Текст книги "Куросиво"

4

Служанка принесла лампу. Свет ее озарил напряженное, изменившееся лицо старого Хигаси.

– Ну, читай же, что ты медлишь! Читай же скорей!

– Подождите минуточку… Да разве же можно так выпускать фитиль? Честное слово, вот дырявые руки… Кити! Ну, до чего же ты…

– Будешь ты читать или нет? – старый Хигаси стукнул кулаком здоровой правой руки по раме котацу.

Жена, поворчав еще некоторое время, опять принялась за чтение.

«…потерпели позорное поражение. Нам пришлось спешно бежать из Токио в Иокогаму. Газета закрыта.

Въезд в Токио запрещен. Теперь мы бойцы разгромленной армии. Какая ирония судьбы! Посмейтесь же вместе с нами над нашей печальной участью! Думаю, что при таком положении вещей в ближайшие год-другой ничего предпринять не удастся. Поэтому я решил отправиться на это время в путешествие за границу. Собираюсь выехать, как только все подготовлю к отъезду. Из Америки думаю поехать в Англию. С радостью думаю о том, что, если попаду в Англию, сумею повидаться там с вашим почтенным сыном.

Генералу разбитой армии не пристало много разглагольствовать о воинской доблести, поэтому письмо на этом заканчиваю. Перед отъездом напишу вам еще. А пока прошу вас беречь себя и молю бога, чтобы он даровал вам долгую жизнь на многие лета.

Покорно прошу простить за столь неискусное послание.

Саго

… месяца …дня

P. S. Воодушевленные успехом и вдруг сраженные неожиданным ударом противника, мы, бойцы разбитой армии, поистине покрыли себя позором. Мы не предполагали, что эта публика, способная лишь плясать да волочиться за женщинами, нанесет нам такой удар.

Однако как бы они ни бесновались от ярости, их часы уже сочтены. Думаю, что недалеко то время, когда мы сумеем показать вам интересное зрелище, и поэтому еще раз прошу вас беречь свое здоровье!»

Старый Хигаси заставил жену трижды прочитать вслух это письмо. Он не промолвил ни слова, только тяжело вздохнул.

– Что с вами? Опять болит?

Старый Хигаси не отвечал.

– Болит, да?

– Что болит?

– То есть, как это – что? Я спрашиваю, опять, наверно; рука болит?

– Да… Счастливая ты, Канэ! У тебя на душе легко!

– Легко?! Это мне-то легко?! О да, конечно, мне всегда легко! Всюду я, женщина, должна поспевать, обо всем должна думать одна!.. – всегда такая смиренная, она необычно резким движением поднялась на ноги. – Пойти, разве, повеселиться на кухню!..

Старый Хигаси всю ночь не сомкнул глаз.

Наутро, едва забрезжил рассвет, он заставил жену одолжить во всех знакомых домах по соседству токийские газеты и засадил ее за чтение, так что она не успевала даже дыхания перевести. Все газетные сообщения совпадали с тем, что писал Сато, всюду были помещены статьи об этом поразительном событии.

Сомнений больше не оставалось. Битва при Сэкигахара закончилась полным торжеством противника.

Старый Хигаси тяжело переживал этот удар. Ему вспомнились слова, так высокомерно брошенные ему графом Фудзисава семь месяцев назад, на даче Хияма в Мукодзима: «В моих руках полиция, армия… Мы в любой момент готовы к вашим услугам!» Теперь это предостережение сбылось. Сато и его друзья испытали на себе, что означала эта угроза.

Раньше старый Хигаси не слишком верил в силу правительства, но не особенно уповал и на мощь партии Минканто. Правда, бойцы этой партии поднимали изрядный шум, но он был уверен, что из этого шума в конечном итоге не выйдет ничего путного. Если бы паче чаяния этой беспорядочной толпе – такой в представлении старого Хигаси была партия Минканто – и удалось бы одолеть правительство клановой клики, он, пожалуй, только усмехнулся бы горькой улыбкой и долго колебался бы, прежде чем радостно приветствовать победителей.

Но поражение полностью перетянуло сочувствие старика Хигаси на сторону армии Минканто. Их победа не была бы его победой, но их поражение он воспринимал как свое собственное, личное поражение. Внезапный и оглушающий гром репрессий обрушился не только на отряды осаждавших неприступную крепость – он внезапным ударом упал на голову одинокого, тоскующего старика, прикованного недугом к постели в своей убогой, крытой камышом хижине, в Коею, вдали от армии наступления.

