Текст книги "Ролан Барт. Биография"

Часть его работы состоит в том, чтобы защитить опустошенный особняк «не столько от румынской реквизиции, сколько от роя французской саранчи (колония, пожирающая глазами заманчивую добычу: пустые комнаты, стулья, столы, кровати и т. д.)»[379]379
  Письмо Филиппу Реберолю, 18 июня 1949 года. Фонд Филиппа Ребероля, IMEC.


[Закрыть] и организовать вывоз материальных ценностей: книг, трех роялей, столового серебра, белья, киноаппаратуры, пластинок… Есть также картины, предоставленные институту во временное пользование Управлением по государственному имуществу: Вламинк, Боннар… Все это заняло почти целое лето. «Это агония, которую длят главным образом для того, чтобы дать смерти делать свое дело»[380]380
  Там же.


[Закрыть]. 21 июля наконец пришел приказ об окончательной высылке, когда его уже никто не ждал. Как ни странно, имени Барта в нем нет: это могло означать, что румынское правительство оставляет его в должности культурного атташе. Он не видит никаких препятствий к этому, поскольку его жизнь более чем сносная, несмотря на обстоятельства: мать и близкие друзья рядом, у него счастливая любовная жизнь. Но похоже, что эта передышка продлится недолго. Барту по-прежнему не выдают карточки на питание и не разрешают свободно перемещаться. Его отъезд назначен на сентябрь, и он принимает меры, чтобы ускорить свое назначение в Александрию. Он возвращается на машине, брат встречает его в Вене, чтобы сменить за рулем. Перед отъездом Барт прощается с публикой на последнем концерте. «Сегодня я обращаюсь к вам в последний раз в обозримом будущем, поскольку румынское правительство потребовало депортации всех сотрудников миссии, имевших отношение к Французскому институту, включая культурного атташе и его шестерых коллег. Они уехали на прошлой неделе, а я покидаю Румынию через несколько дней». Библиотеку передали Маргарете Петреску, которой Барт полностью доверяет, а институт – другим румынским чиновникам, которые, возможно, не будут так уж стараться сохранить его дух. Менее чем через год, в марте 1950 года, репрессии и цензура коснутся и румынского персонала, особенно преподавателей. Двадцать из них будут арестованы за сотрудничество с врагом.

Остается выяснить, как изменилось его отношение к марксизму после такого опыта… Но Барт пока ничего не говорит по этому поводу.

Вдали от Парижа (2). Александрия

После беспокойного и в чем-то болезненного события (один из его самых близких друзей, Дан, совершил самоубийство весной 1949 года) Барт не слишком стремится жить в Париже. Он хочет любой ценой остаться в системе французских экспатриантов, поскольку это приносит ему надежный доход и социальную стабильность. Не то чтобы ему предлагали очень престижные должности, но по сравнению с тем, что ожидает его во Франции, это можно назвать признанием: надбавка за работу за границей неожиданно увеличивает покупательную способность, особенно в экономически менее развитых странах, таких как Румыния или Египет; факт принадлежности к дипломатическому персоналу, пусть и второстепенной его части, позволяет посещать самые признанные культурные круги, как на местном, так и на национальном уровне. Одним словом, Барт рассчитывает на Ребероля и его новые связи в этом мире, желая, чтобы тот ему помог. Через два месяца он летит в Египет, в этот раз без матери, которая остается с Мишелем Сальзедо в Париже, и селится неподалеку от дома Шарля и Анны Сенжвен, занимает две комнаты в частном доме и ходит обедать к друзьям, с которыми познакомился с Румынии.

В 1949 году положение французского языка в Египте все еще завидное, хотя египтяне пытаются постепенно получить контроль над французскими школами, а язык начинает испытывать серьезную конкуренцию со стороны английского. Жан-Клод Шевалье нашел в архивах Министерства иностранных дел следующие данные, собранные послом Арвангой 17 апреля 1948 года: «Во французских учебных заведениях обучается 34 887 учеников, из них 4746 – в средних, 1090 – в технических, 2051 – в профессиональных, 14 000 – в начальных и 13 000 – в детских садах. Для сравнения: в египетской системе образования в 1948 году обучаются 48 000 учеников в средней школе и 44 000 – в подготовительной»[381]381
  Jean-Claude Chevalier, «Barthes et Greimas à Alexandrie, 1949–1950», preceded by «Barthes à Bucarest, 1947–1948», in Documents pour l’histoire du français langue étrangère ou seconde, № 27, December 2001, p. 115–126. Archives of the French Ministry for Foreign Affairs. Dossier «Relations culturelles, 1949–1959», № 435.


