Текст книги "1983-й. Мир на грани"

Во вторник 25 октября, нарассвете, на Гренаду высадились американские рейнджеры и морские пехотинцы. Находящиеся на острове кубинцы оказали сопротивление, но они были бессильны противостоять военной мощи сверхдержавы, и через несколько дней остров спокойно перешел под власть США. Американцы обнаружили там больше кубинцев, чем они ожидали, и это, по их мнению, являлось безусловным доказательством того, что руководители острова собирались сделать Гренаду третьим советским бастионом в регионе, после Кубы и Никарагуа. Захват Гренады был первым случаем, когда американские военные дали отпор союзнику СССР, и Рейгана превозносили за то, что он отразил советскую агрессию[237]237
  Morgan. Reagan. Op. cit. P. 226.


[Закрыть]. Однако мировое общественное мнение обвиняло его в том, что вторжение было осуществлено на совершенно надуманных основаниях, может быть, для того чтобы подтвердить мощь Соединенных Штатов после их унижения в Бейруте. Кроме того, впоследствии обнаружилось, что план удлинить взлетную полосу был совсем не зловещим, а осуществлялся для того, чтобы аэродромом мог принимать новейшие большие гражданские авиалайнеры, тем самым содействуя притоку на остров туристов.

Маргарет Тэтчер пришла в ярость, узнав об этом военном вторжении на территорию Содружества. Ее гнев объяснялся тем, что с британским правительством даже не посоветовались. Накануне операции, 24 октября, британский министр иностранных дел сэр Джеффри Хау заявил в Палате общин, что новое правительство Гренады не угрожает британским интересам; сам он находится в «максимально тесном контакте с правительствами США и государств карибского региона» и «не имеет оснований полагать, что может произойти интервенция»[238]238
  Стенограмма дебатов в парламенте от 24 октября 1983 года; Цит. по: Aldous Richard. Reagan and Thatcher. P. 144.


[Закрыть]. Когда он об этом заявлял, американские военно-морские силы вторжения уже готовились начать операцию. Тэтчер узнала, что Вашингтон готовит военное вмешательство, находясь на обеде в Лондоне. Она спешно приехала на Даунинг-стрит [улица в Лондоне, на которой расположена резиденция премьер-министра Великобритании] и по правительственной связи позвонила американскому президенту. Его вызвали к телефону со встречи с лидерами Конгресса, пока Тэтчер возмущенно говорила о неблагоразумии такой операции, Рейган безуспешно пытался прервать ее тираду своими замечаниями. Ему не хотелось ей сообщать, что вторжение вот-вот начнется. Тэтчер чувствовала себя «напуганной и обескураженной случившимся». Позже она писала: «В лучшем случае британское правительство выглядело бессильным; в худшем случае мы выглядели предателями»[239]239
  Thatcher Margaret. The Downing Street Years. P. 331.


[Закрыть]. На консервативное правительство Тэтчер продолжали оказывать давление, надеясь, что оно пересмотрит условия размещения в Великобритании американских крылатых ракет. Теперь же Тэтчер решительно задавала такой вопрос: если с Великобританией не посоветовались, предпринимая военные действия против члена Содружества, то можно ли надеяться, что решение запускать ядерные ракеты с территории Великобритании будет принято при ее участии?

Через несколько дней Рейган позвонил Тэтчер, чтобы извиниться. Ее вызвали из Палаты общин, где шли дебаты по поводу внеочередных предложений в связи с американскими действиями, и она была «не в самом веселом настроении». Ожидая, что Тэтчер снова «заедет ему сумкой» [жаргонное выражение британской прессы, основанное на тех разносах, которые Тэтчер, с ее непременной сумочкой, учиняла министрам], Рейган, запинаясь, зачитывал подготовленный текст. Но премьер-министр все время молчала. Рейган не привык, чтобы Тэтчер встречала его холодно.

Когда президент закончил речь в обоснование своей позиции, Тэтчер завершила разговор, отказавшись принимать его извинения: «Было очень любезно с вашей стороны, что вы позвонили, Рон. Я должна вернуться на обсуждение в Палате. Оно довольно сложное».

В ответ Рейган попытался по-дружески ее одобрить: «Врежьте им! Съешьте их живьем!»

«До свидания», – сказала Тэтчер и повесила трубку[240]240
  Thatcher. The Downing Street Years. Op. cit. P. 332–333; Aldous. Reagan and Thatcher. Op. cit. P. 151–153.


