Текст книги "Допеть до победы! Роль песни в советском обществе во время Второй мировой войны"

Вскоре после того, как звания «гвардейцев» были удостоены моряки, Политуправление Военно-морского флота поручило поэту Лебедеву-Кумачу и композитору Милютину сочинить песню о советских моряках. Оба автора и до войны не раз писали на морские темы. «Морская гвардейская» воспевает беспримерный героизм моряков: «Сквозь минное поле пробьются, / пройдут сквозь огонь батарей. / Повсюду победы добьются / герои, гвардейцы морей». В припеве поется: «Морская гвардия идет уверенно, / любой опасности глядит она в глаза. / В боях испытана, в огне проверена, / морская гвардия для недругов гроза» [Бирюков 1984:230–321]. Всего на флоте за время войны почетным званием были награждены 78 флотилий, кораблей и боевых частей, что стало поводом для создания многочисленных песен [Бирюков 1984: 177–178]. Сегодня трудно ответить на вопрос, влекло ли награждение гвардейскими отличиями написание песни в обязательном порядке либо же давало право на официальный гимн, которым боевая часть могла воспользоваться. Например, «Песня об эсминце “Гремящий”» (музыка Жарковского, слова Е. Иващенко) посвящена кораблю, который неоднократно сопровождал конвои в северных морях: «Тревожны морские глубины, / и ветры над морем парят, / пусть дремлют коварные мины – / “Гремящий” не знает преград». Когда эсминцу было присвоено почетное звание «гвардейский», композитор Жарковский положил на музыку стихи, написанные штурманом корабля Иващенко в 1942 году. В данном случае между присвоением звания и написанием песни имеется прямая связь. Создавались также песни в честь вооруженных сил в целом. Например, в честь 25-летия РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии) в 1943 году была написана песня композитора Александрова на стихи О. Я. Колычева. Она прозвучала в фильме-концерте, посвященном юбилею, и осталась в репертуаре Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии. В итоге песня получила обобщенное название «Песня о Советской армии»: «Несокрушимая и легендарная, / в боях познавшая радость побед. / Тебе, любимая, родная армия, / шлет наша Родина песню-привет» [Луковников 1975:230–232; Бирюков 1984: 223–224; Бирюков 1988: 6–7].

Существовали песни, написанные в честь разных боевых частей Советской армии. Кавалеристам полюбилась песня «Русская душа» (музыка В. Я. Кручинина, слова Л. И. Ошанина). Энергичный мотив исполняется на манер старой солдатской песни, когда некоторые строки зачинаются или завершаются повторами: «Я ничем не отличился, / ничего не совершил, не совершил – / лишь страну, лишь страну мою Россию / беззаве… беззаветно я любил» [Луковников 1975:138–139; Бирюков 1984:219; Бирюков 1988: 221–223]. Песню «Марш артиллерии» (музыка Новикова, слова С. А. Васильева) заказал Н. Н. Воронов, маршал артиллерии. В 1944 году в фильме «В шесть часов вечера после войны» прозвучала «Песня артиллеристов» (музыка Хренникова, слова Гусева). Танкисты получили песню «Сердце танкиста», написанную Кручининым и Фатьяновым в 1944 году. Разведчики, саперы, сигнальщики, медсестры и водители – все удостоились музыкальных од.

Географический регион и расположение фронта также становились поводом для творчества. Песня «В белых просторах» (музыка Фрадкина, слова Ошанина) была написана для Карельского фронта весной 1944 года. «Южноуральская» (музыка Соловьева-Седого, слова Фатьянова), написанная в 1943 году, посвящалась Южно-Уральскому военному округу. Даже небольшие военные подразделения внутри армий требовали собственных песен. Например, композитору Новикову и поэту Алымову заказала песню 129-я стрелковая дивизия, которая освобождала Орел и получила почетное наименование «Орловская». Новиков вспоминал, что заказы такого рода стали очень распространенным явлением осенью 1943 года, когда Советская армия освобождала захваченные немцами территории и победы следовали друг за другом. Композитор и поэт встретились с солдатами и командиром дивизии, узнали о ее боевом пути. Песня «Где орел раскинул крылья» стала гимном дивизии, который сопровождал бойцов до реки Эльбы: «Нас и “тигры” не пугали – / мы на то стрелки, / по-орлиному клевали / немцев русаки… / Из Москвы приказ кремлевский / Сталин нам прислал: / нас дивизией Орловской / доблестной назвал… / Рыбам – речка, / хатам – печка, / нам – поход, / до победы недалёко, / марш вперед!» [Луковников 1975: 152–154; Бирюков 1984: 227].