[Закрыть]. Обучали главным образом египтян, особенно евреев и греков, которых в Александрии было немало, а также местных французов. Барт в основном преподает французский, но также организует вместе с Шарлем Сенжвеном и Греймасом доставку в Египет книг для учащихся. В архиве есть письмо от 8 июня 1959 года, в котором министерство просят прислать около ста современных книг (романы, а также «Логический трактат» Пиаже); через год Морис Кув де Мюрвиль, посол с 1950 по 1954 год, потребует создания французской библиотеки в Египте. Ситуация шаткая, как и в Румынии, но по другим причинам. Она оставляет много возможностей для приложения энергии, для гибкости, встреч, обстоятельств. Возникают другие пути раскрытия мысли, нежели те, что дают университеты во Франции. И Барт, как и его товарищи, пользуется этим неустойчивым миром.

Клод Шевалье нашел в архивах Министерства иностранных дел следующие данные, собранные послом Арвангой 17 апреля 1948 года: «Во французских учебных заведениях обучается 34 887 учеников, из них 4746 – в средних, 1090 – в технических, 2051 – в профессиональных, 14 000 – в начальных и 13 000 – в детских садах. Для сравнения: в египетской системе образования в 1948 году обучаются 48 000 учеников в средней школе и 44 000 – в подготовительной»[381]381
  Jean-Claude Chevalier, «Barthes et Greimas à Alexandrie, 1949–1950», preceded by «Barthes à Bucarest, 1947–1948», in Documents pour l’histoire du français langue étrangère ou seconde, № 27, December 2001, p. 115–126. Archives of the French Ministry for Foreign Affairs. Dossier «Relations culturelles, 1949–1959», № 435.


[Закрыть]. Обучали главным образом египтян, особенно евреев и греков, которых в Александрии было немало, а также местных французов. Барт в основном преподает французский, но также организует вместе с Шарлем Сенжвеном и Греймасом доставку в Египет книг для учащихся. В архиве есть письмо от 8 июня 1959 года, в котором министерство просят прислать около ста современных книг (романы, а также «Логический трактат» Пиаже); через год Морис Кув де Мюрвиль, посол с 1950 по 1954 год, потребует создания французской библиотеки в Египте. Ситуация шаткая, как и в Румынии, но по другим причинам. Она оставляет много возможностей для приложения энергии, для гибкости, встреч, обстоятельств. Возникают другие пути раскрытия мысли, нежели те, что дают университеты во Франции. И Барт, как и его товарищи, пользуется этим неустойчивым миром.

Его жизнь протекает совершенно иначе, чем в Бухаресте. Барт может передвигаться гораздо свободнее, и у него гораздо меньше технических и административных обязанностей. В ноябре он поедет смотреть на пирамиды, в феврале отправится в Асуан и Верхний Египет: позднее он скажет, что это лучшее воспоминание об этой стране. Филиппу Реберолю, который назначен во Французский институт в Лондон, он признается, что чувствует себя хорошо: «У меня теперь довольно уютная квартира в тихом районе, с садами; у меня есть прислуга и свободное время: девять часов занятий в неделю, не требующих никакой подготовки; обучение языку имеет преимущество перед любой литературой; оно устраняет мучительные вопросы идеологии»[382]382
  Письмо Филиппу Реберолю, 3 января 1950 года. Фонд Филиппа Ребероля, IMEC.


[Закрыть]. Если в Румынии он писал очень мало, захваченный новизной и новыми обстоятельствами, занятый многочисленными практическими заботами и составлением отчетов, столь же нескончаемых, сколь и необходимых, то в Александрии он находит душевный покой, благоприятствующий его занятиям Мишле и созданию новых статей. Там он, в частности, написал кроме нескольких рецензий свою первую большую статью об историке, опубликованную в Esprit в апреле 1951 года, – «Мишле, история и смерть» и закончил цикл статей в Combat о письме, которые лягут в основу «Нулевой степени письма» (идея этой книги тоже пришла к нему в то время). Осенью 1950 года он начал писать статью о Кейроле. Барт пытается воспроизвести бухарестский опыт и читает лекцию о музыке, но ее сочли слишком интеллектуальной и недостаточно артистичной: это его задело, он чувствует себя непонятым. Однако он наслаждается теплом, садами и живет будто во сне. Он говорит, что тоскует по Румынии, по оставшимся там друзьям, но со временем привыкает. Александрию он называет Биаррицем. «С мягким исчезновением окружения моя боль, мои проблемы, мои вопросы приобретают некоторую трагичность, поскольку трагическое является для меня существенным условием: одиночество. Я близок к пониманию определенного трагического материализма, который, возможно, в моем зрелом возрасте совместит два периода моей молодости»[383]383
  Письмо Филиппу Реберолю, 3 января 1950 года. Фонд Филиппа Ребероля, IMEC.