[Закрыть].

Для Рейгана и его вашингтонской команды эти несколько дней были необыкновенными. Несмотря на неодобрение Маргарет Тэтчер, Рейган, воодушевленный быстрой победой на Гренаде, написал: «Наверное, за все время моего президентства я еще никогда не чувствовал себя лучше, чем в тот день». Во всех Соединенных Штатах люди горячо поддерживали армию США, что было началом благоприятного поворота и отказа от враждебного отношения, существовавшего после Вьетнама. Но если для президента эта операция стала «успешнейшим из успехов», то та же самая неделя стала «наихудшей из худших» из-за нападения на базу американских морских пехотинцев в Бейруте. Как писал позже Рейган: «Отправка морских пехотинцев в Бейрут была источником моего величайшего горя и моей глубочайшей скорби как президента»[241]241
  Reagan. An American Life. Op. cit. P. 457–458, 466.


[Закрыть].

13. Кремлевская паранойя

Летом 1983 года здоровье Юрия Андропова вызывало все больше опасений. Крайне нуждаясь в передышке, советский руководитель уехал из Москвы как раз накануне кризиса из-за корейского авиалайнера. Он выглядел изможденным и измученным. Андропов поехал не туда, где он обычно проводил отпуск, не на дачу в Кисловодске, недалеко от его родных мест, а на зарезервированную для руководства роскошную виллу на побережье Крыма, близ Симферополя. Туда с ним поехали не только его главные сотрудники, в которых он нуждался, чтобы справляться с огромным объемом работы, но и целый медицинский факультет. Андропов был серьезно болен, страдая от болезни почек, осложнившейся из-за проблем с сердцем. Ему становилось все труднее ходить и особенно подниматься по ступенькам. Андропову было тяжело даже подняться на несколько ступенек к лифту, доставлявшему его до кабинета в Кремле, и он смущался, если другие видели, как ему помогали телохранители. Он не хотел, чтобы люди знали, в каком он состоянии.

В СССР пригласили американского специалиста, профессора Рубина, и он подтвердил диагноз советских врачей, что у Андропова отказывают почки и что он нуждается в лечении с помощью диализного аппарата. В то время такие аппараты были в Советском Союзе редкостью, но партийные руководители ни в чем не испытывали недостатка: новейшие технологии были им всегда доступны. Так Андропову стали каждое утро делать диализ: из его вены брали кровь, прокачивали ее через аппарат, который отфильтровывал продукты жизнедеятельности, а затем уже очищенная кровь возвращалась в его организм. Этот процесс был изнурительным. Андропов не мог скрывать шрамы на своих руках, и вскоре обе руки были забинтованы до самого запястья. Болезненные язвы начинали появляться и на теле, признаков общей слабости становилось все больше. Тем не менее врачи считали, что не все потеряно, надежда еще есть, и Андропову удавалось справляться с рабочей нагрузкой. Его сын вспоминал, что Юрий Андропов надеялся, что ему удастся завершать некоторые из начатых им реформ[242]242
  Слова Игоря Андропова цитируются по: Volkogonov. The Rise and Fall of the Soviet Empire. Op. cit. P. 371.


[Закрыть].

Здоровье высших руководителей Советского Союза вызывало опасения уже давно, будучи предметом многочисленных гипотез кремленологов. Более того, в марте 1983 года пожилые члены Политбюро тайно обсуждали свою загруженность работой и ее влияние на их здоровье. Было предложено сократить рабочий день, ограничив его временем с девяти утра до пяти вечера. Кроме того, членам Политбюро рекомендовалось посещать меньше вечерних заседаний и приемов, тем, кто старше 65 лет, предоставили возможность один день в неделю работать дома, а «в выходной день отдыхать от работы». Во время обсуждения этого вопроса пожилой и верноподданный Арвид Пельше сказал, что Андропов должен строго соблюдать этот режим, и официально заявил: «Вы должны заботиться о себе и беречь себя, Юрий Владимирович»[243]243
  Слова Игоря Андропова цитируются по: Volkogonov. The Rise and Fall of the Soviet Empire. Op. cit. P. 370.


[Закрыть].

