Текст книги "Тотто-тян, маленькая девочка у окна"

Захудалая школа

В те годы, как и теперь, школьники любили веселые частушки и дразнилки. Даже в той школе, откуда исключили Тотто-тян. После уроков, едва выйдя за ворота, ребята оборачивались к школе и скандировали:

 
Школа Акамацу старая, захудалая!
А зато какая – удалая!
 

Но если мимо проходили ребята из другой школы, то они обязательно показывали пальцем на школу Акамацу и во всю глотку принимались поносить ее:

 
Школа Акамацу какая удалая!
А внутри совсем захудалая! Ой-ой-ой!
 

Крепкое здание или ветхое – определить нетрудно, но учиться в старой школе не считалось зазорным. Смысл дразнилки заключался в ее второй строчке: главное не само здание школы, а чему в ней учат. И это ребята прекрасно понимали. Следует добавить, что песенки эти нельзя было распевать в одиночку, надо было, чтобы собралось по меньшей мере человек пять-шесть.

И вот что произошло однажды. Дети отдыхали после уроков. В школе они могли оставаться до «выгоняя», как говорили дети, то есть до последнего звонка, а поскольку директор справедливо полагал, что детям необходимо иметь свободное время, которое они могли бы посвятить любимому делу или игре, то в «Томоэ» «свободное время» после уроков было продолжительней, чем в обычных начальных школах. В тот день, как обычно, играли в мяч, подтягивались на перекладине, копались в песочнице, вылезая оттуда совсем чумазыми, лазали на деревья, поливали цветы. Несколько старшеклассниц, усевшись на крылечке, оживленно болтали друг с другом. Лишь немногие – и среди них, конечно, Тай-тян – задержались в классе. Они занимались химическими опытами: что-то кипятили в колбах, возились с пробирками. Несколько ребят сидели в библиотеке, а большой любитель животных Амадэра изучал бродячего кота, подобранного только что на улице, – перевернув на спину, заглядывал ему в ухо. Короче говоря, каждый выбрал себе занятие по вкусу. Вдруг с улицы донеслась громкая дразнилка:

 
Школа «Томоэ» старая, обветшалая!
А внутри такая же – совсем захудалая!
 

«Безобразие!» – возмутилась Тотто-тян. Она как раз играла у самых ворот, у тех, что росли из земли и были покрыты листвой, поэтому песенка прозвучала здесь особенно громко. «Как они посмели – «снаружи и внутри – захудалая, обветшалая»!» – негодовала она. Сбежались и остальные ученики, тоже возмущенные. Ребята из чужой школы еще раз торопливо пропели дразнилку и, довольные, бросились наутек. Тотто-тян была так разгневана, что бросилась на противника в одиночку. Однако те в мгновение ока скрылись в переулке, и разочарованная Тотто-тян поплелась в школу. По дороге она стала напевать, и слова как-то сами по себе превратились в песенку:

 
Школа «Томоэ» – школа замечательная!
 

Через пару шагов родилось продолжение:

 
А внутри такая же – замечательная!
 

Тотто-тян осталась довольна песенкой и в приподнятом настроении вернулась к школе. Там она залезла в кусты, служившие живой изгородью, и нарочно громким голосом, словно это была не она, а те мальчишки, запела. Так, чтобы все слышали.

 
Школа «Томоэ» – школа замечательная!
А внутри такая же – замечательная!
 

Сначала дети, игравшие во дворе, никак не могли понять, кто бы это мог быть. Обнаружив наконец, что это не кто иной, как Тотто-тян, ребята выскочили на улицу и подхватили ее песенку. А закончилась история тем, что дети взялись за руки и, вытянувшись цепочкой, дружно зашагали вокруг школы. И хотя песенка звучала еще не совсем стройно, они не замечали этого, ведь распевали они с удовольствием, а на душе было светло и радостно. Вот почему в тот день они сделали не один и не два круга вокруг школы с незатейливым припевом:

 
Школа «Томоэ» – школа замечательная!
А внутри такая же – замечательная!
 

Не знали, конечно, дети, как счастлив был учитель, прислушиваясь к их пению из своего кабинета.

Любой педагог, а особенно тот, который денно и нощно печется о своих питомцах, знает по опыту, что каждый день, проведенный в школе, наполнен душевными переживаниями. Относилось это и к директору школы «Томоэ», на которого постоянно нападали те, кто придерживался рутинных методов воспитания. Потому-то и обрадовала эта песенка учителя.

