Текст книги "У ангелов нелетная погода"

20 августа 2008 года, среда, вечер

Ноги отекли и болели так, что Ане хотелось снять кроссовки и опустить ступни в один из попадавшихся на пути фонтанов. Страшно хотелось есть. За весь день она съела только какую-то сладкую булочку. И то потому, что наугад ткнула пальцем в стеклянную витрину с крутящимися подносами, зайдя в одно из открытых кафе. Булочка и чашка вкусного кофе обошлись ей почти в семь евро, денег осталось всего ничего, к тому же она не знала, что делать с долларовой пятеркой – надо было менять на евро, а кто бы ей поменял? Без паспорта соваться в обменные пункты, которые несколько раз попадались ей на пути, было бессмысленно.

Несколько раз за день она слышала на улицах русскую речь, но подойти так и не решилась – помнила дамочку, которая обозвала ее, как это… «попрошайкой-нищебродкой». Видок у нее и впрямь был тот еще – волосы растрепаны, губы потрескались, глаза голодные. Вдруг и эти примут ее за наркоманку, да еще сдадут в полицию?

Впрочем, она и сама уже была готова сдаться в полицию, но ни одного полицейского, как их там – ажана? – за весь день не увидела.

«Мне надо в посольство, – твердила она сама себе, – но вот как его найти? Может, спросить, но у кого?» Фразу на английском языке она сконструировала: «Don’t you know, where is the Russian ambassy?» Но вот кого спросить, так и не решила. Тем более что английскую речь на улицах еще ни разу не слышала.

Начинало темнеть. Аня шла вдоль высокой красивой решетки, за которой раскинулся парк с высокими старинными деревьями. Очень хотелось есть, пить и, что было самым ужасным, давно и страшно хотелось в туалет.

В заборе попалась калитка, она вошла, прошла метров двести, зашла в какие-то колючие кусты, присела и, глотая слезы, пописала прямо на землю.

Натянув джинсы – они за день стали велики и едва держались на попе, – пошла дальше. Увидела небольшую мраморную беседку, обсаженную декоративными кустами. Она устала так сильно, что почти не чувствовала страха – надо было как-то устраиваться на ночь. Внутри беседки было сумрачно и тихо, по кругу шла широкая мраморная скамья, на полу лежали сухие листья и какой-то мусор.

Аня села, потом прилегла на холодную скамью. Достала из сумки курточку, укрылась, сумку положила под голову, немного повозилась на скользком мраморе. Ей казалось, она сейчас же уснет. Но под воспаленными веками чертились какие-то молнии и зигзаги, першило горло.

Где сейчас мама? Жива ли она? Что им надо было, этим страшным дядькам? И кто эта худая горбоносая женщина, что сверкала у ее постели своими бриллиантами?

Аня зажмурилась покрепче и стала вспоминать свою комнату, мягкие игрушки, сидевшие в рядок на диванчике, книжки на стеллаже. Вспомнила, как мама не раз ругала ее за беспорядок, разбросанные вещи, как она сама сердилась на мать за эти нотации. «Господи, мамочка, хоть бы ты меня сейчас отругала, я бы только улыбалась и сразу бы все прибрала, не стала бы огрызаться».

Маму Аня любила, хотя порой и стеснялась эту любовь выразить, особенно при посторонних. Мама, конечно, была безнадежно старомодна, слишком правильная, слишком аккуратная. Она слишком много работала, и Аня часто ревновала мать к этим ее редакционным заботам, конфликтам, авторам, о которых она только и рассказывала…

Сколько раз бывало, когда Ане срочно нужно было в чем-то разобраться, то ли с трудным примером, то ли в отношениях с подружками, и она подходила к матери. Когда Аня была маленькой мама всегда внимательно выслушивала, подсказывала, решала задачки или мирила с подружками, жалела, если ее обижали. Но все чаще и чаще для разговора ее надо было отрывать от работы. Рассеянно подняв глаза от очередной рукописи, она смотрела отсутствующим взглядом и переспрашивала: «Что, доча, извини, я не расслышала?»

