Текст книги "Букет незабудок"

– То есть ты… прощаешься со мной?! – в этот миг ко мне вернулось мое хладнокровное мышление.

Девушка виновато улыбнулась. Я понял все без слов. Она сейчас уйдет и мы больше никогда не увидимся… Никогда!

– Завтра я уезжаю… К моему сожалению, Франсуа сделал свой выбор, … мне больше нечего делать здесь,… – она глубоко вздохнула и посмотрела на звездное небо, – Как сегодня… как хочется верить в сказку….

– Мы больше не увидимся… – потеряно прошептал я, и девушка печально посмотрела на меня, – Мы не увидимся…

– Так будет лучше, – на прощание сказала Мари, – И да,… Спасибо.

Мари ушла. Я долго смотрел ей в след. Она спустилась к дороге и поймала такси. А я не пошел за ней. Вместо этого я вернулся в зал. Вот так кончается история любви слабого человека. Сильный бы не дал ей уйти. Аннет обижено бросала на меня взгляды. И решение поехать домой, пришло как-то спонтанно.

В такси я смотрел в окно. «Слабый дурак! Как мог я отпустить ее?! Я многое мог ей сказать… Должен был сказать. А я идиот, стоял и молчал, словно рыба…» – именно такие мысли мучили меня весь путь домой.

– Вези меня на улицу Мира! – поняв всю плачевность ситуации, крикнул я таксисту. Он вздрогнул, но сделал, так как я просил. – Останови здесь… – проговорил я и отдал деньги по счету.

Я решил прогуляться пешком. Перед самым важным разговором в жизни, мне следовало проветриться. Навстречу мне шли опоздавшие прохожие. Я не доверял людям и сжимал рукоятку пистолета.

***

Двери дома, где жила Мари были открыты и я без колебаний решил пройти внутрь. Всюду была темнота, ни одна лампочка не горела, даже камин не был зажжен. Я прошелся по лестнице. Она всегда противно скрипела, а сейчас и вовсе издавала отвратные звуки. На втором этаже находились две комнаты с обеих сторон лестницы. Я достал Парабеллум из кобуры и открыл сначала первую дверь – пусто, затем вторую – никого. На третий этаж я уже бежал по лестнице и скрип меня не волновал. На третьем этаже находился коридор, с тремя комнатами по левую руку и четыре по правую. Я зашел в первую, самую близкую к лестнице, откуда доносился странный звук, будто кто-то карябает железом по стеклу.

– Ты искал меня?! – спросила девушка, вставая из кресла-качалки.

Комната эта походила больше на кабинет. Письменный стол у окна. На нем были разбросаны какие-то бумаги, папки и книги. У стены стоял громоздкий черный диван. И рядом раскачивалось кресло-качалка. Девушка курила трубку и выглядела изрядно уставшей. Она еще не успела переодеться, или не собиралась менять свой наряд.

– Искал… – тихо проговорил я, не отрывая от нее взгляд.

Надоело врать себе, я люблю эту девушку. Очень люблю, и плевать на все остальное.

– Зачем?! – улыбнулась Мари и положила трубку на стол.

Я молчал. Она усмехнулась и отошла к окну.

– Я думала, что мы договорились, что… ты все понял… – усталым голосом сказала девушка.

Почему я молчу? Я должен сказать ей так много… Должен, а я стою и молчу. Что со мной? Я сильный! Я никогда не боялся отказа, как боюсь сейчас. Я могу с легкостью перенести все: боль, страх, тревогу. Я – хладнокровный солдат. Я воевал. Почему же сейчас стою и молчу. Я потеряю ее, если… Да я все равно потеряю ее…. Но я должен попытаться рассказать ей правду.

– Послушай, … – наконец, прошептал я и сделал к ней шаг, но остановился.

Дышать стало трудно. Так трудно, что хотелось кричать. «Что со мной творится?!» – кричал я мысленно, не сводя взгляд с девушки, – «Я влюблялся и раньше, но… что сейчас изменилось?!».

