Текст книги "Маленькие принцы идут за весной"

А на следующею весну дошли вести, что тот самый второй принц погиб в бою. Сердце моё тогда болезненно дернулось в попытке сбежать. И не собиралась отпускать боль даже через неделю. Я тогда никак не обозначил её даже для себя. Только вот случился глупый конфликт с отцом. Его очередной упрёк, не выдержал мой язык. Всё прямо высказал в лицо. В слезах гнева и печали расплывался мир. Не видя никого, стараясь забыться, я снарядил коня и направился в лес. Кто-то что-то кричал в спину. Было все равно. Хотелось просто остановить эту рвущуюся из груди темноту. Круги под глазами от бессонницы прошедшего года ныли как будто работали в поле.

Конь увяз в одном из сугробов, дальше идти не мог. Но возвращаться я пока не хотел. Сердце требовало найти того, кого потеряло. Человека, единственного перед кем хотелось достойным показаться. На остальных было плевать. Их мнения и мизинца его не стояли… Я оставил коня, сам, обжигая руки холодом, прошёл через сугроб, вышел к утесу.

Плакал и кричал, все звуки река заглушала. Она текла в свои дали и не было ей дела до проблем человеческих. Ну, чего плакать… Утешал я себя:

– Тогда я стану прекрасным королём, мои подданные ни в чем не будут нуждаться, – обещал я себе, надувная мокрые от слез и соплёй щеки, весенний холод кусал их охотнее.

Как сзади раздался смешок.

Я быстро обернулся. Стоит парень. Просвечивает алым закатом. Далёкие башки моего замка с этого ракурса выглядят так словно на нем корона.

– Ты кто? – с рыданием выкашлял я.

– Король.

– Что? Я…

– А ты– маленький принц, который хочет спать и ему пора в кроватку, – отвечал этот «король» слишком нагло. Я быстро вскипел и приблизился к нему. Но быстро остановился, когда из его тонких уст крошечной бабочкой полилась моя колыбельная. Такая забытая и родная. Гнев ушёл из меня. Осталось одно отчаяние и одиночество. Я отпустил плечи, воинственность покинула их. Я лишь прижал их вдоль тела, нижняя губа корчилась в рыданиях. Я остановился, сгорбился, смотрел на того, кто делает так больно и хорошо. Хотелось только его слушать. Он петь закончил, приблизился ко мне. И легко, и невесомо, словно у него нет тела, обнял меня. Я разрыдался ещё сильнее.

– Это бремя принца давит и тянет ко дну, похуже любого камня. Ну, ну, Монло, не надо плакать. Станет легче, если сделаешь шаг назад, – я без задней мысли послушал его, а он продолжал, – ещё один, ещё, ещё, и ещё…

Послушно выполнял, но легче не становилась. А потом твёрдая земля закончилась. Я летел вниз к реке как одинокий камешек. А река холодная дала вторые объятия за день. То никто не обнимает, то все лезут…

– Сорви лист из того чудного леса и отправь ко мне по ветру.

Я распахнул в воде глаза. Поток был сильный, но я выплыл. Холод почти не ощущался на каменном берегу. Все в мире было не важно, кроме листика с дерева.

Но я заметил, что после зимы на деревьях ещё нет листвы. Я пытался искать, но на речном берегу течение ко мне вынесло тело… Моё мёртвое тело…

Так появился Монло.

Сейчас вспомнив обо всем, он закричал под столом, что весь зал суда вздрогнул. Монло вылез весь в слезах и соплях. Попытался опереться на руки, однако в них не было силы. И его лицо впечаталось в столешницу. Тело дергалось в судорожном плаче. Он не мог остановиться. Поднял отчаянный взгляд на Рекрору. Король ему нахально улыбнулся:

– Теперь вспомнил? Теперь меня ненавидишь?

Монло словно собака, которую оставил хозяин снова уткнулся лицом в стол. Нашёл силы в руках, поднялся, сделал ртом два глубоких вдоха, облизал солёные сопли. Синие глаза впились в короля:

– Нет, не ненавижу, – сказано упрямо с надрывом.