Аня обижалась, уходила к себе, ложилась лицом к стенке. Мать тихонько входила следом, садилась рядом, клала теплую руку на плечо: «Ты же знаешь, доченька, работы много, сроки жесткие, я не успеваю, пойми…» Аня не понимала, дергала плечом, еще глубже зарывалась носом в любимого мягкого мишку.

Потом толстые растрепанные рукописи сменили флешки, и мать до поздней ночи сидела у компьютера. Аня выросла, все реже подходила к матери со своими проблемами. Да к тому же появился этот Илья…

Матери и прежде звонили мужчины. Но эти были понятные – авторы, писатели, мать и сама отзывалась о них как о взрослых детях – нелепых, смешных и любимых. Илья был другой, Аня это сразу поняла. По телефону он говорил четко, ясно и, что особенно возмущало Аню, так, словно имел на мать какие-то права. «Передайте, пожалуйста, Ларисе, что я жду ее звонка в девятнадцать часов!» Вот еще тоже мне, в девятнадцать часов! А в двадцать часов что, уже не ждешь?

Мать изменилась. В ней появилось что-то воздушное, легкое, глаза сияли. Она стала одеваться по-другому, купила себе несколько модных тряпок, как-то по-новому стала причесываться, выпуская легкие пряди на висках и шее. Все это Аню не то чтобы возмущало, но как-то… пугало. Она привыкла, что мама домашняя, замотанная работой, что ее, Анины, интересы всегда на первом месте. Эту новую маму Аня не узнавала, особенно когда она возвращалась домой поздно, – от нее и пахло по-другому, чужим, и лицо было какое-то… чужое.

А потом, в один светлый весенний вечер полтора года назад, случилось страшное. Мама вошла в ее комнату, постояла у двери. Аня с неохотой оторвалась от ноутбука:

– Ну чего, ма? – На форуме в разгаре было обсуждение нового парня Ленки Куриленко, который был до ужаса похож на Диму Билана, только посветлее.

– Аня… Как ты посмотришь, если Илья переедет к нам? – Мать непривычно конфузилась, сцепила пальцы.

– Пере-едет? Это как это? – Аня даже выпрямилась, спустила ноги с дивана. – Вы что, женитесь?

– Ну, нет… Просто поживем вместе, а там видно будет. – Мать подошла к окну, стала поправлять скомканную занавеску.

– И что, он будет тут все время? – Аня не верила своим ушам. – И ночью, и утром, и днем?

– Ну, днем он на работе… А так да, будет здесь. Ань, он же прекрасно к тебе относится. – На фоне светлого окна силуэт матери выглядел как вырезанный из черной бумаги, только глаза блестели.

– Ну, как хотите… – Аня независимо вздернула подбородок. – Меня ты все равно спрашиваешь просто так, для приличия. Вы же уже все решили сами.

– Ну зачем ты так? Я, наоборот, хочу, чтобы вы подружились… – Мать подошла к дивану, села. – Аня, я его очень люблю и тебя очень люблю. И хочу, чтобы два моих любимых человека тоже любили друг друга…

– С чего это я его любить должна, мам? – Аня старалась сдержать слезы. – Он чужой дядька и будет всегда чужой. А ты… тебе уже столько лет, зачем он тебе? Мы так хорошо жили вдвоем… Пока его не было.

– Ань, ты сейчас говоришь очень жестокие вещи. – Мать помедлила. – Конечно, повзрослеешь – все поймешь, но сейчас, прошу тебя, просто прими его ради меня.

– Да пусть живет, мне-то что! Сама же потом пожалеешь. – Аня отвернулась.

– Спасибо, дочь.

Мать тяжело поднялась и тихо вышла.

Аня подтянула колени к подбородку, левый бок ужасно замерз на мраморе. Она встала, пошевелила ногой мусор, откопала пару газет, постелила их на скамью, снова легла.

В кустах вокруг беседки шла какая-то своя жизнь – что-то шуршало, скрипело, шелестело. Вот, подумала Аня, они тут все дома, а я скитаюсь, как бомж какой. Как бы сейчас славно оказаться дома, рядом с мамой, да уж пусть его, и с Ильей.

