Текст книги "Свирепые калеки"

В своем роде она была невиннее Сюзи, мудрее Маэстры – такой женщины Свиттерс не знавал вовеки, да никогда и не узнает, во всяком случае, так ему казалось, – и как таковая идеально подходила к тому, чтобы завладеть на тот момент его мыслями.

Бобби прав, размышлял про себя Свиттерс. Только женофоб и подросткофоб станет отрицать, что молоденькие девочки – это ульи, пульсирующие сексуальным медом. С другой стороны, украсть помянутого медку, или обманом выманить его у пчелок, или рассматривать девочек как ульи и только, или главным образом как ульи – столь же дурно, если не хуже. (Гигантская синяя женщина словно закивала в знак подтверждения.) Однако ж и табу к добру не приводят. Табу – это суеверия, вооруженные клыками, и если над таковыми не возвыситься, они прокусят мозг и высосут душу. Табу – это стянутый намертво узел общественных страхов, и если народ надеется обрести свободу, узел этот должно распутать, рассечь либо вовсе изничтожить. У древних греков была концепция под названием «съесть табу»; секта агори в Индии использует тот же подход. На пути к освобождению позлащенные греки и блаженные индусы намеренно нарушали табу, господствующие в их культуре – все вместе и каждое в отдельности, – дабы ослабить их путы и уничтожить их власть. То был эффективный, можно даже сказать, радикальный метод восторжествовать над страхом, посмотрев в лицо тому, что пугает; заключив его в объятия, станцевав с ним, поглотив его – и миновав его. Своего рода изгнание демонов.

Так, может, для него самого и, возможно, для общества в целом лучше было бы и впрямь отправиться в Сакраменто и так или иначе поглядеть табу прямо в глаза? Так или не так? Или это всего-навсего прихотливая рационализация в типично Свиттерсовом духе? (Гигантская синяя женщина не повела и бровью.)

В шесть Свиттерс забеспокоился. В четверть седьмого тревогомашина резко набрала обороты. За окном было темнее, чем в устричном садке на Стиксе, заморосил остроносый дождичек. Куда они запропастились? Наверняка что-то стряслось. Маэстра такая слабенькая, чего доброго, не удержалась и сорвалась. Бобби, не самый осмотрительный из байкеров, чего доброго, впаялся в лесовоз. Либо какой-нибудь водитель из тех, которым дела нет до мотоциклов, да тем более в темноте и под дождем, врезался в них либо выбросил их на обочину. Они угодили в аварию, точно угодили. Иначе где их носит-то? Амурные шуры-муры Свиттерс отмел решительно и сразу. Даже Боббина галантность имеет свои пределы. Она же бабушка, ради всего святого! Она стара как мир.

Свиттерс уже решил дать им еще минут десять, после чего позвонить в полицию, как телефон наконец забулькал. Рванувшись к аппарату, Свиттерс опрокинул стол и перевернул торшер. По всей видимости, с «Invacare 9000» ему стоило бы поупражняться дополнительно. До капитана звездного корабля, каковым он себя почитал, ему еще расти и расти.

– Бобби! Что стряслось? С ней все в порядке?

– Все в порядке? Ода, с ней полный порядок – вот только упрямая она, как обледеневший пожарный кран. Мы тут чуть не подрались, по правде сказать.

– Что ты несешь?

– Да мы в видеопрокате. Мне смерть как хочется еще раз посмотреть «Бегущий по лезвию»[106]106
  «Бегущий по лезвию» («Blade Runner») – фильм режиссера Р. Скотта, снятый по роману Ф. Дика «Снятся ли андроидам электроовцы?», классика научной фантастики.


[Закрыть] – ты не хуже меня знаешь, что это лучший фильмец всех времен и народов, – а твоя бабуля нацелилась на какое-то там фуфло – сцены из жизни богемной парижской эмиграции двадцатых годов. Ну, знаешь, большеносые парни сидят в уличных кафешках и спорят, в ком больше весу, в Гертруде Стайн[107]107
  Стайн Гертруда (1874–1946) – писательница и критик, большую часть жизни прожила во Франции; оказала влияние на творчество Э. Хемингуэя.


[Закрыть] или в Эрнесте Хемингуэе, в общем, дерьмовая хрень.

– А, «Модернисты»![108]108
  «Модернисты («The Moderns») (1988) – фильм режиссера Э. Рудолфа об артистическом мире Парижа 20-х годов.


[Закрыть] Замечательный фильм. Ты на него просто облизнешься, как будешь смотреть. Отчего бы не взять оба, да и дело с концом?

– Да потому, премудрый Соломон, ежели ты позабыл, напоминаю: мы договорились сыграть с ней в компьютерную «Монополию», а эта игрушка будет подлиннее очереди за лимонадом в аду. А я завтра домой лечу, между прочим.

– В таком случае, – отозвался Свиттерс, чувствуя себя вице-президентом в сенате на момент, когда дебаты зашли в тупик, – отдаю свой решающий голос в пользу «Большого приключения Коротышки».[109]109
  Комедия «Большое приключение Коротышки» («Pee-Wee's Big Adventure», 1985) – первый игровой фильм режиссера Т. Бертона (р. 1958).