Лицо Рекроры помрачнело:

– Ты так ничего и не вспомнил?! – кажется он разодрал себе горло, сорвал себе голос. Но упрямец продолжал смотреть строго, хоть и давился соплями. – Это я убил тебя! Это я разрушил твои мечты! Это из-за меня ты здесь, а Мобшир неизвестно кому перепадет в руки! И не факт, что он будет так же удалив, как твой отец! Так вини же меня, идиот! Я тот, кто заварил эту кашу! Это я виноват!

– «Это я, это я, и это тоже я», – передразнивал Монло, размахивая руками, а после посмотрел на короля. – Так возьми ответственность за свои поступки! Попытайся исправить, как можешь! Сдохнуть, исчезнуть успеешь всегда! А сейчас живи! И раз назвался королем, так будь достойным! Это не я должен проснуться, Рекрора. А ты – повзрослеть! Не будь ребёнком. Ребёнок не может быть королём…

Остаться

Через оставленные без присмотра охраной коридоры, арки, проходы четыре привидения вышли к лестнице, ведущей наверх.

– Как думаете куда она выведет нас? – нахмурился Эдем, не знающий и поэтому не любящий больших построек.

– Темницы обычно в подвалах. Значит там первый этаж, – предположила Аресандра.

– И чего нам там ждать? – Октофей набычился словно кот, которого впервые толкают в коробку.

– Пойдём и узнаем, – Леперия первая вступила на лестницу.

Металлическая дверь и перед взором роскошный императорский холл. Белые с золотом стены, розовые рамки окон, через них лениво жмурился космос, маня необъятным. Призраки вняли его зову, вмиг оказавшись разделены с ним лишь прочным стеклом.

– Невероятно, – прошептал Октофей, а после глаза его увидели блестящие узорчатые люстры над головой. Он счастливо засмеялся, младенцем потянулся к их теплому свету.

Эдем был заворожен тем, как крошечный в этих стенах призрак кружился в искусственном воздухе. Октофей продолжал хохотать, совсем забыв о стыде:

– Я хочу здесь умереть! Остаться, родиться и снова сдохнуть!

За их спинами раздался испуганный вздох. Они обернулась. Четыре серых привидения с подносами, полных бокалов янтарной жидкости.

– Ого! – Октофей быстро к ним подошёл, смог схватить бокал. И свет ламп отражался внутри них точно так же, как в карих глазах.

– Что вы здесь делаете? – спросила незнакомцев Аресандра.

– Мы служим Файдамуру.

– Они используют призраков в качестве прислуги, – нервно вздохнула Леперия.

– У вас есть ещё? – накинулся на непонимающих бедняжек Октофей.

– Что ты задумал?

– Они, наверное, несут это в зал суда. Любое зрелище прекраснее с хорошей выпивкой!

Эдем сморщился, не нравилось ему эта лексика друга. С трудом он вместе с лесом выбил её. И снова, сияющий жёлтый мир и естественный в нем Октофей…

– Хорошая идея! – поддержала блондина Аресандра. Они отобрали подносы у серых местных слуг, благо те несли по два.

– Ведите…

Призраки не заметили злого умысла и поплялись стройной змейкой. Плевать, что хвост стал длиннее. Разум давно оставил их, остались механические движения. Леперия шла последней, чтобы цветные не бросались в глаза.

А перед Октофеем открывался мир, в котором и не наказанием было бы остаться каменным изваянием. Он был в этих залах во сне? Лежал на этих пышных и нежных диванах? Его руки касались этих волшебных дверей, что открываются сами собой? Он наслаждался полётом в ящике между этажами? Он был счастлив в этом сне. Это был другой Октофей. О нем мечтал он закатами после уроков. Свободный, прекрасный, сам для себя принц. Любимчик толпы. Ценнее для королевства, больше, чем драгоценные камни. Самые высшие чины мечтают о его взгляде, совете…

– Будешь так широко улыбаться – рот порвётся, придётся сшивать толстыми нитками, – прервал бледный голос Эдема мечтания Октофея.

Блондин на него серьёзно посмотрел. Однако в серьёзности этой не было и капли обиды. Октофей лишь звонко рассмеялся. «Словно самый счастливый на свете», – думал с досадой Эдем, прикусывая щеку изнутри. Сердце билось о ребра, которые стали острее, и каждый удар отдавался болью в груди. Эдем не хотел видеть…

– Разве это не спальни? – прошептала Аресандра впереди. – Это явно не крыло для рабочей сферы.

