Текст книги "Высшая степень обиды"

Глава 18

– Зоя…  –  негромко раздалось из-за спины.

   Я подняла голову, снимая с пальца окровавленную ватку – ранка  уже  затянулась.  Посмотрела на  Артема…  Какой все-таки взрослый мужик уже  – даже дико, честное слово.  Как  меняют нас годы…  А в нашем случае это особенно наглядно –  будто кадр сменился  и – хоп!   Из семнадцати в почти  сорок.  А ведь половина жизни прошла…  необычное  чувство,  странное.   И сам Бокарев тоже странный –  не снимает  белый  халат, даже выходя  из кабинета на территорию.  Антисанитария сплошная.

– Мне нужно  кое-что сказать тебе…

– Я просила тебя держаться на расстоянии, – напомнила я ему нейтральным тоном, –  объяснила, что мне неприятно с тобой общаться.

– Давай…  клюй меня, Зойка, кусай, грызи, жаль!   А мне только легче  станет, веришь?   Я не на разборки… это о твоем лечении.

– Говори, – поднялась я с диванчика и направилась к выходу.  Коридор был длинным,  в стенных нишах между кабинетами  напротив окон были устроены  мини-садики – с камнями,  крохотными фонтанчиками и кучей зелени.  Он помешал  мне помедитировать на все это.  И вообще… то ли  раздражал,  то ли просто нервировал.

– Давай сейчас сходим и пообедаем – я приглашаю.  Здесь кормят просто, но качественно, – уже очень сильно наглел Бокарев.

– Я  давно простила  тебя и забыла,  Артем, не парься ты так! –  вырвалось у меня с досадой.

– Спасибо… – как-то отстраненно поблагодарил он и уточнил: –  Но сейчас я не об этом.  И проголодался.  Не  хочешь обедать, поговорим  здесь.

   И свернул к ближайшей лавочке, присел на нее и с ожиданием уставился на меня.  Я молча села рядом.

– Я не согласен с Токаревым по поводу гликемии.  Уровень мог снизиться разово, а он любит перестраховаться.  В ранних  твоих анализах  уровень глюкозы был в норме.  Безуглеводная  диета,  нервные расстройства…  могут привести  к снижению, особенно на фоне сильного стресса, потери веса.

– Это все обо мне.  Что ты предлагаешь? – вздохнула я.  Все так – хлеб и сахар это углеводы, а  псих  я, наверное,  уже хронический.  И стресс тоже имел место – в десятку!

– Вмешиваться некорректно, я просто заберу тебя у Токарева, – резко обернулся он ко мне, –  он назначил тебе тест на толерантность к глюкозе.  Возможно,  планирует капельницы.  Гликемия пока не подтверждена – только эпизод.  Пока что попринимаешь  глюкозу перорально. Носи с собой  плитку настоящего, хорошего горького шоколада,  съедай кусочек, когда накатит слабость или закружится голова.  Это, как скорая помощь.  Я подробно  расписал  тебе питание.  Пока исключи сахар, белый хлеб…

– Он тоже говорил про шоколад,  и я решила, что нужно понемногу есть сахар.

– Давай, сейчас ты не будешь решать?  – смотрел он на меня в упор, – а  будешь делать, как скажу я.  Ничего страшного с тобой не происходит и  срочно  спасать тебя не нужно.   Сейчас я  руководствуюсь  исключительно принципом – не навреди.

– Что мне нужно сделать? – согласно кивнула я.

– Я подойду к нему сам, и скажу, что ты согласилась наблюдаться у меня.  Выглядеть буду, конечно, не самым лучшим образом,  но это мелочи.  Совру  что-нибудь. Ты согласна?

– А что мне остается?  Но ты меня обрадовал.  Еще одной болячки совсем не хочется.  Я гуглила…  все там безрадостно и сложно с этой гликемией, и перспективы – так себе.   Спасибо, Артем.

– Пока не за что.  Будем смотреть – что там у тебя сегодня.  Возможно, прав он, а не я, – пожал он плечами, – хотя – не думаю.

– Ну, я пойду?  У нас с мамой после обеда еще косметика, – засобиралась я.

– Тебе не  косметика  нужна.  Вот  чуть поправиться  определенно нужно – для здоровья.