– Я слушаю, – проговорила девушка и обернулась ко мне.

– Я не могу… не могу понять, что со мной… – начал говорить я, мой голос срывался и дрожал, – Я никогда так не волновался, как волнуюсь сейчас. Но… если я промолчу, то… возможно буду жалеть всю жизнь…. Я – немец, я – офицер СС… хладнокровный и безжалостный… Точнее я был таким, – я закрыл глаза и попытался привести мысли в порядок, – Мне больно, когда я понимаю, что… ты уедешь…. Ты не моя…. Я все это прекрасно понимаю, понимаю я и то, что… это злобная насмешка судьбы так полюбить… вражескую девушку…. Но я… – я открыл глаза и посмотрел на изумленную девушку.

– Ты меня любишь?! – спросила Мари.

Я не отвечал, но полагаю, по моему лицу все было ясно. Девушка улыбнулась, потом нахмурилась и прошлась по комнате. В какой-то момент она остановилась и хотела, что-то сказать, но будто опомнившись, вздрогнула и быстро вышла из комнаты. После ухода Мари, я опустился в кресло. Свет настольной лампы полукругом освещал потолок и разливался по ковру, словно молоко. Обратно Мари вернулась минут через пятнадцать, хотя точно сказать не смогу, время для меня остановилось. Она надела поверх платья халат и запахнулась.

– Прости, я не должен был… – проговорил я, когда девушка остановилась в проеме двери, – Мне больно осознавать, что я принес тебе хлопоты…

– Никаких хлопот ты не принес, не говори чушь, – эти слова Мари проговорила с улыбкой, – Но ты же понимаешь, что любовь твоя не ко времени?! Идет война… И я не могу общаться с тобой, потому что ты немец…. Ты не можешь любить меня, … Это убьет тебя, а я не хочу этого…

– Но в ночь перед Рождеством… – прошептал я, осознавая, что другого шанса у меня не будет, – случаются метаморфозы…. Сегодня я не офицер СС, … я просто влюбленный мужчина,… который мечтает, чтобы в его жизнь вернулся свет… Я устал от постоянной тьмы…

Мари улыбнулась моим словам. В этот момент часы пробили полночь. Рождество. Как я хотел жить в сказке, где нет никаких разделений общества. Где любовь правит миром.

Девушка сделала ко мне шаг, но остановилась и испугано посмотрела на меня. Я обнял ее с той нежностью, на которую был способен. Она с опаской смотрела на меня.

– Ты не должна меня бояться, Мари… – я говорил тихо, словно мой голос способен ее напугать сильнее, – Никто и никогда не был… мне так дорог…. И, наверное, это действительно насмешка судьбы… так полюбить чужую женщину, но… я полюбил….

Сказав эти слова, я, наконец, позволил себе поцеловать ее. Любовь… как сильно это чувство! Ему подвластны все. И я, человек, который мог с легкостью вершить чужие судьбы, встретив на своем пути девушку… ощутил всю горечь бытия. Когда в сердце просыпается это чувство, … человек меняется…. Словно пытается стать лучше для любимой.

Это было самое запоминающееся Рождество. Это была самая запоминающаяся девушка».

11 глава

Отъезд

Мужчина замолчал. Я посмотрела на изумленную Нику. Она сидела тихо, не говоря и слова, как и я. Тишина начала угнетать. Я посмотрела за окно. Ночь уже вошла в свои права. И Париж полностью поглотила тьма. Только черные силуэты домов и магазинов отпечатались на темно-синем небе.

– И она уехала?! – голос Ники звучал тихо, я поняла: она волнуется, – Неужели, она уехала?!

– Нет, милая фройллян, Мари не уехала, … – мужчина вздохнул и горько добавил, – но лучше бы… ей уехать….

Я усмехнулась и удивленно посмотрела на рассказчика.

– Но вы же… хотели, чтобы она осталась, ведь так? – проговорила я.

– Да, хотел, … но если бы мне знать, чем все это закончится…. Я чувствовал, но подобные мысли старался гнать от себя…. – ответил он и снова горько улыбнулся.