[Закрыть]. У него неприятности: медицинская комиссия в Египте отказала ему в разрешении на работу из-за туберкулеза – решение, которое почти невозможно обойти в этой бюрократизированной стране. Хотя Барта не стали высылать из страны сразу, существовала вероятность, что ему не продлят контракт на следующий год. Ему трудно строить планы на будущее. Он ищет прибежище в настоящем – в случайных ночных знакомствах, ставших возможными в особых местах, которые ему показали. Они ведут долгие философские беседы с Шарлем Сенжвеном, к тому времени уже серьезным марксистом, позднее опубликовавшим несколько работ – о Платоне, о философии языка[384]384
  Charles Singevin, Essai sur l’un, Seuil, coll. «L’Ordre philosophique», 1969; Dramaturgie de l’esprit, Dordrecht, Boston et Londres, Kluwer, 1988.


[Закрыть]; Барт также играет на фортепиано с Анной. Но, самое главное, в этом городе, где ничего не осталось от мифической библиотеки, образуется сообщество для размышлений и дискуссий, оказывающее на каждого из участников глубокое интеллектуальное влияние.

В Александрии происходит одна из самых важных встреч в жизни Барта – с Альгирдасом Жюльеном Греймасом. Впервые равенство работает на столь многих уровнях: принадлежность к одному поколению, маргинальность, любовь к теории.

Это знакомство не связано ни с друзьями отрочества, ни с кругом общения в санатории; оно обязано одновременно и обстоятельствам, и выбору; предшествующие пути двух персонажей дают им сразу множество причин для крепкой дружбы. Греймас принадлежит к научной группе, образовавшейся в Париже сразу после войны, чьи участники называли себя группой «неагрегированных» и собрались вокруг Шарля Брюно, заведующего кафедрой французского языка в Сорбонне. По сравнению с «агрегированными» «неагрегированных» объединяет ряд особенностей, которые позволяют Барту, так сказать, «агрегироваться» в их ряды: во-первых, они – лиценциаты, поскольку не могли пройти агрегацию, будучи иностранцами или имея ограничения по здоровью; они взялись за диссертации в университете, будучи в крайне стесненном материальном положении, что вынуждает их искать работу за рубежом. Таков, например, случай Мишеля Бютора в этот период. «У них очень посредственный капитал, во всех смыслах этого слова. Но они поддерживают друг друга и вместе проводят каникулы»[385]385
  Jean-Claude Chevalier, «Barthes et Greimas à Alexandrie, 1949–1950», art. cit., p. 116.


[Закрыть]. Вторая особенность группы – в более легких темах, чем те, которые обычно даются «агрегированным», так что участники часто занимаются лексикологическими исследованиями. Наконец, у них очень пестрые карьеры. Родившийся в 1917 году в России, но литовец по национальности, Греймас перед войной стал лиценциатом в Гренобле, а затем вернулся в Литву во время войны, кое-как продолжив обучение в Каунасе. После войны он заявил тему диссертации о лексике под научным руководством Брюно и вел более чем скромное существование, вместе с женой работая над «Общим инвентарем французского языка» Марио Роке, для которого они делали лексикографические карточки. Когда Барт с ним познакомился, он был (с 1949 года) доцентом филологического факультета в Александрии – и он останется там до 1958 года. В возрасте 31 года он только что защитил в Сорбонне под руководством Шарля Брюно диссертацию, которая называлась «Мода в 1830 году. Попытка описания вестиментарного словаря на примере модных журналов того времени». Он применяет в ней лексикологический метод Жоржа Маторе, с которым познакомился в Литве при ужасных обстоятельствах, и они сразу же вместе опубликовали «Метод лексикологии: к вопросу о нескольких последних тезисах», а затем в 1950 году – «Метод лексикологии, II»[386]386
  См.: Georges Matoré, La Méthode en lexicologie, Librairie Marcel Didier, 1950.


[Закрыть]. Нет сомнений, что Барт помнил об этих работах, когда начал собственные исследования в этой области в начале 1960-х годов. Сильный литовский акцент Греймаса не дает забыть о его происхождении, хотя он и не пытается это скрыть: статус иностранца повсюду, куда бы он ни приехал, и своеобразие дискурса позволяют ему достигать решающего для теоретических исследований уровня обобщения. Они с Бартом вели долгие разговоры о литературе, и Греймас заставлял его читать работы по лингвистике, особенно Соссюра и Ельмслева[387]387
  Мишель Арриве отметил, что путь, ведущий Греймаса от Соссюра к Ельмслеву, точно соответствует пути Барта; см.: Souvenirs scientifiques et autres sur A. J. Greimas, Nouveaux actes sémiotiques, № 25, 1993, «Hommages à A. J. Greimas», Limoges, PULIM, 1993, p. 13–23 (p. 18). В интервью на закрытии посвященного ему симпозиума в Серизи Греймас сказал о Ельмслеве: «Я не знаю, Барт ли мне сказал, что это важно, или я это сказал Барту» (Michel Arrivé et Jean-Claude Coquet, Sémiotique en jeu. A partir et autour de l’oeuvre d’A. J. Greimas, Paris / Amsterdam, Hadès / Benjamins, 1987, p. 303).


