Текст книги "Инсайт"

Остаток вечера Дарий провёл в одиночестве у себя в номере, погружённый в раздумья. Уже через 20 часов он сможет избавиться от своих сомнений, когда увидит друга своей невесты. Он убедится в том, что этот священник ему не опасен. Если, конечно, тот всё-таки придёт.

Дарий стоял у окна, глядя, как раскачиваются на ветру голые ветви деревьев. На город спустилась ночь и на улице зажглись фонари.

Если Электа говорит правду насчёт странного поведения священника, то ответ очевиден: он влюблён в девушку и новость о её скором замужестве стала для него неприятным сюрпризом. Верить в то, что Электа солгала, Дарий не хотел.

В дверь постучали. Дарий открыл, ожидая увидеть Дожа, но перед ним стояла Электа. Пианист потерял дар речи.

– Шафран! Тревожное чувство не покидает меня сегодня весь вечер. Я не могла оставаться на месте и ждать рассвета, чтобы увидеть тебя. Я… я взяла экипаж и приехала. Не сердись, пожалуйста!

Дарий не мог сердиться. Когда Электа обнимала его, он был полностью в её власти. Её прикосновения, её голос, волосы, пахнущие мятой, заставляли терять контроль над собой. Дарий больше не мог сопротивляться желаниям. Обоих в ту ночь поглотила страсть. Ничего подобного Дарий не испытывал ни раньше, ни потом: даже одна ночь с любимой женщиной смогла бы заменить тысячу ночей с другими.

Дарий проснулся гораздо позже обычного, совсем как Дож. Электа ещё спала, её тёмные волосы растрепались на подушке, а рядом на тумбочке лежал кусочек угля и небольшой лист, вырванный из тетради. Дарий взял его в руки, с удивлением увидев изображение самого себя, но спящего. В этот миг он почувствовал себя очень счастливым. Электа здесь, с ним, ночью она сделала его портрет – она его любит! Ни священник, ни кто-либо другой не представляет никакой угрозы для их счастья. Все сомнения вдруг рассеялись, как дым от сигары Дожа.

С лёгким сердцем Дарий оделся и подошёл к окну. Свинцовое небо казалось тяжелым, готовым вот-вот упасть на землю мощным водяным потоком. Каштаны стояли совершенно голые, а их жёлтые листья, ставшие теперь коричневыми, плотно налипли к булыжной мостовой. Вдалеке виднелись остроконечные башенки монастыря. Мир казался мрачным и неприветливым, но в душе Дария цвели крокусы: белые, жёлтые, синие, фиолетовые… Он смотрел на улицу невидящим взором, и если бы его вдруг спросили, что творится за окном, он, ничуть не лукавя, пожал бы плечами.

– Мы проспали завтрак? – сонно спросила Электа, потягиваясь.

– Да, – ответил Дарий и поцеловал невесту в щёку, – Но у хозяйки обычно остаётся что-нибудь, так что голодными не останемся.

Дарий застегнул манжеты рубашки и открыл ящик тумбы, чтобы достать ленту для волос. В ящике блеснуло что-то чёрное.

– Это что, оружие? – испугалась Электа.

– Это? – Дарий взял предмет в руки, – Да, это револьвер – последний подарок отца. Он отдал его дяде перед смертью, а тот честно вручил мне его в день, когда я покинул его дом.

– Необычный подарок. Но почему именно… это?

– Отец был военным. Он считал, что каждый мужчина должен иметь возможность защитить себя и свою семью в случае нападения. Будь он кем угодно: военным, фермером или, как я – музыкантом. В нашем городке частенько можно было столкнуться с воровством, мародёрством, разбоем.

– И ты умеешь им пользоваться? – Электа по-прежнему недоверчиво поглядывала на опасную штуковину.

– Конечно! Отец научил стрелять ещё в детстве, а после дядя брал меня иногда с собой, чтобы пострелять по мишеням.

– Он заряжен?

– Да, но не переживай, здесь есть предохранитель. Впрочем, – Дарий положил револьвер обратно и задвинул ящик, – он ни разу мне не пригодился. И я думаю, что никогда не понадобится, сейчас совсем другое время. И место. Храню, как память.