В воображении старого Хигаси снова всплывала сцена, разыгравшаяся семь месяцев назад, на даче Хияма. Ему чудились пьяные лица Фудзисава и его приспешников, которые так высокомерно бросили ему вызов. Теперь они, смеясь, провожают глазами с башен замка Тиёда бегущих, разбитых, беспомощных, как слабые щенята, воинов армии Минканто – эта картина ясно, как нарисованная, вставала перед его умственным взором. Казалось, он наяву слышит, как они насмехаются, указывая в сторону далекого Коею: «Упрямый старик! Что, попробовал помериться с нами силой?»

Но увы, гнев, пылавший в его душе, не мог стать сигнальным костром для сбора солдат разбитой армии, он лишь понапрасну пожирал жизненные силы измученного недугом тела.

Надо было сделать хоть что-нибудь, послать хоть одну стрелу в отместку врагам. Старый Хигаси, пригласив к себе одного из бывших своих учеников, начал диктовать ему длинное послание на имя Хияма и Фудзисава и вдруг, в самый разгар этого занятия, внезапно пошатнулся и упал без сознания.

5

Пришел врач, осмотрел больного, поставил диагноз – кровоизлияние в мозг, сказал, что удар произошел в легкой форме, но, поскольку организм очень истощен, ручаться за благополучный исход трудно. Нужно избегать всякого волнения, всякого напряжения нервов. Единственное лечение – покой и отдых. «Пожалуй, надо уже сейчас известить родных…» – тихонько добавил он, обращаясь к госпоже Хигаси.

Снова госпожа Хигаси направила свои стопы в родительский дом, и в результате совещания с отцом было спешно отправлено письмо Аояги, в Токио. А от Аояги полетела телеграмма в Англию.

Старый Хигаси встретил Новый год в полубессознательном состоянии.

Жена, менявшая лед в пузыре на голове мужа, слушала бессвязные речи и бред больного.

– Час настал – вперед! Руби!.. Фудзисава, негодяй! Довольно, хватит!.. – и жена, испуганно отскакивая в сторону от вытянутого кулака мужа, вздрагивала от воинственного клича, который вырывался из уст больного.

Но чаше всего старый Хигаси повторял имя Сусуму.

– Вернулся, Сусуму? О, да как же ты вырос! Ты теперь совсем взрослый мужчина! – и он смеялся счастливым смехом. – Сколько тебе исполнилось, тринадцать? Неужели только тринадцать?.. Смотри-ка, да у него уже усы растут! Вернулся, наконец… Ах ты, разбойник! Молодец, что приехал… Ну, здравствуй, здравствуй!..

Время от времени старик мучительно пытался приоткрыть глаза. Вероятно, ему казалось странным, что он не может поднять веки. Но врач уверял, что это ничего не значит и как раз то, что больной ощущает боль, внушает надежду.

Четвертого января, в новогоднюю неделю, когда впервые за долгое время погода немного прояснилась, из Токио неожиданно приехал редкий гость – сам Кокусю Аояги, приехал специально, чтобы проведать брата.

– Отец, отец, у нас гость из Токио!

– Из Токио? Разве Сусуму в Токио?

– Это не Сусуму, это я, Дзюро Аояги. Вы меня узнаете?

– А-а, Дзюро… Аояги… А, так это Дзюро? – старый Хигаси засмеялся. – Так это Дзюро… Значит, не Сусуму, а Дзюро?..

Так приветствовать человека, который служит в высочайшей близости, человека, обремененного делами, приехавшего специально из Токио, даже не закончив свои новогодние визиты и успев поздравить с праздником только министра и начальника медицинского управления! Не будь извиняющих обстоятельств, право можно было бы не на шутку обидеться!.. Но великодушный Кокусю Аояги преисполнился скорее чувством сострадания, нежели обиды. Теребя золотую цепочку на груди, он смотрел на больного брата, до неузнаваемости изменившегося за эти восемь месяцев; потом окинул взглядом грязноватую кромку матраца, на котором лежал больной, выцветшее одеяло, неприглядную, неряшливую обстановку комнаты – у хозяйки давно уже руки не доходили заняться уборкой, так много навалилось на нее забот в это последнее время. Потом Аояги придвинулся поближе к изголовью постели.

– Как вы себя чувствуете? Простите, что я так долго не подавал о себе вестей. Очень был занят по службе… – он оглянулся на невестку, подносившую ему чай.