[Закрыть] (последнему Барт предпочитал Брёндаля), а также Мерло-Понти, который ему «кажется во многих отношениях – с учетом личного тона автора и многочисленных совпадений идей – продолжением соссюрианской мысли»[388]388
  A. J. Greimas, «L’actualité du saussurisme», in Le Français moderne, № 3, 1956, p. 193.


[Закрыть], и Леви-Стросса. Влияние Греймаса и Барта было обоюдным. Греймас говорит об этом в статье в журнале Bulletin du Groupe de recherches sémio-linguistiques[389]389
  A. J. Greimas, «Roland Barthes: une biographie à construire», in Bulletin du Groupe de recherches sémio-linguistiques, № 13, mars 1990.


[Закрыть] и в завершающем выступлении на коллоквиуме в Серизи, посвященном его трудам, в 1983 году. «Думаю, я могу сказать, – пишет он, – что Барт был моим другом». В первой статье об «Актуальности учения Соссюра», опубликованной в 1953 году, он упоминает «Нулевую степень письма» и литературный метаязык как возможную программу для семиотики.

Вокруг двоих друзей и Шарля Сенжвена, который, видимо, был для них философским авторитетом, формируется активная дискуссионная группа. Они встречаются каждую неделю у доктора Салама, который слушал лекции Хайдеггера, как сказал Греймас Пьеру Онкреве и Жану-Клоду Шевалье[390]390
  Jean-Claude Chevalier et Pierre Encrevé, Combat pour la linguistique, de Martinet à Kristeva. Essai de dramaturgie épistémologique, Lyon, ENS Éditions, 2006, p. 334.


[Закрыть]. Это был «своего рода философский клуб: социологи, психологи, философы. Единственной возможной темой, общей для всех, была эпистемология, условия познания. В течение семи лет почти каждую неделю мы занимались александрийской эпистемологией»[391]391
  Интервью Греймаса с Жаном-Клодом Шевалье и Пьером Онкреве перепечатано в статье Жана-Клода Шевалье: «Barthes et Greimas à Alexandrie, 1949–1950», art. cit., p. 124.


[Закрыть]. Среди участников также были Жан Марго-Дюкло, ученик Мосса, Бернар Клержери, философ, Франсуа Неэль, который станет потом советником по культуре. Они читают Якобсона, датских лингвистов, Леви-Стросса, а позднее и Лакана. Когда Барт показал Греймасу статью о Мишле и упомянул о диссертации, Греймас ответил: «А Соссюр?» Чтение книг Соссюра, которые дал ему Греймас, стало решающим фактором, структурирующим последующие годы письма. Сформировавшееся сообщество дало такую опору для проектов и идей Барта, когда он сражался с методологическими проблемами – ему не хватало книг и не удавалось соединить вместе исторический и структурный методы, – что он начинает видеть спасение в лингвистике. 1 апреля 1950 года он написал Реберолю:

Молодой литовец, преподающий здесь, Греймас, который имеет докторскую степень, настаивает на том, чтобы я переделал – он говорит, что это не составит труда, – мою диссертацию в лексикологические исследования, под прикрытием чего я мог бы заниматься любыми исследованиями, какими захочу, и это принесет мне самым скорейшим образом кафедру во Франции, поскольку по филологическим дисциплинам большой недобор кандидатов. На более глубоком уровне это поможет наконец найти порядок позитивных исследований, негипотетический способ заниматься социологией через язык… давняя мечта. Я много обсуждаю с ним все это.

Греймас же вспоминает:

Я говорил ему: «Чушь, литература, это невозможно». Я стал продавать ему лингвистику. В Александрии мы оба были достаточно изолированы. Французы представляли собой колонию вишистов, которые прибыли во время войны, когда французский флот укрылся в Александрии. Они утверждали, что стали марксистами, коммунистами. Барт приехал из Румынии, где коммунисты закрыли институт; египтяне нашли у него следы туберкулеза; нужно было проверяться; он уехал в конце года. После этого мы не расставались лет двадцать или около того[392]392
  Jean-Claude Chevalier, «Barthes et Greimas à Alexandrie, 1949–1950», art. cit., p. 125.


[Закрыть].