«– Фридрих! – я стоял у Сены, глядя на то, как отражаются огни города в реке, когда сзади меня кто-то окрикнул. Рождество превосходный праздник, но этот день я помню до сих пор.

– Альберт? Ты здесь с Мартой? – спросил я, когда ко мне подбежал мой единственный друг.

Стоит также заметить, что фон Шауф не сменил скальпель на пистолет, а пошел другим путем.

– Марта вчера обрадовала меня, что ты все еще в Париже…. А я так и не встретил тебя…. Мы уже в этом городе около года. – Альберт усмехнулся и посмотрел на сверкающую Сену, – Меня перевели сюда… А ты как? До штурмбанфюрера дослужился! Быстро!…

Я ответил кивком головы. На улице стояла ночь. Я не остался с Мари…. Узнай хоть один французский мак о ее связи с немцем – она погибнет. Враг не может любить врага. Но иногда мы не выбираем судьбу.

– Давай посидим где-нибудь… Выпьем пиво, поговорим. Расскажешь мне о той, в кого влюблен… – Альберт тихо засмеялся.

– С чего ты взял, что я влюбился?! – вздрогнул я и со страхом посмотрел на друга.

– Я достаточно тебя знаю, чтобы определить, что ты влюблен, – он хлопнул меня по плечу.

Тогда я еще не догадывался, что скоро этот улыбчивый парень умрет. Да и скажи мне кто эту правду, не поверил бы. Но именно так и случилось.

– Так в кого ты влюблен?! – с прежней улыбкой спросил Альберт, когда мы подошли к бару, – Марта мне сказала, что ты ушел раньше всех с ужина у герра Шредера… Это из-за той девушки?!

Я усмехнулся. Альберт прекрасно знал меня. Лучше чем кто-либо другой. В баре Kitty O’Shea’s было много людей. Он вообще славится своей ночной жизнью, а в Рождество и подавно. Шумно. Кисло-сладкий запах выпивки. Радость. Счастье. Сказка все-таки есть. Мы с Альбертом купили выпивку и ушли в дальний угол, где количество посетителей было меньше, чем трое человек на квадратный метр. Столики тогда стояли только у окон и те, кто хотел сидеть вдали от толпы.

Столик располагался в углу. Альберт сел и отпил несколько глотков пива.

– Ну, так кто она? – вновь заговорил он, когда прекратил пить и со звоном поставил бокал на стол.

– Я… не знаю могу ли… рассказывать… – неуверенно проговорил я.

– Перестал доверять другу, – наиграно обиделся фон Шауф, и рассмеявшись хлопнул меня по плечу, – Неужели офицер СС, стал забывать друзей?! … Она – француженка… Я угадал?

Я кивнул.

– Красивая?! – спросил он и посмотрел на меня с ухмылкой.

– Очень… она очень красивая, – прошептал я и счастливо улыбнулся.

Когда долгое время не видишь человека, даже самого близкого, становишься, словно чужим ему. Вот и я смотрел на своего лучшего друга, но видел незнакомого человека. Правда, после бокала пива, я забыл о своих сомнениях и вспомнил те, далекие добрые дни, когда мы были друзьями. И все страхи утекли, словно время действительно река. Я смотрел на Альберта и думал, как много воды утекло с того дня, когда я уехал в Париж, а после приехав, так и не застал друга. Разминулись. И казалось стали незнакомыми, далекими людьми. А сейчас, словно вернулись в прошлое. Дружба. Как же я не понял, что это тоже очень сильное чувство. А у нацистов таких чувств быть не должно. Мы – хладнокровные убийцы. Теперь, когда я знаю, как все сложилось в моей жизни, вижу насколько был слеп. Вмиг потерять все: и лучшего друга, и любимую девушку.

Начало конца… Когда наступает такой момент, мы пропускаем все подсказки судьбы, которые дают нам понять, что жизнь протекает не правильно. Казалось бы, их не реально ни заметить, но… мы пропускаем все, оставляя важные мелочи без внимания.