– Что вы, что вы, ведь вы живете так далеко… Отец, Аояги-сан приехал поздравить нас с Новым годом!..

– Вот как?

– И привез целую кучу подарков! – жена пододвинула к постели большой поднос, на котором стояли банки со сгущенным молоком, куриным филе, бульоном и другими диковинками из Токио.

– Вот как?

– Да что это вы, отец, заладили «бот как!» да «вот как!»… Поблагодарите же за подарки!

– Не беспокойтесь, это совершенно лишнее! Лучше скажите, как ваше самочувствие? – Кокусю Аояги потер ладони и привычным жестом, как будто собирался пощупать пульс, взял брата за кисть костлявой, ко все еще могучей правей руки. Пальцы этой руки, похожие на узловатые корни старой сосны, казалось, хранили еще след той мощной хватки, которой они сжимали когда-то рукоятку боевого меча. Но вдруг старый Хигаси оттолкнул руку брата и застонал, мучительно силясь повернуться на постели.

– Ой, да что это с вами?

Старый Хигаси засмеялся.

– Зачем умирающему подарки? К чему игра в родственные чувства? Возвращайся домой, тебе, наверное, некогда, немедленно возвращайся!

– Да что такое вы говорите! Ведь господин Аояги приехал проведать вас, оторвался ради вас от своих дел!..

– Что от дел оторвался, это очень жаль. Смотри, чего доброго потерпишь урон в своей практике… Немедленно возвращайся обратно!

– Ну что это, право… Знаете, в последнее время с ним просто сладу нет! Наверное, это из-за болезни… – госпожа Хигаси умолкла Кокусю Аояги, слегка качнув головой, сделал ей знак глазами.

Кокусю Аояги постоянно приходилось вращаться в высшем свете, и он давно привык к капризам своих высокопоставленных пациентов. Природное великодушие в сочетании с профессиональными навыками научило его удивительному искусству все принимать с улыбкой и при этом еще уметь угождать людям.

Урезав во имя родственной любви толику от своего драгоценного времени, одна секунда которого стоила тысячу золотых, Кокусю провел целую ночь и полдня в доме брата. Он покорил госпожу Хигаси, расхвалив по-деревенски грубое угощенье невестки и уверив ее, что ее стряпня намного вкуснее, чем столичные разносолы. Он поверг в трепет врача из Кофу, почтительно именуя провинциального лекаря коллегой и советуясь с ним относительно дальнейших методов лечения. Он провел добрый час в беседе со стариком Сакаи, затронув даже вопрос о состоянии финансов в столице, и заставил своего собеседника втайне пожалеть, что дочь вышла замуж не за младшего, а за старшего из двух братьев…

В довершение всего он собственной персоной сидел у изголовья больного, придерживая пузырь со льдом рукой, украшенной дорогим перстнем. Он сам сварил бульон и поднес больному. Больше того, он сообщил брату, что взял на себя смелость вызвать телеграммой Сусуму.

Старый Хигаси рассердился. Но Кокусю Аояги был достаточно сообразителен, чтобы понять истинный смысл этого гнева. Он объяснил брату, что в его отсутствие, наверное, уже пришла ответная телеграмма, больше того, он уверен, что сам Сусуму уже плывет на пароходе в Японию и будет здесь самое позднее в конце февраля… Неторопливо изложив все эти соображения, Кокусю незаметно сумел в какой-то мере успокоить даже больного брата.

А еще через день Кокусю Аояги распрощался с семьей Хигаси. Конечно, если бы он мог поступать согласно своим желаниям, то остался бы здесь еще надолго, чтобы ухаживать за больным братом, но ведь в отличие от любой другой службы на него возложена забота о здоровье высочайшей особы, и, кроме того, он обязан подумать о многочисленных других пациентах – князь Н. болен воспалением легких, у маркиза Н. – брюшной тиф, – их лечение никак нельзя поручить кому-нибудь другому. Ему предстоят несколько операций – операция рака груди у графини Н., косметическая операция носа у дочери виконта Н. – да, он должен сделать эти операции своими руками. Одним словом, приходится возвращаться… Если в состоянии больного будут какие-нибудь ухудшения, пусть ему немедленно сообщат об этом телеграммой. «И если для больного что-нибудь понадобится, прошу вас, без церемоний…» – потихоньку добавил он, обращаясь к невестке, страдавшей от того, что ей нечего было послать в подарок госпоже Аояги. Затем он отбыл.

