Текст книги "Тимур и его команда и вампиры"

Глава 9

Два черных силуэта бесшумно перемещались вдоль заброшенной аллеи. Скользнули через хлипкий мостик над оврагом, обогнули кладбище и без помех достигли кустов орешника. Здесь таинственные тени разделились.

Квакин вытащил из кармана моток лохматой бечевки, протянул кончик Фигуре, тот метнулся чрез тропинку, спрятался за большим валуном. По другую сторону утоптанной коровьими копытами дорожки прятался сам Мишка-Атаман. Их план был прост и коварен. Как только пастух – великовозрастный деревенский дурачок Ванюшка – подойдет достаточно близко, надо резко поднять веревку, чтобы Ванюшка споткнулся, свалился и оказался в их безраздельной власти.

Опыта у новоявленных вампиров было мало: они опасались случайно наплодить множество себе подобных. Обратиться лишний раз за советом к своему создателю – Арману – вздорному, непонятному и тяжелому на руку типу – они не решались. Поэтому, поразмыслив, купили в сельмаге пачку соли, попросили продавщицу завернуть ее в бумагу, чтобы взять в руки без вреда для себя. Колхозный сторож непреднамеренно убил маленького вампиреныша зарядом соли из берданки, и, приняв во внимание этот горький опыт, они собирались насытиться, а потом огреть свою жертву сразу всей пачкой соли – для надежности. Так им удастся избежать появления еще одного нового вампира.

Нескладный звон колокольчиков и мычание возвестили о приближении стада, за буренками плелся заспанный пастух. Вдруг пастух споткнулся, беспомощно махнул руками и сверзился вниз.

Два голодных черных силуэта с разных сторон метнулись к обреченной жертве. Тут воздух со свистом рассекла остро заточенная осиновая палка и с абсолютной точностью впилась Фигуре под лопатку. Он вскрикнул, завалился на бок, его губы посинели и задрожали, из разорванного пакета за пазухой посыпалась соль…

Тело конвульсивно дернулось, стало скукоживаться, темнеть. Всходило солнце, горячие лучи победно впивались в ослабевшее тело вампира, превращая его проклятую плоть в груду серого пепла…

Перепуганный пастух катался по земле, мычал и захлебывался слюной. Вокруг него топтались сбитые с толку коровы. Где-то совсем близко, за деревьями, как по команде, завыли милицейские сирены.

Квакин бросился в спасительную лесную зелень.

– Попала! Точно! Мускулатура – ручная и ножная, – восхищенно цокал языком курчавый паренек. – Мне отсюда ни в жизнь не добросить!

А Женька с ужасом смотрела на собственные руки – пальцы кололи тысячи невидимых электрических искр. Она не помнила, как выскочила из часовни и запустила в темную тень остро заточенной осиновой палкой. Словно внутри проснулась таинственная сила и толкнула вперед, к предназначению.

– Что? Что там видно?

– Ни черта не видно, туман…

В притихшем утреннем воздухе все громче выли милицейские сирены.

– Чего стоите? Бежать надо, – паренек схватил за руку Женьку, свистнул собаку и подтолкнул Тимура: – Скорее, милиция разбираться не станет, упырь или нет… Им без разницы, кто палку бросал, кому – что примерещилось… Айда отсюда!

Во весь дух они мчались через лесные опушки, молодой подлесок и перепрыгивали бурелом. Бежали не разбирая дороги, спутались, заблудились, перепугались еще больше. Повернули и помчались в другую сторону. Отдышались только у реки.

В кого попала заточенная палка, и что с ним стало, они не знали. Просто молча брели по высокой, мокрой от росы траве, избегая смотреть друг на друга. Овчарка, поджав хвост, бежала следом за ними.

С берега было видно дачный поселок. Опасаясь снова заблудиться, они перебрались через обмелевший пруд – вымокли и перепачкались в тине и жидкой грязи – и, вконец обессиленные, поплелись в сторону знакомых улиц и домов.

