Текст книги "Колокол Нагасаки"

7. Повреждения организма человека, вызванные атомной бомбой

– Доктор, что со мной случилось? Я надышался каким-то газом? Меня тошнит, у меня кружится голова, я вот-вот упаду без сознания.

– Доктор, у меня такое чувство, будто я вдохнул взрывную волну. Меня мутит. Я не могу поднять голову.

– Доктор, после взрыва я оказался под завалами. На мне ни одной царапины, но у меня ощущение, что я сегодня умру.

Это слова людей, которые укрылись от взрыва бомбы за каменными стенами или в углах разрушенных зданий, а теперь лежали беспомощные, неспособные пошевелить даже рукой. Я и сам чувствовал себя не лучше. Это состояние напоминало ужасное похмелье, которое испытываешь, проснувшись после бонэнкай[50]50
  Бонэнкай – проводы уходящего года.


[Закрыть].

Еще это состояние можно сравнить с морской болезнью: чувство общей слабости вместе с головной болью, тошнотой, рвотой, головокружением. Нечто подобное я испытывал, когда подвергался воздействию гамма-излучения во время экспериментов с радием.

Я знал, что эти люди так чувствуют себя не потому, что они вдохнули какой-то газ. Со взрывной волной их болезнь тоже не имела никакой связи. Это был эффект гамма-излучения. В тот самый миг, когда их глаза увидели вспышку, в их тела проникли лучи. Более того, гамма-лучи проходили и через деревянные стены японских хижин и даже через сравнительно толстые бетонные конструкции. Следовательно, даже люди внутри домов подверглись воздействию радиации.

Поток нейтронов вызывал более тяжелые повреждения. Я читал об этом в научных докладах, но, поскольку у меня не было непосредственного опыта наблюдения за такими пациентами, я не могу утверждать, что описываемые симптомы были связаны с облучением нейтронами. А поскольку биологическое воздействие нейтронов гораздо сильнее, чем гамма-лучей, то последствия, скорее всего, будут ужасными. Кроме того, время появления разных симптомов различается в зависимости от пораженного органа – у каждого свой инкубационный период. Никогда не знаешь, когда и какие симптомы проявятся. Я содрогнулся, вспомнив о лучевой болезни[51]51
  Течение и симптомы (проявления) острой лучевой болезни в результате ядерного взрыва зависят от дозы поглощенной организмом радиации, и могут привести к смерти непосредственно во время поражения излучением или к онкологическим заболеваниям через несколько лет после взрыва.


[Закрыть].

Ночь я провел во временном убежище вместе с пациентами. Утро следующего дня встретило нас безоблачным небом: атомное облако уплыло на восток. В небе палило солнце, землю покрывал горячий пепел, мы были между солнцем и пеплом. Ураками будто оказался в огненной печи. Многие из тех несчастных, которые в предыдущий день избежали смерти, вскарабкавшись на холмы, обнаружили, что их убежище стало последним пристанищем. Они лежали там, где упали, без сил: в тени камней или деревьев, неспособные двигаться. Некоторые из них умоляли дать им воды или хотя бы смочить губы. Другие просто стонали. Третьи были уже мертвы. Все, что мы могли сделать, – это крикнуть: «Эй! Есть тут кто живой?!» – а затем идти туда, откуда слышался хоть какой-то ответ. На одной только горе Компира нашли приют несколько сотен, а по некоторым сведениям, и несколько тысяч пострадавших.

Количество раненых было огромным. Департаменты общественного здравоохранения в префектуре и городе, ассоциация врачей и полиция – все вместе трудились над созданием эффективной службы помощи. Ближайшее подразделение гражданской обороны тоже работало на износ. Военно-морской госпиталь в городе Омура[52]52
  Омура – город, расположенный в тридцати километрах от Нагасаки.


[Закрыть] немедленно направил корпус помощи под командованием главного врача Ясумасы. Из военного госпиталя Курумэ[53]53
  Курумэ – город, расположенный в соседней с Нагасаки префектуре Фукуока.


[Закрыть] прибыл другой медицинский отряд.