Он вообще-то ничего, модный, и тачка в него классная, только зануда страшный. Чего мать в нем нашла? Она вспомнила, как по утрам вставала и шла в пижаме и розовых мохнатых шлепанцах на кухню, а Илья, в чистой рубашке, при галстуке, причесанный волосок к волоску, сидел с ноутбуком и пил свой утренний кофе. Он ведь никогда не завтракал, пижон, только чашку крепкого кофе выпивал, целовал мать в щеку и отбывал в свою контору. И всегда вставал, когда на кухню входила мать или она, Аня. Чудак такой!

При нем Ане приходилось следить за своим языком. Мать тоже, конечно, ругалась, когда с ее языка срывались привычные словечки, но как-то весело, необидно.

– Ма, ну так все разговаривают, чего ты? – отбивалась Аня.

– Ну да, – смеялась мать, – мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем? Так вы хоть бы со смыслом грубо-экспрессивную лексику употребляли, а то уж больно уныло – мля да мля, никакого полета мысли!

Илья же, в первый раз услышав от Ани что-то нецензурное, воззрился на нее, как на какого-то гада ползучего или на противную жабу.

– Что ты сказала, Анна? – холодно произнес он. – Я такого даже в следственных изоляторах от женщин не слышу. А уж там публика не чета вам, девицам, – рецидивистки, убийцы, барыги.

– Чего? – Аня залилась краской так, что стало жарко глазам.

– Ничего, я просил бы тебя больше в моем присутствии не произносить ничего подобного. Это только кажется, что слова – всего лишь слова. На самом деле они формируют мозги. Ты же не хочешь, чтобы у тебя в голове копилась всякая грязь?

Аня ушла в свою комнату, хлопнула дверью, за ней передразнила мимику и выражение лица Ильи: «Лишь только слова… Они формируют твои сушеные мозги, зануда!»

Но на самом деле она и не заметила, как материться перестала совсем. И мат из уст сверстников, особенно мальчишек, стало слушать как-то противно. Когда на последнем звонке Пашка напился и нудил у нее на плече: «Ань, ну как я, бля, буду без тебя, я ж тебя люблю, бля, никому не отдам!», она взвилась. «Ты хоть в любви без матерщины признаться можешь, урод?» – «Ты чего, Ань, я же не матерился, – протрезвел Седов, – я ж за тебя…» – «Ну да, мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем, тьфу!» – Ане самой стало противно, что она повторила мамину присказку, и она ушла к девчонкам, не дослушав пьяный бред Павлушки.

Где ты сейчас, Пашка? Где Надюшка? Алена, та, известно, с мамой во Францию укатила, на Ривьеру. Во Францию? Аня быстро села. «Так, выходит, она где-то здесь, Алена-то? Ведь я же во Франции! Боже, далеко ли от Парижа до этой самой Ривьеры? Чего же я не взяла поточнее адрес-то?» Сон совсем пропал.

Аня еще долго вертелась на холодной скамье, придумывая планы, один фантастичнее другого, как ей найти эту самую Ривьеру и Алену на ней. А уж она-то и ее мама Ирина Владиславовна обязательно помогут, заберут ее домой и маму помогут найти! Она не заметила, как уснула, обхватив мерзнущие плечи руками.

20 августа 2008 года, среда, вечер

В свой номер Лариса и Маша вернулись из «Иллюзии» к ночи. Лариса без сил упала на широкую кровать, но у Маши энергии только прибавилось. Она быстро приняла душ, схватила сотовый и, усевшись на второй кровати по-турецки, нажала кнопку. Родной хрипловатый голос возник рядом, словно она никуда и не улетала.

– Андреас Берг, битте!

– Андрюш, я тебя не разбудила? – Маша даже заулыбалась, представив заспанное и какоето детское выражение лица мужа.

– Нет-нет, Мария, я ждал тебья!