– Уютно, – выдала Леперия.

– Тогда куда мы? – восторгался Октофей.

Их змейка подошла к распахнутым дверям просторной комнаты в синих оттенках. Оттуда раздавались многообразие женских голосов. А вскоре и показались сами дамы. Они были везде. Нарядные, с дикими прическами, необычными украшениями и рисунками на лицах и телах.

– Вот и вы, до чего медлительные, – ругалась одна из них, уперев руки в бока, – думаете, это лёгкое дело утешать императрицу в горе, мать, что скоро потеряет ребёнка, и не просто, а самую милую любимую младшею дочь! – она взяла бокал, за ней подтянулись другие. И на подносах не осталось ни капли.

Тем временем первая с двумя бокалами прошла сквозь спущенные шторы, в другую комнату. Октофей не удержался и последовал за ней.

– Стой! Ты куда? – пытались остановить его друзья.

Он не слушал их, а наблюдал как дама предлагает бокал опечаленной женщине почтенного возврата. Назвать её старухой язык стал не способен, ведь она была великолепной, седые волосы и морщины прибавляли ей лишь мудрость. Пред ней хотелось склонится и забыть, как правильно дышать.

– Дорогая императрица, возьмите бокал, поможет освежится, – предлагала ей первая дама, – сколько можно убиваться. Полно. Здесь вы бессильны. Принцессе подписан приговор. А нам нет. Поэтому, пожалуйста, улыбайтесь ради нас.

Императрица сутулилась сильнее, не находилось сил исполнить слова фрейлин. Сердце трепыхалось, как её дочь в темнице. Какая уже по счету. Почему они у неё не могли жить спокойно?

– Я не понимаю, Ядлин, за что бог наказывает меня? За то, что мой муж богом назвался сам? Императору в радость убивать детей? – она затряслась в беззвучном плаче.

Ядлин сделала недовольное лицо, поставила бокал на тумбу.

– А вы зачем сюда зашли, бестолковые? – разразилась она на четверых призраков. – А впрочем, мне все равно. Я стараюсь ради Файдамура, но разве хоть кто-то это видит и ценит… – она удалилась, злобно сокрушаясь.

– Октофей, – Эдем положил руку на плечо друга, – идём, мы должны отыскать зал суда…

Друг же его сорвался вперёд и упал на колени перед императрицей. На лице его играли смирение и слезливая печаль:

– Моя императрица, я знаю безумно грустно вам. Но позвольте же верным слугам вас утешить, иначе все ваши фрейлины посадят себе печень…

Она удивлённо осмотрела его, а после залилась славным смехом. Страх и боль за дочь никуда не исчезли, но нарочно наигранная забота призрака о её фрейлинах не могла пройти незамеченной.

Октофей мягко разулыбался, тихо хихикая со своей же шутки. И смех императрицы дарил ощущение покоя.

Эдем непроизвольно дернулся. Она смеялась точно так же бесстыже, как его друг.

– Это ты ловко подметил, – пыталась отдышаться императрица. Женщина протянула руку к нему, но её пальцы прошли насквозь. Она вздохнула, – ты уже мёртв, мальчик мой… Наверное, это больно?

– Что вы, Ваше Высочество, разве если бы я был жив, смог бы утешить вас сейчас?

Императрица пристально на него смотрела. Мягко окунула пальцы в прозрачные светлые волосы:

– Бог мне послал тебя? Или же ты вестник, что я потеряю всех своих детей?

– Первое, первое. Я – утешение ваше. Позвольте остаться подле вас, и мы вместе придумаем как спасти ваших дочерей и сыновей…

Императрица в своём горе была готова ухватиться за эту соломинку. Но Эдем схватил Октофея быстрее. Вывел в первую комнату. Дамы вздрогнули от отчаянного крика своей правительницы:

– Нет, мальчик мой!

– Что ты творишь? – Эдем был зол.

– А ты ослеп? Помогаю императрице…

– Какого черта? Мы должны помочь Монло, его королю, детям и смыться отсюда!