Кто бы мог подумать, что наш университет, который считался бастионом медицинской помощи для целого региона, сам будет нуждаться в ней? Мы благодарили тех, кто пришел к нам на помощь, но в то же время нам было очень грустно и неловко.

Профессор Кояно, несмотря на то что его дом был сожжен дотла, а члены его семьи серьезно пострадали, взял на себя временные обязанности ректора и стал руководить оставшимся персоналом медицинского университета. Профессор Тё, потерявший двух сыновей, без устали помогал раненым, не имея времени на поиск останков своих близких.

Более того, большинство учителей и учеников, позабыв о том, что они потеряли семьи и имущество, трудились до изнеможения, чтобы оказать помощь другим, найти пропавших без вести и преодолеть царившее повсюду смятение. Ректор Цуно и профессор Такаги, находившиеся в убежище, где сверху постоянно капала вода, продолжали руководить хирургическими операциями, хотя состояние здоровья каждого постепенно ухудшалось. Профессор Яманэ, которого также нашли тяжелораненым, был доставлен и размещен рядом с ними.

Убежище было переполнено тяжелоранеными. Над нашими головами по-прежнему кружили вражеские самолеты. Зная, что еще одна вспышка, подобная вчерашней, станет для нас последней, мы отчаянно бросались в укрытия, едва слышали звук приближающегося самолета. Даже если оказывалось, что самолет от нас далеко. Нервы накалились до предела.

После того как мы похоронили погибших и оказали помощь раненым, я начал описывать повреждения, вызванные атомной бомбой.

Итак, было два типа повреждений: первые были вызваны самим взрывом. Другие – факторами, которые сопровождали взрыв.

Повреждения, вызванные самим взрывом, были результатом давления (ударной волны), светового излучения, гамма-излучения, нейтронного излучения и осколков бомбы. Раны, косвенно вызванные взрывом, были вызваны обрушением домов, разлетевшимися обломками, пожарами и радиацией. К этой категории также относились временные психические расстройства, вызванные шоком. Кардинальные отличия между повреждениями, вызванными атомной и обычной бомбами, заключались в следующем: во-первых, в случае взрыва атомной бомбы ущерб от разлетевшихся осколков и объектов был незначителен; во-вторых, атомная бомба генерирует радиоактивное излучение; в-третьих, радиоактивное излучение продолжает наносить ущерб людям долгое время после взрыва.

Разрушительную силу атомной бомбы невозможно описать словами. Людей, которые подверглись ее непосредственному воздействию, а именно тех, кто находился на улице или на крыше, а также тех, кто стоял у окон, впечатало в землю или разорвало. Те, кто находился в радиусе одного километра от эпицентра взрыва, погибли мгновенно или через несколько минут. В пятистах метрах от эпицентра взрыва лежала погибшая беременная женщина, а из ее разорванного живота к плоду тянулась пуповина.

Встречались трупы людей с зияющими животами и внутренностями, вывалившимися наружу. В семистах метрах от эпицентра мы нашли головы, оторванные от тел. Нередко встречались проломленные черепа с запекшейся кровью, вытекшей из ушей.

Температура в эпицентре взрыва была чудовищной. Даже у тех, кого взрыв застал в пятистах метрах от эпицентра, обуглилось лицо. Ожоги, полученные на расстоянии до одного километра от эпицентра, были уникальными – я бы назвал их «атомными ожогами». Поврежденная кожа отслаивалась от подкожной клетчатки, и это происходило очень быстро. Кожа отрывалась длинными полосками шириной около сантиметра. Эти полосы разрывались в центре или на концах и сжимались, слегка скручиваясь внутрь наподобие серпантина. Цвет такой кожи становился фиолетово-коричневым. Под отслоившейся кожей образовывалось небольшое внутреннее кровотечение. В момент повреждения человек испытывал не чувство сильного ожога, а кратковременную острую боль, за которой следовали ощущение холода и невыносимой боли. Отделившаяся кожа была очень хрупкой и легко отслаивалась. Большинство из тех, кто получил такого рода повреждения, умерли почти сразу.