– Ну вот и я! Ты не волнуйся, я в Турции, утром пришлось вылететь, уже после того, как мы с тобой разговаривали.

– В Турции? У тебья срочная работа? Ты не говорила, что будет…

– Да нет, не работа. – Маша постаралась объяснить все быстрее и проще. – Ты помнишь Ларису, мою подругу?

– Ларису? А, да, конечно, Ларису! Пирожки с капустой, о-о! Как она поживает? И как ее дочка, как это, Аньечка? – Многие воспоминания о России у Андреаса были связаны с кулинарными впечатлениями, хотя он вовсе не был обжорой, но любил вкусно покушать.

– Анечка пропала, тут, в Турции, – приглушила голос Маша. – Они с Ларисой поехали отдыхать, и ее в аэропорту похитили, понимаешь? Нужна твоя помощь.

– О-о, какой неприятный случай! Что я дольжен делать, Мария? – Вот за эту постоянную готовность действовать немедленно, не рассусоливая и не задавая дурацких вопросов, Маша любила мужа больше всего – ей уже не раз приходилось убеждаться в этом его истинно мужском качестве.

– Золото ты мое! Вот мы установили, что из аэропорта ее увезли на автомобиле с французскими номерами. У тебя есть надежные контакты во Франции? Кто-то, кто может выйти на полицию и проверить номер? Журналисты, люди в министерстве иностранных дел?

– Во Франции? – Андреас думал ровно пять секунд. – О, да, Мария, конечно! Вернер Кройх, он работает в парижском бюро «Алльгемайне цайтунг», в прошлом он криминальный репортер, у него должны быть связи в полиции, я думаю.

– Супер! – Маша достала блокнот. – Запиши номер: F 892 WN 75. Повтори! Андрюшечка, миленький, позвони прямо сейчас, а?

– Сейчас? Это не очень удобно, уже двадцать три часа… – Андреас колебался, с этими его европейскими привычками к порядку и приличию Маша не боролась, напротив, уважала их, но сегодня был особый случай.

– Андрюш, речь о жизни девочки, понимаешь! Каждая минута дорога, – проговорила она прямо в трубку, прикрыв ее ладонью. – Ну, извинись, скажи, что это жена у тебя такая настырная, пожалуйста!

– Да-да, конечно, Мария, я сейчас позвоню и затем сообщу тебе результат… – Он замолчал.

– Ну, пока! – Маша улыбнулась, уже зная, что последует дальше.

– Но ты еще не сказала… – Андреас тоже явно улыбался.

– Ужасно-ужасно люблю! – Маша захохотала бы в голос, если бы не Лариса. – Целую сто тысяч раз!

– И я тебья ужасно! – Андреас облегченно выдохнул. – И целую миллион раз! Пока!

Маша отключилась, прижала трубку к груди. Они были женаты уже третий год, но ее все еще умиляла постоянная потребность мужа в выражении собственных чувств и подтверждении ее отношения к нему. Она вспомнила начало их романа, как он встал на колени перед обшарпанным зданием гостиницы на далеком острове Итуруп и просил ее руки, а на крыльцо вышла управляющая, толстая тетка, и, выпучив глаза, наблюдала диковинную сцену… Прошло почти пять лет, а Андреас нисколько не изменился, вполне мог встать на колени посреди улицы и сегодня…

Маша слезла с кровати, подошла к Ларисе. Та лежала, не изменив позы, как упала. Глаза были закрыты, но Маша чувствовала, что подруга не спит.

– Ларочка, тебе помочь раздеться? – тихо спросила она.

– Н-нет, я сейчас встану, полежу немного и встану, – прошелестела Лариса. – Какая ты молодец, что приехала, спасибо…

– Да зачем, ты лежи, только неудобно в одежде. – Маша старалась говорить буднично, так, словно ничего не случилось, – по опыту она знала, что это в беде успокаивает лучше, чем сочувственный тон и уговоры.

– Маш, я так рада за тебя… И Андреаса. – Лариса помолчала. – Ты знаешь, так приятно на вас смотреть, вы какие-то… подходите друг другу очень. Как будто всю жизнь вместе. Я давно тебе хотела сказать, но случая не было. Когда вас видишь, как-то на душе спокойнее.