– Эдем, понимаешь, – притих Октофей, – мне здесь нравится. Я правда хочу помочь ей. Я хочу здесь остаться. Мне кажется, я вписываюсь… – Карие глаза смотрели уверенно. И внезапно Эдем смог почувствовать аромат осени любимого Мобшира. Тёплая, трогательная, местами жестокая, прямая, пахнущая дымом растопленных после лета печей. Такая она держалась совсем недолго, такую её хотелось вырезать на сердце. Себя же Эдем ощущал небом. Печальным, осенним. Синее оно в этот короткий миг осени старалась быть особенно нежным, серым, чтоб не затмевать прекрасный оранжевый. Но такая осень кончается, листья опадают быстро, не уследишь, как и за днями, проведёнными с другом. Свет осени исчезает, небу остаётся только плакать. Нет больше причин сдерживаться от рыданий.

Да, глаза Октофея сияли подобной осенью, пришла пора ей уходить. Синие глаза Эдема огромные как небосвод, чтобы не расплакаться, не могли задерживать его более:

– Ты уверен?

Октофей кивнул. Эдем оглянулся. Да, сияющий золотом, уютом тускловатых ламп мир принимал его друга. Он больше никак не блевотина, это Эдем сам здесь как плесень.

– Тогда мы шли искать дом. Я нашёл. Ты же сможешь найти его в космосе, – говорил Октофей робко, значит, правду.

Перед глазами Эдема возился туман. Виделось плохо. «Да, – была мысль, – космос чёрный и холодный, мир для меня. Мой… дом?»

Больше не было сил, хотелось выть и рвать голос, поэтому он взял за руки Аресандру и Леперию, и пошёл с ними прочь.

– Эдем! – окликнул элемент, которого больше не найти ни в одной атмосфере далёких планет. Только в Мобшире он был…

Брюнет медленно обернулся.

– Прощай! Может свидимся!

Эдем снова кивнул. Он мчался, презираемый собою и светом дворца Файдамура. Аресандра и Леперия ничего не понимали. Быть может, они чего и говорили. Но Эдем не слушал. Он хотел прочь, пока сердце не уговорило вернуться. Императрица хорошая, она оценила его юмор, его разум. А это главный критерий. Октофей должен жить, вселяя в людей уют. Вот почему чаща Хоуна была такой милой…

Октофей отпустил голову на грудь, стиснул зубы. Жмурился так сильно, что перед глазами плясали круги. Не хотелось жалеть, хотелось заткнуться и обрести приют. Он износился всей душой. Там в лесу, в чаще он старался быть беззаботным, каким был Эдем. Что для него это не дело одиноким скитаться… Однако это был большой труд. В большой семье ни секунды наедине с собой. Он привык: жизнь никогда не стоит на месте. Кто-то обжегся, между кем-то состоялась ссора, кто-то наказан, а кто-то совсем нечаянно подарит улыбки причину. Октофей родился и вырос среди шумных разговоров. Среди молодых аристократов было так же. Это Эдем не обзавёлся другом среди бандитов. Всегда сам по себе, угрюмая холодная гора. Октофей так не умел. Эти три года его убивала тишина чащи, но он боялся показаться слабым. Там не было желанного уюта и стабильности, места, что примет и излечить его побитого. Все это было подле императрицы, и сама женщина напоминала его мать. Октофей её не забывал. Представлял как по ночам она слезы по нему льёт, а он не может ни весточки прислать, ведь мёртв. Он заставил её грустить, совесть никогда не забывала об этом. И сейчас, возможно, присматривая за императрицей Октофей заслужит прощения. Может он правда найдёт здесь дом?

Призрак вернулся в покои. Женщина прилегла на кровать. Она окинула его мрачным взором:

– Что ты ищешь? Ведь ты цветной, мой муж захочет проглотить тебя…

– Он не узнает обо мне. Вы ему не скажете. А если расскажите, пусть думает, что вы тронулись умом, а я – ваш воображаемый друг…

Императрица рассмеялась:

– Как ты суров. Мой муж давно мной не интересуется. Я уже вечность одинокая.

– Я составлю вам компанию…

Она горько усмехнулась и прикрыла глаза. Он сел на стул у стены.