Одевшись, влюблённые, наконец, спустились вниз, чтобы поесть. Дожа ждать не стали и после завтрака сразу вернулись в номер, желая посвятить друг другу ещё несколько драгоценных часов.

Однако Дож не появился и к обеду.

– До выезда осталось 2 часа, – заметил Дарий, проверяя время, – Видно, Дож гулял всю ночь. Пора его будить.

Дверь в номер господина Лансени оказалась не запертой, а сам он лежал в постели. Вид его был очень бледным, а лицо покрылось испариной.

– Наконец-то ты пришёл… – с облегчением сказал Дож, увидев друга, – Кажется, у меня лихорадка, мне нужен врач.

– Почему ты не позвал меня раньше? – взволнованно спросил Дарий, – давно ты проснулся?

– Давно. Кричать у меня не было сил. Я выходил из номера утром, стучал к тебе.

– Наверное, мы завтракали, – предположила Электа, стоя в дверях, – Дарий, я пошлю за доктором прямо сейчас.

Дарий кивнул.

– Я был совсем слаб, – продолжал Дож, – лестницу мне было не осилить, поэтому я вернулся сюда, оставив дверь незапертой. На случай, если отключусь, чтобы ты нашёл меня.

Дарий положил ладонь на лоб Дожа:

– Ты прав, у тебя жар. Всё будет в порядке, не волнуйся, доктор скоро будет.

Но доктора не было. За ним отправили сына хозяйки отеля, но он вернулся с неутешительными новостями: лекарь уехал в деревню и вернётся только к ночи. Помощница в его аптеке обещала передать просьбу заехать и осмотреть больного, но случится это не раньше 10 вечера.

– Тогда сегодня мы никуда не поедем, – сказал Дарий, – мы не оставим тебя здесь одного.

– Нет, друг, ты должен ехать один, – ответил Дож, – они будут ждать. Ты и сам отлично справишься, нельзя подводить людей. Ведь так, Электа?

– Вынуждена согласиться с Дожем, – вздохнула она, – вечер устраивали ради знакомства с вами обоими. Но раз Дож болен, должен поехать хотя бы ты. Тогда я останусь, побуду с Дожем и дождусь доктора.

– Да, да, – Дож даже привстал на постели, – поезжай. Мы ведь все прекрасно понимаем, что они ждут именно твоего участия, хотят услышать твою музыку. Ну а я… я поеду в следующий раз.

– Поезжай, дорогой. – Электа встала и обняла жениха, – Всё будет хорошо. Если Дожу что-то понадобится, я буду рядом.

– Позаботься о нём, – попросил Дарий и добавил шёпотом: – я счастлив, что ты есть у меня.

Музыкант вышел из отеля и сел в экипаж. Дождь щедро поливал улицы, излишки воды шумно стекали в придорожные канавы. В душе Дария смешалось 2 чувства: беспокойство за Дожа и радость от того, что у него есть близкий друг, почти брат, и любимая женщина. Судя по тому, что Дож вёл себя довольно оживлённо, настаивая на поездке Дария в одиночку, пианист сделал вывод, что друг вскоре поправится. Беспокойство уступило место эйфории и упоению, и Дарий любовался грозой, глядя в окно.

Вечер прошёл прекрасно. Дарий познакомился с другими музыкантами из Серпента, а также с певцами и художниками. Он пребывал в хорошем настроении и только к концу вечера подумал про священника, о котором не вспоминал с самого утра. Друг Электы так и не появился. Это значило, что утром Дарий сам пойдёт в монастырь, как и обещал.

Возвращаясь домой, он размышлял о новых возможностях, которые открывались ему теперь в этом городе. Здесь хватало музыкантов, желающих получить работу в новой школе искусств Дария и Электы, а значит, этим планам суждено было сбыться.

Было уже поздно и по подсчётам Дария, доктор уже должен был быть в отеле. Пианист поднялся по лестнице и постучал в номер Дожа. Дверь не открыли, но внутри послышалась какая-то возня. Дарий дёрнул ручку, было не заперто, и дверь со скрипом открылась.