У старого сарая ребята расстались – Женя махнула мальчишкам рукой и повернула к своей веранде. Тимур, крадучись, повел нового знакомого на другую сторону улицы к их двухэтажной даче.

– Пошли, умоешься. Такого грязного тебя первый встречный сдаст в милицию!

– Не пойду, – хмуро отказывался парнишка, – неохота с твоим дядей ручкаться…

– Его сейчас нет. Видишь, ставни на втором этаже открыты? Когда дядя дома, он всегда закрывает ставни. У него от света глаза болят. Люминофобия[13]13
  Люминофобия – психосоматическое заболевание, боязнь света.


[Закрыть] называется. Понял?

– Угу…

– Заходи смело!

Тимур гостеприимно отодвинул доску в заборе, отгораживавшем двор дачи от запущенного сада, пропустил вперед собаку и нового знакомого. Затем потянул за сигнальную веревку: два длинных – один короткий – «срочная связь». Надо вызвать ребят из своей команды и расспросить, что происходит в поселке. Между дачных домиков действительно суетилось неожиданно много людей в форме, то там, то здесь сигналили машины с московскими номерами. Даже комары сегодня звенели по-особенному тревожно…

* * *

Ремень аккордеона соскользнул с плеча Ольги, инструмент растянулся с противным звуком – она в недоумении смотрела на сестру: сандалии не разглядеть под толстым слоем подсохшей грязи, голые ноги исцарапаны, за полметра от нее несет тухлой болотной водой. Подол промокшего платья в разводах из бурой тины и зеленой ряски. Мокрые волосы слиплись и спадают на перепачканное, как у трубочиста, лицо.

– Женя??!

– Оля… я утром пошла на речку, а там туман…

Старшая сестра медленно поднялась, аккуратно поставила инструмент на табурет. Слов у нее не было – все они утопли в поднимавшейся волне гнева. Как девчонка могла сбежать из дома ночью? Наплевать на ее запрет? Маленькая дрянь!

– Туман густой, – губы у провинившейся сестры дрожали, а глаза наполнились слезами. Она теребила складки на юбке. – Я споткнулась… поскользнулась… Понимаешь?

Чтобы взять себя в руки, Ольга несколько раз глубоко вздохнула, насупилась:

– Хватит врать! Я уже в милицию ходила – тебя все ищут!

– Оля, я же не специально! Я думала, там упырь…

– Не буду слушать ерунду! – Ольга плотно закрыла руками уши. – Я устала! У меня все силы закончились, все нервы. Мне надо к экзамену готовиться…

– Я бросила палку в какого-то черного, страшного… Но не знаю, в кого попала!

– Прямо сейчас пойду и отправлю отцу телеграмму. Пусть тебя забирает!

– Вдруг я его убила? – Женька понурила голову, всхлипнула. – Что мне делать…

Но сестра не слышала ее – она громко кричала:

– Пусть заберет тебя куда хочет – возит с собой на танке или отдаст в интернат! Пусть сам решает, что с тобой делать. Я больше не могу…

Не глядя на Женьку, она переобулась в туфли, схватила со стула сумку. Хлопнула калиткой и, не оглядываясь, побежала по улице.

Ну и пусть! Женька зашла в комнату, заперла за собой двери, выпила залпом стакан компота. Пусть в интернат.

Она упала на кровать, зарылась лицом в холодную подушку и плакала, пока не уснула.

* * *

Первым делом Тимур отмыл перепачканную собаку – натер куском хозяйственного мыла, ополоснул из шланга и пододвинул ей миску с едой. За это время выслушал доклад дозорных – Гейки и Коли Колокольникова.

Обилие милиции в поселки объяснялось внезапной эпидемией среди домашнего скота – изымают дохлых телят, коз и даже куриц, на дома вешают таблички «карантин». Из-за заразы посты дежурят у шлагбаумов на всех дорогах. Еще кто-то огрел палкой деревенского пастуха, да так, что дурачку всюду мерещатся упыри, – тут ребята расхохотались, а Тимур молча переглянулся с цыганенком.

