Текст книги "Птицеферма"

Глава 13

Весь день занимаюсь стиркой.

Женщины, находящиеся в парах, стирают для своих мужчин, для «холостяков» стирают все, для этого существуют дежурства, как и на кухне. И сегодня эта «честь» выпала мне.

Не худший вариант, учитывая то, что мне все равно пришлось бы идти к реке, чтобы выстирать футболку Пересмешника. Правда, так мне приходится сходить туда с полной тележкой белья трижды, но это смена деятельности – лучше так, чем каждый день в огороде.

Возвращаюсь в лагерь с мокрыми вещами в третий раз, развешиваю одежду на веревках, натянутых во дворе между вбитых в землю столбов. Сегодня солнечно, но ветрено – самое то для сушки белья. Если повезет, первые две партии к вечеру успеют высохнуть.

Уже почти заканчиваю, когда на горизонте появляются Чайка и Кайра. Рановато для окончания работы на огороде. Наверняка сбежали. Сову они не любят и не боятся, к тому же знают, что она не пожалуется на них Главе.

Продолжаю заниматься своим делом, стою к беглянкам вполоборота и не собираюсь поворачиваться. Может, если сделать вид, что я их не заметила, то они пройдут мимо и не привяжутся?

Не тут-то было.

Все еще не оборачиваюсь, однако отчетливо слышу стремительно приближающиеся шаги. Нетрудно догадаться, что это не Чайка решила броситься ко мне с последними новостями.

Простыня на веревке, прищепка, еще одна… Резко приседаю, и Кайра, несущаяся ко мне, то ли чтобы ударить, то ли чтобы вцепиться в волосы, по инерции проносится мимо. Путается в простыне, верещит, размахивая руками.

Со стороны – зрелище презабавное. Если бы еще на светлой, только что выстиранной ткани не оставались пятна свекольного сока. Похоже, наша модница изготавливала бальзам для губ прямо на огороде – ела свеклу с грядки.

Чайка бросается на помощь подруге. Отступаю с пути, не собираясь мешать освобождению. Но и помогать – палец о палец не ударю.

Подхватываю с земли опустевший таз и направляюсь к дому.

Кайра по-прежнему верещит и барахтается в простыне, будто ее спеленали охотничьей сетью. Если бы успокоилась, то тут же высвободилась бы, но девушка психует все сильнее и лишь усугубляет свое положение.

– Да тихо ты! – Даже Чайка приходит к тем же выводам, что и я.

Кайра что-то зло ей отвечает. Не вслушиваюсь, ясно же, что яд из свекольных губ брызжет по мою душу. Черт с ней.

Успеваю подняться на крыльцо, когда Кайра наконец высвобождается и рысью мчится за мной.

– Ты! – тычет в меня в воздухе пальцем. – Ты! – Высоко поднятая подвязанная грудь в глубоком декольте тяжело вздымается.

Перехватываю таз поудобнее – беру под мышку.

– Что – я? – уточняю спокойно.

Мне начинает казаться, что если Кайра ни с кем не делит мужчину, то ее жизнь утрачивает всякий смысл. Однако быстро же она определилась с новым объектом дележки.

– Совсем страх потеряла! – выпаливает девушка, медленно, но неотвратимо поднимаясь по ступенькам ко мне; с грохотом впечатывает пятки в пластик – как только не больно? – Видела, как Пересмешник утром выходил из твоей комнаты! – Палец, символ праведного гнева своей хозяйки, все еще указывает на меня. – А я предупреждала, чтобы не смела к нему больше подходить! В столовой с ним, ночью – с ним!

Так вот в чем дело: Кайра не просто сбежала от работы, прихватив с собой Чайку, – она специально вернулась пораньше, чтобы провести со мной воспитательную беседу.

Чайка за спиной подруги машет мне руками, потом похлопывает ладонью одной руки по кулаку другой. Ясно, рекомендует бежать, пока цела.

Совет устарел – после воздействия слайтекса я чувствую себя какой угодно, только не целой.

– Отвали, – отвечаю. Берусь за ручку двери. Нет, бежать и тем более бегать по всему бараку от разъяренной фурии не собираюсь. Но и выслушивать совершенно неуместные претензии в свой адрес я не намерена.

Только унять фурию Кайру не так-то просто.