– А у тебя с… Ильей, ты прости, я же подробностей не знаю. – Маша была рада, что Лариса смогла хоть на минуту отвлечься от своих невеселых мыслей. – Так все и закончилось? Или…

– Ничего не или, – вздохнула Лариса. – Все! И ты знаешь, я думаю, все это с Аней – это мне наказание. За то, что думала о себе, а не о ней. Захотела счастья на старости лет…

– Да ты что! – Маша чуть не поперхнулась. – Ты с ума сошла? Какое наказание? Какая старость? Ты что такое несешь, подруга моя дорогая?!

– Да такое… – Лариса села, поправила растрепавшиеся волосы. – Я же знала, что Аня его не принимает, но настояла, думала: привыкнет, полюбит его, он же… А в результате только испортила отношения с дочерью.

– Ну как испортила? – Маша подсела ближе, обняла Ларису за плечи. – Ты же сама с ним рассталась, как я понимаю? Аня небось рада была?

– Не знаю… Рада не рада, только от меня она отдалилась за этот год, что Илья жил у нас. Очень отдалилась. Вот я все думаю, думаю… Чем она жила весь этот год, о чем думала, с кем встречалась – и, понимаешь, ничего не могу вспомнить! Наверное, я вообще про нее мало знаю! Или вообще ничего! Она уже совсем взрослая, а я с ней все как с маленькой… – Лариса повернулась к Маше, по лицу ее текли слезы. – Уроки сделала? К зачету готова? Мама, у меня кроссовки порвались… И все! О чем мы с ней говорили за тот год? Ничего не помню, собой была занята, понимаешь? А ведь она росла, у нее такой год был тяжелый, какие-то свои дела, отношения… Какая я мать?

– Ну ты только себя-то не казни! – Маша потрясла подругу за плечи. – Если ты плохая мать, то я не знаю… Ты все эти годы только ей и занималась, себя не помнила. Что же плохого в том, что ты захотела быть счастливой? Ей бы радоваться за мать!

– Да что же ей радоваться, когда матери не до нее стало? – Лариса утерла щеки ладонью, всхлипнула. – Я и ему жизнь искалечила, и дочь потеряла. А ты говоришь – счастье!

– Так, прекрати реветь сейчас же! – Маша вскочила, широкими шагами стала ходить по просторному номеру от окна к двери. – Ты сейчас наговоришь! Да, у Ани трудный возраст, в это время все мы эгоистами были, думали только о себе – это нормально! Но ее ты воспитывала, ты, понимаешь, а уж тебя-то эгоисткой назвать язык не повернется. Вот увидишь, Аня вернется, все будет по-другому, она все поймет, и тебя поймет, и Илью… Тебе всего тридцать девять – еще вся жизнь впереди, а она повзрослеет, научится думать не только о себе!

– Вернется? Ты думаешь, она вернется? – Лариса смотрела с такой мольбой, что Маше стало не по себе.

– Ну конечно! – Она постаралась вложить в свои слова всю уверенность, на которую была способна. – Даже не сомневайся! Еще будем смеяться, вспоминая эту историю…

21 августа 2008 года, четверг, утро

Илья встал по привычке рано, размялся на тренажере, принял душ. Вчерашний день оставил неприятный осадок своей безрезультатностью. Получилось, что два пункта его замечательного плана дали осечку: ни в издательстве, ни со школьной по дружкой Ани он не выяснил ничего существенного.

Выпив кофе и просмотрев новости в Интернете, он еще раз раскрыл блокнот. Так, получается, сегодня можно попытаться дозвониться до второй подруги, как ее, Алены? И если там не удастся узнать ничего существенного, заехать в университет, куда поступила Аня. Какой же факультет? А, да, журналистики, это на Моховой. Может быть, там что-нибудь получится? Кроме того, сегодня две важные встречи с клиентами по арбитражным делам, а он еще не готов. Илья быстро собрался и через час уже сидел в офисе, углубившись в документы.