Курчавый парнишка внимания не требовал и за четверть часа вполне обжился на даче Гореевых. Нимало не смутившись под взглядами Гейко и Коли, обследовал все шкафы и крынки, проверил наличие керосина в примусе. Вытер перепачканные ладони об штаны – отчего и руки, и штаны стали еще грязнее, – и приступил к приготовлению завтрака. Ловко, как заправская кухарка, налил в сковороду масла, переложил из кастрюли остывшую картошку, мешал, приговаривая:

– Тоже мне, пионеры-мичуринцы… Собаке вывалили целую банку тушенки, а сами трескают пряники с чаем. Домработница, видишь, у них, осталась в городе. Причем, кругом полно жратвы, а они супа да каши наварить себе не могут. Доиграетесь, у вас от пряников с вареньем в заду слипнется!

– Ничего не слипнется! – Коля откусил пряник. – Это антинаучная точка зрения…

– У него дед – медицинский профессор, – поддакнул Гейко, – он точно знает!

– Ладно – скажем, разовьется катар всех кишок. Ты, санитар буфета, лучше картошку мешай, чтоб не подгорела! Тимка, что твой дядя? Небось в Москву ездит: по ресторанам обедать – ужинать – танго танцевать?

Тимур задумался и пожал плечами:

– Про танго не знаю, но никогда не видел, как он ест…

Запах из сковородки был очень аппетитным, чтобы скрасить ожидание завтрака, Цыган снял со стены гитару, надел одну из мягких хозяйских шляп, напел:

 
…бродяга, судьбу проклиная,
тащился с сумой на плечах…
 

Затем ссутулился, снял и протянул к слушателям шляпу, жалостно запричитал:

– Посмотрите на слезы в моих сиротских глазах! Граждане, подайте, по мере своих трудовых возможностей, не за то, что пою. За то, что не ворую!

– Здорово! – рассмеялся Гейко. – Я думал, беспризорников больше нет…

– Беспризорников нету. Есть лица, без надлежащей опеки и попечения. Понял?

– Ты поэтому в милицию боишься попасть? – догадался Коля.

– Не. Беглый я…

– Сбежал из детдома?

– Бери посерьезней – со спецколонии для малолетних.

– Здорово! А что ты там делал?

– Глупый вопрос. Что можно делать в колонии? Четыре стены да решетка на окне, не разгуляешься. Отбывал, одним словом, причем по чистой случайности. Всего-то скушал мороженое крем-марго…

Коля от такого неожиданного поворота разговора выронил вилку, Гейко подавился, даже Тимур посмотрел на паренька с уважением и подсел к столу.

Цыган, насладившись произведенным эффектом, продолжал:

– …Стою я, значит, около Елисеевского гастронома, культурно кушаю мороженое. Тут выходит из дверей гражданочка, очень интересная. Нарядная такая: губы накрашены, прическа, платье из креп-жоржета, сумочка на ремешке болтается. В руках несет сетку – там коробка конфет, вина бутылочка, еще сверток. С колбасой, наверное, или с сыром, – рассказчик отрезал себе кусок сыра и отправил в рот. – Я хвать! Сетку у нее из рук вырвал и бежать. За мной не угонишься. Только гражданка вытащила из сумки наган да шмальнула по ногам! Вот и вся история. Гражданочке потом орден дали, в газете статья про нее была. Нет – ясно, что за мелкого хулигана вроде меня, Цыгана, даже срок не дадут, тем более орден. Просто гражданочка оказалась полярная летчица, – паренек вытащил из-за пазухи и бережно разгладил газетную вырезку. Под заголовком «Покорители Арктики» помещалась фотография улыбчивой молодой женщины в летном шлеме и подбитой мехом куртке.

