Текст книги "Адриан Моул: Годы прострации"

2008 год

Январь

Вторник, 1 января 2008 года

Проснувшись, обнаружил на мобильном текстовое сообщение:

Такси не приехало.

Пришлось ночевать здесь.

Скоро буду. Не скучай, Георгина.

Только я переварил эту новость, как в спальню вошла Пандора в халате Георгины. Она принесла мне чаю.

Я показал ей сообщение от жены.

– Что ж, звучит вполне правдоподобно, – прокомментировала Пандора. Сходив за своей чашкой чая, она уселась у меня в ногах. – Ади, у вас в семье нелады?

У Георгины, возразил я, настроение стало намного позитивнее, с тех пор как она устроилась на работу.

Пандора вздернула бровь:

– Она определенно похорошела. Похудела, обновила гардероб. Она часто работает сверхурочно?

– Бывает, ей приходится засиживаться в офисе допоздна, – ответил я.

Пандора вздохнула:

– Ты, похоже, не замечаешь носорогов в комнате, да?

– Слона, – поправил я. – Не замечают слона.

– Терпеть не могу, когда коверкают цитаты, – вспылила Пандора. – Это, черт подери, взято из пьесы Ионеско «Носороги», абсурдистской аллегории победы нацизма в Германии!

Что за женщина, дневник!

– И последний вопрос, – продолжила Пандора. – Она покупает лифчики и трусы одного цвета?

– Да. А что?

– Ха! Я так и думала! – Пандора поднялась и вышла из спальни.

Когда я спустился вниз, Пандора уже натянула свое вечернее платье и Грейси, с позволения гостьи, расчесывала ее длинные тяжелые волосы.

– У тебя волосы, как у принцессы, – восхищалась Грейси.

– Надеюсь, не как у принцессы Анны, – обронила Пандора.

Бернард Хопкинс засмеялся:

– Я встречался с ее королевским высочеством на книжном междусобойчике в 2002 году. Она удивительно похожа на породистую кобылу. Меня так и подмывало угостить ее кусочком сахара.

Я занялся завтраком, но Пандора приказала мне сесть и не шевелиться.

– Выглядишь хреново, Ади. Ложился бы ты обратно в постель.

Я сел, но в постель не лег. Мне хотелось оставаться рядом с ней как можно дольше и любоваться ею.

Среда, 2 января

Георгина вернулась вчера к обеду. Ее привез Хьюго Фэрфакс-Лисетт. В дом он не зашел. Георгина сказала, что ему нужно руководить уборкой дома.

– Ты не представляешь, – возмущалась она, – на что способны некоторые гости. Какой-то вонючий урод (это мог быть только мужчина) пописал в заблокированную раковину в спальне!

Желая сменить тему, я поинтересовался у жены, что мы будем делать со скелетом индейки.

– Выбросим? – предложил я.

– Отнеси кости в рощу, пусть лисицы полакомятся.

– Разве Фэрфакс-Лисетт не охотится на лисиц? А ты их подкармливаешь. У тебя идейные разногласия с работодателем?

– Страсть к охоте – единственное, что мне в нем не нравится, – ответила Георгина.

Единственное, дневник.

Утром к нам явились Бретт с отцом.

– Ты отращиваешь бороду? – спросил я братца.

– Нет, мне просто лень бриться. А это не одно и то же.

Он сел за кухонный стол рядом с Бернардом, который как раз информировал нас, цитируя «Индепендент», о том, что Британия входит в кризис, сравнимый с Великой депрессией 1930-х.

– А цена на нефть поднялась до ста долларов за баррель, – подхватил Бретт. – Беспрецедентный факт.

– Тебе-то какая разница? У тебя ведь больше нет машины, – заметил я.

– Да, но я снова разбогатею. В этом и заключается принципиальное отличие между нами, Адриан. У тебя никогда не было денег и не будет, ты – провинциальный лузер!

– Ладно вам, ребята, – сказал отец. – Пожмите друг другу руку и помиритесь.

Я бы пожал Бретту руку ради спокойствия отца, но мой полубрат вскочил и, хлопнув дверью, выбежал на улицу.

– Смотри, как он бежит, – растроганно произнес отец, глядя в окно. – Как молодой олень!

– В тот великий кризис мой отец прошел пешком от Джарроу до Лондона, – предался воспоминаниям Бернард, – чтобы достучаться до правительства. Мы на севере голодали. Помню, по воскресеньям на обед мать варила мослы с морковкой и луком-пореем.