Через месяц после своего отъезда из Москвы на черноморскую виллу Андропов осудил Соединенные Штаты в своем интервью «Правде», раскритиковав «милитаристический курс» США. Через два дня после публикации этого интервью, 30 сентября, Андропов вышел погулять в находящийся поблизости парк. Он был одет легко, по-летнему. Во время прогулки Андропов устал и присел отдохнуть на гранитную скамейку в тени деревьев. Там он замерз, его пробирала дрожь, которую он не мог унять. Хирург, приехавший в Крым с Андроповым, доктор медицинских наук Евгений Чазов, являлся заместителем министра здравоохранения, членом советского Центрального комитета и руководителем кремлевской клинической больницы. Он обследовал Андропова и обнаружил «распространяющееся воспаление, требующее хирургического вмешательства». Небольшая операция была проведена немедленно и оказалась успешной, но силы Андропова были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала. Здоровье советского руководителя неуклонно ухудшалось. Позже Чазов писал: «Однако состояние постепенно ухудшалось – нарастала слабость, он опять перестал ходить, рана так и не заживала… Андропов начал понимать, что ему не выйти из этого состояния»[244]244
  Опубликованные в 1991 году на русском языке воспоминания Чазова цитируются по: Volkogonov. The Rise and Fall of the Soviet Empire. Op. cit. P. 375–376.


[Закрыть].

Каждый день Андропов звонил своему заместителю Черненко. Кроме того, он регулярно разговаривал с Устиновым и Громыко. Его протеже, Михаил Горбачев, несколько раз ему звонил, и после одного телефонного разговора ему показалось, что Андропов немного взбодрился. Горбачев надеялся, что ему станет лучше[245]245
  Gorbachev. Memoirs. Op. cit. P. 151.


[Закрыть]. После изнурительных медицинских процедур по утрам Андропов особенно любил посидеть на веранде виллы, возвышавшейся над Черным морем, и читать литературу, которую посылали ему ежедневно. Андропову доставляли все наиболее важные документы из Политбюро и Центрального комитета. Нередко в ответ он диктовал доклады или памятные записки для Политбюро. Его сотрудники подбирали для него статистические данные, разыскивали документы или исходные материалы. Андропов был настроен продолжать работу, все еще надеясь, что сможет избавиться от изнурявшей его болезни.

Никто не знает, что думал Андропов в сентябре-октябре 1983 года о многочисленных проблемах Советского Союза. Почти наверняка на его уже параноидный образ мыслей в какой-то мере влияли расстройство, ощущение слабости и проблемы со здоровьем. Разумеется, Андропов очень хорошо знал об операции РЯН и тех признаках, которые для ее обоснования выискивал КГБ. Все происходящее в Вашингтоне свидетельствовало, судя по всему, только об одном. Во-первых, после инцидента со сбитым корейским авиалайнером государственный секретарь Шульц и сам президент обрушились на Советский Союз со злобными тирадами. Несмотря на опасение, что офицеры советской системы ПВО допустили огромную ошибку, Андропов вскоре принял сторону военных, полагавших, что авиалайнер при поддержке ЦРУ выполнял некое разведывательное задание, сблизился с военным самолетом-разведчиком RC-135 и по какой-то причине продолжал следовать его курсом в воздушном пространстве СССР, пролетая над его дальневосточными системами ПВО. Андропову хотелось понять, не была ли та агрессивность, с которой Рейган выступал перед американским народом, своего рода разминкой, чтобы как-то подготовить американцев к оправданию упреждающего ядерного удара по СССР. Несомненно, Андропов неоднократно обдумывал этот вопрос.

Напряженная атмосфера 1983 года началась с высказывания Рейгана: Советский Союз – это «империя зла». Андропов счел это попыткой президента подготовить американцев к нанесению военного удара по СССР. Ситуация усложнялась программой СОИ и попыткой Америки отменить политику ядерного сдерживания, сохранявшую мир почти 40 лет. Или, может быть, США пытались свести на нет десятилетия советских расходов на оборону, нацеленных на создание огромного ядерного арсенала? Но больше всего Советы были напуганы размещением ракет «Першинг-2» и крылатых ракет: и те и другие предполагалось в конце года разместить в Великобритании, Западной Германии и Италии. После того как это произойдет, американские ракеты окажутся всего в шести минутах полетного времени от Кремля. Будут ли эти ракеты засечены советской системой дальнего обнаружения, которая совсем недавно продемонстрировала свои недостатки? Но даже если их заметят, будет ли время нанести ответный удар? Может быть, теперь американцы рассчитывают, что они смогут полностью уничтожить советское руководство прежде, чем оно успеет нанести ответный удар? Именно этот страх перед попыткой американцев обезглавить советское руководство, нанеся по Москве ограниченный ядерный удар, особенно сильно преследовал обитателей Кремля. Убедил ли себя Рейган в том, что он может развязать и выиграть ядерную войну, если нападет внезапно? Было бы странно, если бы руководители Кремля этими вопросами не задавались, и в воспаленном мозгу Андропова они вполне могли быстро перерасти в тревожные дневные страхи и ужасающие ночные кошмары.