Увиденное заставило Дария потерять дар речи. Дож по-прежнему лежал в постели, но уже не один. С ним была Электа! Её полуголое тело прикрывала простыня, а прелестная головка лежала на груди у альтиста. Правой рукой Электа обнимала мужчину за талию. Потрясённый Дарий попятился, зацепив трость Дожа, что стояла у входа и та с грохотом упала. Услышав шум, Электа зашевелилась и открыла глаза. Дож, увидел Дария и спешно поднялся, обмотав вокруг бёдер покрывало.

– Друг, прости! – дрожащим голосом сказал он.

Электа растерянно озиралась, прикрывая тело простынёй. Они явно не ждали Дария так рано.

Пианист молча развернулся на каблуках и вихрем бросился к лестнице, где его настиг Дож.

– Я не должен был! – Дож схватил Дария за запястье, – Она… она снова полезла ко мне с поцелуями, пойми, я не смог противиться больше… красивая женщина… я был не в себе, прости!

Дарий в бешенстве одёрнул руку, оставив Дожа одного на ступеньках, так и не сказав ни слова в ответ.

Он вышел на улицу и быстро зашагал по извилистой мостовой. Ливень давно кончился, и воздух наполнился свежестью. В небе зажглись первые звёзды. Дарий шёл настолько быстро, что не заметил, как миновал монастырь и старое кладбище, он шёл и шёл. Хотелось просто исчезнуть, забыть обо всём. Шагая, он словно бежал от самого себя, от мыслей, воспоминаний, боли. Из темноты вдруг послышались звуки музыки, они доносились из таверны. Дарий зашёл внутрь. Там было тепло и пахло спиртным. Музыкант нашёл свободный стул за барной стойкой и, рухнув на него, заказал виски.

Первый бокал был выпит залпом, второй тоже, а после и третий. За баром зашушукались. Дарий, прежде почти не употреблявший спиртного, оставался совершенно трезвым.

Он никак не мог поверить в увиденное. Лучший друг и Электа. Оба предали его в один день. И, получается, что Дож не врал, когда говорил, что Электа соблазняла его. А священник? Может, Электа окрутила и его тоже. А кого ещё?

Конечно, Дож всегда был ужасным бабником, Дарий знал это. Друга можно было понять: он болен, не мог контролировать себя. Или… нет? Да как он мог предать напарника?! Дарий не хотел относиться с пониманием к такому поступку, слишком глубоко ранило его предательство любимой девушки и близкого друга. Дарий осушил бокал снова.

– Красавчик, не составить ли тебе компанию? – пропел в ухо женский голос, – ты такой печальный, дай-ка я тебя утешу.

Симпатичная девушка попыталась увлечь Дария в танце, но он остался неподвижен. Алкоголь, наконец, подействовал и ярость сменилась отрешённостью. Оскорблённая невниманием жрица любви, возмущённо фыркнула и направилась к другому посетителю.

Мысли, наконец, перестали быть такими навязчивыми, теперь они рассеялись и летали во тьме в форме картинок, которые то и дело выхватывал опьянённый мозг Дария. Вот они с Электой в парке, он любуется её лицом и солнечными зайчиками, запутавшимися в её локонах. Вот он делает ей предложение, а она бросается ему на шею. В голове звучит её голос: «Да, да мой Шафран!». Вот он обнимает её в своей постели, отдаваясь самому сильному в его жизни чувству. Одна картинка медленно сменяется другой, словно в калейдоскопе, и, в конце концов останавливается на последней: его любовь в постели с его лучшим другом.

Дарий закрыл лицо руками. Склонившись над пустым бокалом, он превратился в живое олицетворение боли и отчаяния. Сколько он пребывал в гнетущем безмолвии, он не знал.

– Эй, парень, мы закрываемся. Ты платить будешь?

Дарий вздрогнул, убрал руки от лица и посмотрел на хозяина таверны пустым мутным взглядом. Помедлив, музыкант достал из-за пазухи бумажник и положил перед говорившим, после чего молча встал и направился к выходу.

Владелец заведения открыл бумажник, обнаружив в нём толстую пачку денег.

– Тут многовато, парень. Эй! И это… бумажник забери! – хозяин пытался докричаться до мужчины, но тот его не слушал, – может тебе экипаж подать? А? Далеко тебе идти?

Дарий, так ничего и не сказав, вышел из заведения.