– Бернард, а я думал, ты из среднего класса, – удивился я. – Ты же учился в Кембридже, верно?

– Мне дали стипендию. Отец был безутешен. Он хотел, чтобы я по семейной традиции спустился в шахту.

Четверг, 3 января

Для Георгины праздники закончились. Сегодня, когда она собиралась на работу, я спросил, когда ей заплатят, и почасовая ли у нее оплата, и какова продолжительность ее рабочего дня, а также надбавят ли ей за сверхурочные.

Я настоятельно рекомендовал ей заключить с работодателем договор о найме.

– Адриан, ну почему ты всегда норовишь превратить удовольствие в скуку смертную?

– Я не допущу, чтобы Фэрфакс-Лисетт тебя эксплуатировал.

– Если кто кого и эксплуатирует, то скорее я его, – загадочно ответила Георгина.

До следующего визита в больницу делать мне было решительно нечего. Рано или поздно придется наведаться на склад, где в запечатанном контейнере хранится содержимое книжного магазина. Но пока я к этому не готов и не хочу, чтобы Бернард занимался «останками» в одиночку.

Днем приехали Гленн с Финли-Роуз похвастаться обручальным кольцом на пальце Финли – неожиданно толстым ободком из белого золота с большим белым камнем, сверкавшим под кухонной лампой. Рождество и Новый год они отпраздновали у дедушки и бабушки Финли.

– Пап, прости, что раньше не сказал, – виновато произнес Гленн, – но на днях я отбываю обратно в Афган. Знаю, ты беспокоишься обо мне, вот я и не хотел портить тебе Рождество.

Я повел Гленна в гостиную под предлогом показать батут сестренки. Закрыв дверь, я начал:

– Самое время мне, как дважды женатому мужчине, снабдить тебя кое-какими полезными сведениями. Послушай, женщины ни за что не скажут напрямую, чего они хотят. Например, если они хотят, чтобы ты вынул посуду из посудомойки, они заметят как бы между прочим: «Кажется, посудомойка остановилась». Не отвечай: «Правда?» Либо они пожалуются: «У меня постоянно ноет спина, когда я вынимаю посуду». Ни в коем случае не называй ее в ответ «бедняжкой». А когда женщина вздыхает и ты спрашиваешь, что случилось, и она отвечает: «Ничего», не верь. У нее всегда есть причины, поэтому допытывайся, пока не выяснишь, что не так.

Гленн кивнул:

– Пап, если уж зашел такой мужской разговор, то… у меня есть эта, как ее… прострация?

– Конечно, как и у всех мужчин. Только… называй ее лучше «простатой».

– А для чего она, пап?

Я откашлялся. Мои познания в устройстве и функциях простаты не слишком глубоки.

– Это железа, расположенная рядом с мочевым пузырем, ее предназначение – подщелачивать семя и время от времени выбрасывать его наружу.

– Я уже запутался, пап.

– Простата – это как Банк Англии, только в ней не деньги лежат, а сперма, понял?

– Понял, – покраснел Гленн.

Для солдата он невероятно стеснительный.

– Так вот почему говорят «банк спермы», – протянул Гленн. – А я-то думал…

Я отправился к родителям позвать их отметить с нами помолвку Гленна. Они спали – отец в инвалидной коляске, мать в кресле у камина. Оба выглядели такими старыми и дряхлыми, и я подумал, каково мне будет, когда их не станет. Бретт в трусах и майке лежал на кровати в гостевой комнате и курил.

– Не пора ли одеться? – спросил я.

– Мне нечего надеть, – ответил Бретт, – все мои рубашки в мусорке.

Действительно, мусорная корзина в углу комнаты была битком набита белыми хлопчатобумажными рубашками. Я вынул их и пересчитал. Ровно десять.

– Но нельзя же такое выбрасывать, – сказал я, – их всего лишь нужно постирать в горячей воде.

– На бирже никто не стирает рубашки, – возразил Бретт. – Мы покупаем их сразу упаковками по десять штук и в конце дня выкидываем.

Я сгреб рубашки, сунул их в стиральную машину, установил температуру в шестьдесят градусов, положил таблетку «Ариэля» в отделение для моющего средства и запустил стирку. Потом я вернулся в комнату Бретта поинтересоваться его дальнейшими планами.

– Я не могу здесь оставаться, – сказал Бретт, – у них даже «Блумберга»[68]68
  «Блумберг» – международный телеканал, специализирующийся на финансовых и деловых новостях.


[Закрыть] нет.

Понедельник, 7 января

Прием у доктора Рубик.