– Врешь! – охнул Гейко.

– Зачем мне врать? – Цыган подкатил штанину и продемонстрировал шрам на ноге. – Такая гражданочка разве промахнется? – Он мечтательно вздохнул. – Интересно, если приехать в город Ленинград, дадут в справочном бюро адрес только по имени отчеству и фамилии, без года рождения? – и добавил, предвосхищая любые вопросы, что никаких писем летчице он писать не собирается. Что, он похож на колхозных активистов, которые пишут всесоюзному старосте Михаил Ивановичу Калинину про рекордные надои молока?

Если он узнает адрес, то найдет способ обворовать гражданочку! Обязательно!

Цыган склонился к окну и с романтической улыбкой понюхал цветок герани.

Тимур дослушал и тоже улыбнулся – он придумал, как помочь новому знакомому проскользнуть мимо милиции и сесть на станции в поезд. Нужно превратить его из малолетнего хулигана в образцового учащегося-общественника.

* * *

Время перевалило за полдень, и солнце во всю светило через пестрые ситцевые шторы. Женя проснулась одна в пустой комнате. Сестра еще не возвращалась, хотя отправить телеграмму много времени не нужно. Ну и пусть. Скорей бы папа приехал!

Она нехотя подошла к зеркалу, стала разглядывать покрасневшие от слез глаза и распухший нос. Засаленные волосы висят как сосульки.

Пусть?!

Нет!

Девочка вскочила, показала зеркалу язык, вытащила из-под кровати таз, поставила греться кастрюлю с водой. Стащила перепачканный сарафан, расплела косички. Она собиралась вымыть голову…

Глава 10

Утром Арман отправился в клуб.

Именно утром – потому что здешний поселковый клуб не имел ничего общего с привычными британскими или континентальными клубами, где достопочтенные джентльмены наслаждались покоем, неспешной беседой, тонким ароматом сигар и удобством высоких кожаных кресел.

Клуб располагался в здании бывшей господской конюшни, был украшен алыми транспарантами внутри и снаружи. По вечерам здесь показывали кино, устраивали танцы или проводили аматорские[14]14
  Аматорские – устаревшее название любительских мероприятий.


[Закрыть] концерты, которые здесь называют «самодеятельность». Днем любители разных искусств готовились к ним в небольших группах – «кружках». Арман увидал на столбе объявление о наборе в кружок «оперного пения» и заглянул в клуб. Седенький, культурный аккомпаниатор был ему несказанно рад. Подходящего костюма для исполнения арии Риголетто у него в запасниках не имелось. Но верный последователь Мейерхольда и Таирова[15]15
  Мейерхольд В. Э., Таиров А. Я. – режиссеры-новаторы, популярные в СССР двадцатых годов.


[Закрыть] – он тут же предложил Арману новаторскую трактовку образа! Из отгороженной листом фанеры костюмерной появились заплатанная рубаха, штаны, приставная деревянная нога, косматый парик. Все эти замечательные атрибуты сохранились от постановки пьесы Горького «На дне» и вполне могли создать образ желчного и гонимого уродца – шута, обреченного на позор и смерть.

Арман пришел в восторг и попросил оставить ему костюм на некоторое время – чтобы привыкнуть к необычному гриму…

* * *

Смертные далеки от совершенства. Они тщеславны, алчны, завистливы, ленивы – человеческие недостатки можно перечислять до бесконечности. Чтобы жить и быть сытым, надо всего лишь научиться пользоваться человеческой ущербностью. В этом искусстве ему нет равных – среди живых и проклятых.

Он шагал по Зеленой улице, насвистывал и сбивал тросточкой глупые цветы ромашек. Издалека осмотрел памятник архитектуры, служивший жилищем почтенному профессору Колокольникову.

Защитной пентаграммы – красной звезды – на калитке дома нет!

Обнадеживающее начало.