Затем, в конце октября, КГБ сообщил, что внезапно ситуация резко ухудшилась. Нападение «Хезболлы» на американских морских пехотинцев в том же месяце, 23 октября, широко освещалось в Советском Союзе. Но теперь КГБ выяснил, что каждый американский военный объект в любой точке мира переведен в состояние повышенной боеготовности. Было ли это неизбежным результатом нападения на морских пехотинцев в Ливане, или это всего лишь предлог, чтобы заблокировать военные объекты на всех континентах, пока США готовятся применить свое ядерное оружие? КГБ, всегда стремившийся угодить своему политическому начальству, отмечал, что зафиксирован еще один существенный признак операции РЯН – мобилизация Вооруженных сил США во всем мире.

Через несколько дней оперативниками КГБ был выявлен и другой признак, который, как они считали, означает неминуемую ядерную атаку. 24 и 25 октября советские станции прослушивания выявили активный обмен сообщениями между Лондоном и Вашингтоном, что считалось ключевым показателем РЯН. Почему-то в КГБ это не связали с вторжением США на Гренаду и негодованием британского правительства военными действиями американской армии против независимой страны Содружества. Пока Тэтчер и Форин-офис выражали свое возмущение политическими решениями американских политиков и недовольство тем, что с ними не посоветовались, тревога в КГБ нарастала. На большую плексигласовую доску в центральном управлении КГБ на Лубянке фломастером нанесли еще один крест. Доска быстро заполнялась подобными пометками.

В советское посольство в Лондоне из Центра все чаще приходили телеграммы, в которых от офицеров КГБ требовали старательно выявлять признаки приготовлений к войне. Читая эти инструкции, Олег Гордиевский понимал, что он не верит тому, что от него требовали делать. Однако он продолжал передавать эти странные приказы своему куратору из МИ-6 Джону Скарлетту, и вскоре они разобрались с этой системой.

На пост министра иностранных дел сэра Джеффри Хау назначили в июне 1983 года, сразу же после выборов, в которых Маргарет Тэтчер одержала внушительную победу. Однажды вечером, вскоре после его назначения, пока Хау еще осваивался в новой должности, заместитель министра, отвечавший за вопросы разведки и безопасности, выразил желание встретится с ним. Он попросил Хау принять его наедине, без его главного личного секретаря, что было очень странно. Министру иностранных дел вручили двойной конверт с документами и попросили прочитать их прямо тут же, не делая никаких записей, а потом вернуть конверты ожидающему офицеру разведки. Хау был удивлен, обнаружив, что материалы поступили от курируемого британской разведкой «крота» из резидентуры КГБ в Лондоне. Министру не сказали, как его зовут, сообщив лишь кодовое имя. В течение нескольких дней ему показывали и другие отчеты, которые передавались так же скрытно. Хау был потрясен прочитанным и впоследствии писал, что эти сообщения произвели на него «очень сильное впечатление». Оказалось, что «советские руководители действительно верили практически всей своей пропаганде. Они по-настоящему боялись того, что “Запад” замышляет их уничтожить и действительно может пойти на все, чтобы этого достичь»[246]246
  Howe Geoffrey. Conflict of Loyalty. P. 349–350.


[Закрыть]. Премьер-министр Маргарет Тэтчер была единственным другим членом правительства, которая тоже знала об этих отчетах, поступавших через МИ-6. Позже она вспоминала: «Мы вступили в опасную фазу»[247]247
  Thatcher. The Downing Street Years. Op. cit. P. 450.


[Закрыть].