И авторы-любители, и профессионалы написали сотни песен во славу различных дивизий, полков и батальонов. Большинство из них не выходили за пределы той аудитории, которой предназначались, и не включались в действующий репертуар. События и обстоятельства, запечатленные в этих песнях, имели слишком конкретный характер, чтобы вызвать устойчивый всеобщий интерес. Некоторые песни с соответствующими изменениями передавались в боевых частях по наследству, но большая часть из них утрачена. Ветераны в ответ на вопрос вспоминают, что были какие-то свои песни, иные припоминают несколько слов или отрывок мелодии, но полных версий полковых песен отыскать не удается. Упоминания о них, однако, существуют в архивах, газетах, мемуарах, и нет сомнений, что песни, чествующие конкретных бойцов, играли важную роль в новом песенном репертуаре военного времени.

Ряд песен был посвящен партизанам. Существуют явные различия между «партизанскими песнями» и другими разновидностями песен. Хотя темы часто совпадают – героический поступок, разгром врага, защита родины, – выжившие участники войны утверждают, что партизанские песни сильно отличались от прочих. Так ли это и существовало ли большое различие между фронтовой и партизанской жизнью – выяснение этих вопросов находится за рамками данного исследования. Но, очевидно, подобное различие существовало в сознании участников войны и, соответственно, в характеристике песен. Один ветеран объяснил это разницей в образе жизни на фронте и у партизан: он вспоминал, что в регулярной армии строго придерживались фронтового кодекса поведения, уважали честь солдата, в то время как партизанская борьба диктовала другой кодекс – «каждый сам за себя», – и там свирепость и жестокость не знали границ (Прокопий Михайлович Тарасов, ветеран регулярной армии, интервью, декабрь 1990 г., Москва). В партизанских песнях часто фигурирует природа как соучастница борьбы, что соответствует особенностям образа жизни партизан, которые вынуждены были прятаться, маскироваться на местности, незаметно совершать передислокации. В одних песнях природа является фоном, в других – защитницей партизан и главной темой. Название песни дополнительно подчеркивает эту связь с природой, хотя в реальности регулярным войскам тоже часто и подолгу приходилось находиться в лесах. Самая известная партизанская песня, которая является также одной из самых исполняемых военных песен, это «Ой, туманы мои, растуманы» (музыка Захарова, слова Исаковского). В январе 1942 года Захаров, композитор и дирижер Хора имени Пятницкого, обратился к своему многолетнему соавтору поэту Исаковскому с просьбой написать стихи про партизан. Поэт вдохновился старинной народной песней, в которой повторялись слова «туманы-растуманы», переделал ее и прислал текст Захарову в Свердловск, где в то время выступал хор, которым он руководил. Композитор долго работал над мелодией – обычно это происходило в купе поезда ночами, когда хор переезжал из города в город, где выступал. Премьера песни состоялась в августе 1942 года, и затем она исполнялась с неизменным успехом [Луковников 1975:72–74; Бирюков 1984:202–203; Бирюков 1988: 166–167; Казьмин 1970: 214–215, 218–221, 241]. В песне поется: «Ой, туманы мои, растуманы, / ой, родные леса и луга! / Уходили в поход партизаны, / уходили в поход на врага. / На прощанье сказали герои: / ожидайте хороших вестей! / И по старой Смоленской дороге / повстречали незваных гостей». Далее идет речь о том, что с той поры «потеряли злодеи покой», партизаны сражаются днем и ночью: «Партизанские вьюги над разбойной гудят головой»; в заключение говорится, что «не уйдет чужеземец проклятый, своего не увидит жилья». Мелодия медленная, протяжная, в духе русских народных песен.