***

В Рождественские праздники выпало несколько снежных дней. И я, как человек начавший отходить от идеалов нацизма, проводил дни с Мари. Мы сходили в Зоопарк, прогулялись по паркам, посетили кино. Девушка весело смеялась, рассказывала мне истории из жизни в приюте Пьера Ришаля, как смешно она с ним познакомилась, какие смешные были остальные дети. Именно тогда, прячась от отчима, девушка придумала переодеваться в мальчишку. Ну как Кристоф мог додуматься, что беспризорник, раздающий на улицах газеты – его красивая падчерица?! Людей в те праздничные дни было много. Но они не обращали на нас внимания, ровно также как и мы на них. Форма Штурмбанфюрера оставалась дома, с Мари я был собой настоящим. Не офицером СС, а человеком, который любит.

Так проходили рождественские праздники. Я даже не догадывался, что счастье скоро закончится.

Однажды, прогуливаясь со мной по парку, наполненному людьми, Мари вдруг замерла. Улыбка исчезла с ее лица и девушка во все глаза стала смотреть на человека чуть поодаль от нас.

– Кристоф… – прошептала она и испугано посмотрела на меня, – Там Кристоф… и он увидел меня… нас….

– Давай уйдем, – прошептал я.

Девушка кивнула. Никогда еще она ни была так напугана, как в тот момент. Я помню, как торопясь она сложила вещи, как запыхавшись, отбросила волосы с лица. Я смотрел на нее. Хрупкая. Испуганная. Красивая. Я никогда не переставал любить ее.

– Нам нужно поговорить… – когда девушка закончила собирать вещи, она спустилась ко мне в «гостиную», где я разжег камин и сидел, любуясь языками пламени, – Разговор пойдет о… о Софи Вагнер, – услышав это имя я вздрогнул и поднял глаза на Мари, – Только выслушай до конца…

Девушка стояла, прислонившись к стене коридора, и смотрела на меня. Я заметил, как трудно ей дается рассказ.

– Откуда ты знаешь… о ней?! – удивился я, продолжая потеряно смотреть на Мари.

Она глубоко вздохнула и закрыла лицо ладонями.

– Для начала … – прошептала девушка, – скажи, что знаешь ты о ней…

Я некоторое время в недоумение смотрел на девушку. Ни смеяться, ни кричать, ни плакать я не мог. Просто смотрел на то, как она закрывает глаза и вздыхает. Смотрел и понимал, что к Софи никогда не чувствовал такого.

– Софи Вагнер была соседской девчонкой, – наконец заговорил я, Мари обернулась, – Милая девушка… Я был некоторое время влюблен в нее… Кажется, она отвечала взаимностью, но… – взгляд Мари вспыхнул, как мне показалось, от негодования, – по женщине это не поймешь наверняка… Потом я уехал, поскольку начальство послало меня в Париж… На этом история кончается.

– Нет, не заканчивается…. – Мари прошлась по коридору и остановилась около камина, – У тебя есть сын… Сейчас ему десять лет… – девушка улыбнулась и посмотрела на меня, я же испытывал в это мгновение такую палитру эмоций, что передать словами их не мог, – Именно его я спасла тогда от расстрела…. Авнер. Ты даже и не догадывался, что Софи – еврейка?! – я покачал головой, не в силах произнести хоть слово, – Когда он родился, … девушка хотела разыскать тебя, но… вмешался твой отец…. – это уже совсем походило на бред, но я хотел дослушать, – Он убил ее. Я узнала об этом в сентябре 1939 года, в тот день я не смогла тебе рассказать, отчего плачу, … Боялась, что он убьет и меня… Он думал, что ребенок умер при родах, но… Софи оставила его в Германии, у кормилицы, которую он считает матерью.

– Мари, мой отец мертв, – наконец, собравшись с силами, проговорил я.

Девушка грустно улыбнулась.

– Твой отец… настоящий отец – Кристоф Шредер. Сейчас, спустя столько лет, ему стал нужен наследник… – она зло усмехнулась, – А я решила, что он тебя не получит… Достаточно того, что это чудовище забрало у меня брата.