Странно только, откуда берутся звезды на других дверях и заборах, если престарелый магистр – истребитель вампиров не имеет к этим могущественным знакам никакого отношения? Кто и по какому принципу их наносит?

Впрочем, сейчас главное получить приглашение в дом магистра – от любого из проживающих в доме или членов его семьи. Он рассчитывал, что в гриме это будет несложно, и без колебаний подошел к калитке.

* * *

Дарья Петровна замешкалась на веранде, чтобы проверить, не забыла ли чего? Ключи от московской квартиры, от дачи, кошелек, список покупок, которые надо сделать в городе, конверт с маркой. Все на месте.

Она трудилась у Колокольниковых уже пятнадцатый год и за это время успела приобрести статус члена семьи, а не просто домработницы. Поэтому считала своим долгом написать Леночке, что ее отец – медицинский профессор! – на старости лет тронулся умом. Сперва трудоустроился в поселковую амбулаторию на фельдшерскую должность. Теперь не спит сутками, трезвонит ночь-полночь в милицию, копается в старом хламе и бубнит себе под нос. Ребенком он совершенно не занимается.

Коленька болтается безнадзорный, за книжку не усадишь, связался с хулиганской компанией, стащил из буфета две банки варенья, изорвал летние брюки, теперь ходит в выходных бриджах. Вчера разбил фару на новом (!) велосипеде. Дарья Петровна им обоим – старому и малому – не указ! Так что пусть Леночка не удивляется, если, вернувшись из геологоразведочной экспедиции, застанет родителя в сумасшедшем доме, а сына – в исправительной трудовой колонии.

Дарья Петровна мысленно поставила жирную точку и захлопнула сумочку, но уйти не успела – к воротам дачи подошел седой лохматый старик. Хотя его холщевая рубаха была бедна, а широченные штаны в заплатах, старик опирался на нелишенную изящества трость. К колену его левой ноги была пристегнута ремешком грубая деревяшка.

– Здесь проживают профессор Колокольников Ф. Г.? – прогнусавил старик.

– Да. Что вы хотели?

– Мне это… Посоветовали к нему на лечение, как инвалиду Гражданской войны…

– Профессора сейчас нет, – было в этом старике что-то отталкивающее. «Каких только типов профессор тащит в дом?! Этакий до смерти напугать может», – в душе вознегодовала добрая женщина, но ответила как всегда вежливо: – Заходите после шести, он уже вернется.

– Можно зайти? – переспросил старик, видно, был туговат на ухо.

– Да! Заходите, когда профессор вернется! – Не по-летнему холодный ветер дохнул на Дарью Петровну – видно, в их историческом доме пора делать ремонт. Кругом щели и сквозняки.

Старик кивнул лохматой головой и молча заковылял по дорожке.

Домработница заторопилась на электричку.

* * *

Преображение Цыгана было в самом разгаре – прежде всего ему требовалась аккуратная стрижка. Но мастеров парикмахерских услуг среди его добровольных помощников не нашлось, и волосы попросту сбрили наголо.

– Волосы – не зубы, отрастут! – утешал огорченного парнишку сведущий Коля. – Скорость роста у них – сантиметр за месяц.

– Пока это они отрастут, солнце мне всю башку напечет, – причитал Цыган.

– А я тебе подарю пилотку! – Тимур вынул из шкафа головной убор и светлые брюки.

Парнишка переоделся, подошел к зеркалу и стал нетерпеливо прилаживать пилотку. Действительно – умытый, остриженный, в льняных штанах, он выглядел как самый обыкновенный дачник.

– Эх… Была бы у него футболка или хоть какая-то рубаха, я бы ему свой значок ГТО временно приколол, – сокрушался Гейко. – А на станции – забрал бы!

– Босиком по поселку нормально шлепать, но на станцию соваться не дело, – вздохнул Коля. – Ему какая-нибудь обувь нужна.

– Тим, может, у твоего дяди временно позаимствовать? – осторожно спросил Гейко.