Несмотря на видимость автономии, партизаны также были вовлечены в бюрократический процесс утверждения песен на специальных комиссиях. Политуправление Брянского фронта, который снабжал некоторые партизанские отряды оружием, в октябре 1942 года обратилось к Кацу и Софронову с просьбой написать песню для партизан. Софронов вылетел в партизанский лагерь на оккупированной территории во время ноябрьских праздников, имея при себе новую песню – «Шумел сурово Брянский лес» [Луковников 1975:68–70; Бирюков 1984:226–227; Бирюков 1988: 169–171]. Зимой 1941 года в Алма-Ате был снят музыкальный фильм для распространения в партизанских отрядах – «Партизан – перелетная птица» (музыка 3. Л. Компанейца, слова А. Б. Гатова). Действие песни происходит у костра: «Посидим у ночного костра, / полечи мои раны, сестрица, / собираться в поход нам пора. / <…> Подожди, партизан, дотемна. / Эх, сулит нам хорошего мало / золотая большая луна». Припев звучит гораздо бодрее: «Бей, бей, гранаты не жалей: / враг идет кровавый. / Кончен бой, придем домой / с партизанской славой» [Бирюков 1984: 207–208]. Песня «Не пыли, дороженька» написана в 1942 году Кацем и Шубиным. Как и в случае с «Туманами-растуманами», слова этой песни уходят корнями в народное творчество, поскольку Шубин был собирателем фольклора: «Не пыли, дороженька степная, / по тебе шагать далеко нам. / <…> Мы теперь уходим в партизаны / и с врага не спустим зорких глаз. / Частый дождь омоет наши раны, / и полночные туманы скроют нас. / За поля сожженные и хаты, / за тебя, седая наша мать, / мы клянемся драться без пощады / и родные села крепко защищать. / Наша доля – дальняя дорога, / наша доля – недругов крушить, / чтобы всюду смертная тревога / не давала им у нас дышать и жить. / Не роняй ты слезы, мать родная, / а победы пожелай своим сынам» [Бирюков 1984: 207].

Несмотря на то, что жизнь партизан была крайне опасной, не все партизанские песни исключительно серьезны. Певец Леонид Утесов исполнил шутливую песню о партизанах под названием «Партизанская борода» (музыка Бакалова, слова поэта-любителя М. Лапирова). Эта песня пользовалась популярностью не только среди партизан, так как затрагивала на примере партизанской жизни понятные всем темы любви и предстоящей встречи: «То разведка, то засада, / стричься-бриться некогда, / неизбежная досада / партизану борода. / Борода моя, бородка, / до чего ж ты отросла, / называли раньше – щетка, / говорят теперь – метла. / Я не беспокоюся, / пусть растет до пояса. / Вот когда окончим битву, / сразу примемся за бритву, / будем стричься, наряжаться, / с милкой целоваться. / Лишь одна меня печалит / невеликая беда: / партизанские медали / закрывает борода» [Бирюков 1984: 207]. Партизанские песни датируются 1942–1943 годами, так как в 1943 году началось освобождение оккупированных территорий, а к осени 1944 года немцы были полностью изгнаны с советской земли.

Подвиг людей, трудившихся в тылу, также нашел отражение в песнях. Песня «Уральцы бьются здорово» (музыка Хренникова, слова А. Л. Барто) была создана для конкурса, который проходил в Свердловске. Барто написала текст, а музыку, победившую на конкурсе, сочинил композитор Хренников весной 1942 года. Песню включили в свой репертуар многие хоры и ансамбли: «Могучий и грозный, / железный Урал, / священную клятву / ты партии дал. / Как сталь броневая, / та клятва тверда. / Первыми будем / на фронте труда. / <…> Колхозник и токарь, / танкист и кузнец, / вместе врагу мы / готовим конец» [Луковников 1975: 93–94; Бирюков 1984: 204].