На ней был ярко-красный кардиган. Я заметил доктору, что кардиган ей очень к лицу.

– Муж подарил на Рождество, хотя не очень понимаю, с какой стати, ведь он знает, что я ношу только черное, серое и белое, – пояснила она и перешла к результатам моих анализов. – САП более десяти, – сообщила врач и добавила: – Что вызывает некоторую тревогу.

Я почувствовал, как вся кровь, что есть в моем теле, прилила к ногам.

– То есть я вернулся к тому, с чего начал, – уточнил я.

– Это определенно регресс, – согласилась доктор, – но не забывайте, оптимального результата в нашем деле сразу не достигнешь. И вы – не исключение. Достаточно высокому проценту мужчин с раком простаты требуется несколько разновидностей лечения, прежде чем мы скажем «все чисто».

Я рассказал ей о новых симптомах.

– Это нормально, – кивнула доктор и принялась перечислять различные «пути, по которым мы можем двигаться».

А я думал про себя: «Нет, доктор Рубик, по этому пути мы двигаться не будем, на этой дороге всего одна колея, и я потащусь по ней один. А вы только помашете мне вслед».

Выйдя из кабинета, я сообразил, что толком не слушал доктора и не запомнил, какое же лечение она теперь предлагает. Отправился в отделение лучевой терапии повидать Салли, но над дверью горела лампочка, означавшая, что в данный момент Салли наводит смертоносные лучи на другого бедолагу. В итоге я спустился вниз, где меня дожидалась мать. Она спросила, как все прошло. Я неопределенно хмыкнул и заставил себя улыбнуться. Не хотел сообщать ей плохие новости, пока она не довезет нас в целости и сохранности до дома.

Когда мать затормозила у свинарников, я выпалил: лучевая терапия не вылечила мой рак. Мать уронила голову на руль, машина загудела. Распахнув входную дверь, отец съехал вниз по пандусу. Я как раз вылез из машины.

– Что с твоей матерью? – спросил он.

Я рассказал ему о визите к доктору Рубик.

– Бедная Полин, – огорчился отец. – Помоги ей выбраться из машины, Ади. – Затем он принялся лупить себя кулаками по ляжкам и кричать: – Подавай в суд на чертову государственную медицину. Они явно облажались!

С целью прекратить дальнейшее самобичевание родителей я пошел к себе, от души надеясь, что они за мной не последуют. Мне хотелось побыть немного в тишине, а потом позвонить Георгине, но мать с отцом не желали оставлять меня одного.

– Они делают пересадку простаты? – спросил отец. – Потому как, если делают, можно взять мою, сынок.

– Надо было привязать кристалл к мошонке, – хлюпая носом, сказала мать. – Вреда от этого никакого, а ведь могло бы и помочь.

В конце концов я уговорил их отправиться домой и позвонил жене.

Трубку она взяла сразу:

– Адриан! Что тебе сказали?

– Мой рак «не совсем излечен», – ответил я.

– Что значит «не совсем излечен»? – недоуменно спросила Георгина. – Это все равно что сказать «я не совсем беременна». Тебя либо вылечили, либо нет.

– Нет.

Я услыхал, как она говорит Фэрфакс-Лисетту: «Хьюго, мне надо домой».

И услыхал, как он просит: «Может, мы сначала закончим…»

– Нет, – повысила голос Георгина, – мне надо домой!

Фэрфакс-Лисетт привез ее на своем «ленд-ровере». Я смотрел, как он ползет по нашей подъездной дорожке, с преувеличенной тщательностью огибая ямы. Наверное, подумал я, сравнивает нашу дорожку со своей, на которой каждое утро разравнивают гравий. Но возможно, я возвожу на него напраслину. Остановив внедорожник, Фэрфакс-Лисетт вышел и открыл дверцу для Георгины. Они обменялись парой слов, он положил ей руку на плечо, и лишь затем Георгина побежала домой, чтобы упасть в мои объятия.

Бывали у меня дни и поудачнее. Мы пытались подбодрить друг друга – разожгли в гостиной камин с помощью зажигалок и растопки. Георгина сходила за дровами, но они отсырели, и огонь скоро погас. Потом вместе отправились за Грейси в школу. И я заметил, что мы оба стараемся не глядеть в сторону кладбища.

По дороге домой Грейси рта не закрывала – ее увлекла тема снежинок. Она поведала нам, что на свете миллионы, миллионы и миллионы снежинок и ни одна в точности не похожа на другую. После ужина я смотрел телевизор, но ничего не видел и не слышал. Спать лег рано. Георгина составила мне компанию, и мы лежали, обнимая друг друга, пока не заснули.

