеет развлекаться!

Через полчаса назойливых приставаний я скрепя сердце согласился: пусть меня отвезут в «Медведя» и, так уж и быть, я переоденусь в «тот чудесный костюм из “Некст”, который ты никогда не носишь».

Перед входом в «Медведя» родители, брат и Бернард пропихнули меня вперед, я вошел – в зале было темно. Но в тот же миг зажегся свет, а следом раздался оглушительный рев «С днем рождения!», и я понял, что оказался тем несчастным, которому преподнесли вечеринку-сюрприз.

Крик матери перекрыл шум:

– Я планировала это месяца два!

Растянув губы в улыбке, я оглядел зал, полный знакомых лиц. Найджел с Лансом сидели у барной стойки. Уэйн Вонг появился из кухни с блюдом китайских закусок. Маргаритка и Умник Хендерсон беседовали с Майклом Крокусом. Грейси подбежала ко мне и обняла за ноги. Чуть поодаль, за столиком, я увидел мистера Карлтон-Хейеса и Лесли в обществе трех пожилых мужчин, по именам я их не знал, но определенно где-то раньше встречал. (Позже Том Уркхарт сказал, что эти трое – постоянные клиенты, отказавшиеся освобождать помещение «только потому, что здесь частная вечеринка».) Уэллбеки стояли под пластиковым баннером «Счастливого сорокалетия!».

Я поискал глазами Георгину – ее не было. Однако в половине девятого дверь распахнулась, впустив Пандору в дубленке сливочного цвета и темно-коричневых сапогах до колена. Мою лысую голову она видела впервые, но даже бровью не повела.

– На дорогах полная жуть, – пожаловалась Пандора. – Полно идиотов в семейных малолитражках. Для серьезных людей, вроде меня, нужно выделить отдельную полосу.

– Но есть же скоростная полоса, – напомнил я.

– Она недостаточно скоростная, – отрезала Пандора.

Том Уркхарт подобострастно поднес ей бокал шампанского. Пандора выпила его залпом, словно лимонад. Уркхарт попытался завести с ней разговор об угрозе, нависшей над «Медведем», со стороны пивоварни.

– Каждый день по двадцать пабов идут ко дну… – начал он.

– Я здесь как частное лицо, Том, – оборвала его Пандора. – Будьте лапусей и принесите еще один бокал шипучки. – Том поплелся обратно в бар, а Пандора, впившись в меня заблестевшим глазом, потребовала: – Я жду рапорта о развитии ситуации с этой твоей чертовой предстательной железой.

Опухоль вроде бы уменьшается, и онколог считает, что «имеются основания для оптимизма», отрапортовал я.

Выражение лица Пандоры не изменилось.

– Алистер Дарлинг говорил примерно то же самое об экономике перед тем, как фунт резко потерял в весе. – Том подал ей второй бокал шампанского; пригубив, Пандора продолжила: – И снабди меня свежей информацией касательно этой дурацкой истории с Георгиной и Хьюго.

Последний раз я видел Георгину на почте в деревне, сообщил я, она была одета в пальто от Диора.

– Диор! – захохотала Пандора. – В деревне! Как вульгарно.

Пока мы разговаривали, вокруг нас кружили люди в надежде привлечь внимание Пандоры. Не со мной же они хотели пообщаться – на этот счет я не испытывал ни малейших иллюзий.

Часов в девять погас свет и из-за барной стойки выплыла мать с большим тортом в форме раскрытой книги под белой глазурью и сорока свечами. Молча загадав желание (пусть Георгина вернется), я задул свечи. Гости затянули «Ведь он славный малый», сбиваясь и начиная сначала, но тут мать захлопала в ладоши и во все горло попросила тишины. У меня упало сердце – она готовится произнести речь. Начала она с того, что расплакалась и принялась махать растопыренными пальцами на уровне глаз – этому жесту она определенно научилась у конкурсантов из «Икс-фактора», в реальной жизни я такого не видывал. Несколько женщин бросились к ней с бумажными носовыми платками, кто-то гладил по плечу.

– Не распускай нюни, Полин! – выкрикнул отец, после чего матери удалось взять себя в руки.

Первая ее фраза прозвучала вполне пристойно:

– Спасибо всем, кто пришел на наш праздник, и особая благодарность за то, что не проболтались Адриану о готовящейся вечеринке. – Но потом ее понесло: – Не могу поверить, что минуло уже сорок лет с тех пор, как я его родила! Боже мой! Я никогда не испытывала такой боли! Тридцать шесть часов мучительной агонии, и некому было подержать меня за руку или растереть спину. Я по сей день не знаю, где тогда был Джордж.