Наступила глубокая ночь, на Серпент тихо опускался туман. Дарий брёл по улице, интуитивно взяв курс на отель. Виски, наконец, взял верх над измученным разумом, приостановив гнетущие думы. Город спал, где-то вдалеке на башне часы пробили 2 ночи. Шёл Дарий медленно. Через некоторое время он остановился под старыми дубами у ажурных кованых ворот городского кладбища, где кружились, шелестя крыльями крупные вороны. Они так изящно скользили по воздуху, словно танцевали менуэт вокруг могильников. «Как, должно быть, прекрасна смерть» – подумал Дарий, остановившись взглядом на гранитном ангеле, – «Только она и даёт вечный покой, избавляя от мучений и тело, и душу. Она честна, искренна, словно осень, которая обнажает деревья, давая возможность разглядеть их голые ветви. Тогда как жизнь хоть и дарует минуты, полные абсолютного счастья, в итоге взимает за них непомерную плату».

Холод действовал отрезвляюще и к моменту, когда Дарий подошёл к отелю, воспоминания последних часов вновь зароились в его голове. Дарий заглянул в окно: в холле горели лампы. Они горели всегда на случай появления ночных гостей. Но кроме сторожа, в холле находилась девушка. Дарий узнал Электу. Очевидно, она ждала его. Что она хотела? Оправдаться перед ним? Нет уж, хватит лжи! Хватит притворства! Дарий больше не нуждается в самообмане, достаточно он наслушался от неё сказок.

Музыкант отошёл от окна и обошёл отель, войдя в него с чёрного хода. Хозяйка часто не запирала его, и Дарий знал об этом. Поднявшись в свой номер, он сел на кровать. От тепла кровь разогрелась, а картинки в голове замелькали ещё быстрее, чем раньше. Счастливые и горестные, недавние и детские воспоминания сменяли и сменяли друг друга. С тех пор, как умер отец, Дарий всегда был одинок. И он ненавидел одиночество. Что же теперь? Он имеет всё то, о чем только можно мечтать: деньги, положение в обществе, славу, признание, перспективы. Однако всё это не избавило его от треклятого одиночества. Дож, ставший ему братом, оказался предателем, а любимая женщина – лицемеркой. Грудь сдавила невыносимая жгучая боль, а глаза защипало. Обретённое, казалось бы, счастье было ничем иным, как иллюзией, обманом, беспощадной насмешкой судьбы. Взгляд упал на рисунок Электы, лежащий на тумбе с изображением безмятежно спящего Дария. А что, если сон – это единственное, что поможет прекратить мучения? Сон беспробудный, вечный покой и безмолвие, лишь изредка нарушаемое едва слышным шорохом чёрных перьев.

Дарий открыл ящик тумбы. Револьвер, подаренный отцом, лежал там. Да, пожалуй, это единственно правильное решение. Отец хотел, чтобы Дарий смог защищаться. И он защитит себя, избавясь навсегда от одиночества, от боли и зияющей пустоты внутри. Он снял револьвер с предохранителя, открыл рот и нажал на спуск.

Раздался выстрел. Дарий на секунду почувствовал сильное жжение в затылке, а потом… ничего не произошло. Он остался сидеть на краю кровати. Боль в груди прошла, а на душе стало легко и спокойно. Через несколько секунд в коридоре послышались шаги и голоса, и спустя минуту какие-то люди уже стояли за дверью. Дверную ручку сильно подёргали с той стороны, но дверь была заперта. Раздался треск: это фомкой сломали затвор и дверь распахнулась. Дарий увидел взъерошенную хозяйку в ночной сорочке с керосиновой лампой в руке, рядом с ней был пожилой мужчина с монтировкой (очевидно, плотник), а за ними Дож и ещё какие-то люди. Кто-то, стоящий за спиной Дожа, вскрикнул и, судя по звукам, шмякнулся в обморок.

Хозяйка отеля в ужасе схватилась за сердце и отвернулась, её стошнило прямо на ковёр. Плотник неодобрительно качал головой, глядя в комнату и что-то бормоча себе под нос. Дож нервно провёл рукой по волосам, вцепившись другой рукой в дверной наличник.