– И все-таки это не то, что тебе нужно, мальчик мой…

Октофей отпустил голову на грудь, стиснул зубы:

– Сердце не волнуют прочие глупости, – повторил себе свою мантру, – к черту революции, бледным цыплятам надо знать свое место в пищевой цепочке…

Спасение

Софа и Пафо замерли у дверей в ту самую комнату. Хоть и ни воспоминания, ни раны не были свежи, но каждая часть тела отреагировала болью. Сестра посмотрела на брата. Он кивнул. Они нашли в базе данных пароль от двери. Каждое нажатие на кнопку сопровождалось пиликаньем, которое заставляло скручиваться внутренние органы, даже тех, которых не было. Створки дверей расплываются в разные стороны, сердце уходит в пятки. Страх, что сейчас их толкнут, и они останутся запертыми. Но жуткие картинки исчезают при виде детишек – призраков в кружевных костюмчиках. В отличии от брата с сестрой, дети сжались в один угол. Они помнят: андроиды те, кто испортил их жизни. Софа сделала глубокий вдох. Когда-то и они также стояли: перепуганные, непонимающие. Только у настоящего чудовища могла подняться рука что-то с ними сделать.

– Привет, меня зовут Софа…

– А это – Пафо. Вы – андроиды. Мы знаем! Слышали, – выступила вперёд бойкая девочка. Софа улыбнулась. Она так же храбрилась.

– Мы уже не те, – вмешался Пафо, – больше не андроиды, теперь мы друзья. Король Рекрора нас починил. Мы стали добрые.

Дети заметно расслабились. Им хотелось верить. За рамками мира Рекроры они не видели зла, не видели лжи и бессчестия. Самые маленькие доверчиво подошли к ним, старшие не стали удерживать. Софа и Пафо много времени провели в долине, они знали, как стал важен король Рекрора.

– И Рекрора отправил вас нас спасти?

– Правильно.

– Ура! – развеселились дети, лавиной двигаясь к двери.

– Тише, тише, – пытались андроиды их остановить, – это тайный побег. О нас не должны знать. Постройтесь в два ряда, возьмите соседа за руку, – сказано было на словах, но пришлось долго повозиться, – теперь тихо!

Они выбрались в коридор. Внимание Софы привлекла соседняя дверь. По свечению панели управления было ясно, что в ней есть пленник. Разве можно было оставить его здесь?

– Открой, – поддержал Пафо.

Дети с любопытством наблюдали. Софа снова отыскала пароль. Дверь распахнулась. Никто не вышел. Софа вошла сама. В белом углу скрючившись, сидел юноша. В пижаме, принадлежащей подопытным. Софа и Пафо в такой же ходили.

Юноша поднял на них глаза. Простые, карие, человеческие. С ним ещё ничего не успели сделать.

– Вы? – он узнал их. Компьютер андроидов ковырялся в базе данных. Сходств не находилось.

– Думаю, меня стёрли оттуда, – поднялся он, – моё имя– Тикрим, бывший бог войны, бывший принц, сын императора Файдамура. И помнится мне, вроде ваш дядя…

Человеческая сторона Софы и Пафо соображала долго. Было странно и щекотно, что обратились именно к ней.

– А за что он наказан? – пролез между андроидами маленький призрак.

Тикрим улыбнулся:

– Я хотел спасти сестрёнку. Нашу Мунхуд. Хотя бы её. Других я не смог. Они просили беречь её.

– Так ты тоже хороший, – обрадовался малыш, и с другом, что тоже к ним заглянул, поделился наблюдением, – все здесь хорошие!

– Надеюсь, ты не станешь препятствовать нашему побегу? – нахмурилась Софа.

Тикрим покачал головой:

– Нет, конечно, нет. Думаю, залечь на дно. Придумать план и вернуться за сердцем отц… императора…

– Или можно обойтись без дна, – задумался Пафо.

Тикрим дернулся вперёд:

– Как? Поясни!

– Весь Файдамур занят судом. Охрана слишком беспечна, ведь ни разу почти не пригодилась. Император судом тоже сильно увлечён. Пока призраки всех отвлекают, ты можешь это сделать прямо сегодня…

– Да ты гений… – восхищенно прошептал бывший бог войн. – Я за мечом! – и исчез в переулках.

– Молодец, – похвалила сестра брата.