А ребятишки никак не могли угомониться, без конца повторяя слова. И последний звонок прозвучал в этот день позже обычного.

Бант

Закончился обед, и началась большая перемена. Тотто-тян прыгала в актовом зале, намереваясь пересечь его из угла в угол, когда повстречала директора. Правда, говорить об особом «свидании» не приходится, поскольку только что они отобедали все вместе в том же зале. Просто директор шел ей навстречу. Заметив Тотто-тян, он сказал ей:

– Вот хорошо! А я давно хотел спросить тебя…

– Правда? О чем? – Тотто-тян была польщена тем, что может быть хоть чем-нибудь полезной директору.

– Где ты взяла эту ленту? – спросил он, показав глазами на бант, украшавший ее голову.

Лицо Тотто-тян осветилось радостью – более приятного вопроса нельзя было придумать. Она носила этот бант со вчерашнего дня. Девочка подошла поближе к директору, чтобы он мог получше разглядеть его, и похвасталась:

– Это моей тетушки! С ее старой школьной формы. Она прятала вещи в комод, а я увидела. И тетушка мне подарила. Сказала, что я глазастая!

– Понимаю… – задумчиво протянул директор.

Тотто-тян очень гордилась своим бантом. И с огромным удовольствием во всех подробностях рассказала директору, как он ей достался. Недавно они ходили в гости к папиной сестрице, а та, на ее, Тотто-тян, счастье, в тот день проветривала вещи. Среди них оказалась длинная-предлинная юбка фиолетового цвета, какие носили в старину. Неожиданно что-то мелькнуло перед Тотто-тян.

– Ой! А что это такое?

Тетушка невольно замерла. «Что-то» оказалось миленькой лентой, которая была пришита на юбке сзади, у самого пояса.

– Так было модно в мое время, – сказала тетушка. – Старались, чтобы и со спины было красиво. Пришивали всякие украшения: кружева ручной работы или широкую ленту, завязанную пышным бантом.

Заметив, с каким вожделением поглядывает Тотто-тян на ленту – глаз не сводит, то погладит, то пощупает, – тетушка сказала:

– Возьми, пожалуйста. Все равно она мне больше не нужна.

Она взяла ножницы, отпорола ленту от юбки и вручила ее Тотто-тян. Такова была история этой великолепной – широкой, из дорогого набивного шелка с розочками и прочими узорами – ленты. Когда ее завязали в бант, он оказался чуть ли не с голову Тотто-тян. А еще тетушка сказала, что лента заграничная.

Рассказывая, Тотто-тян время от времени встряхивала головой, чтобы директор мог слышать, как шелестит лента. Выслушав, директор несколько приуныл.

– Видишь ли, какое дело… Вчера Миё-тян попросила меня купить такую же. Обыскал все галантерейные лавки на Дзиюгаоке и нигде не нашел. Так ты говоришь, она заграничная…

В эту минуту он был похож скорее на отца, расстроенного капризами дочери, чем на солидного директора школы.

Потом директор попросил:

– Тотто-тян, я был бы тебе очень благодарен, если бы ты не ходила с этим бантом в школу. Уж очень он нравится Миё. Мне так неудобно…

Тотто-тян на минуту задумалась, а потом твердо ответила:

– Ладно, больше не стану надевать его в школу!

– Спасибо тебе! – поблагодарил директор. Тотто-тян, конечно, немного расстроилась, но иначе

поступить не могла. Так уж повелось в их школе, что каждый, независимо от возраста, сочувствовал товарищу, Взаимовыручка была законом «Томоэ». И еще одна веская причина, по которой она согласилась: одна только мысль о том, что любимый учитель обегал из-за нее все магазины в поисках ленты, была для девочки просто невыносимой.

На следующее утро, когда Тотто-тян ушла в школу, мама зашла в ее комнату, чтобы прибраться, и увидела эту самую ленту, повязанную на шее большого плюшевого медведя, дочкиного любимца. «Отчего это Тотто-тян вдруг перестала носить бант, который ей так нравился?» – удивилась она.

В госпитале

Впервые в своей жизни Тотто-тян посетила военный госпиталь, где лежали раненные на фронте солдаты. Она пошла туда вместе с группой учеников начальных школ. С недавнего времени вышло такое указание властей. Обычная школа посылала двух-трех учеников, а такие маленькие, как «Томоэ», – по одному. Каждую группу возглавлял учитель. А Тотто-тян, получается, представляла школу «Томоэ». Никого из тридцати школьников в ее группе она не знала.