Барт был полон решимости, он хотел преподавать в высших учебных заведениях; он не желал больше кочевать «из одной фашистской страны в другую, лишенный какого-либо материала для критических исследований, соизмеримых с жизнью, часть которой уже прошла»[393]393
  Письмо Филиппу Реберолю, 1 апреля 1950 года. Фонд Филиппа Ребероля, IMEC.


[Закрыть]. Так что ему придется продумать стратегии: предложение Греймаса показалось ему довольно эффективным, даже если не помогло самому Греймасу получить работу.

Таким образом, 1949/50 учебный год, проведенный в Александрии, важен для последующего периода, для институционального выбора и научной реализации. Барт давно понял, что ему нелегко будет получить должность в университете, но теперь он встретил людей, находящихся в таком же положении, борющихся за существование вопреки всему, стремящихся превратить свою маргинальность в источник силы. Александрия дала статусу оттесненного на обочину одиночки опору в сообществе. Если еще точнее, отношения, завязавшиеся с Греймасом, привели к целому ряду важных решений: на академическом уровне Барт решил отказаться от начатой с Пинтаром диссертации и обратиться к лингвистике; на уровне письма он решил применять свое критическое мышление к материальности языка, искать идеологию в ритмике слов и фраз. Египетские знакомства не просто представляют лингвистический поворот в мысли Барта; они придают его письму более философское направление. Утверждается и обнажается мысль структурированная и абстрактная, конструктивный метод.

Письмо: министерство и «Нулевая степень»

Барт вернулся в Париж, когда ему не продлили контракт в Александрии из-за проблем со здоровьем. Его назначили на должность редактора в Генеральной дирекции по культурным связям (RC) Министерства иностранных дел. Ему поручено заниматься вопросами преподавания «французского языка как иностранного», специалистом по которым он стал за два срока, проведенных на службе за пределами Франции. Все его рабочие дни проходят в здании министерства на набережной Орсе, и его офисный график оставляет мало времени для письма. То, что он выполняет функции «писаря», как это раньше называлось в конторах, не способствует работе над собственными проектами. Хотя работа его не раздражает, Барт разрывается между необходимостью иметь средства к существованию и желанием найти место, которое лучше бы соответствовало ему символически и интеллектуально. Из-за этого он становится вялым и слабовольным. Он мечтает о более свободной работе, которая оставляла бы ему как можно больше времени и позволила бы погрузиться в аскезу на три года, необходимых, чтобы закончить диссертацию. Барт подает заявление на пост в Кембридже с начала 1951 учебного года. Он получает эту должность в июне, но в конце концов отказывается, к большому огорчению Робера Давида, который надеялся получить его место в министерстве. Барту кажется, что пришла пора добиться чего-то во Франции, иначе будет слишком поздно. Вероятно, бессмысленно искать географическое решение в побеге. Выход, если он и есть, по сути дела, психологический. Немного позже, в декабре 1951 года, на горизонте появляется еще один пост преподавателя, на этот раз в Болонье, но ничего не выходит. В 1952 году заявка Барта на работу в педагогической миссии ЮНЕСКО в Ливане на пару лет, прекрасно оплачиваемую и интересную, тоже отклонена: «Мою кандидатуру поддержала дирекция (это была ее идея), все меня благословили и поддержали (Жокс, Байон, Люсе, Абрахам и Бизо), но делегат из Ливана, по-настоящему лицемерный священник (монсеньор Марун), выбрал другого кандидата»[394]394
  Письмо Филиппу Реберолю, [апрель] 1952. Фонд Филиппа Ребероля, IMEC.