Стихи для песни «Уралочка» были написаны поэтом Г. Славиным, который лечился после ранения в Свердловске. Работая в газете «Уральский рабочий», он познакомился с композитором А. И. Хачатуряном, который стал автором музыки. Плод их совместного творчества был напечатан на листовках тиражом полмиллиона экземпляров, каждая стоила один рубль, собранные деньги поступали в Фонд обороны. Стихи были опубликованы также в газете 8 марта по случаю Международного женского дня: «Моя подружка дальняя / как елочка в снегу, / ту елочку-уралочку / забыть я не могу. / Давно ушел из дома я, / но помню до сих пор / ее совсем особенный, / уральский разговор. / <…> Моей далекой весточке / не так легко дойти, / но ты, моя невесточка, / работай, не грусти. / А если встанет в горлышке / непрошенный комок – / ну что ж, моя уралочка, / поплачь и ты чуток. / Но дело наше верное, / не стоит слезы лить! / Свободные, счастливые, / сто лет мы будем жить. / Приду – сыграем свадебку, / по чарке разопьем / и скоро сыну имечко / придумаем вдвоем». Песня достигла самых разных уголков Советского Союза, включая Карелию, Дальний Восток, Калининский и Брянский фронты [Бирюков 1984: 216; Бирюков 1988: 246–248; Лебедев 1975: 361]. Несмотря на то, что героиней песни была девушка с Урала, обращение к семейным чувствам, упоминание важности объединенных усилий обеспечило ей широкую популярность.

По мере того как Советская армия одерживала победы и продвигалась на запад, пока не дошла до Берлина, появлялись новые песни с новыми темами. Настроение становилось радостнее, и в песнях начали преобладать шутливые, юмористические интонации. В одной из первых победных песен с жизнерадостной мелодией речь шла о том, как Красная армия освобождает захваченные немцами сначала советские города, а затем и зарубежные. Долматовский написал стихотворение «Улицы-дороги» осенью 1943 года после освобождения Орла и Белгорода. После Курской битвы войска шли на запад, и поэт обратил внимание на то, что, покидая какой-либо город, солдаты шагали по улице, получившей имя следующего города, который предстояло штурмовать. Стихи отправили композитору Фрадкину, он написал музыку и отдал песню Утесову, чтобы тот исполнил на концерте. В песне отражено это продвижение армии на запад. От Орла дорога ведет к Брянску, от Брянска – к Киеву. Утесов добавлял к песне новые куплеты по мере того, как войска продвигались на запад, и в конце концов песня получила название «Дорога на Берлин» [Луковников 1975: 239–241; Бирюков 1984: 232].

Песня «Моя Москва» стала одной из первых песен, посвященных освобождению города, и прототипом для последующих песен такого рода. Столица не была оккупирована, но битва за Москву, во время которой был дан решительный отпор гитлеровским войскам, явилась первой настоящей победой Советского Союза в этой войне. Лейтенант М. С. Лисянский занес стихи в редакцию журнала «Новый мир», когда проездом оказался в Москве. Композитор Дунаевский, который с Ансамблем железнодорожников в это время находился на гастролях в Читинской области, прочитал стихи и немедленно приступил к написанию музыки. Премьера песни состоялась весной 1942 года. В ней от имени солдата говорится о том, что он пережил немало испытаний, «похоронен был дважды заживо», но мысль о Москве всегда поддерживала его и наполняла гордостью. Песня также рисует образ Москвы, напоминает о жестоких боях и воздает должное памяти защитников Москвы. В припеве повторяются слова: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва».