В госпиталь их повела худенькая близорукая учительница. Они зашли в палату, где было пятнадцать раненых в белых ночных халатах. Тотто-тян очень боялась, что ей будет страшно, ведь она никогда не видела раненых, но, войдя в палату, успокоилась: все улыбались, махали детям руками и выглядели довольно бодро. Правда, у некоторых были забинтованы головы.

Учительница собрала детей в центре палаты и повернулась к солдатам:

– Мы пришли навестить вас!

При этом дети разом поклонились, а учительница продолжила:

– Сегодня пятое мая, Праздник мальчиков, поэтому мы споем вам «Карп на ветру». – Высоко подняв руки, как это делают дирижеры, она обратилась к детям: – Ну как, готовы? Три-четыре! – и энергично замахала руками.

Хоть дети были незнакомы друг с другом, они запели громко и дружно:

 
Над морем крыш черепичных,
Над морем облаков…
 

К сожалению, Тотто-тян не знала этой песни: в «Томоэ» их учили другим. Она прижалась к кровати, на которой, поджав под себя ноги, сидел раненый с простым и добрым лицом. Чувствовала она себя далеко не лучшим образом, поскольку ей ничего не оставалось, как слушать пение других.

Когда закончилась песня про бумажного карпа, развевающегося над морем черепичных крыш, учительница объявила следующую песню:

– А теперь мы споем «Праздник кукол»!

Все пели красиво, кроме Тотто-тян, которая не знала и этой песни:

 
Зажжем яркие фонарики…
Тотто-тян по-прежнему молчала…
 

Песня кончилась, и солдаты зааплодировали. Учительница довольно улыбнулась и сказала:

– Ну, а теперь… Теперь давайте дружно про лошадь и жеребеночка! Три-четыре! – и снова замахала руками.

Тотто-тян, как вы догадываетесь, не знала и этого. Когда кончили петь «Лошадь с жеребенком», солдат, сидевший с ней рядом, погладил ее по головке и сказал:

– А ты ведь не пела…

Тотто-тян смутилась: действительно, пришла проведать раненых, а сама не спела ни одной песенки. Она вскочила на ноги, встала рядышком с койкой, на которую было села, и, собравшись с духом, объявила:

– Ну ладно, теперь я спою вам то, что знаю!

Никакими планами ее выступление не предусматривалось, поэтому учительница забеспокоилась:

– А что ты собираешься петь? – но опоздала: Тотто-тян уже набрала воздух в легкие.

Раз она представляет «Томоэ», решила Тотто-тян, то лучше всего спеть самую известную в школе песню. И она запела:

 
Хорошо прожевывай
Всю еду…
 

Кто-то из детей засмеялся. Другие стали расспрашивать своих соседей: «Это какая песня? Какая?» Учительница приготовилась было дирижировать, но так и застыла с поднятыми кверху руками, не зная, что делать. А Тотто-тян, преодолевая смущение, пела что есть мочи:

 
Жуй, жуй, жуй,
А я подожду.
 

Закончив петь, Тотто-тян низко поклонилась. А когда подняла голову, испугалась, заметив слезы на глазах у солдата: «Неужели я сделала что-нибудь не то?» Но тут солдат, который был чуть постарше ее папы, снова погладил ее по голове и сказал:

– Спасибо! Спасибо!

Он все гладил и гладил ее, а слезы не переставая катились по его щекам. Тогда учительница, явно чтобы разрядить обстановку, предложила:

– А теперь давайте прочитаем сочинения, которые мы написали вам в подарок.

Дети по очереди стали читать вслух свои сочинения. Тотто-тян поглядела на своего солдата. Глаза и нос у него покраснели, но он уже улыбался. Тотто-тян улыбнулась ему в ответ. И подумала: «Как хорошо, что мой солдат улыбается!»

Почему солдат плакал, знал только он один. Может быть, оттого, что дома у него осталась маленькая девочка, похожая на Тотто-тян. А может быть, его растрогал один вид старательно певшей малышки. Но скорее всего, ему было просто горько оттого, что фронтовой опыт говорил ему – скоро вообще нечего будет есть. А эта милая девочка так серьезно поет о том, что надо «хорошо прожевывать», не подозревая, какие грозные события надвигаются на нее и других славных ребятишек.