Мой вывод относительно воздействия светового излучения и вызываемых им поражений при атомном взрыве был следующим: на открытые участки кожи действовала высокая температура. Из-за этого поверхностный слой кожи изменялся: терял свои защитные свойства, становясь очень хрупким. Повреждался также и расположенный глубже соединительно-тканный слой, или дерма. Поскольку скорость лучей составляла триста миллионов метров в секунду, они поразили людей практически в тот же самый момент, когда взорвалась бомба. Однако участки кожи, на которые не действовало световое излучение, не подверглись таким изменениям. Вскоре после светового излучения пришла ударная волна, затем образовалась зона отрицательного давления. Кожа человека, оказавшегося в зоне отрицательного давления, как бы рвалась наружу. Кожа на тех участках, которые оказались не подвержены световому излучению, осталась неповрежденной. На пораженных участках тела кожа отслаивалась. Этот феномен уникален и характерен только для атомного взрыва.

На расстоянии от одного до трех километров от эпицентра повреждение кожи, вызванное взрывом, было таким же, как и при обычных ожогах. Некоторые из пациентов испытывали боль, другие не ощущали ничего. Те, кто чувствовал боль, говорили о сильном жжении. Кожа сразу становилась красной. Затем, примерно через час, появлялись волдыри. Пациенты с ожогами, вызванными световым излучением, по виду не отличались от пациентов с обычными ожогами за исключением того, что были пронизаны радиоактивным излучением, а именно гамма-лучами и радиацией. Что станет с этими людьми в будущем? Об этом мы не знаем[54]54
  Медицинские последствия атомной бомбардировки были тщательно изучены американскими врачами (с привлечением японских медиков) и опубликованы.


[Закрыть].

Осколки бомбы падали на землю в виде огненных шаров. Размер их был различным: у некоторых – с ноготь взрослого человека, у других – с голову ребенка. Излучая синевато-белый свет, они разлетались со свистящим звуком, нанося смертельные раны тем, кого настигали. Повреждения, полученные людьми, зажатыми под обломками зданий или пораженными летящим стеклом либо другими осколками, а также судьба тех, кто сгорел заживо, – все эти случаи были ужасны, но они ничем не отличались от последствий ставших привычными авианалетов и бомбардировок вражеской авиации. Единственное отличие заключалось в том, что одновременно произошло несравнимо больше разрушений, охвативших куда большую площадь, чем при взрыве обычных бомб.

Ранними проявлениями поражения нейтронным и гамма-излучением стали уменьшение объема выделяемой мочи, снижение слюноотделения, почти полное прекращение потоотделения, а также снижение либидо в дополнение к изменениям, описанным ранее.

Внутри небольшого убежища сгрудились все: мертвые, раненые и более-менее здоровые. Когда обрывался стон раненого, мы понимали, что он перешел в мир иной. Утром мы продолжали дискуссию об атоме и о классификации убитых и раненых. Когда же наступала ночь, мы, истощенные, замолкали.

В тишине ночи ужасные сцены предыдущего дня всплывали одна за другой. Мое сознание бродило по тонкой тревожной грани между миром грез и миром реальности. С потолка капала вода, и каждая капля отмеряла время, отделяя прошлое от будущего.

Кажется, было около полуночи, когда старшая медсестра, которая днем перевязывала мне голову, а теперь спала рядом, начала звать по имени умершую накануне подругу.

В прохладные утренние часы 11 августа мы перенесли всех пациентов в военный госпиталь и почувствовали облегчение, будто камень упал с наших плеч. Когда мы сделали для них все, что смогли, мы принялись разыскивать тех, кто пропал, и кремировать тех, кого находили мертвыми. И тут, и там печальное красное пламя вырывалось из костров, вокруг которых по двое и по трое стояли люди и безучастно смотрели в небо.

Мы похоронили Ямаситу и четверых ее подруг. Но можно ли, правильно ли прощаться с людьми вот так, без подобающих ритуалов? У нас не было цветов, которыми можно было бы украсить их могилы. Я сделал небольшую надпись карандашом на деревянной дощечке и положил рядом.