Я с ужасом смотрел на нее. Этого не может быть! – кричал я в мыслях, – Мой отец… Нет! Я не хочу верить в это…

– Кристоф мечтал о приемнике, но кроме тебя детей у него не было… Моя мама… – девушка выдержала короткую паузу, чтобы скрыть свое презрение, – мама не могла больше иметь детей… Да и я была ей в тягость… Кристоф пришел в нашу с ней жизнь в мои пятнадцать, он тогда еще говорил, что в Мюнхене у него есть сын, но мама так его любила, что… закрыла глаза на эту мелочь… Тем более Франсуа она терпела, … – Мари взглянула на меня, – Впервые я увидела какое Кристоф чудовище… когда он убил на моих глазах одного из слуг… – девушка вздохнула и продолжила, – Того, кто очень хорошо ко мне относился… А Кристоф… он хотел, чтобы я… стала его любовницей… Господи, как противно! Тогда, после убийства Михаеля я сбежала из дома этого чудовища. Попала к мсье Пьеру и… подумала, что так хоть сумею спастись.

– Мари, – прошептал я, но девушка покачала головой, словно прося не перебивать.

– Переодеваться в мальчишку было весело! – девушка улыбнулась, – Никто даже и не подозревал кто я. А Кристоф даже однажды мимо прошел! – она наклонила голову и глубоко вздохнула, – Он не убил меня только… только из-за какой-то пагубной страсти… Я была готова относиться к нему, как к отцу, но… он хотел другого. А Франсуа полностью в его власти, – вдруг Мари встрепенулась, и посмотрела на меня, – Сейчас я напишу тебе адрес, где… где живет твой сын. А после уеду….

Девушка быстро удалилась. Я с изумлением смотрел ей в след. Как болело сердце! Почему мы не можем быть вместе?! Зачем нужно богатство, идея, мировое господство, если… счастья нет?! Девушка вернулась в скором времени, неся в руках лист бумаги с адресом приюта. Она вложила мне его в руку и улыбнулась. «Теперь я должна уехать, – прошептала она и заглянула в мои глаза, – Я буду писать тебе письма… Много-много…». Я смотрел на нее. Такая же, как раньше. Не моя. Снова чужая.

Я обнял ее перед тем, как уйти. Девушка улыбнулась. «Я найду тебя, … когда кончится война, я приеду за тобой… Где бы ты ни была. Запомни это, Мари…. Я клянусь тебе…» – прошептал я и поцеловал ее на прощание.

Потом я ушел. Зная, что она будет вдали от меня, счастливее, чем со мной. Так надо.

Единственный человек, который мог меня понять и рассудить, не донеся в Гестапо и Крипо, был Альберт фон Шауф. И я направился к нему. Дом, где жил доктор фон Шауф, находился на улице Мира, недалеко от дома Мари. Высокий, двух этажный просторный дом. Там жили Марта с Альбертом и еще одна женатая пара. Первый этаж полностью занимал Альберт. Детей у них не было, поэтому хлопоты Марты заключались только лишь в уборке дома. Второй этаж дома был занят французами, которых очень хорошо знала Марта. Еще до войны.

У входа меня встретила Марта. Она удивленно посмотрела на меня и даже ахнула, когда я покачнулся.

– Что случилось?! – выдохнула она не сводя с меня понимающего взгляда.

– Я хочу увидеть Альберта…. – прошептал я, и девушка помогла мне дойти до его кабинета.

В кабинете я остановился и вновь покачнулся. Марта помогла мне опуститься в черное кожаное кресло. Альберт в изумление не сводил с меня глаз. Он сидел за массивным, деревянным столом. Писал какую-то тетрадь. Теперь же, казалось, записи были забыты.

– На тебе лица нет, – именно такими словами, встретил меня мой единственный друг, – Любимая, ты не сделаешь нам чай? – с улыбкой обратился он к жене, и Марта вышла, – Что произошло, Фридрих?!