– Забирай себе назад своего импотента Пингвина, а блондинчика оставь мне! – выкрикивает девушка, преодолевая еще одну ступень. – Самая красивая женщина лагеря должна быть с самым красивым мужчиной!

Интересная теория. Надо бы спросить Пересмешника, он тоже считает себя красавцем, как и его поклонница?

– Отвали, – повторяю твердо и на этот раз таки распахиваю дверь.

Поторопилась. Нужно было дать Кайре выкричаться. Может, и успокоилась бы. Но я поспешила уйти, поберечь уши, чтобы не слушать всю эту чушь. А вместо этого получила то, что получила…

Моя попытка ретироваться действует на разъяренную девушку как тряпка на быка: она рычит от ярости и кидается на обидчицу.

Я, в общем-то, не удивлена и готова к нападению, и уклониться от летящего в мое лицо кулака удается играючи. А вот дальнейшие действия Кайры я не предугадала: та не пытается ударить повторно – выбрасывает руку не вверх, а резко вниз и хватает меня за подол платья, с силой дергает на себя. Таз под мышкой мешает мне сохранить равновесие. Он с грохотом падает на ступени, а мы с Кайрой кубарем катимся с крыльца.

Чайка испуганно взвизгивает. Похоже, сопровождая Кайру на «разборки», она предполагала, что мы обойдемся только словесной перепалкой.

Признаюсь, я и сама так думала. В прошлый раз, когда моя вечная «соперница» увидела шрамы на моей спине, мне показалось, что девушка осознала, к чему может привести ее ревность и что сама щедро получит от Главы такие же украшения, если продолжит в том же духе. Но именно показалось – не поняла.

Кайра рычит, разбрасывая во все стороны острые локти и коленки, норовит вцепиться в волосы или выцарапать глаза. Но мне еще дороги как те, так и другие, – поэтому драка выходит недолгой.

Меньше минуты – и зачинщица лежит, прижимаясь лицом к рассохшейся глине двора, а я восседаю на ее спине, больно заломив одну ее руку назад, а вторую придавив коленом.

– Не лезь ко мне, – склоняюсь и шиплю Кайре на ухо. В подтверждение серьезности своих слов сильнее наваливаюсь на и без того неестественно вывернутую конечность и для убедительности встряхиваю противницу, обеспечив ее физиономии новую встречу с землей. – Никогда не лезь.

Кайра крупнее меня, тяжелее. Но ее оружие – язык. Своим преимуществом в весе девушка не умеет пользоваться категорически. А я… меня больше не удивляет то, что я умею драться. Кем бы я ни была раньше, судя по обрывкам воспоминаний, мой образ жизни был далек от мирного.

Кайра верещит, дергается, пытаясь меня с себя сбросить, но добивается только нового удара об глину.

– Что здесь происходит?!

Сова.

Она не успела бы так быстро прибежать на шум, с ее-то клюкой. Значит, сразу заподозрила неладное и последовала за беглянками с огорода.

– Гагара!

Разжимаю захват и спрыгиваю со своей жертвы. Тут же отступаю на безопасное расстояние. Однако моя предосторожность излишня – Кайра поднимается медленно, со стоном, сначала на четвереньки и только потом в полный рост.

– Ты видела? Сова, ты видела?! – вскрикивает и резко прерывается, чтобы подхватить бегущую из носа тонкую струйку крови.

Прищуриваюсь, оценивая вид Кайры: кровь смоет и будет как новенькая.

– Видела, – скрипит Сова. Приближается к нам, часто переступая ногами и тяжело наваливаясь на клюку.

Тем временем отмершая от шока Чайка бросается к подруге.

– Ты как? – заглядывает той в лицо. Пытается взять под руку, но Кайра зло выдергивает локоть.

– Я – лучше всех, – огрызается, ее глаза мечут молнии. – Я это так не оставлю. – Наконец ей хватает смелости посмотреть непосредственно на меня. – Я сейчас же пойду к Главе, – сдабривает каждое слово щедрой порцией яда. И как только он не капает с ее свекольных губ? – Ты сдохнешь на этой чертовой ветке!

Нет, не страшно.

– Только в паре с тобой, – напоминаю с усмешкой.

Филин вполне ясно высказался после прошлого раза: если подеремся еще, наказание получим обе.