– Чёрт тебя дери, Дарий… – еле слышно прошептал он, – что же ты наделал…

Дож закрыл глаза рукой и, облокотившись на дверь, осел на пол. Дарий оглянулся и увидел себя, лежащего на кровати с открытыми глазами. На стене, напротив двери, красовалось огромное пятно крови и чего-то ещё, похожего на слизь или мелкие осколки черепа. Дарий приподнялся над собственным телом и увидел, что в его безжизненной руке, распростёртой на покрывале, всё ещё лежит револьвер. Пианист безразлично рассматривал мёртвое тело, пока рядом кричали люди. Он подлетел к зеркалу, чтобы посмотреть на себя, но понял, что в нём больше не отражается. Тогда музыкант рассмотрел свои руки и ноги. Они были точь-в-точь такие же, как обычно, но полупрозрачные. Сквозь них он видел другие предметы, находящиеся в комнате. Он даже попробовал вернуться в свое физическое тело, но ничего не вышло. Тоннель, о котором он слыхал раньше, так и не появился, врат Дарий не увидел. Всё было как всегда, но с одним отличием: он видел всех, но никто не видел его.

Не зная, что делать дальше, Дарий просто следовал за своим телом. Организацией похорон занялся Дож. Рано утром пришли гробовщики и забрали тело, омыли, привели его в порядок и одели, а потом отвезли в строящийся амбар, в который уже принесли большое кресло. Тело усадили в него. С помощью специальных стоек зафиксировали голову и придали мертвецу позу живого человека, отдыхающего в кресле. Глаза Дария открыли, а веки приклеили так, чтобы они не закрывались. Последний штрих внёс Дож – он завязал на шее Дария платок, чтобы прикрыть кольцо держателя, фиксировавшего шею, а также закрыть жуткую дыру в затылке.

После в амбар вошёл высокий тощий человек, с тщательно замотанной в шарф шеей. Вслед за ним внесли большой холст и чемоданчик.

– Я не буду работать в такой холод! – возмутился верзила, – Почему бы не отнести модель в более тёплое место?

– Сколько времени Вам необходимо, чтобы написать портрет моего друга в полный рост? – холодно спросил Дож.

– Хм… – художник нахмурился, – во весь рост! Такой смогу сделать за 3 дня.

– Боюсь, в тёплом месте за 3 дня с телом произойдут непоправимые изменения, – вкрадчиво заметил Дож, – Вы получите двойной гонорар, тёплую одежду, горячую еду, чай и кофе, если завершите портрет за 2 дня и в этом амбаре.

Художник задумался, но в ответ отрицательно покачал головой.

– Хорошо, три гонорара, – Дож повысил ставку, – я слышал Вы мастер своего дела.

– По рукам! – ответил живописец, – но с чаем пусть принесут бренди.

И работа закипела. Художник и впрямь оказался профессионалом. За сутки он позволил себе подремать от силы 3 часа, а в остальное время переносил образ Дария на огромный холст. Сам Дарий наблюдал за процессом, находясь за спиной мастера, замечая всё большее сходство человека на холсте с самим собой. Через 2 дня художником было выпито полтора литра бренди, однако портрет к назначенному сроку был готов.

– Поразительно похож! – отметил Дож, – Он словно живой.

Похороны были скромными. Дож по какой-то причине не хотел шумной церемонии. Среди пришедших Дарий заметил много незнакомых людей. В крематорий внесли портрет, поставив у изголовья гроба, Дож сказал несколько слов в честь безвременно ушедшего друга, а пожилой священник прочёл нужные слова. Гроб закрыли и отправили в печь. И тогда Дарий что-то почувствовал. Впервые за дни, проведённые вне тела, он испытал волнение. Пока у него была возможность видеть своё бездыханное тело, он оставался безразличен к происходящему. Но как только гроб отправили в огонь, Дарий почувствовал… страх! Он ощутил себя абсолютно голым и потерянным. Взгляд упал на портрет – вот он, привычный облик, так похожий на него при жизни. Лишь только эта мысль промелькнула в его сознании, мгновение – и Дарий оказался внутри рамы. Страх прошёл, музыкант испытал облегчение, будто обрёл новый дом.

Глава 3: Надежда

– А потом? – спросила Ева, – Как портрет оказался здесь?

– Его продали, – ответил Дарий, задумчиво наблюдая за языками пламени в камине.