Вокруг нас ходили родственники сотрудников и студентов университета, которые поспешили сюда отовсюду, как только узнали о трагедии. Они бродили и звали своих близких. Всякий раз они бросались ко всем, кто хотя бы немного походил на тех, кого они отчаянно искали. Иногда они наталкивались на выжившего однокурсника сына или дочери, и тогда слезы и горе обрушивались на них. Я присоединялся к ним в поисках и разделял их горе. Большинство из них так и не нашли тел своих близких. Услышав, что их сын или дочь, должно быть, погибли в такой-то аудитории, они отправлялись туда, подбирали разбросанные обугленные кости и молились. Иногда они находили тела настолько обезображенные, что их невозможно опознать. Только по какой-то незначительной детали они понимали, кто это мог быть. В состоянии ступора они стояли над обретенными останками, не в силах даже плакать.

8. Центр помощи на горе Мицу

К северу от Нагасаки возвышалась красивая гора. На карте она обозначалась как Куродакэ, но местные называли ее Мицуяма, что значило «Гора с тремя вершинами». За хребтом расположилась долина с источником, который еще с древних времен славился своими целебными свойствами для лечения ожогов. Местность вокруг источника жители именовали «Шесть тарелок Коба-Рокумайита», и в эпоху Тайсё[55]55
  Тайсё – период в истории Японии с 30 июля 1912 года по 25 декабря 1926 года, время правления императора Тайсё.


[Закрыть] там открылась небольшая гостиница.

Полагая, что источник пригодится для лечения бесчисленных раненых и пострадавших от атомной бомбардировки, мы решили создать пункт медицинской помощи именно там.

* * *

Утром 12 августа с разбитыми сердцами мы покинули Ураками и направились в долину «трех гор». Попрощавшись с миром пепла, мы переместились в мир совершенно иной. Какое разительное изменение! Небо здесь было голубым, как драгоценный камень, а в окружающей нас природе пульсировала жизнь. Временами мы устраивали привалы, чтобы вдохнуть полной грудью и с глубоким выдохом изгнать из легких пыль войны. Добравшись до места, мы были приглашены хозяевами в один из домов, который стал временным пунктом медицинской помощи. Но прежде, чем приступить к работе, мы пробрались через лес и спустились к горному потоку, который шумел в долине. Оставив одежду на камнях, мы погрузились в кристально чистую воду и вверили наши уставшие тела живой воде. Камни нам стали подушками, вода – одеялом. Наше блаженство охраняли берега, круто поднимавшиеся с обеих сторон, а над нами деревья скрестили зеленые ветви. Пение цикад напоминало звуки дождя, в то время как по узкой полосе синего неба дрейфовали белые облака.

Я вспомнил стихотворение, которое сочинил на фронте[56]56
  В 1933 году Нагаи был мобилизован и служил в медицинской части в Маньчжурии.


[Закрыть]:

 
Я сегодня жив,
Ощущаю всем телом
Драгоценность – жизнь.
 

Я повторял эти строчки снова и снова.

Выйдя из воды и вытершись, я, к своему удивлению, увидел, что правая сторона моего тела покрыта многочисленными мелкими порезами. Скорее всего, они были нанесены разлетевшимися от взрыва осколками стекла. Теперь, когда я обнаружил эти раны, пришла боль. Постирав запачканную кровью одежду, я расстелил ее на камнях, а сам лег спать в тени зеленого дерева. Впервые с момента взрыва я наслаждался глубоким сном.

Проснувшись, услышал, как посапывают медсестры. Должно быть, они исчерпали весь запас сил за эти дни. В тот вечер мы ходили по домам, навещали больных и лечили их раны. Сначала мы посетили Окамуру, деревенского старосту, и нашли его лежащим в кровати с серьезными травмами. Он сообщил, что количество раненых, бежавших из города и пришедших в деревню, не поддается исчислению.

Затем мы направились в дом трудолюбивого фермера Таками. «Более ста человек, спасаясь бегством из Нагасаки, останавливались в нашем доме», – сказала его жена, вытирая пот со лба и нарезая десять или одиннадцать тыкв нам на ужин.

Один за другим тяжелораненые умирали. Сегодня, как и каждый день после взрыва, Таками вышел из дома рано утром, чтобы выкопать свежие могилы.

Было много раненых из средней школы для девочек, вместе с ними был и директор школы. Мы видели, как они спали под противомоскитными сетками.