Во взгляде Кайры – жгучая ненависть, но и страх в нем тоже присутствует.

– Заткнись и умойся, – советует ей наконец подошедшая к нам Сова. – И лучше не лезь к Филину с жалобами.

Чайка демонстративно изучает свои ботинки. Пожалуй, впервые вижу ее молчащей так долго.

– Тоже мне защитница убогих! – вспыхивает Кайра. После чего вытирает вновь выступившую кровь из носа тыльной стороной ладони и галопом несется в барак.

Чайка растерянно оборачивается подруге вслед. Кажется, не ожидала, что та так легко сдастся.

– Гагара сама виновата, – заявляет, когда дверь за Кайрой захлопывается и Чайка понимает, что та действительно ушла.

Сова морщится, заправляет под косынку выбившиеся волосы.

– Не тявкай, – бросает Чайке.

Та оскорбленно закатывает глаза:

– У-у-у, старая ведьма.

В отличие от подруги Чайка не убегает, а гордо вскидывает подбородок, расправляет плечи и шествует в барак с видом победительницы.

– Крысы, – комментирует Сова, как сплевывает.

– Согласна, – бормочу.

– А ты – дура! – припечатывает и отворачивается, будто ей и смотреть на меня противно.

* * *

До ужина еще полчаса.

Мужчины уже вернулись с рудника: кто-то ушел к реке, кто-то ополоснулся прямо тут, во дворе. Снимаю просохшее белье с веревок.

Состязания уже послезавтра. Неделя моего проживания в одиночестве почти истекла.

Пересмешник рассчитывает «выиграть» меня… Хочу ли я этого? Определенно нет. Но будет ли с ним так же отвратительно, как с Пингвином? Сумеем ли мы ужиться?

Пустые мысли. Еще неизвестно, кто займет призовые места после Момота. Кто знает, кому еще из «холостяков» я могу приглянуться? Популярностью у мужчин не пользуюсь, но выбор у них невелик, так что загадывать бессмысленно.

Снимаю вещи, сворачиваю и складываю в таз. Одну за другой, следующую. Боковым зрением замечаю, как открывается дверь барака.

Чайка.

Та опасливо поглядывает по сторонам, а потом решительно выпрямляет спину и быстрым шагом направляется ко мне. Решила повторить подвиг подруги? Не боюсь, но минус в том, что сейчас драка не останется незамеченной.

Поворачиваюсь к женщине лицом, отодвигаю от себя таз ногой – не хочу, чтобы он помешал мне снова. Однако не вижу в Чайке признаков агрессии: взгляд хитрый, бегающий, но не враждебный. Тем не менее не спешу расслабляться.

– Дело есть, – сообщает негромко, не забыв обернуться на дверь барака. Боится, что Кайра увидит, с кем та ведет переговоры?

Пожимаю плечом.

– Говори.

– Хочешь информацию – плати. – Губы собеседницы трогает неприятная улыбка.

Можно подумать, у меня есть чем ей заплатить. Не вздумалось же Чайке сочинять, будто всплыли какие-то важные сведения, а взамен обманом получить от меня обещание не приближаться к Пересмешнику ради Кайры?

– Я не торгуюсь, – огрызаюсь.

Не собираюсь никому ничего обещать. После ужина, как только стемнеет, у нас с Пересмешником запланирована вылазка по окрестностям, поэтому это проблемы Кайры – нравится ей наше с ним общение или нет.

– Тебе будет интересно, – не сдается Чайка. Опять оглядывается на дверь и заговорщически понижает голос еще сильнее: – Заколка.

– Что?

– Заколку свою давай – скажу. – А сама уже протягивает руку ладонью вверх.

Странный выбор, учитывая то, что у Чайки короткая стрижка.

Вначале думаю послать женщину подальше с ее сомнительным бартером, а потом протягиваю руку к затылку и расстегиваю заколку. Волосы рассыпаются по плечам.

– Забирай. – Без сожаления отдаю доставшуюся мне в одну из поставок Тюремщиков вещь. Типовая, такие заколки здесь в свое время были почти у каждой. Просто со временем потерялись или сломались, а моя – нет. Плевать, завяжу волосы шнурком.

В глазах Чайки появляется алчный блеск, будто ей отдали что-то по-настоящему ценное. Женщина торопливо убирает добычу в карман, не забывая снова обернуться на барак, подманивает меня к себе пальцем.