Белое лицо, черные усы, золото часов, алый блеск рубина, звучный голос – все это исчезло вместе с Кокусю Аояги, и в доме снова воцарились тишина и уныние.

Спустя три дня после его отъезда в дом Хигаси пришло письмо, к которому была приложена телеграмма Сусуму, датированная вторым января, и перевод этой телеграммы на японский язык. Сусуму сообщал, что немедленно выезжает в Ливерпуль и срочно возвращается в Японию через Америку.

– Ах, вот что? Сусуму возвращается… – холодно произнес старый Хигаси.

Жена была поражена равнодушием мужа, она была уверена, что он с ума сойдет от радости при этом известии.

С этого дня старый Хигаси как-то притих и говорил очень мало. Врач опасался этих признаков растущей слабости, но жена радовалась, что муж стал таким смирным, каким она уже давно его не видала.

По указанию старого Хигаси возле его изголовья повесили нитку четок, на которой было нанизано сорок бусинок. Он подсчитал, что путешествие от Лондона до Кофу займет около сорока дней. Иногда встревоженная тишиной в его комнате жена заглядывала в дверь и видела, что старый Хигаси перебирает эти четки здоровой правой рукой.

– Еще не смеркается?.. – спрашивал он, услышав ее шаги.

И каждый вечер, снимая по одной бусинке с нитки, слепой отец радовался как ребенок, что число бусинок все уменьшается.

Глава XV

1

В один из снежных февральских дней на вокзале Симбаси царило необычное оживление.

Для проводов их императорских высочеств, принца Н. и его супруги, отбывающих за границу по случаю коронации некоего иностранного государя, на вокзале собралась огромная толпа.

В помещениях вокзала беспорядочно теснились цилиндры, военные мундиры в сверкании орденов, яркие мундиры придворных, парадные кимоно с гербами и белыми воротниками. Было очень тесно, на каждом шагу – знатность, богатство, красота. В зале ожидания жарко пылал огонь в камине, слышался смех и говор множества голосов, пахло духами. Было душно, хотелось взять в руки веер, и не верилось, что за окнами на улице лежит снег.

– Посмотрите на эту даму с прической «марумагэ» – это новая графиня Китагава.

– Что вы говорите! Это и есть та самая – как ее… Эта крестьянка?

– Что вы, неужели вы не слыхали? Это благородная барышня, какая-то их дальняя родня.

– Ах, вот как? Удивляюсь, как она согласилась выйти замуж за такого человека!

– Но это все же лучше, чем оставаться старой девой! – говорившая рассмеялась.

Так беседовали вполголоса дамы в одном из уголков зала. Разговор мужчин вертелся исключительно вокруг назначения нового министра иностранных дел.

В самом деле, не успело общество оправиться от потрясения, вызванного устрашающими репрессиями в конце года, не прошло и двух месяцев со времени введения в силу закона о «поддержании порядка», как новое удивительное известие взволновало умы – на пост министра иностранных дел был назначен граф, которого издавна знали как самого ярого противника нынешнего правительства. Слухам и пересудам не было конца, высказывались самые разнообразные догадки и предложения, но в конечном итоге никто не мог найти ни одного сколько-нибудь вразумительного объяснения подобному назначению. Люди, в поле зрения которых попадают только самые поверхностные слои потоков, волнующих бурный политический океан, в конце концов так и решили, что назначение это объяснить невозможно. Некоторые младшие чиновники министерства иностранных дел даже терялись, не зная, как вести себя в отношении нового начальника. Прошла уже почти неделя со времени опубликования этого указа, а стоило нескольким людям собраться вместе, как разговор тотчас же заходил об этом событии.

Однако все эти толки и недоумения мелкой сошки нимало не беспокоили подлинных китов государства. Граф Фудзисава, граф Сираи, Нандзё, Нагакура, Коминэ, барон Хияма и другие министры, беззаботно смеясь, беседовали в одном из углов зала. Тут же находились руководители армии и флота. Граф Киносита, собрав на лбу морщины, что-то говорил Тадасу Судо, который слушал его с понимающей улыбкой. А в самом центре этой компании, поблизости от камина, расположился сам новый министр. Отбросив подражание Кинго-Тюнагону,[191]191
  Кинго-Тюнагон – буквально название одного из придворных рангов. Под этим именем известен Хидэаки Кобая-кава (1577–1602), вассал и фаворит феодального диктатора Тоётоми Хидэёси. После смерти Хидэёси некоторое время занимал выжидательную позицию, присматриваясь к ходу борьбы за власть между бывшими вассалами Хидэёси, с одной стороны, и группировкой феодалов, возглавляемой Иэясу Токугава, другой, но в решающий момент, во время битвы при Сэкигахара (1600), неожиданно перешел со своим войском на сторону Токугава, чем в значительной степени определился исход сражения, закончившегося разгромом бывших вассалов Хидэёси.
  В переносном смысле его имя употребляется для обозначения двуличного карьериста.