– Вот это да! – протянули дети. – А мы никогда не вырастем и не сможем стать такими великими…

– Мы тоже не растём уже множество веков, весна из колыбельной не придёт и за нами. Но разве мы грустим? К чему думать, какими бы мы могли бы в той или иной ситуации, если бы жизнь по-другому сложилась. Это ничего не изменит, – утешала детей Софа, – Но мы может постараться стать лучше и мир сделать лучше такими, какие мы есть…

Андроидам и самим хотелось в это верить.

– Стройтесь, мы выходим…

Октофей шёл за императрицей в зал суда. Женщина хотела, ему что-то показать. Вся она сияла решимостью. Октофей представлял из себя нерешительную жижу. Он убеждал себя, что все в порядке. Но крики его сердца были слышны императрице Файдамура. И в отличии от его хозяина, она готова была им следовать. Такова её воля.

Они прибыли в императорское ложе. Внизу перекрикивались Монло и Рекрора. История близилась к финалу…

Конец

– Ребёнок не может быть королём, – дрожал голос Монло в сводах зала суда. Он не знал, что ещё сказать. Эта история слишком долго длится. Петляя, она никак не найдёт свой конец.

– Верно. Поэтому ты и не король. – плечи Рекроры расправились поломанными крыльями. Он поставил точку. Был твёрд и величественен как в первые дни их знакомства. Но что-то в сердце Монло щёлкнуло. Его истерзанное слезами лицо вмиг вспыхнуло гневом. «Обман, – поднималась буря в душе, – лжец». Строгий ледяной взгляд Рекроры что сейчас, что в малиновом домике лгал…

Перед Монло никогда не стоял достойный его король! Не было в его жизни соперника, кроме собственного страха. Что тогда, что сейчас перед Монло перепуганный снами мальчишка! И не тот, что берет ответственность! Не тот, что только в тайне наедине с собой позволяет своему ребёнку танцевать! А тот, что словно петух, чтобы не обидели бежит первым бить! Жалкий эгоистичный трус! Фальшивый король, сшитый из лоскутов прежнего себя… Больше не проведешь… Ведь Монло не лгал. Он был готов быть им, он им и был! Смелым принцем, что привычные порядки разрушает.

Монло сжал кулаки. Атмосфера вокруг него затянулась тучами.

Он не сводил мутного взора от лица Рекроры. Напоминало пугающее чувство, когда он ребёнком смотрел в окно, где мир вокруг окутывал вечер. Становится темнее. Вот он уже не видит пейзажи, перед ним его отражение. Однако потом лицо меняется. И на него смотрит совершенно другой ребёнок. Страшный, неправильный. Так же Монло больше не узнавал Рекрору. Король решил вернуться во тьму, главенствующей в душе до сказки с прощением детей.

– Файдамур! – голос резанул горло. – Мы пришли на твой суд! Решать виновен ли этот розовый принц в смерти детей! Но ответ ясен всем! Всех в мире волнует, кто здесь больше король! Кто здесь право имеет на любовь, а кто нет? Как мы поймём кто из нас принц с правами, а кто без? Есть простая аналогия! Кто из нас незаконнорождённый призрак? Кого убили вразрез с планами богини судеб? Кто создался в темноте, под робким светом луны? Верно! Это все я был! Я – незаконнорождённый принц! А кто из нас был представлен миру под солнечным блеском, кем утренние облака восхищались, чьё пение очертилось в замке алыми линиями рассвета? А, Рекрора? Кто? Он и есть принц законный! Но, не смей! Не смей! Не отрицай, что прав у тебя больше! У тебя есть право быть королём! Есть право принимать решения! – после его красные глаза встретились с глазами короля, который вздрогнул и сделал шаг назад. – Однако это революция, Рекрора! Ты устал морочить мне голову! Как незаконнорождённый, я имею право не затыкаться. Я – дитя стыдных дел ночных, все равно имею право! Моё право верить тебе! Моё право хотеть твоей дружбы! Моё право не оставлять тебя! Моё право быть рядом навечно… Ни один законный король не имеет право лишать меня моих чувств… Король имеет право не принимать их! Но не имеет права отрицать то, что я чувствую! Я так же имею право бороться с тобой с твоими страхами! Я имею право делать революцию у тебя в душе… Ведь я великолепный, – Монло развёл руки в сторону, мир приглашая в объятия, – я создан прекрасным, со своими ошибками и без них, я остаюсь великолепным! Я до сих пор имею право быть понятным, за всеми своими шрамами я имею право хотеть любовь, дружбу! Несмотря ни на что, я всегда заслуживаю лучшее! – вниз по щекам стекали его благородные слезы, космос наверху был тронут, король напротив растерял все слова, богиня короля улыбалась во все зубы, словно маленький китенок.