– Кто? Дож?

– Нет, – призрак выглядел отрешённым, словно мыслями ещё был в прошлом, – Дож вскоре умер. Портрет получили его родственники, а они выставили холст на аукцион. Портрет часто перепродавали, перевозили, пока его не купил один человек. Тот, у которого ты купила этот дом. Так я оказался тут.

– А что случилось с Дожем?

Дарий молчал, словно не хотел вспоминать о друге. Свечи вдруг потухли и тут же снова зажглись. Ева оглянулась в поисках источника сквозняка, но, кажется, всё было закрыто. Тогда Дарий нарушил молчание:

– Он всегда любил выпить. Но после моей смерти стал пить ещё сильнее. Приблизительно через месяц с ним случилась трагедия: пьяным, Дож прилёг на софу и по привычке закурил сигару. Уснул с ней, но в какой-то момент выронил её и погиб в пожаре.

Ева охнула.

– После моих похорон портрет принесли в номер Дожа, – продолжал Дарий, – ох, и досталось хозяйке того отеля. Сначала туда постоянно приходили газетчики – взять интервью у Дожа, это ж какая сенсация! А потом этот пожар, в котором он и умер, – Дарий сел в кресло, откинувшись на спинку, – выпало им бед, конечно. Это не говоря уже о том, что они пережили, когда в их заведении застрелился я.

Ева молчала, поражённая рассказом. Ей сильно хотелось задать ещё один вопрос.

– А та девушка? Что с ней? – осторожно уточнила Ева.

Дарий пристально посмотрел на собеседницу. Взгляд этот был долгим и тяжёлым, и Ева увидела, как пламя из камина отразилось в глазах призрака.

– Я больше никогда её не видел. На мои похороны она не пришла. И потом, понимаешь, я не сразу понял, что оказался пленником портрета. Я всё видел, но не мог больше перемещаться, только если вместе с холстом, если его куда-то переносили. Именно поэтому я знаю, что случилось с Дожем. Но Электа, – Дарий сделал паузу, – нет, она не приходила к нему. Со временем я научился покидать портрет на небольшие расстояния: комната или дом, например. Но этим мои передвижения ограничиваются. Я так и не узнал причины её поступка.

Ева сочувствовала призраку. Трудно было подобрать слова утешения, да и нужны ли они ему? Ева не знала ответа. Само по себе её общение с мертвецом было странным, но в глубине души девушка была рада этому необычному знакомству.

– Тебе больше не придётся быть одному – сказала она, – это и твой дом тоже! Скоро вернутся мои друзья и… я устраиваю праздник на днях. Я хочу, чтобы ты тоже присутствовал.

– Даа, на праздниках я не бывал уже лет 20, – усмехнулся Дарий, – а что за праздник?

– Мой день рождения! – счастливо улыбнулась Ева, – придут мои друзья. Я вас познакомлю. Ты видел их: один на первый взгляд сумасшедший, а второй – моряк.

– С удовольствием познакомлюсь с ними лично, – улыбнулся Дарий. Наконец на его лице появилось что-то, похожее на радость, – только есть одно «но».

– Какое?

– Я могу выходить из портрета лишь только после захода Солнца. И должен возвращаться в него к рассвету.

– Почему?

– Если бы я знал!..

– Что ж… тогда я устрою праздник ночью! – не растерялась Ева.

Дарий счастливо замерцал и широко улыбнулся. Впервые за последние 20 лет.

***

За окном давно взошло Солнце, но Ева вставать не желала. Она проговорила с Дарием почти всю ночь, и лишь веселое щебетание птиц за окном заставило её подняться. Птицы прилетали в сад, чтобы поживиться целебными ягодами, которые Ева с трудом растила на продажу.

Отогнав стайку синегрудых птах, девушка собрала поспевшие ягоды в стакан и, ворча, вернулась в дом. В гостиной, окинув портрет недоверчивым взглядом, Ева на минуту усомнилась в том, что произошедшее ночью ей не приснилось. Но паркет, испачканный воском, служил доказательством того, что случившееся – правда. Ева кивнула портрету в знак приветствия и занялась завтраком.