– Почему временно? – фыркнул младший Колокольников. – Разве столько одежды упомнишь? У дедушки всего четыре галстука, и то он постоянно забывает сколько их.

– Дядины ботинки ему будут велики, – засомневался Тимур.

– Надо в носок ваты напихать, – запросто нашел выход Коля. – Мама всегда так делает, когда покупает обувь мне на вырост.

– Шкраги у твоего дяди шикарные, не вопрос! – шмыгнул носом Цыган, любуясь обувью. – Только нельзя этого. Вор у вора не крадет! Строго воспрещается. За такие художества точно на ножи поставят!

Тимур внимательно посмотрел на Цыгана, тихо спросил:

– Почему ты уверен, что мой дядя вор?

Парнишка с профессиональной ловкостью пробежался пальцами по вещам Армана, стал вытаскивать из разных потаенных мест и бросать на стол пачки денег – русских и иностранных. Вышло впечатляющее количество.

– Где ты такое видел, чтобы совспецы столько наличности по карманам держали? У них деньга на валютных счетах в сбербанке – понял? Наличных им не выдают, а только бумажки, по которым в специальных магазинах отовариваться! – Как заправский фокусник он извлек и разложил в ряд антикварные портсигары с изысканными вензелями, запонки с бриллиантами, перстни и часы на золотых браслетах: – Рыжьё. Все старинное, хоть завтра в музей сдавай. Или вот палка, – парнишка провернул вокруг ладони одну из тросточек. Набалдашник слоновой кости в форме головы ибиса был украшен аметистами. – Он что, хромой? Нет. Тогда зачем ему палка? Затем, что больших денег стоит. Не веришь – сам загляни в любую скупку! Налицо факт, что гражданин подломил торгсин или комиссионку.

– Ой! Надо бежать в милицию звонить…

– Давай, звони! Двенадцать тебе уже исполнилось, звонарь? – Коля Колокольников кивнул, а многоопытный приятель отечески хлопнул его по плечу. – Значит, не малолетний. Года три благодарности получишь от родной милиции, в порядке снисхождения. Вам, бродяги, тоже не отвертеться: хранение краденого, группа с рецидивистом, по совокупности… – Цыган сосредоточенно считал по костяшкам пальцев, затем объявил вердикт: – Будете писать мамашам письма лет по пять, и то если папашины наганы не найдут…

– Откуда ты знаешь, что у нас есть пистолеты?

– Тоже мне, военная тайна! Само собой, есть – при обыске попрятали. Лучше их сразу в реке утопите. Серьезно говорю. Если найдут, вам с такими родителями-вредителями враз терроризм припаяют – это уже не шутейное дело!

– Лихо разложил! – Гейко присвистнул. – Добавить нечего.

– Прокурор добавит – на этот счет будь спокоен!

Цыган глянул в окно – сонный зной над дачными крышами снова терзали милицейские сирены. Он напряженно прикидывал, как ему – беглому малолетке, без единой казенной бумаги в кармане, выбраться из клятого поселка, где под каждым шлагбаумом устроили милицейский пост?

Тимур тоже погрузился в тяжелые, горькие мысли.

Почему он сам не замечал таких очевидных вещей? Просто он не хотел ничего видеть! Куда проще бороться со злом таинственным, далеким и не слишком страшным, как международный империализм. Но зло всегда рядом – оно ходит с тобой рука об руку – сегодня – в твоем доме, а завтра – в твоем сердце. Вот о чем надо помнить каждую минуту! Он сразу стал строгим и собранным:

– Честным людям милиции бояться нечего. Но и сказать нам нечего – одни предположения. Зря оторвем от важных дел. Сначала надо все точно выяснить…

Он резко встал, решение было принято.

– Выбирай себе рубаху и ботинки, Цыган, в Москве вернешь. Сегодня уедем вместе – хочу домой зайти, поищу дядины фотокарточки, наверняка какие-то остались у мамы в альбоме! Ведь я маминого брата никогда не видел. Может, это вообще не он?