– Что теперь скажешь? – Леперия посмотрела на Эдема, что сжимал до белизны свои пальцы. Они втроем проникли в зал, однако их принцы спорили, и призраки присели подумать, что следует сделать.

– Что? – Эдем проглотил чувства, привычным движением.

– Имеешь ли ты право что-то ему сказать? Имеешь ли ты право попросить с ним остаться?

– Как же я это сделаю? Он растворился лёгким сиянием… Мои руки его не удержали… – Эдем разглядывал свою обувь.

– Но могли бы удержать слова…

Он растерянно поднял к ней голову. Небо его глаз билось сотней эмоций, однако парень кивнул в сторону принцев:

– Как мы будем их спасать? Давай думать об этом…

Аресандра напряжённо молчала все это время. Переживала за своего принца.

– О чем вообще этот Монло? – сквозь боль улыбнулся Эдем, оглядываясь, но не находя того, кого искал среди людей.

Монло злобно дышал после своей речи… Хотел короля ударить, хотел королю подарить объятия.

Андроиды и дети продвигались стройными рядами. Пока один мальчишка не остановился на лестнице, через перила виднелись большие двери вдали коридоров:

– Что это? Такие огромные!

– Это зал суда. Там сейчас проходит заседание, нам надо быть тише, – пояснила Софа.

– То есть Монло и Рекрора там?

– Да. Чтоб с ними все было в порядке, нужно следовать нашим приказам…

Дети их послушались. Но теперь продолжила девочка:

– То есть тот отважный принц, что сидел, как и мы в плохой комнате, должен убить императора, пока тот смотрит на суд?

– Все верно.

– Что будет если Монло и Рекрора не отвлекают достаточно. Он не сможет его обезглавить?

– Возможно… Мы должны двигать…

– Мы должны ему помочь! – топнула девочка ногой. – Нужно отвлечь императора сильнее! Нужно создать настоящий хаос! А Рекрора говорил, что мы и Монло прекрасно умеем это делать!

Дети одобряли её идею. Не слышали тихих голосов брата с сестрой. После спрыгнули с лестницы. И стайкой первых летних птенцов устремились в свою революцию…

Монло злобно дышал. Мысли в голове быстро сгорали, как спички. За что ухватится в бешеном ритме?

– Признаю, Мунхуд, игрушки бесподобны! Дадим им ещё время! – хохотал император.

Богиня сжимала плечи в себя под его смех. Чтобы попытаться её защитить Монло испепелял взглядом экран монарха.

– На что смотришь, отродье? – взбесился самодержавец.

– На что я смотрю? – усмехнулся Монло, немного икнув. После взглянул на Рекрору. – На того, с кем зря нежным был все это время, боялся взглядом обидеть. А он, принц из другой эпохи, другой судьбы, предпочитающий жёсткие методы. Ты мог, не убивая детей, наставлять их на путь прямой, указывать на ошибки. Быть маленьким принцем из колыбельной, той весной, что привела бы их в мир взрослых королев и королей… Но ты… Тогда какого черта я продолжаю тепло относиться к тебе? К своему убийце? Быть может потому, что ты не урод последний? Что я и дети видим в тебе свет? Может мы хотим видеть его сотни тысячи следующих лет?

Рекрора давно бросил на него смотреть. Он держался из последних сил, чтобы не заткнуть уши руками, не зажмурится, не замотать головой, смахивая наваждение. Король весь дрожал. Снова битва в одиночку. Снова перед ним более достойный король. Только этот не бьёт в спину, он кричит в лицо, разрывает сердце… Почему Рекрора должен переживать это из раза в раз?

Октофей с императорской ложи впитывал в себя слова Монло. Он уговаривал сердце не слушать этих речей. Убеждал, что ему нужен покой. Но сердце и душа рвались в бой. А взгляд напоролся на того, кто отбывал каждое наказание вместе с ним. Эдем вздрогнул, распахнул небеса глаз, в них собирался дождь… Октофей больно зажмурился.