– А от глюкозы… перорально  меня не разнесет?  – надумала вдруг я.  Вспомнила, как рассказывала мама – сразу после родов она  ползала по стеночке.  Тогда ей влили чью-то кровь и поставили капельницу с глюкозой.  А когда выписали через неделю, то она не влезла в свою одежду – пришлось срочно покупать на два размера больше.

– Нет, – улыбался он, – разве что  чуть-чуть.  Ты посвежеешь  и станешь чувствовать себя лучше – исчезнут слабость и сонливость.

– Слушай, а пошли обедать, – вдруг решилась я.  С души будто камень упал.  Отсутствие еще одной болячки –  исключительно замечательная новость, а с ними  у меня последнее время…

   Я  доложила маме, что у меня разговор и обедаю я в санаторном кафе, на что она невнятно буркнула и отключилась.

   Кафе находилось у пруда под все теми же ивами, только огромными и старыми.  Серые монументальные стволы с потрескавшейся корой,  длинные тонкие плети веток, достающие до воды, сама вода прямо перед глазами – хорошее место и знакомое еще с детства.  Артем огляделся,  прошелся  взглядом по моей одежде и ногам, и  предложил:

– Давай сядем снаружи?  Ты нормально одета, а сегодня последний теплый день.

– Точно последний? – расстроилась я, присаживаясь  в плетеное кресло:  – Откуда ты знаешь?

– Местный прогноз.  За день они дают  более-менее точно.  Ты зря расстроилась – потом будет золотая осень… ты же любишь золотую осень.

   Мы сделали заказ,  я – по совету Артема.  Хлеб был черным, а компот – несладким.  Но готовили здесь, и правда –  неплохо.  Он ел быстро и жадно.

– Ты, как с голодного края, – нейтрально  отметила я.

– Не завтракал,  – пробормотал он,  отодвигая  пустую тару  и подтягивая к себе второе:  – Сажал на поезд  Катю.  Она отбывала здесь наказание.  Учится последний год  в медицинском классе и… – запнулся он, – может, тебе  не интересно?  Не хочу задерживать, если спешишь.   Обед оплачу, не суетись – я приглашал.

– Нет, почему?  Расскажи про Катю,  – взглянула я на экран мобильного – время еще было.

– Медицинский класс в гимназии…  окончив школу, она получит  профессию медсестры, но практика обязательна.  А она все лето прогуляла на Кубе и нагло решила, что я никуда не денусь и сделаю ей липовую справку.   А я снял ее с учебы и забрал на практику, весь сентябрь она училась  дистанционно.  Ничего страшного – как правило, сентябрь  в школе это повторение пройденного в прошлом году.  А учится она хорошо.

– Практика – это сидя на рессепшене?

– Нет, это она была на подмене, а так – в процедурном.  Зоя… я просил у тебя прощения  за прошлое, – резко сменил он  тему, –  хочу за вчера…  ты никогда  не стеснялась цвета  своей кожи и  смело загорала до черноты.  Я не подумал…  я вообще не думал – спешил увидеть тебя.   Прости за Черножопика, – кривовато  улыбнулся он,  отводя взгляд: –  Никак не хотел обидеть –  там  была только  ностальгия и радость видеть тебя.

– Ты должен был понимать, что давать такие прозвища и произносить их  имеют право только самые близкие люди, – тихо отметила я.

– Так это еще оттуда… ближе тебя и не было, – пожал он плечами,  глядя  на озеро: –  Я уже  тогда понимал, что все неправильно, но других друзей у меня не было – терпел и пережидал.  Знал, что скоро разлетимся.  Трусоват был, слабоват, незрел, неконфликтен…  сильно ведомый, наверное.  Ты тоже  мной вертела, я был ручным бычком на веревочке.  А сейчас думаю, что даже если бы ты меня не бросила,  то все равно  ничего хорошего не получилось бы.  Хотя любил тебя я сильно…

   Я молчала –  будто и не о чем больше говорить.  Теперь бы нужно уйти и сделать это как-нибудь… легко и непринужденно…  гадство…  Пока я соображала и прикидывала,   Артем  предложил:

– Пошли на качелях посидим, у меня еще минут  двадцать есть?  Обещаю эту тему больше не поднимать – самому тошно.  А от масштаба  твоей реакции я до сих пор в  ох…нии…  прости уж – никак не отойду,  – запустил  он руку в короткие волосы.

– Это была глупость.

– И мой идиотизм.  Мне нужно время… представляю, сколько его понадобилось тебе.  Ты не медик, как я уже понял.

– Лингвист.