[Закрыть]. Барта охватывает ощущение неспособности творить, и он приписывает причину своей административной должности, потому что видит, как меняется жизнь его товарищей в отличие от его жизни, в которой ничего не созидается. Приехав в Париж, Греймас – после возвращения Барта живущий со своей женой в отеле на улице Сервандони, когда у него случаются каникулы в столице, – представляет Барта Жоржу Маторе, с которым уже давно сотрудничает. Именно благодаря Маторе он стал работать над «Инвентарем» Марио Роке, и с ним же напишет книгу, которая станет больше чем учебником: «Метод в лексикологии», который выйдет в издательстве Didier в 1950 году. Если среди участников группы «не-агрегированных», с которыми Барт познакомился за границей, у многих были нетипичные карьерные траектории, то у Маторе, несомненно, одна из самых впечатляющих. Самоучка, как и его родители (его отец был скрипачом и известным портретистом), он не пошел в лицей и записался в школу Буль, прежде чем начать работать декоратором. Военная служба привела его в Северную Африку, там же он выучил арабский диалект, учить который продолжит по возвращении в Школе восточных языков, специализируясь на классическом арабском. Перед войной Маторе получил диплом, одновременно работая секретарем в Оркестре Ламурё. В 1938 году он отправился в Литву и познакомился там с Греймасом. В начале войны после прибытия советских войск несколько месяцев провел в тюрьме, продолжая расширять свои лингвистические компетенции. Потом он преподавал в вильнюсском университете, но гестапо заподозрило в нем подрывной элемент, и его арестовали. После освобождения он вернулся в Париж и там написал две диссертации (основную и дополнительную), которые защитил в 1946 году: его научным руководителем был Шарль Брюно. Маторе пригласили на работу в Безансон, где он был деканом до 1952 года, а затем в Сорбонну, и постоянно звали читать лекции за границу. Хотя сегодня его несколько подзабыли, долгое время он был заметной фигурой в области лингвистики и даже философии – его эссе «Человеческое пространство» стало образцом для философских классов в лицеях; он опубликовал множество книг: о Прусте, о словарях, несколько критических изданий, среди которых полное собрание сочинений Мольера. Маторе – живое доказательство того, что можно сделать престижную университетскую карьеру, не следуя по каноническому пути, и парадоксальным образом замкнутый в себе университет тех лет с большей вероятностью мог предложить такую возможность, чем сегодняшняя система.

Барт надеется, что Маторе поможет ему с постом ассистента в своей лаборатории структурной лексикологии, где нужно будет обрабатывать множество изданий, чтобы вручную составить огромную базу данных, стараясь не отделять структурализм ни от значения, ни от истории. Это полемическая программа, противостоящая некоторым абстрактным и даже механистическим тенденциям в структуралистской лингвистике, которую Маторе излагает в предисловии к «Методу в лексикологии»[395]395
  Georges Matoré, La Méthode en lexicologie, op. cit., p. XIII.


[Закрыть]. Барт рассчитывал получить ответ в июне 1951 года, но и в октябре новостей так и нет. К счастью, новость о стипендии на этот проект наконец пришла в ноябре («лучшее, на что я мог надеяться последние два года»[396]396
  Письмо Филиппу Реберолю, 3 ноября 1952 года. Фонд Филиппа Ребероля, IMEC.


[Закрыть]); у него освобождается время, и он может рассчитывать, что закончит диссертацию за три года. Маторе советует ему тоже записаться к Шарлю Брюно, знаменитому диалектологу, продолжающему дело «Истории французского языка» Фердинанда Брюно. Тема, близкая теме Греймаса по методу и исследуемому периоду, называлась «Словарь отношений между государством, хозяевами и рабочими в период с 1827 по 1834 год, составленный на основе законодательных, административных и академических текстов». В последующие годы Барт регулярно ходит в Национальную библиотеку на улице Ришелье, чтобы обработать книги по истории рабочего класса в XIX веке. Архивы до сих пор хранят следы его упорной работы. Барт ищет альтернативный метод, который позволил бы ему не тратить время на рабский труд по кропотливому изучению текстов. Он пишет карточки на розовой копировальной бумаге или на желтых листах, разрезанных на четыре части. В верхней части карточки обычно стоит имя автора, слева – дата. В нижней части находится условный номер в каталоге Национальной французской библиотеки. Он делает также списки «значимых слов», вещей, за которыми надо «проследить», например:

1. Ценные слова (начиная с притворной чувствительности, рутины, дам).

2. Диптих (жизнь, мораль / собственность).

3. Клише-пары (лачуга ≠ замок).

4. Смысловые области.

5. Социальная карта слова / Техническая карта слова (завод, мануфактура).

6. Разные типы языка (юридический, моральный).

7. Сдвиги, характерные для переносного смысла.

8. Неологизмы….

Ему интересно, как можно справиться с отсутствием слова, он задается вопросом о потребности в слове. Он расписывает на карточках Фурье и Сен-Симона, а также произведения Беранже, Бланки, Блондена, Бабёфа, Кабе, Армана Карреля, Консидерана и других и посвященные им работы. Он анализирует большое количество газет и парламентских архивов[397]397
  BNF, NAF 28360, «Fichier», 2-e boîte, «Index-glossaire».


[Закрыть].