Осторожно делаю один шаг к ней.

– Ворон сказал, что Момот не хочет жить с Олушей.

Приподнимаю брови: неожиданно. Судя по тому, как он ее колотит, ему удается реализовывать с ней свои садистские наклонности.

– Мне что с того? – не понимаю.

Но Чайка мой вопрос игнорирует – ей нужно высказаться, иначе случится передозировка сплетнями.

– Момот говорит, Олуша все время ревет и стонет, а ему это не нравится.

Молчу, не перебиваю: быстрее выскажет, что накопилось, – быстрее отстанет, и я смогу продолжить работу. К тому же поднимается ветер, простыня, которую я не успела снять, хлопает под его порывами, будто птица гигантскими крыльями.

– …Момот говорит, ему понравилось тебя пороть. Возбуждающе, мол, очень.

Сглатываю, к горлу подкатывает.

– Короче, хочет тебя прибрать к рукам и делать с тобой все, что ему захочется. – Окончание истории звучит по-настоящему радостно. Чайка собой безумно довольна, прямо-таки светится. Усмехается, поигрывает бровями, после чего дарит мне воздушный поцелуй. – Я знала, что тебе понравится новость, – победно завершает свою речь и разворачивается, чтобы уйти. – А за заколочку – спасибо, – бросает уже через плечо и торопливо, как и пришла, уходит в барак.

Во время этого монолога не произношу ни слова. Так и стою, не моргая глядя Чайке вслед, ногти впиваются в ладони.

Моя разделанная в мясо спина подействовала на Момота возбуждающе…

Спазмом скручивает желудок, и я еле успеваю добраться до туалета.

Кажется, сегодня ужин мне в горло не полезет.

* * *

– Ты чего такая зеленая? – Встречающий меня в дверях столовой Пересмешник тут же замечает неладное.

Говорит и выглядит так, будто правда беспокоится. Ах да, он же позвал меня с собой в разведку как человека, знающего местность.

– Укачало, – буркаю и быстрее ухожу к столу.

Есть мне теперь не хочется, однако не появиться на ужине – привлечь внимание Филина. А его мне за последние дни по горло хватит.

Пересмешник перехватывает меня за запястье, не останавливает, но замедляет, пристраивается рядом.

– Вечером все в силе, – подтверждает шепотом нашу утреннюю договоренность. Верно, за столом все сидят слишком близко – не поговоришь. – Зайду за тобой.

– Не надо. – Тут же вспоминаю, что Кайра каким-то образом умудрилась проследить, что этим утром он выходил из моей комнаты. Не хватало еще, чтобы она увязалась за нами на улицу. – Я вылезу в окно. Встретимся за бараком.

Пересмешник приподнимает брови, но не возражает. То ли потому, что план его устраивает, то ли причина в том, что мы уже подошли к столу и нас могут услышать.

Сажусь. Чувствую на себе пристальный взгляд.

Вскидываю голову: Момот. Сидит за соседним столом, но смотрит на меня. Определился с тем, чего (вернее, кого) хочет, и теперь пялится, осматривает, как товар перед приобретением. Осталось только стукнуть молоточком и объявить: «Беру!»

Поджимаю губы и отворачиваюсь. К горлу снова подступает.

– С тобой точно все нормально? – Пересмешник едва ощутимо касается моего плеча своим.

Качаю головой и тут же сама себе противоречу:

– Нормально.

Но нам уже подают еду, и Пересмешник оставляет меня в покое.

Ник, мои воспоминания, странные люди в лесу… Жаль, мне очень хотелось получить ответы на вопросы, связанные со всем этим.

Но так, значит, так.

Пусть меня потом вешают…

Глава 14

Вечером наступило безветрие.

За окнами – тишина. Вот только что слышались голоса, доносилась брань Совы, смех Кайры, громкая быстрая речь Чайки, и через миг – ничего.

После ужина некоторые вышли во двор, кто-то отправился к реке или просто выбрался послоняться по улице. Но стоило стемнеть, жители Птицефермы разошлись по комнатам: кто к себе, а кто в гости к соседу. Стало тихо.