Композитор Фрадкин написал не только музыку, но и текст «Песни о Сталинграде», позднее переименованной в «Песню о волжском богатыре». Она была опубликована в 1943 году в февральском выпуске фронтовой газеты, посвященном победе под Сталинградом: «Окончатся дни испытаний суровых. / Над Волгой, великою русской рекой, / из гордых развалин поднимется снова, / но трижды прекраснее, город-герой» [Луковников 1975: 134–136; Бирюков 1984: 225; Бирюков 1988: 163–164]. Битва под Сталинградом упоминалась во многих песнях, но почти все они имели узко специфическое, слишком конкретное содержание, поэтому не удержались после войны. Две песни посвящались Ростову-на-Дону. Первая, «Ростов-город» (музыка Блантера, слова Софронова), была написана между декабрем 1941 года и июлем 1942 года, когда Ростов был освобожден в первый раз. Однако премьеру песни пришлось отложить, потому что Ростов пал вторично. Когда Ростов в феврале 1943 года снова освободили, песню исполнили, опубликовали и записали на пластинку [Бирюков 1984: 226]. Вторая песня, «Когда мы покидали свой родимый край», была написана в 1943 году как непосредственный отклик на освобождение Ростова. Поэты М. А. Талалевский и 3. М. Кац были прикомандированы к фронтовой газете. Композитор Табачников был художественным руководителем ансамбля песни и пляски Второй Гвардейской армии. В песне выражается любовь к освобожденному городу и подчеркивается необходимость идти на запад, чтобы освобождать новые города [Бирюков 1984: 225].

В 1943 году произошло важное событие в сфере советской песни. Композиторов и поэтов призвали создать новый гимн Советского Союза на смену Интернационалу, который выполнял эту функцию со времени революции. Отбор производился из сотни представленных вариантов. Премьера нового гимна состоялась по радио в канун 1944 года. Среди композиторов победил Александров, который взял за основу «Гимн партии большевиков», а среди авторов стихов победа досталась С. В. Михалкову и Г. А. Эль-Регистану.

Девятисотдневная блокада Ленинграда, трагические и героические события, связанные с ней, также стали предметом многочисленных военных песен, включая упоминавшийся выше «Вечер на рейде» – прощание с городом и вместе с тем клятва в верности. В 1942 году командование Волховского фронта, куда Главное политуправление направило композитора Лепина, обратилось к нему с просьбой написать лирическую песню о Ленинграде. Вместе с поэтом П. Н. Шубиным, корреспондентом газеты Волховского фронта, он сочинил «Ленинградскую песенку», которую до сих пор поют с некоторыми текстовыми изменениями [Бирюков 1984: 228], но припев остается неизменным: «Там под вечер тихо плещет / невская волна. / Ленинград мой, милый брат мой, / Родина моя!» Композиторы-любители Л. Р. Шенберг и П. Краубнер в сотрудничестве с поэтом П. Богдановым посвятили «Песню о Ладоге» дороге, проложенной по льду Ладожского озера. После того как озеро замерзло, появилась возможность эвакуировать по нему людей (хотя и не без риска, особенно для истощенных и больных), доставлять в окруженный город продукты и топливо, в которых он остро нуждался. Для жителей, замкнутых в кольце блокады и страдавших от голода, эта дорога стала символом жизни и победы. В песне прославляются те, кто обеспечивал переправу через Ладогу, и утверждается вера в победу: «Эх, Ладога, родная Ладога! / Метель и штормы, грозная волна! / Недаром Ладога родная / Дорогой жизни названа» [Луковников 1975:84–86].

В 1943 году композитор Мокроусов был командирован в Ленинград для работы над музыкой к пьесе «У стен Ленинграда», которую написал Вишневский. В апреле 1943 года в ленинградском театре Краснознаменного Балтийского Флота состоялась премьера этой пьесы – особенный успех имела прозвучавшая в ней песня «Баюшки-баю», позже переименованная в «Море шумит». Стихотворную первооснову песни сочинил сам Мокроусов [Бирюков 1984: 207; Бирюков 1988: 198–201]. Песня исполняется от имени моряков, которые обещают допеть ее после победы: «Лучше в мирном краю кончим песню свою» – и надеются, что это произойдет скоро. Песня «Наш город» (музыка Соловьева-Седого, слова Фатьянова), возможно, последняя военная песня о Ленинграде, она появилась в майские праздники 1945 года. В ней говорится о том, что в городе снова наступил мир, на ленинградских заставах «вновь бушует соловьиная весна», но героическое прошлое никогда не будет забыто: «Славы города, где сражались мы, / никому ты, как винтовки, не отдашь, / вместе с солнышком пробуждается / наша песня, наша слава, город наш». В припеве поется: «Над Россиею / небо синее. / Небо синее, / небо синее над Невой. / В целом мире нет, / нет красивее / Ленинграда моего!» [Бирюков 1984: 228].