Февраль

Четверг, 14 февраля

Наверное, надо было самому позаботиться о подарке для Георгины на Валентинов день. Но, поскольку самостоятельно ходить по магазинам я сейчас не могу, пришлось попросить мать, отправлявшуюся в город, купить что-нибудь для моей жены. Мать вернулась с бумажной сумкой туалетных принадлежностей, приобретенных на крытом рынке.

– Это набор от «Шанель», – сказала она, вручая мне сумку, – но мне продали его всего за семь девяносто девять.

Я вынул из сумки кусок розового мыла, от которого даже через целлофан разило так, что глаза слезились. Затем карликовую щетку для ногтей, увлажняющий крем, который не впитывался в кожу, и диски для снятия макияжа, такие жесткие, что ими можно было бы отчистить нефтяную скважину. Жулику с рынка явно удалось заморочить матери голову – при ближайшем рассмотрении я обнаружил, что даже название написано неправильно: «Шанелл».

Георгина, взяв подарок, вежливо поблагодарила. Но позже я услышал, как она говорит Найджелу по телефону:

– Это такая же фальшивка, как и наш брак в настоящий момент.

Мне она подарила керамическую кружку с сердечком и открытку – черный лабрадор сидит у ног хозяина, расположившегося в кресле. Открытку, которую я подарил жене, изготовила Грейси. Она нарисовала свадьбу своих родителей. Причем мы с Георгиной очень разного роста, я достаю моей невесте только до колена, – неужто ребенок именно так видит наши отношения?

Пятница, 15 февраля

Выносил на помойку не поддающиеся переработке упаковки от продуктов и увидел семейство лис – они жрали вчерашние куриные кости. Не понимаю, как им удалось вытащить кости из бака?

Самый крупный лис – отец семейства, надо полагать, – презрительно глянул на меня и как ни в чем не бывало продолжил терзать куриные останки. Наглец! Неужто эти дикие существа больше не боятся нас, людей?

– У-у! – крикнул я и ударил в ладоши, но рыжая тварь лишь улыбнулась, не переставая жевать. Лисица-мать и два лисенка отошли на несколько метров, затем уселись и принялись вылизывать друг друга. – Убирайтесь! – заорал я и хлопнул крышкой бака, думая напугать их и обратить в бегство, все четверо и с места не двинулись.

В конце концов я замерз и ушел в дом.

Бретт, наблюдавший за мной из окна, сказал, когда я появился в гостиной:

– Надо было взять лопату и шарахнуть по их мерзким вшивым головам.

Бернард, читавший книгу, поднял на него глаза:

– Ты – законченный гад, Бретт, согласен? И чего ты вообще тут торчишь? Давай-ка проваливай в соседнее помещение.

– Это дом моего брата, ты, старый хрен, – огрызнулся Бретт. – И у меня куда больше прав находиться здесь, чем у тебя, побирушки вонючего.

Я должен был осадить Бретта, но, честно сказать, дневник, у меня более сил нет ругаться. Поднявшись в спальню, я лег на заправленную кровать.

Суббота, 16 февраля

Заглянули мать с отцом узнать, не надо ли нам что-нибудь купить. Похоже, прежде чем зайти сюда, они повздорили, и, пока я составлял список, мать продолжила перепалку.

– Джордж, – наседала она, – обещай, что не поддашься и не одолжишь Бретту эти деньги.

– Но нельзя же лишать мальчика шанса, да и что в этом такого ужасного? Без спекуляции нет аккумуляции. И не забывай, Полин, победа достается храбрым.

– Папа, – вмешался я, – если ты держишь в доме деньги, Бретт найдет их по запаху.

Мать встревожилась:

– Адриан прав. Надо их перепрятать, Джордж.

Вечером явилась мать с гигантской банкой фасоли «Хайнц». Вручая банку, она заговорщицки подмигнула мне:

– Это очень, очень ценная банка. Ты понимаешь, о чем я? У этой фасоли богатый вкус. Она станет весомым вкладом в ваши продуктовые запасы.

Я прервал этот поток неуклюжих финансовых намеков, взяв у нее банку, и поставил ее на полку с консервами.

Среда, 27 февраля

Дневник, ты словно жестокосердная возлюбленная, превратившая меня в своего раба. Но с тех пор, как я начал химиотерапию, мне все труднее находить силы для ежедневных записей. Теперь болезнь и процедуры властвуют надо мной.