Сижу на полу под окном своей комнаты и верчу в пальцах нож. Тот самый, которым Пересмешник надрезал швы на моей спине. Лезвие небольшое, но острое – сама пару недель назад выпросила у Сапсана оселок и наточила нож. Думала, для хозяйственных нужд, а вот как оказалось: сначала швы, потом…

Беру нож за рукоять, подбрасываю, ловлю двумя пальцами за лезвие, снова вверх, за рукоять – и снова в полет. У меня хорошая координация движений, давно заметила. Руки у меня работают что надо. Должно быть, привычка работать с оружием.

Кем же я была?

Уже не важно. Любопытство, не более.

Момот победит в поединках и объявит меня своей жертвой. Официально – парой. Филин благословит и тихо порадуется. Кайра позлорадствует. У Чайки рот до ушей уже от одной новости об очередной «игрушке» Момота. Остальным – без разницы. Разве что Сова, может, посочувствует, но непременно посоветует смириться. Сова всегда рекомендует мне терпеть.

А Олуша наконец освободится, не запачкав руки…

Я запачкать руки не боюсь. Лучше так: на дерево с веревкой на шее, или сразу головой обо что-то тяжелое, или под ребра собственным ножом, если не справлюсь, – чем молча сдаться и позволить садисту делать со мной все, что ему заблагорассудится.

Мне не у кого просить помощи. Только Филин мог бы помешать. Но даже знаю, что он скажет: спросит, а чем я лучше Олуши. И в этот раз будет прав – ничем. Как бы она ни была мне неприятна после ее выпада и попытки спасти свою шкуру за счет моей шеи, Олуша не заслуживает того, что делает с ней Момот. Никто не заслуживает.

А значит, я сделаю все, чтобы положить этому конец.

Пусть порадуется, пусть даже воспользуется своим «призом», но потом он все равно уснет. Рано или поздно уснет. И тогда я перережу ему глотку.

Где-то внутри меня бунтует и негодует внутренний голос, напоминающий о том, что убивать спящего – трусость. Загоняю его поглубже и велю заткнуться. Может, в цивилизованном мире это и трусость, и подлость, и преступление. Но это Птицеферма. Преступники здесь все. А в честном бою с Момотом мне не выстоять. Как бы меня ни тренировали раньше, он сломает меня с одного удара. В прямом смысле.

Поэтому буду бороться как могу – нечестно и трусливо. Но если не торопиться и правильно выбрать момент, то, надеюсь, эффективно. Пусть Глава потом ищет себе нового палача.

Так и сижу, пока за окнами не становится совсем темно.

Поднимаюсь, убираю нож под матрас, завязываю волосы шнурком и шире распахиваю окно. Прислушиваюсь: ни звука.

Сажусь на подоконник, перекидываю ноги и прыгаю вниз.

Здесь невысоко, приземляюсь на ноги. Осматриваюсь: из окон льется свет, дающий достаточно обзора. Поблизости никого. Жаль, я так и не обзавелась фонарем, но до следующей поставки Тюремщиков новый мне никто не выдаст. Да и не доживу я до нее, до поставки, чего уж теперь?

Крадучись, перемещаюсь к углу барака, в полуприседе, чтобы не привлечь ничье внимание за окнами.

Без часов сложно договориться о точном времени встречи. Только надеюсь, что Пересмешник тоже ждал, пока смолкнут голоса на улице.

За зданием никого нет. Вот они, те кусты, возле которых я приземлилась, когда слетела с крыши. Вон там лежал мертвый Чиж.

Темно и тихо. Стоит отдалиться от барака, темнота едва ли не осязаемая – ни лучика света. Если у Пересмешника нет фонаря, придется туго. В ту ночь, когда он встретил меня у реки, на открытом пространстве было значительно светлее.

Направляюсь к кустам. Оттуда, из непроглядной тьмы, мне будет хорошо видно любого, кто появится от барака.

Вспышка. Перед глазами серебристая муть, виски сдавливает болью, дыхание учащается.

…Все на мази, нужные люди получили обговоренные суммы…

Снова фрагмент переписки – белые буквы на черном фоне.

…Ты получишь дозу препарата втрое меньше обычного…

Они словно всплывают в темноте перед моим носом.

…Вспомнишь все через несколько дней…

Кажется, протяни руку – и дотронешься. Что я и делаю, но мои пальцы проходят сквозь призрачные слова, а буквы гаснут.