– Неожиданно…  о, – вдруг  подобрался  он, глядя куда-то мне за спину:  – Тамара  Платоновна,  здравствуйте.

    И быстро встал, застегивая халат так, как другие мужчины в таких случаях поправляют пиджаки.  А мне вспомнились  тугие крючки кителя под  кадыком на почти мальчишеской еще шее  Усольцева –  как он судорожно застегивал их, когда   нас  попутал патруль  в скверике возле Балтийского вокзала.

   Мама прошла к Артему и стала очень близко к нему.  Я не видела выражения ее лица, но его  видел он и отлично понял, потому что сказал, глядя ей  в глаза:

– По левой  я уже получил, правая – ваша.  Пальцем не двину и слова не скажу.  Я сожалею о прошлом,  Тамара  Платоновна, но вам не следовало  отсылать меня, когда я искал Зою.  Назвали бы так, как я заслуживал, набили морду, в конце концов.  Тогда в этом  еще был бы смысл.

– Делать мне нечего – руки пачкать, – процедила мама, – что тебе нужно от Зои?  Ты состоишь в браке?

– Да, и имею взрослую дочь, – спокойно  сознался Бокарев.   Я хмыкнула и промолчала.  Во-первых, под горячую руку маме лучше не попадать  –  можно только усугубить.  И, в конце концов, она имела право высказать ему все, что наболело и даже больше.  Потому что им досталось тогда сильнее, чем мне.  Я всегда с ужасом думала о том, что подобное может случиться с мальчиками.  И со своей стороны  совсем не гарантировала…

– Держись в стороне,  Артем.

– Я понял вас,  Тамара Платоновна,  но мы говорили о лечении.

– Конечно.  Я уверена, что только о нем.  Зоя, во сколько первый мой сюрприз?

– Который  за твои деньги?  Можно подойти прямо сейчас.  Там в порядке очереди, время не то, чтобы очень соблюдают.

– Зоя… – полез Артем в карман халата и подал мне сложенную вчетверо  бумажку:  – Это твой рацион.

– Хорошо.  Спасибо, Артем, – кивнула я.  И он тоже кивнул нам, развернулся  и, пройдя по дорожке, скрылся за углом кафе.  Я повернулась к маме.

– Спасибо, Артем… – глухо повторила  она, –  у меня гадкий характер, Зоя – не умею прощать.  Хорошо бы не видеть его и даже не слышать о нем.

– Будет сделано, мама, но  тебе не стоило…

– Может и так…   Мне нужно было взглянуть на него.

   А нам нужно было пройти на второй этаж в корпусе водолечебницы.  Я взяла, на мой взгляд, самые простые процедуры – одноразовый  соляной пилинг и обертывание из трав.  Соляной – звучало более-менее безопасно,  а  обертывание  было местной фишкой.   Пилинг делали на все тело, а потом – после горячего душа  это тело обкладывали  теплыми  запаренными травами  и укутывали тонким полиэтиленом.  Сверху укрывали одеялом.  На лицо накладывалась  ароматная  травяная кашка.  Тихо звучала музыка,  вкусно пахло таким же  сеном, как в Тасиной кормушке, лежать  было тепло и уютно.  На кушетке  рядом  притихла  мама, и я осторожно скосила глаза, чтобы увидеть ее реакцию на всю эту прелесть.  Я считала, что оно того стоило, а она?

   После очередного душа мы с ней присели в лаунж-зоне, чтобы остыть и обсохнуть.  Слушали, как в спокойную тихую музыку вплетается бодрое журчание  настольного фонтанчика и  расслаблено молчали.   Я  удивлялась сама себе – почему раньше не позволяла себе такие вот  маленькие женские радости,  хотя бы нечастые праздники?  Такие услуги запросто можно было найти и в Мурманске,  и  даже вопрос не стоял об их стоимости. Просто не считала нужным  – у квартеронов, как и у негров,  кожа  более толстая и плотная  и  выглядит она моложе – более гладкой и ровной.  Не было показаний  – вот в чем причина.  А сейчас я понимала, что дело не только в   состоянии кожи и я многого лишала себя – просто по незнанию.

– Мама, что  ты молчишь?  Тебе понравилось?  Я почти на седьмом небе, – поделилась я впечатлением.

   Она перевела на меня отсутствующий взгляд:

– Ольга звонила.

– Потому ты и пришла на взводе?  – понимающе усмехнулась я, – давно  о ней не было слышно, неужели отлучили от сиськи?