Я посмотрел на него. В моих глазах застыли слезы. Поймет ли меня этот человек? Но если он от меня отвернется, я вовсе останусь один. Какое-то время я решался, рассказать ли ему все или нет.

– Я не знаю, что делать, Альберт… – прошептал я и рассказал ему все, что случилось за время, пока мы не виделись, не утаивая ничего. Он поймет. Он мой друг, – Теперь ты вправе расстрелять меня… за предательство идеи, но… я не могу больше быть нацистом….

– Да… – выдохнул фон Шауф и опустил голову на руки, – Вот это ситуация.

В этот момент в кабинет вернулась Марта с подносом, на котором стояли чайные принадлежности.

– Давай так, – проговорил Альберт и посмотрел на меня, – Откровение за откровение. Когда ты уехал во Францию, в 36 году, я… начал понимать, что нацистские идеи не для меня. Я и на войну то потом идти не хотел, но… если бы начальство узнало об этом, то… меня бы расстреляли, – фон Шауф горько улыбнулся и посмотрел на Марту, которая с улыбкой ставила чашки на стол, – На войне я остался фронтовым врачом. Решил, что опыты не для меня…. Я давал клятву Гиппократа и… должен был исполнять свой долг до конца. Поэтому, ты правильно сделал, что рассказал все это именно мне…. – он горько вздохнул и добавил севшим голосом, – Хотя, я не уверен, что мы сумеем спасти хоть одного человека…. Да, и как я понял из твоего рассказа Мария уехала… и находится вне опасности….

– Я уверен… – прошептал я.

***

Придя домой, я первым делом заперся в комнате и решил подремать. Но сон не брал меня. Я лежал, глядя в потолок своей старенькой комнатенки. Эту комнату я снимал у милой и доброй старушки, которая каждый раз говорила мне: «Ты – хороший немец. Ты не такой, как они». С нею мы познакомились еще в 1939 году, когда я был направлен в Париж, по распоряжению начальства. Мадам Крипье (так звали хозяйку) сдавала комнату в старом доме, и я снял ее. Хозяйка была всегда очень добра со мной, возможно, это было вызвано тем, что я, по ее словам, напоминал ей погибшего сына. И теперь я не хотел искать более подобающего жилища для офицера СС.

Комнатенка моя не отличалась красотой и тем более роскошью. Старые чуть обветшалые обои, разрисованные желтыми листьями, когда-то видимо они были новыми и красивыми, но сейчас эти листья навевали на меня тоску. Я закрыл лицо руками и попытался вздремнуть, но сон по-прежнему меня не брал. Хотя этот тяжелый день, казалось, отобрал у меня множество сил, и я должен был уснуть мгновенно, но… мысли убили всякую надежду на отдых. Я решил вернуться в дом Мари и в последний раз, почувствовать себя счастливым. На улице было уже довольно холодно, и я поймал такси. Машина ехала тихо, словно скользя по улицам. Я смотрел в окно на голые деревья, на витрины магазинов. Тишина позднего вечера нарушалась только скрежетом колес по асфальту. Дом Мари. Холодное и пустое здание. Дверь она никогда не запирала, казалось, эта девушка даже не представляет, что существует замок. Эта черта характера Мари меня всегда удивляла, как и то своеобразное представление гостиной комнаты, которая, по мнению девушки, располагалась в коридоре. Я медленно открыл входную дверь. Такой привычный скрип, заставил меня улыбнуться. Просторный холл. Он всегда казался мне слишком темным и жутким. Такое большое помещение не может осветить одно окно, а электричество Мари не любила. Ей ближе были свечи. Я прошелся к лестнице, миновав столик с телефоном, у которого девушка любила останавливаться и разглядывать вазу, стоящую рядом с телефоном. Незабудки уже завяли. Я вновь улыбнулся и прошелся по лестнице. Скрипучая. Она всегда напоминала мне ворчливую старушку. Вот и сейчас скр-скр. Когда-то я так счастлив был подниматься по этим ступеням, осознавая, что там меня встретит Мари. Девушка быстро выбегала из своей комнаты и останавливалась у подножия лестницы. Но комнату ее я никогда не видел. «Переступать порог комнаты девушки, имеет право только муж», – серьезно говорила Мари и быстро спускалась в «гостиную». Сейчас девушка была далеко. Там, где ей будет проще и легче. Но разве можно успокоить себя такими мыслями, когда думаешь о любимой?! Нет.