После того как военные действия переносятся за пределы Советского Союза, возникают песни, в которых фигурируют чужие страны и вспоминается Россия, краше которой нет. Одна из первых песен такого рода – «Под звездами балканскими» – началась с мелодии, написанной Блантером. Композитор позвонил поэту Исаковскому и попросил написать текст к уже готовым нотам, что Исаковский делал очень редко, но в данном случае согласился. В результате родилась песня «Под звездами балканскими», за которую, наряду с песнями «В путь-дорожку дальнюю», «Моя любимая», «В лесу прифронтовом», в 1946 году поэт получил Сталинскую премию второй степени. В этой песне выражается скорее патриотическое чувство по отношению к России, чем радость по поводу освобождения Балкан: «Где ж вы, где ж вы, очи карие, / где ж ты, мой родимый край? / Впереди страна Болгария, / позади река Дунай. / Много верст в походах пройдено / по земле и по воде, / но Советской нашей Родины / не забыли мы нигде». В тексте упоминаются несколько географических названий, кареглазая девушка и ее тихий голос. Песня завершается восклицанием: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!» [Луковников 1984:210–211]. В тексте песни «Россия» Лебедев-Кумач не упоминает других стран, но призывает всех, кто оказался далеко от родины, помнить о ней: «Россия, любимая земля! / Родные березки и поля! / Как дорога ты для солдата, / родная, русская земля!» Бойцы дают клятву сражаться за то, что создано отцами и дедами: «Все, что дедами построено, / что отцовской кровью вспоено, / мы – твои сыны и воины – / поклялися отстоять». В конце песни говорится о победе и о той цене, которая за нее заплачена: «Много жизней потревожено, / много верст в боях исхожено, / много русских душ положено / за тебя, родная мать. / Мы ведем войну священную, / мы несем страду военную / за красу твою нетленную, / за сокровища твои. / Битвы кончатся кровавые, / мы придем домой со славою, / и опять в леса кудрявые / возвратятся соловьи».

Стихи были опубликованы в 1944 году в журнале «Красноармеец»: на них несколько композиторов написали свои мелодии. Вариант Богословского оказался наиболее долговечным, хотя сам композитор никогда не включал эту песню в собрание своих работ [Бирюков 1984: 231].

1945 год принес новые песни такого рода. История создания «Сторонки родной» повторяла историю «России»: поэт Михалков напечатал стихи, и несколько композиторов откликнулись на них. Автором наиболее распространенной мелодии, написанной в самом конце войны, стал А. И. Островский, музыкант и аранжировщик джаз-оркестра Утесова. В стихах Михалкова солдат сравнивает различные европейские города с родными краями. Бухарест и Будапешт, которые лежат на Дунае, напоминают о Волге: «В Будапеште сражались мы долго, / Будапешт на Дунае лежит. / Как мне вспомнится матушка-Волга, / так слеза на глаза набежит». София и Вена не идут ни в какое сравнение с Россией: «Но Болгария все ж не Россия, / хоть и братский живет в ней народ. / Я сражался на улицах Вены, / в ней сады и дворцы хороши. / Только Вена, скажу откровенно, / хороша не для русской души». В припеве упоминается сторонка родная: «Сторонка, сторонка родная, / ты солдатскому сердцу мила. / Эх, дорожка моя фронтовая, / далеко ты меня завела!» – и завершается песня признанием в любви к советской родине: «День и ночь все на запад шагая, / до берлинских ворот я дошел, / но милее родимого края / я нигде ничего на нашел» [Бирюков 1984: 231].