Капитан с братьями, должно быть, уже прибыли в Гланбери. В лучшем случае, они вернутся рано утром, а значит, увидеть их сегодня не удастся. Для Евы всё ещё оставалось загадкой, как Стром умудряется пересекать большие расстояния так быстро, пусть даже по морю. Обычными судами из порта Сомнуса до Гланбери добираться было не меньше двух суток, тогда как Строму требовалось на это не более восьми часов. «Магия, не иначе» – думала Ева. И это предположение не было лишено смысла, ведь капитан с Шутом бороздили моря исключительно в поисках полезных магических артефактов.

Покончив с завтраком, и разложив ягоды сушиться на чердаке, Ева вышла на улицу. День обещал быть жарким, каким ему и полагалось быть в конце июля. Пахло цветами, над пышными кустами шиповника гудели шмели. Дом Евы стоял на холме, окружённый живой изгородью и частично каменным забором. От дома к большой дороге вела тропа, вымощенная камнем. Ева спустилась к подножию холма, повернув по мостовой, направо, к рынку. Сомнус широко раскинулся на холмах и предгорьях, представляя из себя малоэтажный, но крупный город-порт, с выходом в Ласнорское море. Жаркими в Сомнусе были только два месяца: июнь и июль. В остальные стояла приблизительно одинаковая зябкая погода с туманными днями и ночами. Туман лёгким покрывалом стелился по земле даже в солнечные дни.

Возвращаясь из лавки, Ева обдумывала предстоящую встречу с друзьями и их знакомство с музыкантом. Как они отнесутся к такому соседу? Смогут ли подружиться с ним? Знал ли что-то капитан, расспрашивая Еву о доме раньше? Переходя мостовую, боковым зрением девушка заметила что-то, стремительно надвигающееся сбоку, и вовремя отскочила назад, едва не попав под колёса экипажа. Возможно, ночь без сна сказалась на внимательности, но Еве показалось, что повозка появилась совершенно бесшумно и буквально из воздуха. Не удержав равновесия, Ева упала и выронила из рук сумку. По мостовой яркими шариками раскатились апельсины. Возница, резко остановивший коней, быстро спрыгнул с дрожек.

– Ты не ушиблась?

Мальчик-альбинос лет пятнадцати испуганно склонился над Евой, глядя на неё широко распахнутыми от удивления глазами. Одет он был в странные длинные одежды серого цвета. Его кудрявые серебристо-белесые волосы топорщились в разные стороны, а большие сиреневые глаза изумлённо таращились на Еву. Экипаж, запряжённый двумя серыми конями, также был серым, словно сотканным из тумана.

– Откуда ты вообще взялся? – сердито буркнула Ева, поднимаясь на ноги.

– Меня зовут Треор, – мальчик неуверенно протянул девушке руку в знак знакомства, но Ева жест не оценила.

– Лучше помоги собрать апельсины, Треор, – проворчала она, отряхиваясь.

Мальчик замешкался.

– Ммм, сейчас, коней успокою только.

«И чего их успокаивать?» – думала Ева, собирая фрукты с земли, – «Стоят себе спокойно. Странный он какой-то».

Собрав всё в сумку, Ева собралась было уйти, но Треор, не отходя от лошадей, окликнул её вновь:

– Послушай! Извини, что так вышло. Я не думал, что ты… я просто не… просто тебя не увидел. Как тебя зовут?

– Ева.

– Сколько тебе лет?

– Что?! – опешила Ева, – Какое это имеет значение?

– Эмм… – Треор выглядел взволнованным, – ты похожа на одного человека, я подумал…

– Завтра мне исполнится 20, – бросила Ева.

– Ааа…

Девушка вопросительно посмотрела на мальчишку.

– Нет, я ошибся. Да, ошибся, – он нервно почесал нос-картошку.

Ева хмыкнула и уже ступила на дорожку, ведущую к дому, когда Треор прокричал ей вслед:

– Ещё встретимся, Ева!

Она не спеша и нехотя обернулась, но повозки на мостовой уже не было.

– Почему ты уехала из Гланбери? – спросил Дарий, – Ведь твои родные остались там?

Стемнело. Ева сидела в кресле в гостиной, беседуя с призраком.

– Они остались, потому что у них там своя пекарня. Они завязаны общим делом с местным мельником и не могли уехать. А я… как ни странно, я уехала из-за одиночества.