[Закрыть] А теперь давайте дуйте домой. – И он шмякнул трубкой.

На следующее утро Бобби улетел обратно. Уже в дверях, застегивая «молнию» на куртке, он обронил:

– На самом деле мыс тобой не то чтобы толком въехали в твою ситуацию. Мы потолковали о том, как снять проклятие или что бы уж это ни было, и я по-прежнему готов скататься на Амазонку и осуществить любое оперативное вмешательство, ты только скажи, – но сути происходящего мы с тобой так и не поняли. Что это все значит – ну, там, откуда оно пришло. Данное конкретное табу – оно результат тщательно продуманного решения? Или традиция такая – запрещать втирушам и влиятельным визитерам прикасаться к определенным предметам, в твоем случае – к земле? Касание земли в каком-то сакральном смысле символично или чисто произвольно – типа лукавый хитрец из джунглей сымпровизировал шутку, забавляясь над городским франтом? И как оно все связано с твоими йопо-блужданиями? Чего ты такого повидал или узнал в этом путешествии – настолько весомого, ценного или конфиденциального, что должен расплачиваться, проводя остаток жизни задрав пятки? И только потому, что какой-то там чокнутый британский профессор-недоучка скопытился от этого заклятия по-кандокивокски, значит ли это, что с тобой произойдет то же самое? Да чтоб меня! Под сколько лежачих камней мы еще не заглянули!

– Да я-то который день переворачиваю их туда-сюда словно блинчики и, сдается мне, так и буду этим заниматься, пока контора не придумает для меня развлечение покруче.

Бобби хихикнул.

– Хотелось бы мне быть мухой на потолке консервной фабрики, когда ты явишься на службу в этой больничной колымаге. Ну, по крайней мере сейчас инвалидам путешествовать проще. А от Сиэтла до Вашингтона что-нибудь летает прямым рейсом?

– Возможно, но я – пас. Я лечу до Нью-Йорка, а дальше – на поезде. В жизни не стану пользоваться аэропортом, названным в честь Джона Фостера Даллеса. – Произнеся «Даллес», Свиттерс тут же сплюнул; Бобби последовал его примеру. И такую художественную гармонию заключал в себе их дуэт слюнных снарядов, что эти двое, пожалуй, могли бы выступать за США в соревнованиях по синхронному плеванию. – Может, и к лучшему, что мы не потратили драгоценные минуты редкой встречи на критический разбор и анализ моей своеобразной ситуации. Будет еще время поразмыслить о Конце Времени, даже если сегодня суть завтра. А также есть многое на свете, друг Бобби, что рациональному истолкованию попросту не поддается. Взглянуть на такие вещи с логической точки зрения заведомо означает смотреть с неправильного ракурса. Логика может не только прояснять, но и искажать. Важно другое: моя душа была что беременная мышь на кошачьем шоу, и тут явился ты. Я был в жутком раздрае, а ты заставил меня отвлечься, посмешил меня, дал расслабиться. Благодаря тебе, друг, я теперь могу разбираться со своими обстоятельствами с относительной ясностью в мыслях.

– С достаточной ясностью, чтобы держаться подальше от малышки Сюзи?

– Ну-у…

Бобби укоризненно покачал головой.

– От души надеюсь, что вход в ад оборудован специальным въездом для инвалидных колясок.

– Ежели нет, придется мне удовольствоваться раем. (В своей церебральной базе данных, битком набитой этимологическим багажом (иные сказали бы бременем, однако ровным счетом ничего тривиального нет в этих первоосновах современного языка, что в расширительном смысле служат первоосновами для современного сознания), он хранил сведения и о том, что английское слово paradise, «рай», этимологически восходит к древнеперсидскому слову, означающему «обнесенные стеной кущи», «огороженный фруктовый сад», – однако глубинного смысла этого, при том, что от сирийского оазиса его отделяли еще много месяцев, он, со всей очевидностью, пока не осознал.) Небеса или Аид, если только в здании сыщется Коротышка Герман,[110]110
  Рубенс Пол (Коротышка Герман) – американский актер, снимавшийся в фильме «Большое Приключение Коротышки».


[Закрыть] я буду доволен и счастлив. Чую – того и гляди возведу Коротышку в кумиры.

– И я тебя понимаю, – отозвался Бобби, вспоминая фильм, что они посмотрели перед тем, как Маэстра оставила их обоих банкротами в «Монополии». – Это все невинность.

– Это joie de vivre.[111]111
  радость жизни (фр.).


[Закрыть]

Они обнялись, да так пылко, что при виде этого зрелища у ковбоя-другого брови так и ползли вверх. Бобби спустился по ступеням и оседлал «Харлей».

– Кстати, – бросил он, – можешь больше не напрягаться насчет того, что сказать бабуле. Вчера вечером я с ней потолковал по душам, пока мы катались. Считай, что все в порядке. Она спокойна и невозмутима, как снежный червяк в оттепель.