Гости женского пола с укором воззрились на моего отца.

– Я поехал на рыбалку, – оправдывался он. – А мобильников тогда и в помине не было.

– Ты мог бы найти способ поддерживать со мной связь, – возразила мать. – У твоей мамаши был телефон.

Несомненно, из опасений, что перепалка между моими родителями вот-вот выродится в свару, мистер Карлтон-Хейес поднял руку:

– Можно сказать несколько слов?

Мать кивнула с явной неохотой, ей нравится быть в центре внимания.

Вырулив из-за столика, мистер Карлтон-Хейес с улыбкой обратился к небольшой толпе гостей:

– Постараюсь не наскучить вам. Я лишь хотел сказать, что Адриан – самый добрый человек, каких я знал, и знакомство с ним я почитаю за честь и удовольствие. Видите ли, работа в книжном магазине бывает очень нелегкой, мы притягиваем довольно необычную клиентуру. Адриан всегда был терпелив с нашими посетителями. В последнее время на него обрушилось немало бед, но он великолепно справляется – без капли жалости к себе. С днем рождения, Адриан!

Когда аплодисменты смолкли, мать опять взяла слово:

– Итак, через тридцать шесть изматывающих часов он родился, размер его головы потряс акушерок. Потом пару месяцев он непрерывно орал днем и ночью, пока мы не догадались, что соска на бутылочке для него слишком мала. – Мать засмеялась. – Он просто не мог из нее ничего высосать и поэтому худел! – Она умильно хихикнула. – Ну а потом мы начали наслаждаться общением с ним.

– Господи! Она что, собирается рассказать нам твою жизнь день за днем? – шепнула Пандора.

Мать то и дело путалась в словах, но упорно продолжала говорить. Гости уже посматривали на часы. Счастливчики, стоявшие ближе к двери, потихоньку сматывались. В конце концов, подзуживаемый Пандорой, я прервал излияния матери как раз посреди байки о том, как меня, четырнадцатилетнего, повели в магазин игрушек, где к моему носу приклеилась модель самолета.

Я встал и коротко поблагодарил мать, Уэйна Вонга и ту женщину, которая испекла торт. Ко мне подбежала Грейси. Дочка изрядно устала и, не удержав банку фруктового «Вимто» в руке, пролила ее содержимое на сливочную дубленку Пандоры. Та, оставаясь совершенно невозмутимой, превратила все в шутку:

– Ерунда! Я потребую возмещения расходов.

– Из парламентской кассы? – спросил я. – А разве это законно?

– Абсолютно. Все в рамках правил. У нас ведь не зарплата, а пособие по бедности. И статьи парламентских расходов сильно скрашивают жизнь при наших нищенских заработках.

Тетрадь «Смайтон» тоже приобретена на эти деньги? – поинтересовался я.

– Конечно, – пожала плечами Пандора, – вместе с другими офисными канцелярскими товарами. Но если ты такой принципиальный, я заберу ее обратно, и с радостью.

Я припомнил роскошную молескиновую обложку, плотные, будто атласные, страницы. Представил, как я пишу на них нечто необычайное: книгу, которая перевернет мир. Может, совместными усилиями, моими и тетради «Смайтон», нам удастся возродить английский роман?

– Я оставлю ее себе.

Мать уговорила Тома Уркхарта включить какую-нибудь музыку. Он выбрал диск Фрэнка Синатры «Песни для свингующих влюбленных».

Первыми вышли танцевать Бернард Хопкинс и миссис Льюис-Мастерс. Я был поражен тем, с каким проворством они переступали ногами. Затем поднялись Найджел с Лансом, озадачив кое-кого из темных обывателей Мангольд-Парвы.

Пандора пригласила меня танцевать.

– Ты же знаешь, я не умею танцевать, – отказывался я.

Она рывком поставила меня на ноги:

– Глупости! Просто выходишь на танцпол и изображаешь половой акт, удерживаясь, однако, от реального проникновения.

Я позволил ей обнять меня, и мы потоптались на небольшой площадке перед баром. Мать танцевала с Бреттом. Он сказал Пандоре со смехом:

– Вот что в провинции называют «крутой вечеринкой»!

Вчера вечером в половине одиннадцатого я сказал Пандоре, что страшно устал и мне придется отправиться домой.