Пошатываюсь. Мне трудно дышать. Обхватываю горло ладонью и чувствую, как бешено пульсирует под кожей.

Это то, о чем я думаю?

Ник? Это писал мне Ник? Он меня сюда отправил?!

Часто моргаю, пытаясь осознать то, что только что увидела-вспомнила, как из темноты, прямо из-за кустов выныривает темная фигура. Толком не вижу, скорее чувствую колебание воздуха и отпрыгиваю. Только потом могу разглядеть смутные очертания силуэта – не знала бы, куда смотреть, не увидела бы.

– Я здесь. – Мужской голос звучит мягко и негромко. Его обладатель не хотел меня напугать, но я все равно подпрыгиваю и вскрикиваю от неожиданности.

– Ник! Напугал… – И только потом осознаю, что только что сказала. Думала о Нике – и сорвалось…

Глаза тут же ослепляет внезапно вспыхнувшим светом. Местные фонари все светят тускло, но после темноты ночи даже этот свет больно бьет по глазам.

– Как ты меня назвала?

И светит мне в лицо, чтоб его.

Прикрываю глаза одной ладонью, а второй машу в знак того, чтобы наконец отвел луч фонаря от моего лица.

– Пересмеш-ник, Ник, – сочиняю на ходу. – Сократила. Больше не буду, если не нравится.

Естественно, не буду. Ни за что на свете не стану называть жителя Птицефермы именем своего близкого человека из прошлой жизни. Но сейчас мне нужно выкрутиться. Потому что никто, ни одна живая душа не должна знать, что после слайтекса можно что-то вспомнить.

И теперь я, кажется, понимаю, почему до меня другие не вспоминали своего прошлого.

– Ладно, без разницы. – Вижу, как Пересмешник пожимает плечом. Несколько нервно – тоже растерялся. – Идем? – Гасит фонарь. Шуршит одежда – видимо, убирает его за пояс или в карман.

– На ощупь? – уточняю. Имя Ника все еще вертится у меня на языке, и приходится тщательно себя контролировать, чтобы не сболтнуть лишнего.

…Разве такое может быть? Разве можно отправиться сюда добровольно?

– Да. Так безопаснее.

– Хорошо. – Зачем-то киваю, ведь понимаю же, что сообщник не увидит моего жеста. – Иди, я за тобой.

В тишине слышу его шаги по иссохшей глине, иду на звук.

И тут меня прошивает насквозь, словно молнией: я не осужденная!

Эта мысль такая ясная, объемная, живая.

Я здесь зачем-то. По своей воле.

Едва не всхлипываю, торопливо зажимаю рот ладонью. Но Пересмешник все равно что-то слышит. Звук его шагов затихает.

– Не идешь? Передумала?

– Иду. – Пытаюсь взять себя в руки, догоняю. – Куда?

– К реке. Вчера я снова видел наших гостей в том районе. Надо все там исследовать.

Что ж, почему бы и нет? До испытания и притязаний на меня Момота в любом случае больше суток.

– Пошли, – соглашаюсь.

* * *

За два года здесь я достаточно изучила местность, чтобы добраться к реке без фонаря.

Жаль, что расположение кустов мне удалось запомнить не так хорошо. Оцарапываю руку. Хорошо еще, что успеваю вскинуть ее к лицу и острая ветка не втыкается мне глаз. Моему спутнику тоже достается, но он только тихо чертыхается сквозь зубы. Без особых эмоций – значит, повреждения несерьезные.

В тишине шум воды кажется громогласным.

– Куда она впадает? – Пересмешнику приходится подойти совсем близко, чтобы я его услышала. Вздрагиваю.

– Понятия не имею, – откликаюсь.

– Должна же она куда-то впадать…

Я тоже думала об этом, и не раз. Но все придерживаются мнения, что на Пандоре нет ни морей, ни озер. Правда, в таком случае не должно быть и реки. А она есть.

– Если у этой реки и есть устье, то оно где-то далеко, – говорю, стараясь незаметно отступить и увеличить расстояние между нами. – Так что мы ищем?

– Понятия не имею, – повторяет мои недавние слова Пересмешник. – Вчера я потерял их из виду где-то здесь… Пошли!

Запястье обхватывают теплые пальцы. Напрасно я отступала.