Я направился прямо в ее комнату. Четвертая дверь слева, – именно так, когда-то давно мне сказал тот старичок… 1 сентября 1939 года… как много воды утекло с того дня…. Мне на миг сделалось так страшно, переступать этот порог. Что я там найду? Воспоминания о девушке, которая ушла из моей жизни, и вряд ли вернется…. Я закрыл глаза и толкнул дверь ее комнаты. Уже ставший привычным скрип…. Обстановка здесь была не богатая, но уютная. У стены стояла застланная пледом кровать, рядом с которой расположился маленький пуфик. Я улыбнулся, заметив эту деталь интерьера. У окна письменный стол, на котором лежали какие-то бумаги, вперемешку с письмами. Мне даже представилось, как она, вечерами распускает волосы и садится за стол, читать, или писать письма. Я медленно прошелся по ее комнате. Выглянул в окно. Потом направился к шкафу, который расположился у стены. Старый, деревянный с покосившейся дверцей. Когда-то он был новый и видимо с узорами по краям. Я приоткрыл дверцу, и по комнате прокатился щемящий скрип.

Моему взору предстал гардероб Мари: несколько платьев, пальто, и множество разнообразных шарфиков. Именно эти вещи она оставила здесь. Я с интересом рассмотрел узоры на каждом шарфике. Где-то были изображены цветы, где-то радужные краски. Мне вспомнились те незабудки, которые я принес ей в 39ом, ее улыбка, когда я подарил ей этот букет. Я горько вздохнул, понимая, как много счастья может быть в, казалось бы, грустном воспоминании. Я закрыл шкаф. Дверца снова скрипнула. И вновь мой взгляд упал на письменный стол. Письма. Вот это был интерес. Да, чужие письма читать плохо и даже отвратительно, но я не сдержался. Я успокаивал себя мыслью, что никто же не узнает. Сначала я просто их перебирал, глядя на адресат. Половина была от меня, остальные от давних подруг и поклонников, но одно отличалось от всех. Конверт белый с синей окаемкой. Он единственный был открыт настолько аккуратно, что бумага по краям не порвалась. Читать чужие письма не правильно, но я ничего не сумел с собой поделать. Открыл и начал читать: «Любимая Машенька, – я закрыл глаза, понимая, что эти строки писал Андре. В тот миг я даже будто видел, как он, сидя в укрытие, пишет письмо любимой, – прости меня за то, что я бросил тебя одну. Но ты, же знаешь: каждый хочет быть героем. А я особенно, хочу быть им, ради тебя, Маша. Но вопреки моим ожиданиям здесь становятся не героями, а глупцами. Мы все гонимся за призрачным подвигом, оставляя любимых дома. А еще здесь я впервые испытал страх, но это даже не оттого, что постоянно встречаюсь со смертью, и не оттого, что вижу смерти товарищей по оружию, это безумно больно, но… самое ужасное для меня, что однажды враг прорвет оборону и войдет в Париж. А я знаю, что ты не потерпишь плен во всех его проявлениях, Машенька, но прошу, смирись, не рискуй понапрасну.

Знаешь, я верю, что в скором времени мы с тобой вновь увидимся. Что война окончится, и я вернусь к тебе, милая Машенька,…», – я отложил письмо. Моя память вдруг оживила воспоминания, как когда-то я сам, сидя в окопе, писал ей письма. Мне были понятны все переживания, которые испытывал каждый мужчина, ушедший на войну от любимой, а Андре я понимал, как никого другого.

– Теперь тебе ничего не угрожает… – прошептал я в пустоту и направился к выходу.