В Вашингтоне тоже были озабочены советской реакцией. Каждую субботу, по утрам, Шульц регулярно проводил за завтраком в Государственном департаменте семинары по советским делам, которые посещали эксперты из администрации. На одном из них, в конце сентября 1983 года, вопросы задавали заместителю директора ЦРУ Роберту Гейтсу и попросили его обобщить свое мнение в письменном виде. 27 сентября Гейтс представил Шульцу аналитический доклад, в котором он отмечал, что после мирных времен разрядки «отношения [между США и СССР] в целом ухудшились». Гейтс понимал, что всякий раз, когда представлялась возможность радикально исправить положение, «происходили какие-то действия в Вашингтоне, в Москве или в “третьем мире”, которые сводили на нет эти усилия». Гейтс приходил к выводу, что тон отношений между двумя сверхдержавами был таким же «мрачным», как и после смерти Сталина, 30 лет назад. Он подчеркнул, что проблема состояла в том, «как пережить следующий год без дальнейшего опасного усиления напряженности», и завершил свой отчет предостережением: «Потребуются большое умение и удача только для того, чтобы в следующем году положение не ухудшилось еще больше»[248]248
  Gates. From the Shadows. Op. cit. P. 290–291.


[Закрыть]. И это было действительно тревожным сигналом высокопоставленного американского чиновника. Но Гейтс и представить себе не мог, насколько он окажется прав.

В конце октября Андропов планировал вернуться из Крыма в Москву. Будучи тяжело больным, ежедневно посещая процедуры, связанные с лечением почек, он, судя по всему, никогда не задумывался над тем, чтобы уступить свое место или передать бремя своих обязанностей другому человеку, моложе его. В Кремле это было не принято. Ожидали, что руководитель, придя к власти, останется править до конца. Даже если Брежнев, несмотря на свою недееспособность, неизвестно почему оставался во власти, то уж Андропов будет держаться за нее до последнего.

Поэтому Андропов продолжал диктовать политические документы и указания для Политбюро. Его спичрайтеры отсылали заявления, которые должны были зачитываться его представителями. В том октябре Андропов предложил привлечь Китай к кампании против размещения «першингов» и крылатых ракет. Это не только добавит весомости происходящим в Европе протестам, но и, полагал Андропов, поможет улучшению китайско-советских отношений. Примерно тогда же он подписал меморандум по Ближнему Востоку, призвав проводить более осторожную политику по отношению к Сирии и ее сателлитам, чтобы не втянуть Советский Союз в прямые столкновения и военные действия в Ливане. Когда он высказал идею провести умеренную реформу процедуры предстоящих выборов в Верховный Совет – бутафорских выборов, на которых в бюллетене была представлена только одна партия, Черненко и Горбачев воспользовались этим, чтобы попытаться сломить бюрократическую косность, тормозившую почти все попытки проводить настоящие реформы. А внешнему миру руководство усиленно демонстрировало, что «дела идут своим чередом».

Советским гражданам, разумеется, не сообщали о болезни их руководителя. Хотя Андропов уже давно не появлялся на публике, говорили, что он находился в длительном отпуске, и теперь пресса сообщала, что временные проблемы удерживают его от участия в публичных мероприятиях. Партийным аппаратчикам и представителям делегаций социалистического мира, ожидавшим увидеть его на собраниях, он обычно рассылал сообщения: «Дорогие товарищи, по временным причинам, к моему большому сожалению, я не смогу принять участие в этом собрании». Но обычно от его имени зачитывали специально написанную речь. Даже многие представители номенклатуры не знали деталей, касавшихся состояния его здоровья. «Генеральному секретарю стало лучше, – говорили им. – Он выступит с докладом на следующем пленуме» (или где-то еще). По мере приближения празднования 66-й годовщины Великой Октябрьской революции Андропов с тревогой смотрел на программу, которая предпологала многочасовое пребывание на трибуне на Красной площади. Он знал, что не выдержит этого. За неделю до годовщины пошли разговоры, что у Андропова «легкая простуда» и в этом году он не сможет присутствовать на церемонии[249]249
  Volkogonov. The Rise and Fall of the Soviet Empire. Op. cit. P. 376–378.


[Закрыть].

Все это, конечно, было колоссальным обманом. Советские люди могли верить или не верить, что их руководитель по-прежнему находится у руля, ведя государственный корабль через бурные волны. О состоянии его здоровья ходило множество слухов, но пресса не отступала от своей линии, и никакого публичного обсуждения этого вопроса не было. На самом деле параноидный руководитель был прикован к постели, одержимый тревогами и заботами, а те, кого он слушал, вводили его в заблуждение, говоря о действиях и ответных действиях их врага номер один – Соединенных Штатов. И теперь стремительно приближалась последняя и самая страшная фаза, когда мир окажется на грани ядерной катастрофы.