– А мне так неохота ехать обратно по этим дорогам! Можно я переночую у тебя? – спросила Пандора.

В комнате Грейси теперь спит Бернард, объяснил я, но диван в гостиной в ее полном распоряжении.

Она погладила меня по лысой голове:

– Диваны – не мой стиль. Я разделю с тобой одинокое супружеское ложе, ладно?

Я кивнул, не в силах ответить, потому что забыл дышать.

Дома меня ждала поздравительная открытка. От Георгины. Мужчина на каменном мосту курил трубку и смотрел на реку. Я узнал открытку – она простояла на полке нашего почтового отделения по меньшей мере года четыре. Почему Георгина выбрала именно эту? Ведь ей известно, что я – враг курения, мосты меня нервируют, а глубокие водоемы пугают.

Прежде чем мы легли в постель, Пандора сообщила:

– Между прочим, Ади, я уже год практикую сексуальную абстиненцию. – А затем она рассказала, как в последний раз занималась сексом – за креслом спикера парламента с министром теневого кабинета консерваторов.

– Но не во время же заседания палаты общин? – вытаращил глаза я.

– Нет, но я была так зла на себя – нашла с кем, с консерватором!

Я надел пижаму, и мы забрались в постель. В общем, я испытал облегчение, узнав, что секса не предвидится. Духом я стремился к Пандоре, но мои репродуктивные органы были явно не готовы к подвигам.

Утром Бернард принес мне чаю в постель. Увидев Пандору, он ничем не выказал своего удивления:

– Молодец, кореш, так держать. Когда падаешь с лошади, надо забраться обратно и мчаться, пока у нее чертовы копыта не отвалятся.

– Мистер Хопкинс, хотите сказать, что я – старая кляча? – осведомилась Пандора.

Бернард подкрутил усы:

– Мадам, вы – кобылка первоклассной породы, произведенная из отборного и чистокровнейшего материала самых опытных коннозаводчиков.

Прощаясь, Пандора поцеловала меня в голову:

– Я прекрасно выспалась, Ади. Надо будет как-нибудь повторить.

Мы с Бернардом смотрели в окно, как она в сапогах и заляпанной дубленке походкой манекенщицы идет по направлению к «Медведю», где она оставила машину.

Бернард вздохнул:

– Красота, мозги и попа, которой можно орехи колоть.

Из подслушанного на вечеринке:

Бернард Найджелу: «Помнится, подался я как-то в гомосексуалисты, но не срослось».

«Джордж Моул не глухой, Венди. Он просто предпочитает тебя не слышать».

Терапия.

Тошнило неоднократно.

Спал до полудня. Грейси поехала в парк сафари – тот, что находится в поместье маркизы Батской, – вместе с Георгиной и ХФЛ.

Встал, принял душ, побрился, съел «Витабикс»… или «Витабиксы»? Это же все-таки хлопья.

Смотрел по телевизору, как по улицам Лондона несли олимпийский огонь в плотном кольце из десяти китайских охранников и двух местных полицейских. С факелом по очереди бежали знаменитости, о которых мы с Бернардом никогда не слыхивали.

На Даунинг-стрит Гордон Браун вышел взглянуть на огонь. Однако к факелу он не прикоснулся.

– Дотронься он, – пояснил Бернард, – и это означало бы, что он смирился с оккупацией Тибета и не имеет ничего против бойни на площади Тяньаньмэнь.

Я очень переживаю из-за Олимпийских игр. Стадион Уэмбли бог знает в каком состоянии, и терминал-5 в Хитроу до сих пор не работает. Как бы мы не стали посмешищем для всего мира в 2012 году.

Днем я почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы прогуляться в ближайший лесок. Бернард составил мне компанию. Из-под земли сквозь прошлогодние листья там и сям пробивались ярко-желтые цветы.

– Чистотел! – воскликнул Бернард. – Смотришь на них и понимаешь, что еще не все потеряно, правда, цыпленочек?

Принцесса Диана – покойнейшая.

На слушаниях по итогам расследования присяжные большинством голосов (девять к двум) вынесли вердикт. Они сочли, что герцог Эдинбургский[78]78
  Герцог Эдинбургский, он же принц Филипп, – муж королевы Великобритании Елизаветы II.