– Похоже на то…  Ты не скажешь мне – как там Игорь?

    Я осторожно заглянула ей в лицо и так же осторожно спросила:

– Мама?  Я не общаюсь с ним.  Он звонил как-то, видно сразу после развода и, похоже, пытался оправдаться.  Я ответила резко,  сказала, что не понимаю его и не пойму никогда.  Просила звонить только в случае крайней необходимости.

   Мама кивнула.

– Позвони ему сейчас.

– Может, еще и в гости к ним съездить?  – съязвила я и сразу заткнулась – пришло вдруг в голову… и стало страшно:  – Там  что-то случилось?  Но Ольга звонит только чтобы вылить очередной ушат грязи.  Что может быть сейчас?

– Орала, что горшки из-под  брата носить не будет.  Раз все тебе, то и дерьмо тоже  тебе – тебе, Зоя.  Он что – написал завещание?  А при чем тут Ольга?  Я ничего не понимаю… вообще.  Что она там делает, где его новая жена?

– А они женились?

– Откуда я знаю?  –  просипела она, откашлялась и заговорила:

– Я не рассказала тебе подробности…   Он пришел тогда домой и прямо в обуви прошел ко мне на кухню… сел и сказал буквально так –  я полюбил другую женщину… мы разводимся…  ты должна меня понять… мечта…   На этой мечте его и перекосило.  Я поняла, что это инсульт.  У тебя его проклятые гены! – скривилась она и прикрыла глаза рукой.

– Прекрати. Давай дальше – почему ты не сказала мне про инсульт? – мобилизовалась я.

– Зачем?  Помочь ты не могла, о его смерти речь не шла. Я сразу оказала помощь и вызвала скорую.

– Какую помощь, мама, ты могла оказать, кроме – не двигать его?

– По китайской методике. Стерильная игла вгоняется во все по очереди пальцы на руках около самого ногтя, чтобы сильно закровило, и  еще по два укола – в мочки ушей, уши перед этим хорошо намять… думала – оторву  на хрен!   Чем раньше это сделать, тем легче последствия. Он сам принес эту распечатку и заставил меня выучить.

– Бред какой-то… средневековые пытки, – потерянно смотрела я на нее.

– Не буду убеждать… сама считаю, что вскрыть вену проще и быстрее…  Сунула на лапу врачу, закупила  недостающие лекарства, оплатила самую лучшую сиделку, потом носила разрешенные продукты, даже пришлось кормить его пару  раз…  – отвернулась она, – я сделала все для твоего отца – все, что от меня зависело.  И не так для него – для тебя, меня не в чем упрекнуть.

– Да я и не говорю…  Он в порядке?  – обнимала я ее.  Какая-то женщина вошла  в комнату, и я  потянула маму за плечи:

– Пошли, договорим дома.

    Мы вышли из здания, я втянула носом воздух и поняла, что да – похолодает.   Поднимался ветер и уже тянуло стылой  прохладой,  а воздух казался чуть влажным – к дождям?  Мама тоже плотнее запахнула длинную вязаную кофту.

– Он был в порядке, Зоя.  Почти в полном.  Я говорила с врачом при выписке  – только затруднения с речью, которые должны были пройти.  Будем считать, что ему повезло.  Должна я была говорить тебе?

– Да, мама.  Говори мне все.  Не нужно ни беречь меня, ни скрывать.  Я  не говорила  бы с ним так резко, звонила бы узнать о здоровье.  Что дальше?

– Привезла  домой.  Там его  уже ждала сиделка и подписанные мною документы на развод.  Свои вещи я вывезла раньше.  Впустила его в квартиру, бросила на пол ключи, прикрыла дверь и ушла.

– Красиво, –  горько отметила я.  Меня  Усольцев запомнил  валяющейся  в луже блевотины.

– Красиво?  – запнулась на ровном месте мама.  Я взяла ее за руку и подвела к той лавочке под молодой ивой.  Стоило пересидеть немного и отойти от всего этого – и ей, и мне.

– А теперь я не понимаю – там была опытная сиделка, я оплатила ее услуги на  месяц.  К этому времени он должен был  сто раз реабилитироваться.  Он уже тогда  был полностью дееспособен и внятно говорил, хотя и запинался.  И  у него, в конце концов, есть эта его мечта! – взорвалась мама, – что там не так?