– А кто?

– Не знаю! Кто угодно – шпион, бандит, вурдалак!

– Тимка! Тебе никуда не надо ездить, – спрыгнул со стула Коля Колокольников, – побежали к нам на дачу. У дедушки есть старые снимки твоего дяди. Он мне рассказывал, как лет пять назад совспец Гореев ему привез из-за границы новый объектив на фотокамеру, и он первым делом снял товарища на фоне дачи…

Ребята торопливо рассовали по местам дядино имущество и побежали на улицу.

* * *

Безногий инвалид свернул в зеленую рощицу, исчез за пышным кусом сирени.

Отстегнул ремень у колена, швырнул на траву деревянную ногу, содрал парик и бороду, избавился от лохмотьев. Поправил прическу – волосок к волоску – и, преобразившись в эффектного мужчину, направился к даче Александровых.

Арман некоторое время разглядывал красную звезду на калитке, потом медленно пошел вдоль забора. Он двигался слева направо, в поисках подходящей лазейки, которая позволила бы ему приблизиться к дому. Педантично обошел соседние дворы – его терпение было вознаграждено! На заборе соседней дачи левый луч звезды был нарисован неровно – изогнулся, как пиявка.

Он проскользнет под этим лучом с легкостью – таким же образом в старинной легенде Мефистофель проник в жилище Фауста, воспользовавшись кривой пентаграммой. Старушка-соседка, занятая прополкой грядок, даже не повернулась в его сторону, когда он бесшумно открыл ее калитку и пружинистым шагом двинулся к дому с остекленной верандой.

* * *

Над кастрюлей поднимался пар, проворные пузырьки всплывали со дна и лопались. Женька переставила таз, кувшин и мыльницу. Вода вот-вот закипит – и тут в окно постучали, пришлось выключить огонь и повернуться.

– Евгения, – пропел мягкий бархатистый баритон. – Евгения?

У окна стоял сосед – и что ему понадобилось именно сейчас? – в безупречно сшитом костюме цвета карамели и белоснежной рубашке.

Женька прикусила губу, пригладила волосы и прижала ладони к щекам. Хорошо бы провалиться прямо в подпол – или просто залезть под кровать и тихонько лежать в пыли, как будто никого нет дома.

– Евгения! Душа моя, я знаю, что ты дома!

Ну вот и все – бояться и прятаться было слишком поздно. Пришлось быстро натянуть Ольгин японский шелковый халат и повязать голову подвернувшейся под руку косынкой. Нехотя она подошла к окну, присела на подоконник и прижала ладонь к стеклу. Крикнула соседу через открытую форточку:

– Я не ваша душа! У советских людей души вообще не бывает, это пережиток!

– Какое милое заблуждение. Может, пригласишь меня в гости? Нелепо двум взрослым людям разговаривать через форточку… Впусти меня! – Сосед обезоруживающе улыбнулся, сел на подоконник снаружи и прижал затянутую в мягкую перчатку ладонь к стеклу – напротив ладони девочки. Она ощутила холод, который исходил от его руки. Стекло между двумя ладонями запотело, потом нежно звякнуло и покрылось сеткой из крошечных, чуть заметных трещинок. Девочка отпрянула в глубь комнаты:

…впусти… впусти… – шелестели шторы.

…впусти сейчас… впусти сюда! – скрипели половицы.

…впусти его… впусти его… впусти его… – шептал сумрак из всех углов.

Сердце колотилось так громко, что его должно быть слышно на всю округу!

Женька зажмурилась и потянулась к шпингалету на окне…

Пожилой джентльмен, профессор Ф. Г. Колокольников, поливал грядки в саду. Он ушел на покой много лет назад. За эти годы привычный уклад жизни смешался несколько раз, как цветные стеклышки в калейдоскопе. Люди в кожаных тужурках отменили Бога, и ему стало казаться, что зло – лишившись своего антипода в виде добра, – рассосется само собой. Арбалеты, сакральные сосуды, кресты и книги заклятий, спасенные им ради братства в лихие годы, остались никому не нужными и были сосланы на чердак.