По некоторым карточкам можно увидеть цель его работы: не просто фиксация понятий или библиографических деталей на память, как это часто бывало у тех, кто писал диссертации в доцифровую эпоху, она распространяется и на содержание: «Весь смысл диссертации должен быть чем-то новым по отношению к этимологии и семантике: слова множатся не через их соединение и производные, а через их дополнения. […] Изменяются состояния, поля слова». Или вот еще одна карточка, в которой хорошо выражены интеллектуальная цель диссертации и ее следствия для осмысления языка:

Мой фразеологический словарь – если бы он был исчерпывающим – позволил бы увидеть степень подвижности артикуляции лексики. Можно было бы точно измерить способность каждого слова к сочетанию. Одно слово может быть численно богаче ситуациями, чем другое. Мы можем произвести классификацию слов согласно их гибкости, эластичности, наэлектризованности, содержанию их валентностей. Последствия неисчислимы, потому что так обнаруживается экстенсивная динамика слов, взятых в ситуации. Это означало бы борьбу с эссенциалистской и ассоциативной идеей языка, в котором каждая единица считается способной, в идеале, к бесконечному числу комбинаций, что неверно, так как существование слова вписано в определенные возможные пределы ситуаций. Это проблема человека и людей. Слова не свободны: существует пространственная смерть слов.

Энергии было потрачено много, хотя эта подготовительная работа и не привела к созданию последовательного дискурса. В методе уже чувствуется нежелание аргументировать. Однако оба научных руководителя довольны его прогрессом. Личное дело Национального научного центра содержит хвалебные отчеты Брюно и Маторе. Например, последний пишет:

Я могу положительно оценить значительный интерес, который представляют работы господина Барта, проанализировавшего большое количество газет и административных и законодательных текстов, а также авторов той эпохи: романистов, историков, политических публицистов. В своем исследовании господин Барт использует тексты, даты которых известны; они основаны на конкретике слов, следуя объективному методу, который используют сегодня большинство французских лексикологов. Можно сказать наверняка, что господин Барт благодаря методу, доказавшему свою эффективность, а особенно благодаря своему уму и культуре, оценить которые мне не раз предоставлялась возможность, внесет самый высокий вклад в изучение этой эпохи, в которую появились большинство современных идей об обществе[398]398
  Dossier de carrière scientifique et administrative, mission des archives nationales auprès du CNRS, Gif-sur-Yvette, цит. по: Jacqueline Guittard, «Hygiène du roman. Le Degré zéro de l’écriture sous influence», in Romanesques, № 6, 2014, p. 19–32 (p. 21). Она изучает в своей статье следы этого лексикографического исследования в первой опубликованной книге.


[Закрыть].

Хотя Барт уделял время работе над диссертацией, он мог почти поровну разделить его между написанием статей для журналов, подготовкой своих книг и работой с документами. Рабочий график интеллектуала окончательно сложился. Это не спасает его от постоянных депрессий. Довольно сильная депрессия случилась у него в 1951–1952 годах. В тридцать семь лет он чувствует, что приближается к середине жизни: повторяющийся мотив, превратившийся в заезженную пластинку.

Распространенный – и довольно банальный – кризис «среднего возраста», но, увы, mezzo del camin di nostra vita[399]399
  Земную жизнь пройдя до половины. – Прим. ред.


[Закрыть]– даже еще пустыннее: я все еще ничего не осуществил. Я прихожу к зрелому возрасту с не до конца реализованной юностью. По правде сказать, меня беспокоит не то, что я старею, а то, что старею, так и не исчерпав социальные ритуалы каждого из возрастов[400]400
  Письмо Филиппу Реберолю, 20 апреля 1952 года. Фонд Филиппа Ребероля, IMEC.


[Закрыть].

Несмотря на многочисленные планы, все более неотложные заказы статей и готовящиеся к выходу книги, у него до сих пор не наметилась программа vita nova. Чтобы жизнь изменилась, Барту сейчас, по-видимому, нужно, чтобы в ней появились другие люди. Почти обязательная связь между интеллектуалами и коммунизмом очень его утомляет. Он желает видеть новых людей, заводить новые знакомства. Его лучшие друзья, Ребероль и Греймас, находятся за границей, и он встречается с ними лишь на короткое время. Робер Давид несколько отдалился. Сиринелли снова в Париже, но религиозное обращение привело его к такому политическому анализу, который Барт посчитал фашизоидным и из-за которого сам отдалился от него. Он не знает, что делать по вечерам, где их проводить, с кем встречаться. Он ходит на кетч на Элизе-Монмартр, где сражаются Палач из Бетюна и Белый ангел; ходит в кино, на концерты, в театр. Ночи захватывают его, но не удерживают. Разнообразие вносят поездки: они освобождают его жизнь и его существо. В июле 1951 года он провел три недели в Дании, а весной 1952 года поехал повидать Пьера Жиро, который работал в Гронингене, в Голландии. Он пользуется возможностью совершить настоящее туристическое путешествие, которое ведет его из Амстердама в Гаагу, из Рейксмюсеума в Маурицхёйс, где он влюбляется в голландскую живопись, которая вдохновляет его на идею критики, основанной на сюжетах, а не на картинах и школах. Он чувствует себя легко за границей, где не приходится оглядываться на мать или положение в обществе. Он заводит отношения, часто выходит по вечерам, ему удается «жить свободно», как он скромно пишет в своих письмах.