– Все так, мам, все так…  Ты все сделала правильно – никто не смог бы лучше.  А развод?

– Я все подписала, оставила ему  и уехала – мы с  Ариной  Васильевой поехали отдыхать.  Потом мне пришел подписанный им экземпляр и пришли деньги по разделу на счет – я получила уведомление.  На склады не стала претендовать.  А деньги – мальчикам, я открыла счета и не прикасалась к ним – сэкономила.   У меня  были свои –  зарплатные  сразу шли на счет.  А сейчас  и участок продам.  Не понимаю –  чего хотела Ольга?

    А Ольга хотела денег – это было известно всегда.  Она была  двоюродной сестрой папы  и не работала ни одного дня в своей жизни.  Вначале  ее содержал муж и будто бы у них была неплохая семья.  Потом случилась какая-то очень некрасивая история на его работе, и они расстались.  Я тогда была  еще маленькой  и   подробностей не знала, помню только, что Ольгу все жалели, и знаю, что именно тогда папа  стал давать ей деньги.

   Это были  арендные со складов, а своими они как-то долго не чувствовались и жаль их не было.  И с тех пор это стало нормой – Ольга жила на  иждивении у папы.  Неплохая, в принципе, женщина.  Но иногда ее вдруг  клинило на  мысли, что мы с мамой настраиваем  папу против нее.  Очевидно, он иногда раздражался  или делал ей замечания – прилетало нам.   С  Ольгой мы смирились, как с неизбежным злом – все-таки родная  кровь.   А вот новой папиной жене она была никем, и могло статься так, что та решила вопрос не в пользу  Ольги.  Тогда все сходится.  А могло… да  все, что угодно могло. Я внимательно посмотрела на маму.

– Нужно ехать, – обреченно кивнула  она, – ехать и выяснять.  Я пыталась дозвониться, но Игорь не берет трубку.

– А Ольга?

– Тоже.  Ну,  эта – просто из вредности.  Нужно ехать, – повторила она, – вместе.  Это день-два, не больше.  Договорись с этим… Токаревым, объясни ситуацию.  Хочешь, я схожу к нему?  Прямо сейчас?

– Зачем?  Позвоним из дому.  Пойдем,  а то замерзнем здесь.  А с кем ты оставишь Тасю? – вспомнилось вдруг.

– Придумаю.  Это меньшая  из  проблем.

– Мам, а  давай  съезжу я одна?  – набравшись духу, предложила я.  Увидеть снова Сысоеву – это    вообще  было бы… что-то.  Для мамы такого точно не хотелось.

– Я не проведать его еду – я не позволю сделать из тебя сиделку, если что…  Это не обсуждается,  Зоя, – спокойно ответила она.

Глава 19

   С самого раннего утра небо было затянуто тучами.  Они висели низко, но настоящих неприятностей пока не доставляли.  Резко  похолодало.  Я стояла  в ночной рубашке, набросив на плечи одеяло, и прощалась  с летом.  Из моего окна  хорошо видна была Тая с ее серой поморщенной  водой и длинные ветки ив на том берегу, которые нещадно трепал резкий ветер…

    Со дня на день должно было прийти письмо от  Виктора.  Я думала об этом как-то потерянно и обреченно.  Такое же жутковатое чувство  когда-то вызвала у меня  картина  надвигающегося  шторма.  Я стояла  на берегу Белого моря между голыми стволами плавника, торчащими из песка – почти у самой воды, а  с моря надвигалась темная стена.   Граница шторма была так четко очерчена, так явно выражена,  что  зрелище казалось чем-то сюрреалистичным.

     Это  было…  грандиозно и жутко!  И в то же время дико притягательно.   Чувствовалась  какая-то  мучительная, неразумная потребность удостовериться, что все происходит на самом деле, что все так и есть.  И я заворожено ожидала  хотя бы первого порыва ветра – оттуда.  А  черно-сизая стена надвигалась  в полной  почти тишине  и становилась все темнее, казалась все выше… давила своей мощью и неотвратимостью того, что должно случиться.

    А теперь вот жду снова…

    Да-а…  а  еще Паша выслал вещи.  Сейчас из теплой верхней одежды и обуви  в моем распоряжении  было только то, в чем я приехала – утепленные джинсы, свитер и короткая куртка.  Еще ботинки на толстой подошве.  Все было в тему, кроме них.