Многих пострадавших принесли сюда с места взрыва, не оказав никакой медицинской помощи. Кто-то просто прикрыл раны кусочками ткани, оказавшимися под рукой. У многих порезы и ожоги гноились, и, когда мы снимали самодельные повязки, прилипшие к плоти, гной лился с тошнотворным зловонием. Обрабатывая края ран лизолом, чего только мы не находили в самих ранах: кусочки штукатурки, осколки, щепки от раздвижных дверей. Хотя мы уже привыкали к таким повреждениям, все равно каждый раз вздрагивали от их вида.

У меня была лишь одна серьезная рана. У многих – по десять или двадцать. Но у некоторых несчастных насчитывалось сто и более повреждений. Работа с одним пациентом – обработка раны, удаление осколков, нанесение лекарства, наложение швов, перевязка – занимала много времени. Ожоговые поверхности также были в ужасном состоянии. Большие лоскуты кожи отслаивались, обнажая дрожащую плоть, причиняя невыносимую боль. Чаще всего бывали обожжены лица, грудь или руки. Иногда лицо настолько опухало, что человек едва мог говорить.

В некоторых случаях, не дождавшись медицинской помощи, пациенты занимались самолечением и прибегали к народным средствам. Те, кто использовал масло, часто шли на поправку. Однако во многих случаях люди прибегали к помощи измельченного картофеля или кожуры тыквы, а иногда просто присыпали раны землей. Последствия такого лечения приводили в ужас. Мы дезинфицировали такие раны особенно тщательно и настоятельно рекомендовали пациентам использовать горячие компрессы с водой из источника.

Разобравшись с пострадавшими в одном доме, мы пробирались через поле к следующему. Издалека видя москитную сетку, мы понимали, что за ней ожидает нашей помощи очередной несчастный, и это знание придавало нам стойкости и выносливости.

К десяти часам вечера мы завершили работу в районе Инуцуги и, стараясь избежать опасных встреч с ядовитыми змеями, отправились по горной тропе обратно в наш центр в Фудзи-ноо. Трава уже покрылась росой, и повсюду стрекотали насекомые. В небе бродила Большая Медведица, а над горой Мицуяма во всем великолепии блистало созвездие Скорпиона. Прошлой ночью, когда я видел Антарес из своего укрытия в Ураками, он дрожал в зловеще-красном свете; а сегодня, когда я наблюдал за звездой из долины покоя, я ощутил чувство близкого родства.

Все растворилось в тишине. Перед глазами один за другим мелькали лица погибших коллег. С любовью я оглядел спутников, которые шли рядом со мной по горной тропе. Я снова поднял глаза к небу, отыскивая созвездие Девы на горизонте. Я хотел увидеть ее ясно-синий скромный свет и помолиться за упокой душ медсестер, которые навсегда остались в Нагасаки.

13 августа снова было безоблачно и жарко. В шесть утра мы спустились в долину, умылись в ручье и отправились в Рокумайиту. В этот день мы планировали посетить четыре деревни: Рокумайита, Топпомидзу, Акамидзу и Одорисэ. Поскольку это означало путешествие длиной в восемь километров, мы хотели закончить работу в первой деревне до завтрака. Но там мы обнаружили, что раненых намного больше, чем мы ожидали. Весть о том, что пришла бригада врачей, быстро распространялась, и люди приходили со всей округи. Мы работали до десяти часов утра. В доме радушного фермера Мацуситы мы неожиданно узнали, что нам приготовили завтрак. Когда мы вымыли руки, нас встретили очень гостеприимно: «Пожалуйста! Идите сюда!» Мы удивились и немного смутились.

Когда, сидя на татами, я попробовал белоснежный дымящийся рис, мои глаза наполнились слезами. «Живой!» – подумал я.

«Пожалуйста, ешьте досыта, – сказал нам хозяин дома. – Мы хотим, чтобы у вас было много сил, чтобы вы могли помочь людям в наших деревнях. Ешьте сразу и завтрак, и обед!» Подкрепившись и обрадовавшись радушному приему, мы отправились дальше.