Песня «Далеко родные осины» (музыка Соловьева-Седого, слова Фатьянова) также написана в самом конце войны и поднимает тему возвращения на родину, но в более личностном аспекте: «Там в доме нас ждет и горюет / родимая мать у дверей, / солдатское сердце тоскует / о родине милой своей. / Россия, Россия, Россия, / мы в сердце тебя пронесли. / Прошли мы дороги большие, / но краше страны не нашли». Песня была исполнена Государственным хором имени Свечникова вскоре после войны [Бирюков 1984: 222–223]. В лирических песнях этого периода повторяются те же темы, что и раньше, но под новым углом зрения. Фатьянов написал стихи «Пришла и к нам на фронт весна», по всей видимости в начале 1942 года, и сопроводил их мелодией собственного сочинения. В конце 1944 года он приехал с фронта в Москву и в гостинице встретился с композитором Соловьевым-Седым, совместно с которым ранее написал несколько произведений. Композитор взял любительскую мелодию Фатьянова за основу для своего варианта. Название песни заменили на «Соловьи», а в тексте песни слово «ребята» – на «солдаты», как предложил генерал Соколов, который заметил: «Почему у вас поется “пусть ребята немного поспят”? Речь ведь идет о солдатах! Это очень хорошее русское слово – “солдат”, и не надо его стесняться. Оно овеяно славой, это слово». Двое певцов, Георгий Виноградов и Иван Козловский, немедленно включили песню в свой репертуар. В ней, в отличие от мобилизующих песен, призывающих солдат идти в бой, речь идет о том, что солдаты нуждаются в отдыхе: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат. / Пусть солдаты немного поспят». Далее рассказывается о том, что солдат вспоминает родной дом, где его ждут, и сад, в котором соловьи поют всю ночь. В конце говорится что, хоть война и продолжается, но победа ближе с каждым боем: «А завтра снова будет бой… / Уж так назначено судьбой, / чтоб нам уйти, недолюбив, / от наших жен, от наших нив. / Но с каждым шагом в том бою / нам ближе дом в родном краю. / Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат. / Пусть солдаты немного поспят» [Луковников 1975: 218–219; Бирюков 1984: 205–206; Бирюков 1988: 229–231].

Соловьи в поздних военных песнях фигурируют как символ мирной жизни и возвращения домой. В этой песне эпитет «шальные» по отношению к соловьям имеет двойной смысл: буквальный, который означает «неугомонный», и переносный, который отсылает к выражению «шальная пуля». (Это пояснение дал мне Андрей Плансон в телефонном разговоре в сентябре 1994 года.) В этой песне, как и во многих других песнях военного времени, темы любви, войны, жизни и смерти проникают друг в друга и за счет игры слов, и за счет сочетания куплетов разного содержания.

Весной 1945 года, когда советские солдаты сражались с врагом на его территории, Соловьев-Седой и Фатьянов приступили к работе над песней «Давно мы дома не были». Они присоединились к концертной бригаде, которая направлялась в Восточную Пруссию, и в пути, чтобы не терять времени понапрасну, сочиняли песню, сидя в тряском автобусе, захваченном у немцев. Песню решили посвятить морякам-балтийцам. Она начинается с того, что двое солдат наливают по чарочке и заводят разговор о доме: «Где елки осыпаются, / где елочки стоят, / который год красавицы / гуляют без ребят. / Зачем им зорьки ранние, / коль парни на войне, / в Германии, в Германии, / в проклятой стороне. / Лети, мечта солдатская, / к дивчине самой ласковой, / напомни обо мне» [Луковников 1975: 248–250; Бирюков 1984: 222]. Здесь опять наблюдается взаимопроникновение тем: солдат все еще воюет, находится с друзьями на фронте, но уже думает о возвращении домой и надеется, что его встретят любовью и лаской.