Март

Среда, 5 марта

Ездил в больницу за бесплатным париком – вместе с Георгиной, она сидела за рулем «мазды». (Мать по-прежнему отказывается вписывать нас в свою страховку, пришлось купить полис, за который с нас содрали безумные деньги!) Георгина мотивировала свое участие так:

– Ты и белья себе нормального не способен купить, не то что парик выбрать.

Изготовителя париков звали Малкольм Далтри. Я спросил, не родственник ли он Роджеру Далтри, знаменитому рок-музыканту и певцу. Он озадаченно посмотрел на меня:

– Нет, не родственник.

Дневник, почему я испытываю потребность заводить светскую беседу с работниками здравоохранения? Может, мне настолько ненавистно называться «пациентом», что я каждый раз пытаюсь восстановить свой прежний статус обычного человека?

Осмотрев мой скальп, Далтри неодобрительно заметил:

– Вам следовало прийти ко мне задолго до того, как у вас начали выпадать волосы.

У самого Далтри шевелюра подозрительно напоминала парик, который, в свою очередь, сильно смахивал на мех животного, погибшего под колесами автомобиля, – горностая, например.

– Ваш парик вы сами изготовили? – поинтересовался я.

– Я не ношу парик, – сердито буркнул он. – У меня свои волосы. – Обмерив мою голову, он спросил: – У вас есть особые пожелания насчет цвета, формы, стиля, длины, волнистости?

– С тех пор как я на химиотерапии, у меня пропала способность принимать какие-либо решения, – сказал я.

Георгина, желая помочь, воскликнула:

– Ади, тебе выпал шанс обзавестись волосами, о которых ты мечтал всю жизнь!

– Примерьте образцы, если хотите, – предложил Далтри.

Первым я примерил черный парик с пробором сбоку, в нем я походил на китайского хипстера. Второй был блондинистым и кудрявым.

– Сними немедленно, – приказала Георгина, – а то мне чудится, что я вижу перед собой одного из братьев Маркс, самого придурковатого[69]69
  Братья Маркс – знаменитые американские комики эпохи немого кино.


[Закрыть].

Третий, мышиного цвета и едва покрывавший череп, и париком-то было трудно назвать.

– Что ж, англосаксонскую линию вы всю перепробовали, – подытожил Далтри. – Хотите взглянуть на парики для «людей в цвете»?

– Почему нет, – согласился я.

Задумчиво поглядев на меня в черном парике с тугими кудряшками, выполненном, как выразился Далтри, по «восточным лекалам», мастер сообщил:

– В принципе, мы можем подбирать подходящий цвет и длину, но только в строгом соответствии с государственным стандартом.

– А вы делаете прическу как у Бориса Джонсона?[70]70
  Борис Джонсон (р. 1964) – политик-консерватор и мэр Лондона, избранный на эту должность в 2008 г.


[Закрыть] – оживился я. – Думаю, это меня бы устроило.

– Вы требуете невозможного, мистер Моул, – покачал головой Малкольм Далтри. – Если вам по сердцу стиль интеллектуальной знаменитости, обращайтесь к частному производителю.

Мы ушли, так ничего и не выбрав, – не хотелось производить впечатление людей настолько обнищавших, что они не могут позволить себе заказать парик у частника.

На улице Георгина сказала:

– Давай-ка наведаемся в «Побалуй себя» к Лоуренсу? Он наверняка посоветует что-нибудь стоящее.

Вернувшись в Мангольд-Парву, мы припарковались у салона. Лоуренс, развалившись в кресле перед зеркалом, читал «Вог». Миссис Льюис-Мастерс сидела под сушильным колпаком; бигуди, сплошь покрывавшие ее голову, были размером с канализационную трубу. Она читала «Деревенскую жизнь». Вместо приветствия старая дама приподняла бровь.

Георгина и Лоуренс бросились друг другу на шею.

– Где ты пропадала? – пропел Лоуренс.

– Дома, – улыбнулась моя жена, – сама мыла голову, сама подравнивала волосы.

Лоуренс воздел свои жилистые руки в утрированном испуге:

– Плохая девочка! Знаю, у тебя сейчас бабла не густо, но на прическе нельзя, нельзя экономить!

Георгина объяснила, зачем мы пришли.

Лоуренс схватил меня за руку:

– Слыхал, что ты теперь на химии. – Затем он усадил меня в кресло, в котором только что сидел, встал сзади и посмотрел на мое отражение в зеркале. Взъерошив редкие кустики волос на моей голове, он заявил: – Можно пойти ва-банк и сбрить все к чертям собачьим. Что от них толку, сам подумай? Ни вида, ни блеска.