Понимаю, что без света и по отдельности мы просто разбредемся в разные стороны. Поэтому не вырываюсь, но и отделаться от ощущения, что место чужого прикосновения горит огнем, не могу.

Мы движемся вдоль русла реки, кажется, проходим облюбованное мною место для купания, и без того расположенное дальше от тропинки, чем то, где предпочитают плавать остальные. Здесь поверхность планеты неровная, небольшой косогор, в темноте приходится ступать с особой осторожностью.

Идем еще дальше, и мне начинает казаться, что моя помощь спутнику не нужна вовсе – он прекрасно ориентируется на местности даже в темноте.

– Я считал шаги от тропинки, – решает объяснить Пересмешник прежде, чем я успеваю задать вопрос. Останавливается и выпускает мое запястье. Торопливо, хотя он и не может видеть моего движения, убираю руку себе за спину. – Они топтались тут. Я отстал, чтобы не заметили, а потом… Ого! – Теперь голос идет снизу.

– Что? – не понимаю.

– Присядь.

Послушно опускаюсь на корточки.

– Руку протяни.

Тут заросли кустов, соваться в которые мне никогда не пришло бы в голову. Пересмешник направляет мою ладонь ниже, к корням и к самой земле.

Холод. Металл.

Веду ладонью по гладкой прохладной поверхности. Нащупываю какой-то выступ, а рядом с ним углубления, в них прекрасно входят пальцы – будто для них и сделаны.

– Люк, – выдыхаю.

– Он самый, – подтверждает Пересмешник с восторгом в голосе. Даже в темноте вижу, как блестят его глаза. – Так… Вроде никого нет. – Мой спутник достает фонарь и включает на самую малую мощность. Свет ужасно тусклый, но, подозреваю, издалека даже с таким светильником мы как маяк для тех, кому взбредет в голову прогуляться по окрестностям.

А перед нами действительно люк, и нижние ветки кустов возле него обломаны. Никакой ржавчины, слоя земли на крышке.

– Им пользуются, – подтверждает мои собственные умозаключения Пересмешник.

Вскидываю на него глаза.

– Что там может быть?

Сама же понимаю, что там может оказаться что угодно: от тайной штаб-квартиры террористов до секретной лаборатории правительства. Но почему здесь?

Подумать только, я почти два года на Птицеферме, но не видела дальше своего носа. А Пересмешник пробыл на Пандоре только неделю, а уже нашел то, что не замечали другие. Годами!

Но уже в следующую минуту чувствую себя непроходимой дурой. Кто сказал, что если ничего не замечала я, то этого не видели остальные? Что, если Филин не просто так велел не ходить вниз по течению реки? Он говорил об острых камнях и сильном течении, прикрывался нашей безопасностью. Но что, если Глава на самом деле пекся вовсе не о нашем благе?

– Думаю, вход в одну из шахт, – в свою очередь, предполагает Пересмешник. – Наш рудник в другой стороне. Так что… – Пауза. – Понятия не имею. – Эта фраза звучит уже третий раз за четверть часа.

Верно: рудник, где работают жители Птицефермы, совсем в другой стороне от барака и довольно далеко отсюда. Доходят ли подземные шахты до этого места? И опять же, как там внутри все должно быть укреплено, чтобы не размыла река? «Наш» рудник недоделан и укреплен не лучшим образом. Время от времени случаются обвалы, постоянные течи, сырость и слякоть. Но это далеко от реки, а тут…

– Я порасспрашивал, – продолжает Пересмешник, погасив фонарь. Все вокруг вновь погружается во тьму. – Самый далеко уходящий от забоя штрек заканчивается глухой стеной. Дальше хода нет – шахту недоделали, когда финансирование накрылось.

Все еще сижу на корточках, обхватив плечи руками. Кусаю губы, смотрю в темноту. Шумит река, ветер качает ветки кустов. Вроде бы, кроме нас с Пересмешником, на берегу никого нет, но теперь мне отовсюду мерещатся чужие взгляды. Паранойя, но как есть.

Пытаюсь собраться. Страх сейчас – худший помощник.

– Если бы этим люком пользовались постоянно, кто-нибудь обязательно бы заметил, – рассуждаю вслух. – Один-два человека могут сохранить секрет, но не десять. К тому же, если бы узнала Чайка, она тут же растрепала бы всем.