[Закрыть] не виновен в убийстве принцессы Дианы. Я был слегка разочарован – герцог выглядит вполне способным на убийство. Разве так уж необходимо обладать разнузданным воображением, чтобы представить следующую картину: герцог тайком приезжает во Францию, где, загримировавшись, нанимает машину (предположим, «фиат уно»), подрезает в туннеле автомобиль Дианы, и тот врезается в стену. После чего герцог, не медля, возвращается в Англию. Он способен отчитаться обо всех своих передвижениях в тот вечер?

Терапия.

Очередные результаты анализов. По словам доктора Рубик, уровень САП в моей крови снизился, и это означает, что химиотерапия помогает. Однако доктора беспокоит моя худоба.

Я сослался на плохой аппетит.

– Пусть жена побалует вас небольшими порциями ваших самых любимых блюд, – сказала врач.

Я довел до ее сведения, что живу сейчас не с женой, а с Бернардом Хопкинсом, он и заботится обо мне.

Доктор удивленно приподняла брови, но промолчала.

– Мы с Бернардом просто хорошие друзья, – пояснил я.

– Это не мое дело. Вы не обязаны посвящать врача в подробности вашей личной жизни, Адриан.

– Но мне показалось, вы неправильно поняли…

– Это действительно меня не касается, – перебила она. – Он, очевидно, хорошо о вас заботится, и это все, что мне нужно знать.

В следующий раз на прием к доктору Рубик я приду с Бернардом. Может, тогда она поймет: предположение о том, что мы с Бернардом больше, чем друзья, смехотворно.

После завтрака Бернард ушел и пропал надолго. В обед мать принесла куриного супа, который сама сварила. Пока я ел, она пересказала свежие деревенские слухи о том, что Бернард якобы «трахает» миссис Льюис-Мастерс.

Я был вне себя:

– Неужто этим сплетникам с куриными мозгами невдомек, что на свете существует такая вещь, как дружба между мужчиной и женщиной?

На лице матери отразилось глубокое сомнение:

– Со мной такого никогда не было. Не получалось у меня уследить, когда кончается дружба и начинается что-то другое.

– Но Бернард старый, и миссис Льюис-Мастерс тоже.

– Дес О’Коннор[79]79
  Дес О’Коннор (р. 1932) – английский комик, певец и телеведущий.


[Закрыть] тоже старый, и у него родился ребенок.

– Но миссис Льюис-Мастерс в том, что касается вкуса и воспитания, – женщина безупречная.

– Ну, не настолько безупречная. – Забрав у меня пустую тарелку, мать принялась мыть ее под краном. Что-то в ее осанке подсказывало: она знает больше, чем говорит. Долго держать в себе секреты мать не способна. Вытирая тарелку, она повернулась ко мне лицом: – У твоей распрекрасной миссис Льюис-Мастерс имеется незаконнорожденный сын в Тимбукту. Его отец – богатый африканец, то есть он богат верблюдами.

– Кто тебе это сказал?

– Венди Уэллбек. – Мать не произнесла имя почтарки вслух, но беззвучно пошевелила губами, доверяя мне эту страшную тайну. – Сын регулярно пишет ей, говорит, что хочет жить с ней в Англии, и у него красивый почерк.

– Венди Уэллбек, – в сердцах сказал я, – когда-нибудь кончит в тюрьме за перлюстрацию королевской почты.

Спать я не ложился, дожидался Бернарда. Явился он только в 11.35 вечера.

– Где ты был? – спросил я. – У миссис Льюис-Мастерс?

– Кореш, ты видишь перед собой самого счастливого человека на свете! Я сделал Доротее предложение, и она согласилась! – Он улыбался во весь рот, демонстрируя пожелтевшие от табака зубы. – Конечно, на определенных условиях. Я должен сбрить усы – какая жалость, но что поделаешь. Мне нельзя прикасаться к алкоголю до обеда, и я не должен склонять ее к сексу чаще чем два раза в неделю. А, и еще кое-что: мне нужно в целом приобрести некоторый лоск.

– И когда же вы с Доротеей поженитесь при таких-то условиях?

– О, не в ближайшие годы. Но я переезжаю к моей старушке. Заживем как два голубка.

Дневник, мне бы за него порадоваться, но я лишь завидовал. Тем не менее выдавил:

– Поздравляю, Бернард.

Он предложил выпить за его новое счастье, но я, использовав железный довод «рак», отправился в постель. Лежа без сна в темноте, я задавался вопросом: в курсе ли Бернард, что он станет отчимом мужчины средних лет из Тимбукту?

И размышлял о том, что никто никого по-настоящему не знает и что жизнь любого человека – загадка.