«Эх, дороги» (музыка Новикова, слова Ошанина) – очень лиричная, но не слишком жизнерадостная песня – была заказана С. И. Юткевичем, руководителем Ансамбля песни и пляски НКВД, для театрализованного представления под названием «Победная весна», которое готовилось к празднованию 7 ноября 1945 года. Юткевич хотел, чтобы в песне говорилось о возвращении солдат домой. Новиков использовал мелодию народной песни «Эх ты, ноченька». Поэт Ошанин много раз бывал в командировках на Западном, 3-м Белорусском, Карельском фронтах и был хорошо знаком с бесконечными дорогами войны, поэтому слова ему подсказал личный опыт. Интонация у песни скорее усталая и печальная, чем победная: «Эх, дороги, / пыль да туман, / холода, тревоги / да степной бурьян. / Знать ты не можешь / доли своей. / Может, крылья сложишь / посреди степей. / Вьется пыль под сапогами, / степями, полями, / а кругом бушует пламя / да пули свистят». В песне говорится и о том, что мать напрасно ждет убитого сына: «Край сосновый, / солнце встает… / У крыльца родного / мать сыночка ждет. / И бескрайними путями, / степями, полями / всё глядят вослед за нами / родные глаза!» Завершается песня утверждением: «Нам дороги эти забывать нельзя» [Луковников 1975:235–237; Бирюков 1984:208; Бирюков 1988:257–259]. (Относительно происхождения этой песни Андрей Плансон сообщил мне, что в Сан-Франциско в среде эмигрантов, а также в прессе высказывалось мнение, что эта песня была написана для армии Власова, солдаты и командиры которой сражались на стороне Гитлера в надежде свергнуть Сталина и власть большевиков, и исполнялась ими[5]5
  Предложенная консультантом автора версия, что песню «Эх, дороги» сочинили и пели власовцы, вызывает большие сомнения, учитывая хорошо задокументированную историю песни.


[Закрыть]. У меня пока не имеется доказательств, подтверждающих эту версию, однако она в какой-то мере объясняет меланхолический характер песни в то время, когда преобладали более жизнерадостные песни, обязательно упоминавшие о победе. Хотя тем фактом, что песня была заказана для конкретной концертной программы, также можно объяснить отсутствие упоминаний о победе. Песня относилась к числу произведений, призванных показать трудности войны, а не к числу сугубо победных песен.)

Интересно отметить, что песни, которые появились в самом конце войны и заняли постоянное место в советской культуре, являются в высшей степени лирическими и отнюдь не всегда празднично-ликующими. Возможно, страдания, лишения и трудности четырех лет войны требовали осмысления и тихой, скорее печальной интонации, а не жизнерадостной и праздничной манеры. Из этого не следует, что праздничность отсутствовала вообще или жизнерадостных песен избегали. В ротах и полках пели собственные песни, рапорты о победах побуждали людей в Берлине, Москве, в других городах и поселках танцевать на улицах, по радио музыка играла целый день, люди радовались, что вернулась мирная жизнь.

Пример жизнерадостной песни, созданной в последнюю неделю войны, – «Казаки в Берлине» (музыка братьев Покрасс, слова Солодаря): «По берлинской мостовой / кони шли на водопой, / шли, потряхивая гривой, / кони-дончаки. / Распевает верховой: / “Эх, ребята, не впервой / нам поить коней казацких / из чужой реки”. / Казаки, казаки, / едут, едут по Берлину / наши казаки». На мосту казак встречает девушку-регулировщицу, которая велит проходить быстрей. Из текста песни ясно, что они понравились друг другу: «По берлинской мостовой / снова едет верховой, / про свою любовь к дивчине / распевает так: / “Хоть далеко синий Дон, / хоть далеко милый дом, / но землячку и в Берлине / повстречал казак”». Солодарь был военным корреспондентом и наблюдал похожую сцену в Берлине 9 мая 1945 года на одном из самых оживленных перекрестков, когда проезжал в автомобиле вместе с другими журналистами по городу. В тот же день он вылетел в Москву и уже в военно-транспортном самолете набросал первые строчки песни, а по прилете попросил братьев Покрасс сочинить мелодию. Песня прозвучала через несколько дней в исполнении солиста Ансамбля песни и пляски НКВД Ивана Шмелева [Луковников 1975:244–245; Бирюков 1984: 232; Бирюков 1988: 277–278] (между различными источниками имеются небольшие расхождения относительно того, в каком звании была девушка-регулировщица, кому пришла в голову идея припева – поэту или композиторам – и слушал ли поэт песню дома у композиторов или по телефону.)