Война на Тихом океане разгоралась, но дети, читавшие свои сочинения и распевавшие песни, не осознавали этого.

Кора здоровья

Показав знакомому перронному контролеру проездной билет, висевший на шее, Тотто-тян вышла на пристанционную площадь в Дзиюгаоке.

Сегодня там происходило нечто любопытное. На циновке, скрестив ноги, сидел молодой человек, а перед ним лежало что-то, напоминающее содранную с дерева кору. Вокруг собралось несколько зевак.

Тотто-тян тоже захотелось посмотреть – ее привлек громкий голос торговца:

– А теперь смотрите, будьте внимательны! Будьте внимательны!

Заметив остановившуюся возле него Тотто-тян, молодой человек заговорил:

– Известно, что для человека нет ничего дороже здоровья. Вы встаете утром и хотите знать, здоровы вы или нет. Ответ вам подскажет эта замечательная кора. Надо утром пожевать ее, и если будет горько, значит, вы больны. Если же не горько, значит, ваш организм в порядке и вы здоровы. Двадцать сэн – за кору, которая подскажет вам, больны вы или нет! Прошу вас, господин хороший, попробуйте!

Худощавый мужчина осторожно пожевал кору передними зубами и, недоуменно наклонив голову набок, пробормотал:

– Кажется… чуть-чуть… горьковато…

Торговец корой вскочил со своего места и заорал во всю глотку:

– Господин! Вы заболели! Берегите свое здоровье! Но ничего страшного… Вы же сами сказали – кажется, чуть-чуть… А вот вы, госпожа! Ну-ка, укусим разочек!

Женщина с корзиной для покупок взяла кусок побольше и принялась с ожесточением раздирать его зубами. Пожевав немного, радостно объяснила:

– Ничуточки не горько!

– Мои поздравления, госпожа! Здоровье отменное, сомнений никаких! – воскликнул торговец и еще громче принялся расхваливать свой товар: – Двадцать сэн! Двадцать сэн, и не больше! Каждое утро будете знать, здоровы вы или нет! Уступаю за бесценок!

Тотто-тян очень хотелось попробовать серой коры, но просить было неудобно. Вместо этого она поинтересовалась:

– А вы будете здесь до конца уроков?

– Буду, буду, – ответил торговец, бросив быстрый взгляд на девочку.

Тотто-тян с ранцем, подпрыгивающим за спиной, побежала з школу. Времени до начала уроков оставалось мало, а надо было еще найти деньги. Может быть, попросить у ребят?

– Не одолжит ли мне кто-нибудь двадцать сэн?

В ответ – молчание. Деньги не бог весть какие – больше двух коробочек с карамельками на них не купишь, но и таких денег ни у кого не оказалось. После некоторой заминки Миё-тян предложила:

– Хочешь, я попрошу у родителей?

Миё-тян была дочкой директора. Иногда, вот как сей час, это было удобно. Их домик был пристроен к актовому залу, так что они жили как бы в самой школе.

– Папа одолжит деньги, но он хочет знать, зачем они тебе, – вернувшись, сообщила Миё-тян.

Тотто-тян отправилась в кабинет директора. Едва завидев ее, он снял очки и спросил:

– Так тебе нужны двадцать сэн? А на что ты их потратишь?

– Хочу купить кусочек коры. Разжуешь ее и сразу узнаешь, здоров ты или болен! – поспешно ответила девочка.

– А где ее продают? – полюбопытствовал директор.

– Перед станцией, – без промедления ответила Тотто-тян.

– Ладно! – согласился директор. – Покупай, раз тебе хочется. Только и мне потом дай попробовать.

Директор достал из кармана пиджака кошелек и положил в ладошку Тотто-тян монетку в двадцать сэн.

– Ой, большое спасибо! Обязательно верну – вот только возьму у мамы. На книжки она сама мне дает. А если я что-нибудь захочу, то надо сначала попросить. Но будьте уверены: она не откажет, ведь кора здоровья – нужная вещь.

После уроков Тотто-тян, зажав в руке монету, поспешила к станции. Продавец коры был еще там и все так же громко, на всю площадь, расхваливал свой товар. Когда Тотто-тян протянула ему двадцать сэн, парень осклабился:

– Какая добрая девочка! Вот-то обрадуются папа с мамой!

– И Рокки тоже! – добавила Тотто-тян.