Мы почти завершили в Акамидзу и уже собирались уходить, когда услышали страшный звук приближающегося самолета. Мы перебежали в укрытие в скале. Если будет еще одна атомная вспышка, это конец. «Только не вспышка! Только не вспышка!» – молился я. Если быть начеку и вовремя среагировать, то и от обычной бомбы, и от пулеметной очереди, выпущенной из самолета, можно спрятаться. Но от ужасной атомной вспышки не было никакой защиты, никакого укрытия. Никто не мог предвидеть, будет ли еще одна вспышка или нет. Она может уничтожить все в радиусе нескольких километров. Неудивительно, что мы дрожали от страха.

К счастью, ничего из этого не случилось. Шум двигателя самолета затихал. Мы поднялись и продолжили путь. Продвигались мы осторожно, выстроившись в колонну по одному человеку, стараясь не отбрасывать на дорогу тени, заметные сверху. Мы – группа людей, чьи дома сожжены, а имущество безвозвратно утрачено. Нам было негде жить, на нас практически не было одежды, мы потеряли своих близких, о нас некому было позаботиться. Мы выглядели так же жалко, как и в тот день, когда покидали место атомной бомбардировки. Но теперь мы были врачебной бригадой, которая приносила облегчение, помощь и надежду.

Мы обматывали головы бинтами, которые пропитывались свежей кровью. Некоторые из нас хромали. Другие, раненные в грудь, едва дышали. Третьи были смертельно бледны из-за радиоактивных повреждений. Четвертые потеряли очки и шли спотыкаясь. Многие опирались на палки, и почти все поддерживали плечами друг друга. Наша обувь не отличалась практичностью: соломенные сандалии, деревянные гэта[57]57
  Гэта – японские деревянные сандалии.


[Закрыть], резиновые сапоги бо́льшего, чем требовалось, размера. Из одежды – окровавленные юбки, рубашки-лохмотья, рваные брюки. Головы мы покрывали повязками и носовыми платками. Плечи – зелеными листьями как камуфляжем. Кто, глядя на нас, мог бы подумать, что наша группа состоит из членов медицинского факультета университета, и среди нас и студенты, и медсестры, и преподаватели, и профессора?

– Какое печальное зрелище! – оглядывая нас, промолвил Тёро.

– Только бы все было хорошо, – вздохнул молодой Нагаи.

Да, мы были остатками побежденной армии, но тем не менее мы были представителями медицинского университета. Мы преданы нашей профессии и поиску истины, полны решимости прийти на помощь нуждающимся, используя все возможности. В жару и ненастье это придавало смысл нашим жизням. Пока огонь горел в наших сердцах, никакие внешние обстоятельства, какими бы ужасными они ни были, не могли поколебать нашей решимости.

Впервые в истории над головами людей взорвалась атомная бомба.

У пациентов, которых нам приходилось наблюдать и лечить, мы находили симптомы невиданной ранее болезни. Не оказать им помощь было бы не только жестокостью по отношению к страдающим людям, но и непростительным преступлением против науки, пренебрежением ценным исследовательским материалом. Мы и сами испытывали первые симптомы болезни, вызванной ядерным взрывом. Если бы мы продолжали наши обходы без полноценного отдыха, наше самочувствие бы ухудшалось, и в конце концов мы бы просто умерли. А если и нет, то из бригады медицинской помощи превратились бы в палату тяжелобольных пациентов. Силы нашим телам давал интерес к науке. Нам надо было изучать пациентов, внимательно их обследовать, собирать факты и медицинские данные, находить действенные методы лечения.

У нас не было приборов для проведения обследований, инструментов для измерений, бумаги, чтобы записывать результаты. Да, что и говорить, не было и карандашей, чтобы вести записи. Все, что у нас было, – несколько скальпелей, пинцетов, игл, немного шовного материала, небольшой запас дезинфицирующих средств и бинтов, которые мы разделили по пакетам, сделав из них медицинские наборы. Еще у нас были наши головы, глаза и руки. И мы верили в то, что даже с таким скромным арсеналом у нас есть шансы на успех.

«Вражеские самолеты! Всем в укрытие!» Мы нырнули в высокую траву. Муравьи ползали по стеблям, которые касались наших лиц. Самолеты улетели, мы поднялись и поспешили дальше. Солнце смотрело на нас, освещая три вершины горы Мицуяма. Снова показались истребители. «Прячьтесь за этот камень! Не разбейте бутылки с лекарствами! У нас больше ничего не останется!»