– Это как?

– Меня считали… – Ева смутилась, – считали сумасшедшей.

– Ты не похожа на сумасшедшую, – заметил Дарий.

– Это сейчас. А вот своё детство я почти не помню. Мать не любит обсуждать это, да и я побаиваюсь её спрашивать. Знаю только, что что-то случилось, когда мне было 6, и родители обратились к местной знахарке. Точнее, ведьме. Та, по словам матери, спасла мне жизнь, но воспоминания о детстве стёрлись, словно их не было. В городке со мной не общались, называли чокнутой, – Ева вздохнула, – я всегда гуляла одна. Единственное место, где мне не было так одиноко – это кладбище. Мне нравилось думать, что надгробные камни – мои друзья.

– Звучит жутковато, – улыбнулся Дарий.

– Наверное, – Ева пожала плечами, – но мне было скучно. Я играла с ящерицами, которых на кладбище было очень много. Такие вот были у меня друзья, потому что люди меня избегали. Когда я выросла, то поняла, что не хочу заниматься выпечкой, хотя всегда помогала родителям на кухне. К тому же моё присутствие там отпугивало некоторых посетителей, портило репутацию пекарни. Хотя я всё равно не понимаю, почему, ведь Раснария, например, тоже странный, но это никого не смущает. Он говорил, что в детстве над ним смеялись, но чтобы бояться?

– И из-за этого ты решилась на переезд?

– Да! А как бы поступил ты? Вокруг тебя полно людей, но все либо делают вид, что не замечают тебя, либо опасаются подходить близко. А за глаза зовут чокнутым.

– Последние несколько лет у меня похожая ситуация… Правда, меня действительно никто не видел до тебя. Но, пожалуй, ты права. Если бы такое было с детства, я бы уехал туда, где меня никто не знает.

– Так я и сделала. Мои друзья не знают, почему я покинула Гланбери. Ты единственный, кому я рассказала.

– И я сохраню твой секрет, – заверил призрак, – а лекарства, за которыми они поехали? Для чего они?

– Сколько себя помню, я пью их регулярно. Мать снабжает травами та знахарка. Ну, что спасла меня 14 лет назад. Она говорит, что если я не буду их пить, то мне и другим людям будет угрожать опасность.

– Какая странная болезнь, – заметил музыкант.

– Похоже, что это не просто болезнь, – вздохнула Ева, – однажды мы с матерью вместе ходили к ведьме. Мне велели остаться на улице, я скучала, рисовала палкой на земле. На руку мне сел красивый жук: красный с чёрными круглыми пятнами на спинке. Я побежала в дом, чтобы показать маме, но подойдя к двери, услышала, как ведьма говорила, что подготовила для меня свежие цветы, чтобы блокировать проклятье. Я сильно испугалась. По дороге домой я спросила маму об этом, но она велела мне молчать.

В этот раз они проболтали почти пол-ночи, и часам к трём Ева почувствовала себя очень уставшей. Призрак остался в гостиной один. Он устроился в кресле, наблюдая за догорающими поленьями. Не знающий сна два десятка лет, он уже успел подумать обо всём на свете. Но с появлением новой подруги в его голове зароились свежие мысли. Что, если она поможет ему? Что, если она согласится помочь узнать правду: почему Электа так поступила с ним? Ева казалась ему доброй и участливой. К тому же, она прекрасно понимала тяжесть одиночества. Душа Дария ожесточилась за последние годы, и он отчаянно нуждался в друге и был благодарен судьбе за такой подарок. В задумчивости он провёл остаток ночи, сидя в темной гостиной, в очаге которой яркими пятнышками светились тлеющие угли.

Ева проспала почти весь день. Проснувшись, она по обыкновению, обошла сад, после чего вернулась в дом и до вечера раскладывала высушенные травы в баночки, прикрепляя к ним бирки. Ева нервно поглядывала на часы: по её подсчётам капитан с Цербером (так Раснара с намёком на «трёхглавость» в шутку называл Стром) уже должны были вернуться. Они обещали быть с ней в её день рождения. А она обещала Дарию знакомство с друзьями. Погружённая в свои мысли, Ева буквально подпрыгнула на месте от сильного стука в дверь.