– Зоя, спускайся!  Еще много нужно сделать, – раздалось снизу…

– Обувь?  А что не так с твоей обувью? – удивилась мама, когда вопрос встал ребром: –  Хорошие ботинки – теплые.  Сегодня дождь будет, я его чую – плечо ломит.  Хочешь, я тоже влезу в похожие?

   Скоро мы выходили из дома с парой небольших сумок в руках.  Пока завтракали, договорились, что планы начнем строить только после того, как узнаем обстановку.

   Станция…  два места в проходящем… Питер с такой же и даже более мерзкой погодой, чем в Новой Рузе. Она давила… почти все время в поезде  мы с мамой  дремали, только изредка открывая глаза и посматривая в окно.  Беспросветно…

   Знакомые, но уже порядком подзабытые  ощущения от поездки в метро… год назад, больше?  Запахи,  звуки, турникеты…  сквозняки.

    А мои  мальчики где-то недалеко.  Я ни разу не видела их академию.  Поступать с ними ездил отец. Он  пробыл в Питере почти месяц и не сообщил мне, что они поступили  – готовил сюрприз.  Сказал об этом, только   переступив  порог  квартиры  и это случилось раньше, чем я  ждала.  Вошел  с сияющими глазами и таким лицом, будто  их поступление – исключительно его заслуга.  Это была такая радость, такой душевный подъем,  настоящее счастье!

    А потом  оно стало не только нашим, но и Пашкиным  с Саней.   Мы пригласили их к себе и  событие это отметили.  Своих детей у них не было, и наши мальчишки были очень близки им – Паше так точно.  Они даже профессию выбрали, глядя на него.  Вымотанный и издерганный Усольцев,  месяцами пропадающий в морях, очевидно не являлся тем примером, судьбу которого хотелось бы повторить.  А еще у Пашки где-то  рос сын от первого брака, и он был одногодком Сережки и Ромки.

– Ну вот… – остановилась мама перед домом, в котором прожила почти всю свою жизнь.  Поставила сумку  на лавочку и осмотрелась.

– Почему ты не захотела разменять квартиру?  – спросила я.  Похоже, она собиралась с силами, чтобы войти.  Нужно было дать ей это время.

   Мама охотно ответила:

– Это квартира  его родителей, вернее – матери.  Так и я не бездомная, зачем  бодаться только из-за идеи?  Нервы дороже, я и постаралась, чтобы  с малыми потерями.  Ну, что ты встала?  Пойдем?

   Мы поднялись на третий этаж, остановились у двери, и я попыталась еще раз:

– Может, все-таки – я?

   Она решительно нажала кнопку звонка  и уставилась  в дверной глазок.  Из-за  двери послышались  неспешные шаги,  замерли возле нее…   Щелкнул  замок  и дверь широко распахнулась.  В дверном проеме стоял папа – в  темных спортивных  штанах и широком пуловере, давно уже переведенном в разряд домашних.  Выглядел он не так уж плохо, и я легонько выдохнула.  Только мазнув по мне взглядом, он уставился на маму и протянул:

– Т-тома…?  Ты-ы  в-в…?

   Еще постоял, напряженно вглядываясь в ее лицо, потом медленно качнул  головой и отступил в глубину прихожей,  махнув нам рукой – входите.  А сам отвернулся, будто уже увидел все, что должен был.  Мама молча прошла первой и стала разуваться, а я остановилась возле  папы и прошептала:

– Папа?  Здравствуй.

– Зд-д… – прикрыл он глаза и замер, не двигаясь.  Я  подошла и обняла его за пояс.  Почувствовала, как он притянул меня к себе, обхватив за спину,  и прижался губами к моим волосам.  Его грудь, к которой я прижалась щекой, несколько раз дернулась, потом приподнялась – он глубоко вдохнул, но не сказал ничего.  Просто гладил меня по голове.

   Я услышала мамины шаги – она ушла в гостиную.  Папа замер и тихонько отстранив меня от себя, заглянул в глаза.   Я отвела их, пожав плечами –  ничего не знаю.  И много дала бы, чтобы оказаться  сейчас  в другом месте и не мешать их разговору.  Хотя, какой тут разговор?  Он еле тянет слова.