– Рокки? Кто это? – недоуменно переспросил продавец, выбирая кусок побольше.

– Наша собака! Немецкая овчарка!

Продавец перестал рыться в куче коры и, немного подумав, сказал:

– Ну и что ж, что собака… И ей сгодится. Будет горько, выплюнет. Значит, нездорова…

Наконец парень вытащил кусок коры сантиметров пятнадцати в длину.

– Ну как, подойдет? Запомни, будешь жевать по утрам. Если будет горько, значит, больна. А нет – значит, в добром здравии.

Тотто-тян вернулась домой, бережно неся в руке завернутую в газету кору. Первым делом она попробовала сама: кора была сухой и жесткой, но без всякой горечи.

– Ура! Я здорова!!!

– Еще бы! Конечно, здорова. С чего это ты вдруг? – заулыбалась мама.

Тотто-тян все объяснила. Мама тоже пожевала:

– Совсем не горько.

– Значит, и ты здорова!

Потом Тотто-тян отправилась к Рокки и показала ей кусочек. Рокки обнюхала и лизнула кору. Девочка объяснила ей:

– А теперь откуси немного. Тогда узнаем, здорова ты или болеешь.

Однако, вместо того чтобы пожевать кору, Рокки почесала лапой у себя за ухом. Тогда Тотто-тян поднесла кусок поближе к пасти.

– Ты все-таки попробуй! Надо проверить, не больна ли ты.

Рокки нехотя куснула с краешку, еще раз понюхала и равнодушно зевнула. По крайней мере, ее поведение не говорило о том, что кора ей противна.

– Ура! Рокки тоже здорова!

На следующее утро мама дала ей двадцать сэн. Тотто-тян немедленно направилась к директору и протянула ему кусок коры.

Директор недоуменно посмотрел на невзрачную щепку, но, увидев монетку в протянутой руке, сразу вспомнил.

– Попробуйте, – предложила Тотто-тян. – Если будет горчить, значит, вы заболели.

Директор пожевал немного. Потом перевернул кору, принялся внимательно ее рассматривать.

– Ну как? Горько? – с тревогой в голосе спросила Тотто-тян, заглядывая ему в лицо.

– Вообще никакого вкуса… – задумчиво ответил директор и, возвращая кору, добавил: – Я вполне здоров. Спасибо тебе!

– Ура! Наш директор тоже здоров!

В тот день в школе каждому пришлось отведать коры. И никому она не показалась горькой, следовательно, все были здоровы. Все в «Томоэ» в полном здравии! Тотто-тян была вне себя от радости. То один, то другой ученик приходил к директору, чтобы доложить о своем здоровье, и каждому тот отвечал:

– Ну вот и прекрасно!

Можно не сомневаться, что учителю, который родился и вырос в префектуре Гумма, на берегах реки, с которой открывался чудесный вид на покрытую лесом гору Харуну, было прекрасно известно, что безвкусная кора, которую он отведал, не могла показаться горькой. Однако он с удовольствием наблюдал, как радовалась Тотто-тян, убедившись, что у них все здоровы. «Значит, – подумал он, – я правильно воспитывал девочку. Ведь стоило кому-нибудь, пожевав кору, сказать, что ему горько, она бы наверняка встревожилась и постаралась помочь».

Несмотря на определенный риск, Тотто-тян попыталась сунуть кору и какой-то пробегавшей мимо дворняжке.

– Ты сразу узнаешь про свое здоровье! – уговаривала она собаку. – Ну что тебе стоит попробовать? Если здорова, значит, все в порядке!

Тотто-тян все-таки удалось всунуть кору в собачью пасть. Прыгая вокруг дворняжки, она восторженно кричала:

– Ура! Ты тоже здорова!

Собака наклонила морду, словно благодаря девочку за заботу, и тут же удрала.

Как и предполагал директор, продавец коры больше не появлялся у станции.

Что же касается Тотто-тян, то каждое утро перед уходом в школу она бережно вынимала из ящика стола вконец изглоданный, словно над ним трудился бобер, кусок коры и, слегка пожевав, выходила из дома со словами: «Я здо-ро-ва!»

К счастью, она действительно росла здоровой.

Знаток английского

В «Томоэ» появился новый ученик. Высокий, широкоплечий, слишком рослый для начальной школы. «Под стать семикласснику… – подумала Тотто-тян. – И одевается совсем как взрослый».