Профессор же сменил мертвое, невостребованное знание на живую практику – увлекся выращиванием лекарственных трав. Дело требовало много времени и большой тщательности. Сейчас он с удовольствием возился в садике, но краем глаза заметил, как по пыльной аллее дачного поселка шагает стайка обычных юных дачников. Мальчуган в бриджах и сандалиях был его внук Николенька. Второго, в тельняшке, он тоже неплохо знал – внук молочницы Сычевой. По нареченному имени – Геннадий, в просторечье именуемый Гейко. Впереди компании шел вихрастый мальчишка в пионерском галстуке и синей рубахе с красной звездой – даже не верится, что это его крестник – Тимоша Гореев. Профессор хорошо помнил, как няня принесла его в церковь тайком от партийных родителей. Малютка лежал среди кружевных пеленок как чистый ангел! А вырос заводилой местных драчунов и забияк. Предпочитает именовать себя Тимур. «Откуда только пошла эта вульгарная, уголовная мода вместо нормальных имен пользоваться кличками? Надо полагать, от самого Ульянова-Ленина», – вздохнул профессор.

Четвертый молодой человек, повыше ростом, ему знаком не был, но очевидно происходил из приличной и интеллигентной семьи. В испанской пилотке на бритой голове, шелковой рубашке, светлых брюках и добротных, до блеска надраенных ботинках. Юноша нес в руках связку книжек и беззаботно насвистывал.

– Коля, ты далеко собрался? – окликнул он внука.

– На станцию, вожатого в Москву провожаем! – бросил мальчуган. Вся ватага прибавила шагу, поспешила свернуть на Зеленую улицу и скрылась из виду.

– Беда! Твой дед дома сидит! – вздохнул Гейко. – Как же мы возьмем альбом?

– Ничего. Подождем – у него сегодня ночное дежурство в амбулатории, заступает в двадцать два часа, – порадовал приятелей Колокольников-младший.

– Здорово! Тогда я с вами останусь, охота на карточках посмотреть, что за ферзь такой твой дядя, – рассмеялся Цыган. – Уеду на последнем, в двадцать три ноль-пять. Идет?

– Идет!

– Айда на речку?

– Давай!

– Погодите! Стоп! – Тимур остановился у крашеных ворот дома старухи Симаковой, помеченных красной звездой, – на этих воротах три дня как наш знак поставлен. Кто ставил?

– Я, – ответил Коля.

– Так почему же у тебя верхний левый луч звезды кривой, как пиявка? Люди увидят, смеяться будут! – Тимур вытащил из кармана алюминиевый тюбик с краской, аккуратно подправил и выровнял линию. – Взялся сделать – делай хорошо!

Обновленная звезда засияла во всей красе.

* * *

…Женька, зажмурившись, стояла посреди комнаты. Вдруг она вскрикнула – руку словно прижгли каленым железом, там, где был голубоватый шрам в виде лилии.

Дыхание перехватило от боли, она встряхнула головой и резко выдохнула:

– Извините, мне некогда – сестра велела прибрать в доме и запретила болтать без дела с посторонними.

– Я как раз по делу – спешному и очень важному, – рассмеялся сосед и поставил на подоконник обувную коробку, перевязанную атласной лентой. – К тому же я совсем не посторонний, а хороший знакомый твоей сестры. Ольга не будет тебя ругать, даже если я влезу в окно!

– Если вы знакомый сестры, пусть она вас и впускает!

Девушка распахнула окно – рама открывалась наружу – так неожиданно и сильно, что столкнула незваного гостя с подоконника. Потом резко захлопнула створку и отвернулась, нимало не интересуясь его дальнейшей судьбой.