   Папа осторожно отодвинул  меня и прошел вслед за мамой.  Когда я сняла куртку, разулась  и вошла в комнату, он уже сидел за компьютером и  стучал по клавиатуре – на экране  рисовались слова и фразы.  Мама стояла за его спиной и смотрела туда.  Папа допечатал и замер, не оглядываясь.  Мама отошла и  молча постояла, сцепив руки,  потом ответила:

– Звонила Ольга и сказала, что ты чуть ли не при смерти, и некому выносить за тобой горшок.  Мне просто любопытно – ты же говорил почти нормально?    Да – заикался, конечно, но не до такой же степени!

– Это может быть от волнения, – подсказала я, –  даже здоровые,  бывает,  заикаются  когда сильно волнуются.

– В-вы кушать буд-д…  – обозвался вдруг папа.

– Не откажемся, – согласилась мама, – а готовила наша молодуха?  Познакомишь нас со своей мечтой?

– Т-тома… суп. Я сам, – поднялся папа и ушел на кухню.

– Мама… может,   не нужно сейчас? – прошептала я.

– А когда можно? –  удивилась она, – я вообще могу уйти, чтобы ненароком не обидеть его.  Судя по всему, тут все хорошо – чисто, наготовлено, кругом порядок  – чувствуется женская рука.  Зря мы с тобой сорвались –  глупость получилась.  Ну, так что?  Попробуем  молодухину стряпню?

– Он же сказал, что сам.

– Не смеши – он яичницу не жарил ни разу. Суп…  Я ухожу,  Зоя,  поеду к Васильевой –  мы давно не виделись.  А вы пообщайтесь, поговорите.   Если не помешаешь  здесь и захочешь – заночуй.  Созвонимся завтра.   Игорь, я ушла!  – крикнула она в сторону кухни.

– Нет, – встал папа в дверях, – ост-танься.  Я од-дин. Д-давайте – суп, – махнул он рукой в сторону кухни и прошел  туда  опять.

   Я посмотрела на маму и почему-то спросила:

– Тебе не плохо?

– Что ты?  Мне замечательно, – повернула она ко мне бледное лицо и тихо сказала:  –   Ненавижу его, Зоя. Что я вообще  здесь делаю?  Меня выставили отсюда, а я приперлась.  Я что – супа не найду где поесть?

   Папа  вошел в комнату, подошел к маме, взял ее за руку и повел на кухню.  Мне показалось – она шла, как в ступоре.  Я растерянно присела на диван.  Совершенно не представляла, что мне делать.  Хоть бери да молись… «о непотоплении»  за неумением чего-то еще – ага… точно.

– З-зоя!

   Ну вот…  На кухонном столе стояла плетеная хлебница с  аккуратно порезанными кусочками черного хлеба,  солонка,  мельничка-перечница  и две пустые миски. Мама уже сидела за столом, а папа наливал половником  из кастрюльки суп в третью миску.  Осторожно поставил  ее перед мамой и подмигнул мне:

– Я  сам.  Т-тебе…?

   И будто проглянуло солнышко, промелькнуло привычное  выражение его лица, глаз…  В ответ и  я  расплылась  в улыбке:

– Да, только немножко.

– Надо, – поставил он передо мной почти полную миску  и, покачав головой,  обвел взглядом мою фигуру.  Мама рядом со мной  дернулась.

– Ничего странного, что худая – у  зятя тоже своя молодуха…  Прости, ради Бога, Зоя! – подхватилась она и, проскользнув мимо меня к двери, выскочила в коридор.  Папа  сразу же двинулся  следом и прикрыл за собой дверь.

   Я сидела с ложкой в руке  и  тупо смотрела туда, прислушиваясь к звукам, что доносились из прихожей:

– Да ты что?!  Верю-верю, я вообще  такая…  да отпусти ты!

   Потом было невнятное бормотание папы и мамин вскрик: –  Правда?  И когда?  До или после тех слов?

   И опять он пытался что-то сказать ей.   А мне  казалось – я  чувствую сейчас вместе с ней.  И страшно  становилось  за них обоих.  Не нужно было…  пускай бы она ушла.  Потом я что-нибудь придумала бы.  А сейчас она просто не сможет,  не выдержит –  уже не выдержала.  Она же  не в состоянии не то, что выслушать, а даже видеть его – как он этого не понимает?  Только сильнее испортит все.

   Бездумно зачерпнув ложкой, я  потянула ее в рот и распробовала – вкусно.  Куриный суп с мелко порезанной  картошкой и крохотной  вермишелью,  а зажарка  луком  делалась на сливочном масле с чуть подрумяненной мукой – отсюда такой знакомый вкус.  Оранжевые колечки морковки,  зелень петрушки…  Мама всегда готовила его именно так  и я тоже.