Мы то укрывались, то бежали, то, сильно устав, отдыхали в тени деревьев. Глядя на часы, мы не могли поверить, что прошло так много времени. Превозмогая острую боль от мозолей, мы продолжали идти. Мы переходили из деревни в деревню. Но дорога отнимала больше времени и энергии, чем мы ожидали. Наши души и тела обессилели. Раненых оказалось в пять раз больше, чем мы предполагали. Раненые были в каждом доме. Хозяева домов рассказывали, что иногда совершенно незнакомые люди прибегали и падали перед ними на землю, моля о ночлеге. Другие раненые, не зная, куда им идти, расстелили циновки в бамбуковых зарослях и отдыхали там.

У нас закончились бинты. Старшая медсестра и Цубакияма вызвались отправиться в многочасовое путешествие под палящим солнцем назад, в университет. «Если будет еще одна вспышка, встретимся на небесах», – полушутя-полусерьезно попрощались мы с ними, обнялись и долго смотрели, как они шли вниз по долине. С большой тревогой мы ждали их возвращения, и к вечеру они вернулись, радостные, с большим количеством перевязочного материала. С ними пришла и медсестра Ооиси. Перед взрывом она получила известие, что ее брат убит в бою, и 9 августа была дома у родителей. В тот же день, узнав о бомбе и разрушении университета, она поспешила назад. Ооиси надеялась, что сможет помочь коллегам. «По крайней мере, я хотела проститься хотя бы с прахом моих учителей», – воскликнула она, и по ее щекам покатились слезы.

Когда она к нам присоединилась, ее энергия придала нашей работе дополнительный импульс. К десяти часам вечера мы обошли все деревни, которые намеревались посетить в тот день, и вернулись в Фудзи-ноо. Мы развели огонь в очаге и сварили сладкий картофель с тыквами. Сидя у огня, мы обсуждали симптомы, которые наблюдали сегодня у пациентов. Стало ясно, что больше всего от радиоактивного облучения страдала пищеварительная система. Вокруг рта появлялись гнойничковые высыпания, а во рту возникало воспаление. Это были симптомы, которых мы никогда раньше не видели. Подбрасывая дрова в огонь, мы вступили в жаркую дискуссию, и только запах картофеля и тыквы смог остановить научный спор и вернуть нас к ужину.

14 августа

На этот день было запланировано посещение четырех деревень: Адзэбэтто, Кавадоко, Тобита и Котани, итого путешествие длиной в девять километров. Дорога зигзагообразно пересекала горы и долины, связывая нанизанные на нее дома. Чьи-то зоркие глаза разглядели хижину на вершине высокой горы. Наши ноги, казалось, были слишком слабы, чтобы нас туда доставить. Но как мы могли не подняться на эту гору? Ведь там мог быть больной человек. И тогда, собрав все силы, опираясь на посохи, мы начали путь в гору.

Добравшись до вершины, мы обнаружили людей, которые были искренне рады нашему прибытию. Пострадавшие надеялись, что они наконец-то получат долгожданную помощь. Пациенты ослабевшими руками снимали с себя повязки. А из кухни доносился звук ножа, резавшего овощи. Когда мы закончили, нас пригласили к столу, и мы поели.

И вот так, словно паломники, мы брели из деревни в деревню, чтобы получить важные медицинские знания и спасти раненых. А когда мы видели радость на лицах их родных, то и сами становились счастливыми. Когда вечернее солнце превратилось в красный шар, мы возвращались по горной тропе в сумерках, разделившись по двое и опираясь друг на друга, – голодные, измотанные, захваченные в плен болью, мы едва не падали от усталости. Все шли молча. И тут организм Тёро издал громкий звук.

– Ха-ха-ха! – засмеялась старшая медсестра и пошла вперед с появившимися откуда-то силами.

– Фу, как не стыдно! – сказала Фасолинка.

– Все нормально. Это нормально, – небрежно сказал Тёро.

– Сероводород немного испортил воздух, – дразнил его молодой Нагаи, посмеиваясь.