Эдем с досадой от него отвернулся. В груди бил в барабаны оркестр, остальные его инструменты ждали дирижёра движений. Вздрогнул от скачка Аресандры вперёд.

– Рекрора! – она полу-свисала с трибун. В глазах отчаяние вперемешку с надеждой, в душе стоят визги коршунов. – Что с тобой? Я не хочу снова видеть твою смерть? Перестань закрываться! Ведь ты любил когда-то правила нарушать, быть не таким, как все! Именно поэтому ты и здесь! Мы все здесь! Ты собрал нас, детей, вместе мы можем обнять счастье, которое не смогли получить при жизни! – при последних словах, она обняла Леперию и притянула к себе. Её слезы тоже вышли на марш, требуя вернуть что-то ей очень дорогое.

Их, нежелательных зрителей, сбежавших пленников заметила стража. Они начали движение к ним. А Аресандра плача, верила в своего принца. У Рекроры по спине побежали мурашки. Она… кричит на него, как прежде… Будто он и правда стал достоин вновь её криков… Будто он тот самый Рекрора из снов… Король прикусил губу, не отрывал глаз от неё. Если бы в те дни он не прогнал её от себя. Все было бы хорошо. Идеально. Сейчас он снова чуть не прогнал её…

– Прости, Аресандра… Прости за все… Я – идиот… – всхлипы без спроса врывались в его речь. И чтобы не казаться ещё более жалким, он заткнулся. Но внутри его маленький принц отдавал все деньги во благо анархии. В его королевстве слишком долго господствовала ненависть к самому себе. Пусть её власть уйдет… Где там другой маленький принц, принц революции? Монло. Его Монло. Стоит весь сопливый. Как в детстве, когда не верил в смерть матери. Может это его временное отупление полезно, ведь если бы не оно, он бы не заметил, что Рекрора не мёртв до конца вовсе?

Охранники были на подходе к трём призракам, как в зал ворвалась разноцветная свора прозрачных детишек, сбивая стражников с мысли.:

– Рекрора! Монло! Мы сбежали! Софа и Пафо стали добрыми! Они подарили нам браслетики! – малыши обнимали своих короля и принца. Последний не давался в руки надолго, отправлял всех к королю. Который уже был окружён ими. Он плакал, ноги дрожали, руки в кандалах не слушались, они больше не могли укрыть его лицо. Не было сил плакать беззвучно, он рыдал громко. Дети были в недоумении, однако не оставляли его, некоторые ещё и присоединились к его плача содроганиям.

Октофей стирал влажные дорожки со своих щёк. Эдем, глядя на него, злобно пускал воздух носом.

– Ты уверен, что хочешь быть со мной? – ласково, но горько усмехнулась императрица.

– Что?

– Я не делала так в свое время. Но это можешь сделать ты сейчас…

– Вы о чем?

– Слушай, о чем бьётся твоё сердце, чем оно живёт. Это важно, мой мальчик…

Октофей посмотрел вниз на Монло, что держался сквозь судороги души. На Рекрору… чьи ноги не удержали. Он упал на колени, дети окружали его словно цветы. Октофей втянул сопли. Дал волю голосу сердца, кажется, космос задрожал вместе с ним:

– Монло! Это революция! Король пал! Хватай корону! – а сам спрыгнул вниз, Эдем повторил за ним, будто был его тенью. Они встретились в объятиях друг друга:

– Прости, прости, – шептал Октофей, – если ты правда считал меня светом, как я могу оставить тебя без него…

– Идиот, – сжимал друга сильнее Эдем.

Для Монло после окрика Октофея тоже не было преград. Он бросился через стол к королю. Присел рядом с ним и обнял.

Октофей увидев это, сделал повторный окрик:

– Я сказал корону, не короля!

Эдем смеялся рядом. Аресандра и Леперия где-то в дали.

Тифона со змеиной ухмылкой стянула с Рекроры корону и нацепила на себя:

– Теперь я королева!

Каждый призрак в зале суда смеялся как будто закончились плохие дни и не осталось ничего, кроме них самих.

Двери отварились с грохотом. В центр зала прикатилась голова императора. Новый император вошёл весь в крови прежнего. Тишина разрослась в каждом углу.