   В прихожей хлопнула дверь.  Я замерла и отложила ложку.  Папа  вошел и сел за стол рядом со мной – там, где сидела мама.  Смотрел в нетронутую  миску с супом…

– Вкусно, папа.  Ты очень хорошо готовишь.  А кто убирается в доме?

– П-приход-дящ…   Зоя, это п-правда?

– Да, – вдруг перестала я жалеть его и даже  почувствовала  что-то абсолютно противоположное. Помолчав,  спросила:  – Почему вы так, папа?  И где сейчас  твоя мечта?

– Уш-шла… –  кивнул он на дверь, покачал головой и заплакал.  Я сидела тихо и не мешала.  Всю почти ночь перед этим я изучала информацию об инсультах, и там было сказано, что эмоциональный фон после них  может прыгать, как заяц.  Мужчина может стать  вот таким  плаксивым, а женщина  агрессивной и подозрительной – бывает по-разному.

   В слезы раскаянья почему-то не сильно верилось – слишком жестокими были те его слова.  А вот понять, куда делась его новая любовь и мечта  хотелось.  И вообще…  ширилось  внутри и поднималось непонятное – захотелось сделать ему больно, еще больнее…  чтобы почувствовал – как оно мне, чтобы узнал там – в своем море…

– Пошли, папа, – опомнилась я, – напишешь мне.  Я должна знать,  как ты живешь, в чем нуждаешься, не нужна ли тебе помощь?

   Он послушно прошел вслед за мной к компьютеру, сел в кресло и обреченно поднял на меня глаза.  Сердце  мучительно сжалось…

– Ты сегодня мерял давление?  Нет…  Я сейчас.

    Взяв в аптечке тонометр, я вернулась к нему и померила.  Спросила  нейтральным тоном:

– Твоя норма сейчас?  Папа…

– Т-там  б-бумаж-ж…  в аптечке.

    В аптечке обнаружился выписной эпикриз, в котором было отмечено давление на момент выписки.  И назначения.  Оказалось, что они с тех пор не менялись.  Я протянула ему таблетку и воду в чашке.

– Все на сегодня, отдыхай.  Не хватало еще, чтобы тебя жахнуло повторно.  Поговорим потом, будем дозировать эмоции.

– Н-надо, –  хмуро взглянул он на меня и поднял  руки на клавиатуру.

   Я смотрела на него…  Что у нас на кону?  Возможность  прощения  его мамой.  А я понимала, что скорее всего – невозможность этого.   Но для него очень важно поговорить  и выяснить это для себя.  А мне страшно нарушить тот самый принцип – не навреди.   Я вздохнула и решилась:

– Займемся психотерапией?  Думаешь?  Ну, давай…  Где твоя женщина?  Почему она не рядом с тобой?  Что за  истерика у Ольги?  Почему  ухудшилась твоя речь, ты же почти нормально говорил тогда – я просто решила, что мнешься, пытаясь оправдаться?  Чем ты живешь сейчас, чем занимаешься?  Наблюдаешься у врача или нет?  Я поняла, что ты жалеешь, так  зачем тогда подписал развод?

   Он слушал молча, опустив глаза, а на последнем вопросе  вскинул на меня  взгляд:

– П-понял… не п-простит  –  к-ключи.   А  сег-годня  я-а…

– Папа, – погладила я его по плечу, – ты лучше печатай.  Что с твоей речью я, кажется, поняла – ты живешь один, а значит,  молчал все это время.  Отсутствие практики, тренинга…  это решаемо.   Давай, пап, успокойся – ты уже  не один.   Я пойду пока – доем,  разыгралось что-то…  потянуло на пожрать.

   Опорожнив миску с еще теплым  супом, я откинулась на спинку кухонного диванчика и окинула взглядом кухню.  Ничего сверх – трехкомнатная квартира  самой обычной планировки.   Неплохой  ремонт,  мебель хорошего качества, но ничего запредельного.  Мне кажется, родители так и не приняли тот факт, что являются если и не богатыми, то вполне себе зажиточными людьми.  Они так и не научились  воспринимать  прибыль, которую приносили склады, как что-то стабильно свое и легко расставались с этими деньгами.  В прошлый приезд я часто наблюдала, как мама рассылает эсэмэски на просьбы о помощи в телевизоре, а то и делает моментальные переводы.  И все это привычно и молча.