[Закрыть] он произносил перед своими недавними политическими противниками пространные речи.

– Согласитесь, назначить министром иностранных дел такого человека, как я, который на западе не бывал дальше Нагасаки, а на востоке не ступал дальше Токио – это нечто беспрецедентное! Пожалуй, такого случая не найдешь в прошлом, да и в будущем вряд ли когда-нибудь повторится что-либо подобное!

– Уроженцы Сага[192]192
  Сага – префектура Сага находится на юге Японии, в северной оконечности острова Кюсю. Сигэнобу Окума, ставший министром иностранных дел в 1887 г., был уроженцем этой префектуры.


[Закрыть] хорошо знают запад, даже никуда не выезжая! – смеется граф Нандзё.

– Если послать верного человека, то вовсе не обязательно самому пускаться в странствие по западу! – иронически произносит виконт Угаи, язвительно поглядывая на нового министра.

– Нет, молодому поколению необходимо повидать заграницу, для них это чрезвычайно полезно. Ну, что это дает – выслать на три ри от столицы? Пустое дело! Будь моя воля, я снабдил бы этих господ деньгами на дорогу и всех без исключения отправил бы за океан. Через три года они вернулись бы оттуда смирнехонькими и даже могли бы на что-нибудь пригодиться. Ведь, правда же, Нагакура-сан, такое мероприятие не потребовало бы слишком больших затрат?

Граф Нагакура только молча улыбается в ответ.

– А я считаю, что побывать за границей следовало бы и членам Палаты Гэнро, это полезно с точки зрения сохранения здоровья… – вмешивается внезапно в разговор рослый, краснолицый мужчина в военном мундире. – Во-первых, за границей волей-неволей приходится вести себя прилично, а во-вторых, вообще для гэнро было бы гораздо полезнее лечиться в других странах, а не в Атами…

– Вы совершенно правы! Но в таком случае партию сторонников путешествия на запад должен возглавить граф Фудзисава!

Раздался общий смех. Вокруг, прислушиваясь к беседе, стояло множество людей, которых неудержимо влекла сюда притягательная сила близости к власть имущим. Среди них был и почтительно слушавший Кокусю Аояги. При последней шутке он тоже осмелился слегка улыбнуться.

2

Громко зазвенел звонок, и все поднялись с мест.

Вслед за начальником вокзала из комнаты отдыха спустился его высочество в офицерском мундире об руку с принцессой, в сопровождении других членов императорской семьи, и неторопливо проследовал в вагон. Следом за ними места в поезде заняли те, кто удостоился чести сопровождать августейшую чету до посадки на пароход. Остальные плотной массой заполнили платформу. Мужчины сняли шляпы, дамы поправили складки кимоно.

По другую сторону платформы стоял только что прибывший из Иокогамы поезд. Проводники в дверях вагонов не выпускали пассажиров на перрон. Полицейский, полный служебного рвения, без передышки кричал каждому, кто высовывался из окна: «Смотреть запрещается, смотреть запрещается! Эй ты, сними шляпу!»

– Аояги-кун, Аояги-кун! – шепотом окликнул лекаря барон Хияма, немного отставший и оказавшийся в задних рядах; Кокусю Аояги, привычно улыбаясь, подошел к нему.

– Взгляни-ка туда! – Хияма кивком указал на одно из окон в вагоне только что прибывшего поезда. – Удивительно знакомое лицо! Знаешь, он чем-то напоминает тебя!

Глаза Кокусю Аояги, в которых светилась ласковая улыбка, обратились к вагону третьего класса, на который указывал Хияма. Молодой человек, одетый по-европейски, повинуясь полицейскому, сердито сорвал с головы шляпу и сверкающими глазами рассматривал нарядную толпу на платформе. Заметив Аояги, который, наморщив лоб, не отрываясь смотрел на него, он молча поклонился.