– Мне нравятся бритые головы, – вставила Георгина.

Перспектива лишиться последних волос меня не вдохновляла, но жена настаивала:

– Ади, ты каждый день в душе теряешь их целыми пучками. И, если слив засорится, придется вызывать сантехника, а это стоит недешево.

Пока я колебался, Лоуренс пригласил в соседнее кресло миссис Льюис-Мастерс и принялся снимать с нее бигуди.

– Люди пустыни, – сообщила старуха, – почитали лысину как признак мудрости и мощной сексуальной потенции.

– Ладно, Лоуренс, сбривай, – сдался я.

Пока парикмахер сушил феном волосы миссис Льюис-Мастерс, я листал брошенную ею «Деревенскую жизнь», и вдруг с разворота с фотоотчетом об Охотничьем бале в Бельвуаре на меня глянуло улыбающееся, счастливое лицо Георгины – я аж вздрогнул. Она стояла под ручку с «достопочтенным Хьюго Фэрфакс-Лисеттом» в окружении других саблезубых охотников, поднимавших бокалы с шампанским. Они словно поздравляли Хьюго и Георгину с помолвкой. Я показал журнальную страницу жене.

– Я же тебе рассказывала, забыл? – рявкнула она.

– Почему же, отлично помню. Ту ночь я как раз провел в больнице после очень неприятной, болезненной биопсии.

Георгина понизила голос:

– Хьюго не с кем было туда поехать. В последнюю минуту его предполагаемая спутница отказалась.

– Я не виню тебя за то, что ты туда поехала. Но почему ты выглядишь такой счастливой? Ты же говорила, что тебе там страшно не понравилось, что тебя тошнило от «шайки придурков», которые наперебой хвастались тем, как они измывались над беспомощными лисами.

Соорудив из волос миссис Льюис-Мастерс нечто вроде шлема (это ее обычная прическа), Лоуренс передал даму своему помощнику (который, по словам Георгины, только и умеет, что сметать кисточкой остриженные волосы с лица и шеи, да и то не слишком ловко) и повернулся ко мне:

– Итак, бреем голову, и, кстати, у меня есть сказочная продукция от Андре Агасси, с ней твой скальп засияет, как солнце.

За каких-нибудь пять минут он сбрил все мои волосы и намазал голову увлажняющим лосьоном. Я уставился на свое отражение. Череп блестел под лампой дневного света, и очки вдруг стали очень заметны.

– Будет лучше, когда ты немного загоришь, – утешила меня Георгина.

Лоуренс взял с меня всего 5 фунтов за бритье, но вместе с увлажнителем от Агасси, тонизирующим лосьоном и кремом, придающим коже шелковистость, счет разросся до 40 фунтов. На чай я Лоуренсу не оставил.

Дома мать сказала, что ей всегда нравились лысые мужчины – с тех пор, как она увидела Юла Бриннера, танцующего на балу с Деборой Керр в фильме «Король и я».

Отец рассмеялся:

– Господи! Ты похож на бильярдный шар на ножках. На твоем месте я бы поостерегся попадаться на глаза Ронни О’Салливану[71]71
  Ронни О’Салливан (р. 1974) – чемпион Англии по снукеру, разновидности бильярда, и трехкратный чемпион мира.


[Закрыть], а то он как увидит твою башку, так тут же загонит ее в лузу, не успеешь и глазом моргнуть.

Отец смеялся до икоты, пришлось дать ему воды, чтобы он успокоился. Зачем, спрашивается, отец выдал эту усложненную метафору? С целью скрыть свои истинные чувства, потому что на самом деле его душили слезы? Если так, то он сумел всех обвести вокруг пальца.

Грейси, придя из школы, погладила меня по голове:

– Мне нравится твоя новая прическа, папа.

Я очень устал, и во рту у меня все горело.

– Какая же это прическа? – раздраженно возразил я. – У меня ведь совсем не осталось волос.

У Грейси задрожали губы, но мне удалось предотвратить плач, позволив дочери отполировать мою лысину хозяйственной салфеткой.

– Можно я возьму «Блеск» для мебели? – спросила Грейси.

Я ответил отказом, тогда она неторопливо легла на ковер перед камином и забилась в истерике. Я бессильно наблюдал, как она колотит руками и ногами. Спустя пять минут девочка спокойно встала и вышла из комнаты.