Несколько раз он набирал номер Алены, но все тот же задорный девичий голосок предлагал оставить сообщение…

Встреча со вторым клиентом закончилась в шестнадцать часов, и он решил доехать до университета на метро – в это время соваться в центр на машине было смерти подобно. От «Охотного Ряда» с удовольствием прогулялся до факультета журналистики знакомой дорогой – когда-то он бегал в здание рядом, на свой юрфак.

Теперь здесь многое изменилось, слева торчал нелепой глыбой купол торгового центра, загораживая вид на Кремлевскую стену. Впереди стояло какое-то неживое новое здание Манежа… Да ладно, ты придираешься, сказал он сам себе. Раньше было пусто и грязно, сейчас стало богато и тоже грязно, но это же нормально, когда город меняется, значит, живет.

Но душа все равно тосковала по былому простору Манежной площади, по которой они любили с друзьями слоняться в дни всенародных праздников, когда движение по проспекту Маркса перекрывали… А как здорово было в Александровском саду, когда весной они проводили тут субботник, а потом всей гурьбой заваливались в стекляшку у Ленинской библиотеки, собирали по карманам мелочь на пиво…

На факультет его пустили с трудом – надо же, и здесь понаставили охрану, здоровенных хамоватых ребят в униформе. Такое впечатление, что половина мужского населения страны не работает, а охраняет все подряд. Как будто от этого краж и прочих преступлений стало меньше! Уж он-то точно знал, что не стало…

На втором этаже в учебной части сидели две немолодые тетушки, с удивлением воззрившиеся на пришельца. Он и для них приготовил подходящую байку.

– Добрый вечер! Прошу прощения за беспокойство, я по поручению родителей одной из ваших абитуриенток, Анны Северцевой. – Илья заранее заготовил визитку, сунул ее под нос ближайшей к нему тетушки.

Но она только махнула рукой в сторону напарницы:

– Абитуриенты этого года у Нинель Петровны!

– Слушаю! – довольно неприветливо встретила его Нинель Петровна.

– Понимаете, тут такая история… Анна с родителями в отъезде, но меня попросила выполнить важное поручение. Она на последнем экзамене взяла ноутбук у одного из мальчиков, который с ней поступал, и не успела вернуть. Вот, поручила мне сделать это. – Для наглядности он вытащил из портфеля свой собственный ноутбук и потряс им над столом Нинель. – А я, как на грех, потерял бумажку с номером телефона и фамилией мальчика, такая неприятность. Помню только, что фамилия какая-то кавказская…Вы мне не поможете отыскать? Я буду крайне признателен, а то мальчик, наверное, волнуется…

– Кавказская? – Нинель сурово взглянула на него из-под очков. – А поточнее нельзя? Может, на какую букву хотя бы? У нас их поступило больше двухсот человек, что же, всех перебирать? У нас рабочий день заканчивается.

– Ну, если вы позволите, я бы сам выписал кавказские фамилии и телефоны, а вас бы не стал затруднять… – Илья расточал улыбки обеим теткам.

– Не положено! – отрезала Нинель.

– Я понимаю, – смиренно сказал Илья. – Но я бы с удовольствием оплатил ваши услуги, если это было бы возможно, конечно.

– Мы платных справок не даем, – заметно смягчилась Нинель. – Ну уж ладно…

Она пощелкала клавишами допотопного компьютера, вывела на экран список счастливчиков, поступивших в этом году.

– Так, Алешин, Артемьева, Асратян – армянин ваш мальчик или нет? А, это Гаянэ, это девочка, так, Ашкенази, Бабичева, Барченко…

Кавказскими оказалось аж двенадцать фамилий, но семь из них принадлежали девочкам, их Илья решил не записывать – пяти ему вполне хватило бы, если бы искомый «мальчик» оказался среди них. Записав телефоны и незаметно сунув зардевшейся Нинель сто долларов, он раскланялся и вышел из пропахшего табаком и пылью здания журфака. Если и этот билет окажется пустым, он сложит лапки и успокоится…