– Угу, – соглашается спутник. – Да и размер люка не так чтобы походит на главный вход.

– Скорее уж черный ход, – поддакиваю.

– Запасной.

Тайком улыбаюсь: из нас и правда выходит неплохая команда – можно сказать, фразы друг за другом договариваем. Крепче обнимаю себя руками – от этого мне еще больше не по себе.

– Но почему сейчас эти люди стали часто им пользоваться? – озвучиваю то, что мне непонятно больше всего. Ведь получается, что после убийства Чижа незнакомцы в черном ошиваются поблизости Птицефермы каждый день и используют этот люк.

– Ищут кого-то, – подозрительно уверенно отвечает Пересмешник и плюхается прямо на землю рядом со мной.

– Мы будем сидеть здесь, чтобы поздороваться? – язвлю, хотя и сама не делаю попыток подняться.

Прекрасная идея – посидеть на выходе, чтобы наверняка не пропустить хозяев люка. А заодно словить выстрел в голову.

– Еще рано. Они появляются позже.

Фыркаю.

– С чего такая уверенность?

– Я тут неделю шарахаюсь каждую ночь.

Значит, пробираясь в темноте по кустам, мы не столько не хотели светом фонаря привлечь к себе внимание чужаков, сколько опасались своих. Логично: только-только стемнело – кто угодно может захотеть отправиться к реке искупаться.

– Так с чего ты решил, что они кого-то ищут? – спрашиваю. Медлю, но потом поправляю юбку и тоже сажусь на землю, посильнее натягиваю подол на колени.

– Слышал. Обрывки. «Он», «его», «куда подевался»…

Напрягаюсь. Выходит, где-то совсем рядом с нашим лагерем прячется еще один чужак. Тоже с оружием, надо полагать. И кто же тогда убил Чижа? Охотники или добыча?

Повинуясь внезапному порыву, хватаю Пересмешника за плечо.

– Нам надо туда попасть! Выяснить, что это за место!

А тот, вместо того чтобы заразиться моим энтузиазмом, смеется.

– Не тряси меня, последние мозги выбьешь.

Отдергиваю руку и возмущенно соплю.

– Балбес, – огрызаюсь.

…Балбес…

…Я же говорил, что ты меня любишь…

Снова этот голос, эхо в моей голове.

Я твердо решила для себя, что больше не допущу такой оплошности и не произнесу имя Ника вслух. А вместо этого обозвала Пересмешника балбесом – так, как шутя называла своего друга. Блестяще.

Замечаю, что и мой спутник напряженно молчит. Только что смеялся – и тишина, как рубильник опустили.

– Мы не полезем туда сегодня? – спрашиваю осторожно.

Может, обиделся? Ник не обижался…

– Там заперто, ты же видишь.

– Тогда, когда они выйдут оттуда и пойдут на поиски того, кого ищут.

Замолкаю. Это похоже на то, будто я его уговариваю.

Молчу. Чувствую себя ребенком, которому не позволяют раньше времени вскрыть новогодний подарок, таинственный и манящий своей яркой праздничной упаковкой. И в то же время понимаю, что мой «подарок», вероятнее, окажется банкой с пираньями, чем приятным сюрпризом.

– Без оружия там делать нечего, – высказывается Пересмешник. – Но даже если нам удастся разоружить наших ходоков, не факт, что пара пушек нам поможет.

– Там может быть целый подземный город, – соглашаюсь со вздохом.

– …Слышишь? – Пересмешник мгновенно оказывается на ногах. – Сегодня они раньше.

Слышу: звук – будто упало что-то металлическое или грохнули чем-то тяжелым. Вскакиваю.

– Туда, – шиплю, сама первая хватая спутника за запястье, чтобы не потеряться в темноте.

Снова кусты царапают кожу. Зато спрятаться за ними – неплохой план, учитывая то, что незнакомцы бродят по местности с фонарями и, скорее, обойдут заросли, нежели полезут напролом. Если не заметят или не услышат ничего подозрительного, разумеется.

Хорошо, что я надела темное платье, а Пересмешник вообще в черном. Может, пронесет?

Ныряем за кусты как раз вовремя – в люке отчетливо что-то грохает, и уже не возникает сомнений, что его крышку вот-вот поднимут.

– Ложись, – шепчу спутнику, сама распластавшись на земле.