– Без паники, без паники. С ракетоносителем все в порядке, но хорошего топлива не хватает, – ответил Тёро, и его организм снова издал громкий звук.

Развеселившись и почти забыв об усталости, мы продолжили путь.

Вечерняя луна едва освещала дорогу.

– Уже поздно, а путь еще длинный, – пробормотал профессор Сэйки.

И в этот момент острая боль пронзила мою правую ногу, которая беспокоила меня в последнее время. Это была судорога, упав на землю, я корчился от боли. Мои спутники бросились ко мне и принялись энергично массировать ногу.

Луна спряталась. По дороге нам никто не встретился. До Фудзи-ноо оставалось еще три километра. Потребовалось полчаса, чтобы мышцы расслабились и я смог подняться и пойти вслед за остальными, опираясь на плечо Фасолинки.

Но едва мы прошли километр, как Фасолинка ослабела настолько, что больше не могла мне помогать. Тогда Бочоночек и Ооиси сцепили руки в замок и понесли ее, а Тёро взвалил меня на спину. Наконец мы добрались до дома Таками, смогли отдышаться и отдохнуть. «Хорошо, что вы вернулись. Но уже так поздно!» – воскликнула хозяйка дома и тут же поставила перед нами ужин. У нас не было сил возражать. Задыхаясь и кашляя, как маленькие собачки, мы глотали рис, тыкву, сладкий картофель и сливы.

15 августа

Праздник Успения Пресвятой Богородицы.

Служба началась на рассвете в церкви Кобы. Но рев моторов вражеских самолетов, бороздивших небосвод, прервал службу. Отец Симидзу перенес блюдо со святым причастием в убежище. Затем мы отправились в Инуцуги. А люди умирали. В тот день мы почувствовали, что достигли предела выносливости. Появилось ощущение, что и наше здоровье серьезно подорвано. Казалось, это был самый тяжелый день.

«Идет война! Надо держаться!» – подбадривали мы друг друга и продолжали работать. Рано утром Тёро отправился в университет, чтобы пополнить запасы продовольствия. К вечеру он вернулся, спеша и задыхаясь. Он открыл принесенный мешок, и мы увидели рис, пакетики с мисо и консервы, а потом поделился новостями.

– Кажется, война окончена, – сообщил он.

– На каких условиях? – спросили мы.

– Безоговорочная капитуляция. Полное принятие Потсдамской декларации.

На мгновение наступила гробовая тишина.

– Это неправда, – сказал я.

– В городе ужасная сумятица, – продолжил Тёро. – Одни настаивают на том, что это ложь. Другие говорят, что это правда. В полдень сделали важное объявление по радио. Из-за помех я толком ничего не расслышал.

Некоторые уверяли, что голос, сообщивший о капитуляции, принадлежал Его Императорскому Величеству. Но после радиообращения военная полиция ездила по городу на грузовиках, сообщая, что полуденная передача – уловка врага и мы не должны в это верить. Звучали обещания, что мы будем биться до конца. Молодого человека, который говорил, что война окончена, избили прохожие.

Наше сознание окутал мрак. Мы погрузились в молчание и продолжили помогать раненым. «Неужели это правда?» – думал каждый из нас. «Нет! Это ложь. Хотя может быть и правдой», – моя голова раскалывалась. Когда мы закончили работу и вымыли руки, на часах было десять вечера. Мы приготовили ужин из консервов, которые Тёро принес из города. Наши желудки урчали, мы были жутко голодны, но вкус еды чувствовать перестали.

16 августа

Атомная бомба упала, но пока не взорвалась. Маленькая, почти крохотная урановая бомба с часовым механизмом. Он тикает, через пять минут взорвется. Но никто, кроме меня, не знает о бомбе. Я взволнован и потерял терпение. Я должен обезвредить бомбу. К счастью, у меня есть бамбуковое копье. Я кричу и бросаюсь на бомбу с копьем. Но оно не может пробить обшивку бомбы и ломается. Хорошо, что рядом лежат еще несколько бамбуковых копий. Беру другое копье, наношу удар, еще удар, но атомная бомба – крепкая штука, и после нескольких ударов копье ломается. Я раздражен и зол.