Утром на школьном дворе директор представил его ученикам:

– Познакомьтесь, Миядзаки. Родился и вырос в Америке, поэтому по-японски говорит не особенно хорошо. Вот и решили послать его в нашу школу: у нас он быстрей, чем где-либо, найдет друзей и сможет спокойно заниматься. Итак, с сегодняшнего дня он будет учиться вместе с вами. Вот только в какой класс мы его определим?.. Может быть, в пятый, к Та-тяну?

– Я согласен, – солидным баском проговорил Та-тян, большой любитель живописи.

Директор с улыбкой предложил:

– Я уже сказал, что в японском он слаб, а вот по-английски говорит здорово и вас может научить. Но и вы ему помогите, ведь он не привык к нашей жизни. И еще: порасспрашивайте его о том, как живут в Америке, он расскажет вам массу интересных вещей. Так что оставляю его с вами.

Миядзаки поклонился ребятам, которые были гораздо ниже его ростом. В ответ все, а не только из класса Та-тяна, тоже поклонились ему и приветственно замахали руками.

В обеденный перерыв Миядзаки направился к дому директора, вслед за ним потянулись и его одноклассники. И что вы думаете?! Он едва не ввалился в комнату прямо в ботинках! «Обувь надо снимать!» – объяснили ему. Вконец смущенный, Миядзаки снял ботинки и извинился: «Прошу прощения!» А ребята наперебой принялись учить его японским обычаям: «Когда входишь в дом, где живут, надо снимать обувь, а вот в класс или библиотеку можно входить в ботинках» или «Во дворе храма Кухомбуцу можно не снимать, а вот внутри храма – обязательно».

А вообще детям было интересно сравнивать обычаи, которым следовали в Японии и за границей. Всюду они разные.

На следующий день Миядзаки принес в школу большую книжку на английском языке. На переменке его окружили и стали разглядывать картинки. Все были просто поражены, так как никогда еще не видели такой замечательной книжки. В тех, которыми они до сих пор пользовались, краски были самые обычные – красные, зеленые, желтые, – а тут такое богатство оттенков – розоватый, светло-синий с белой и серой примесью. Да и карандашей таких цветов ни у кого не было – ни в стандартном наборе из двадцати четырех карандашей, ни даже у Та-тяна, у которого их было сорок восемь штук. И наконец, вообще ребята никогда не видели такой большой детской книжки, как эта, напечатанная на плотной, гладкой и блестящей бумаге. Все были просто восхищены. Из картинок особенно понравилась та, где собака тащила младенца, ухватившись зубами за пеленку. Причем малыш с его бледно-розовым тельцем был точно живой. Тотто-тян, как всегда, находилась в гуще событий – рядом с удивительной книжкой и ее счастливым обладателем.

Сначала Миядзаки ознакомил всех с английским текстом, читая так гладко и выразительно, что все просто заслушались. А потом началось его сражение с родным языком. Короче говоря, Миядзаки внес в жизнь новую струю.

– Ака-тян значит бейби[25]25
  Ака-тян (япон.), бейби (англ.) – малыш.


[Закрыть], – начал он.

– Ака-тян – это бейби, – повторили все хором.

– Уцукуси значит бьютифул[26]26
  Уцукусии (япон.), бьютифул (англ.) – красивый.


[Закрыть], – продолжал Миядзаки.

– Уцукусии значит бьютифул, – поправили его. Мальчик, почувствовав свою ошибку – не хватало одного «и» и интонация была не та, переспросил:

– Кажется, я ошибся? – И поправился: – Уцукусии – так ведь?

Все очень быстро подружились с новичком. А тот приносил в школу все новые и новые книжки и на большой перемене читал их, обучая товарищей английскому. И сам он с каждым днем все лучше и лучше говорил по-японски. И больше уже не садился на ступенечку в токонома[27]27
  Токонома – ниша в японском доме, предназначенная для висячих картин и ваз с цветами.


[Закрыть].

Тотто-тян и ее друзья многое узнали об Америке. Но совсем иначе обстояли дела за стенами «Томоэ»: с Америкой шла война, и английский был исключен из всех школьных программ как язык неприятеля.

«Все американцы – дьяволы!» – твердила официальная пропаганда. Но в школе «Томоэ» дети продолжали повторять: «Красивый значит бьютифул!»

Ветры, дувшие над «Томоэ», были легкими и теплыми, и дети росли в ней с красивой душой.