Последнее решающее знакомство в те годы – а их было немало – это знакомство с Жаном Кейролем, с которым он встретился благодаря Альберу Бегену[401]401
  Первое письмо Кейроля, адресованное Барту, показывает, что он пишет ему «по поручению друга Альбера Бегена».


[Закрыть] после рецензии Барта на «Лазарь среди нас», опубликованной в газете Combat 21 сентября 1950 года. Кейроль тогда был значимой фигурой в литературе. Если до войны он публиковал только поэзию, то после возвращения из концлагеря Маутхаузен, куда попал за участие в Сопротивлении, он пишет рассказы и эссе. В 1949 году Поль Фламан пригласил его работать в Éditions du Seuil. Там Кейроль основал в 1956 году журнал Écrire, полностью посвященный публикации первых текстов молодых авторов, что придавало ему вид книжной серии (чем он и станет в 1965 году). В декабре 1956 года Филипп Соллерс под своим настоящим именем Филипп Жуайо пишет Кейролю письмо о том, что надеется опубликоваться в журнале[402]402
  Письмо воспроизводится в: Philippe Forest, Histoire de Tel Quel, 1960–1982, Seuil, coll. «Fiction & Cle», 1995, p. 18.


[Закрыть]. Многие будущие члены редакционной коллегии журнала опубликовали там свои первые тексты: Соллерс, Фай и Плейне в 1957 году, Буарувре и Жак Кудоль – в 1959-м, Дени Рош – в 1962-м. Рисуя весьма мрачный портрет современной литературы, Кейроль хотел находить новых авторов, при этом открывая им глаза на атмосферу всеобщей бесчувственности, которой они также захвачены, и на необходимость ее преодоления. Позиция Кейроля находится на пересечении нескольких тенденций этой среды: экзистенциализма, с которым он соприкасается через Камю, христианского персонализма, очень распространенного в Seuil, и авангарда, воплощенного в молодых писателях, которых он пригласил в Écrire. Издательство Éditions du Seuil было основано Анри Сьобергом, чтобы объединить молодых католиков, желающих активно участвовать в жизни общества. До оккупации издательство, к которому присоединились Поль Фламан и Жан Барде, публикует книги в основном для молодежи и скаутских организаций. Не имея капитала ни символического, ни экономического, молодые издатели должны привлекать значимых авторов, способных занять важное место в послевоенной Франции. Они пытаются объединить прогрессивные католические сети Сопротивления, которые могли бы привлечь к ним других бывших участников движения. Так, они сблизились со швейцарским издательством La Baconnière, которым руководил во время войны Альбер Беген, издатель поэтов Сопротивления и на тот момент профессор университета в Базеле. Он переехал в Париж в 1946 году, и Éditions du Seuil предложило ему войти в редакционный комитет, что также сближает издательство с журналом Esprit, который тоже возглавил Беген. В 1947 году книга Жана Кейроля «Я буду жить любовью других», изданная совместно издательствами La Baconnière и Le Seuil, получает премию Ренодо, а автор становится членом редакционного комитета. Стратегия состоит в том, чтобы не ограничивать себя рамками конфессиональной и религиозной репутации, представлять критике и публике разный образ Seuil: именно поэтому издательство переиздало «Историю сюрреализма» Мориса Надó в 1945 году, «Сад, мой ближний» Пьера Клоссовски в 1948 году и «Человеческое значение смеха» Франсиса Жансона в 1951-м[403]403
  Есть множество источников по истории Éditions du Seuil. См. в особенности: Anna Boschetti, «Légitimité littéraire et stratégies éditoriales», in Roger Chartier et Henri-Jean Martin (dir.), Histoire de l’édition française. Le livre concurrencé, 1900–1950, Fayard, Cercle de la librairie, 1986, p. 510–551; Hervé Serry, Les Éditions du Seuil, 70 ans d’histoires, Seuil, 2008; Jean Lacouture, Paul Flamand éditeur. La grande aventure des Éditions du Seuil, Les Arènes, 2010; André Parinaud, «”Le Seuil”, le plus jeune des “grands”, nous explique comment on devient éditeur», in Arts, № 594, 21–27 novembre 1956.


[Закрыть]. В 1951 году деньги, заработанные на невероятном успехе «Маленького мирка дона Камилло» Джованни Гуарески – всего было продано 1,2 миллиона экземпляров, – были инвестированы в различные серии, которые могли бы принести доход, но самое главное – обеспечить издательству место на интеллектуальном и литературном поле. В этом молодом, успешном издательстве, пропагандирующем авангард, Барт и подписал в 1952 году по инициативе Кейроля свой первый контракт.