– О! – Аояги подался было вперед, но в это время раздался гудок. Аояги вздрогнул, опомнился и поспешно замер на месте в смиренной позе.

Над головами дружно склонившейся в поклоне толпы на мгновенье мелькнула облаченная в военный мундир фигура его высочества, милостиво удостоившая провожающих кивком головы, затем паровоз издал громоподобный рев, и поезд тронулся.

Не успел хвост поезда миновать платформу, как толпа провожающих мгновенно рассыпалась. Шарканье подошв о платформу, смех множества голосов напоминали шуршание муравьиного роя, покидающего муравейник.

– Эй, подождите! Подождите, говорят вам! – проводники и железнодорожные служащие все еще не выпускали пассажиров иокогамского поезда.

Молодой человек тоже пытался приоткрыть дверь, но служащий оттолкнул его. Глаза юноши сверкнули гневом.

– … Вот Фудзисава!

– А это министр иностранных дел! – указывали друг другу пассажиры.

Молодой человек, иронически усмехаясь, следил глазами за проплывающей мимо толпой. Наконец, двери открылись, и он выскочил на платформу. В обеих руках у него было по старенькому чемодану, под мышкой торчал старый дождевой зонтик. Это был юноша очень маленького роста, лет семнадцати – восемнадцати на вид. Его смуглое бледное лицо, по-видимому, еще не знало бритвы. Глаза светились живым острым блеском. На нем был темно-серый костюм из грубой шерстяной ткани, такое же пальто и черная широкополая шляпа. Он оглянулся по сторонам и, заметив пробиравшегося к нему сквозь толпу Кокусю Аояги, еще раз поклонился.

– Повзрослел, не узнать!.. Ты только сейчас приехал? – Кокусю Аояги не скупился на улыбки.

– Да.

– Быстро добрался! Я считал, что потребуется еще дня четыре, пять… Ну как, здоров?

– Да. А что дома?

– Сегодня утром пришла телеграмма… Состояние не важное. Очень ждет тебя. Недавно я ездил туда и, по правде говоря, хотел бы съездить на днях еще разок, проведать брата, но что поделаешь – столько дел, что голова кругом идет… Да что мы стоим здесь? Отойдем в сторонку, что ли, поговорим…

Они сошли с платформы. Барон Хияма, ожидавший экипаж, улыбнулся Кокусю Аояги и окинул молодого человека внимательным взглядом.

– Сусуму, это барон Хияма. Он очень много сделал для твоего отца… Разрешите представить, это мой племянник… – глаза Кокусю перебегали с лица барона на лицо молодого человека.

– О-о, юный Хигаси!.. В самом деле – то-то я подумал, что он похож лицом на… Я слыхал, вы долго жили в Англии? – теребя свои роскошные усы, Хияма; внимательно разглядывал Сусуму.

– Он учился в Кэмбридже, но… э-э… из-за болезни брата вернулся на родину, – вмешался Кокусю Аояги, искоса поглядывая на Сусуму, который в ответ на слова барона даже не поклонился, ограничившись легким кивком, и стоял прямо, как палка.

– Понимаю, понимаю, конечно… А как чувствует себя Хигаси-кун? В последнее время я был так занят, что давно уже не справлялся о нем… Ах, вот как?.. Это не хорошо! – чело барона Хияма слегка омрачилось.

Когда старый Хигаси так решительно и бесповоротно отверг его специальные рекомендации, барон очень сердился и в душе ругал старика дерзким нахалом, но потом решил отнестись к случившемуся как к забавной истории и наконец начисто позабыл все это происшествие. Но барон Хияма был рыцарь по духу и потому готов был пожалеть беднягу-неудачника.

– Откровенно говоря, если бы Хигаси-кун последовал тогда моему совету, то, возможно, не случилось бы и нынешней этой болезни… А уж я тогда, кажется, так для него старался, – барон Хияма взглянул на молодого человека и внезапно переменил тему. – Ну, да о прошлом что толковать… Пожалуйста, передайте отцу поклон. Скажите ему, пусть лечится хорошенько, пусть бережет себя… Если вам что-нибудь понадобится – прошу без стеснения… Вы, вероятно, скоро снова приедете в Токио. Поговорим на досуге, вы расскажете мне о Европе… – и барон Хияма, слегка кивнув головой, весело уселся в экипаж.

– Славный человек этот Хияма, не правда ли? – Кокусю Аояги взглянул на племянника.

Сусуму продолжал стоять неподвижно.