Взревел мотор – и Бобби унесся прочь.

* * *

Уж какую бы там историю не скормил Бобби Маэстре, таковая сработала. Свиттерс раскатывал по ее просторному дому на предельной скорости, выделывая замысловатые фигуры слалома на заставленной мебелью полосе препятствий и со свистом огибая углы, упражняясь и оттачивая свое мастерство, – Маэстра улыбалась понимающе и одобрительно, едва ли не подмигивая. Ах, если бы капитан Кейс-с-Неприятностями провел такой же инструктаж и с Сюзи!

Увы, как недвусмысленно намекал Бобби, на предполагаемую и предвкушаемую страсть Сюзи инвалидное кресло произвело эффект самый что ни на есть расхолаживающий. Когда в понедельник вечером та вернулась из школы (не поздновато ли, подумал про себя Свиттерс) и обнаружила его прикованным к креслу в материнской гостиной, она пронзительно вскрикнула в испуге – и нерешительно шагнула к нему, вся такая разом посерьезневшая и озабоченная.

– Пустяки, мелкая неприятность в дебрях Южной Америки, – усмехнулся Свиттерс, и девочка вновь просияла. Но когда он – по глупости, не иначе, – признался, что по рукам и ногам связан надолго, если не навсегда, Сюзи вновь шокирован но нахмурилась.

Не то чтобы она ему не сочувствовала. Au contraire.[112]112
  Напротив (фр.).


[Закрыть] С этого мгновения и впредь она была сама предупредительность, сама заботливость; однако ухаживала за гостем как сиделка, не как нимфа. Его бедственное состояние пробуждало в девочке материнские и кормилицыны инстинкты – качества сами по себе достойные восхищения, но, увы, отнюдь не те эмоции, по которым страждал Свиттерс. И хотя эти огромные, напоенные морем глаза, эти покерные фишки в подводном казино Нептуна по-прежнему взирали на него с восхищением, кокетство в них уступило место жалости. Жалости! Худшему врагу чувственности!

И это еще не все. Когда во вторник Сюзи опять не вернулась из школы вовремя, Свиттерс осведомился у матери, Юнис, куда та запропастилась.

– О, – отвечала Юнис, – наверное, болтается где-то с Брайаном.

– Кто таков Брайан?

Мать улыбнулась.

– Кажется, у нашей малышки Сюзи завелся парень.

Свиттерсу пришлось пустить в ход все когда-либо усвоенные азиатские техники дыхания и еще парочку, сымпровизированные специально для этого случая, чтобы вытащить мозг из наполненной соусом «Табаско» купальни, в кармазинные воды которой тот внезапно ухнул. Когда жжение и дрожь наконец поутихли, он испытал своего рода облегчение при мысли о том, как все складывается. И почти одновременно нахлынуло разочарование – настолько глубокое, что Свиттерс едва не зарыдал. Что-то похожее на подобную смесь облегчения и разочарования, должно быть, испытывает мотылек, когда задувают свечу.

Но если Свиттерс думал, что навеки избавился от утонченной пытки одержимости, если наивно полагал, что сама судьба предписывает ему сложить с плеч это светоносное бремя, то он глубоко ошибался. Когда часов этак в шесть Сюзи пришла из коридора в его комнату с баночкой «пепси» и тарелкой шоколадно-ореховых пирожных, пришла в своей школьной форме (плиссированная синяя юбочка и свободная белая блузка), пришла – и крохотный золотой крестик ее искрился и сверкал, точно звезда востока над сдвоенными мечетями грудей (ух ты, да они подросли! тот старый тренировочный лифчик их уже не удержал бы), пришла – и круглая ее попка подпрыгивала вверх-вниз, точно две кастрюльки в духовке, пришла – вместе со своей многознающей улыбкой и бесхитростным взглядом, – он почувствовал, как по всему телу распространяется желание точно раковая опухоль «сахарная вата», и мания его на всех парусах устремилась обратно.

Сюзи поцеловала его в губы – но быстро и вскользь, без участия языка.

– Не вздумай слопать все эти пирожные прямо сейчас, а то ужинать скоро.

– Ты сама их испекла? – В своем воображении Свиттерс уже облизывал ложку, потом ее пальцы, костяшки пальцев, запястья, предплечья…

– Ага, но типа не от начала и до конца. – Девочка присела на подушку. – Если ты все равно торчишь в комнате, тебе бы в постель лечь, знаешь ли.

– Еще чего. Хотя в постель я мигом нырну, только скажи – если ты ко мне присоседишься.

Сюзи покраснела – пусть лишь самую малость.

– Ох, Свиттерс! Ты та-а-а-акой нехороший!

– Ничего нехорошего тут нет, сплошная польза. Или вас ничему в этой вашей учебной тренажерке не учат?

– В следующем году я перевожусь в обычную школу. Католическая школа… ну, то есть я ужасно люблю духовные наставления и все такое, но большинство правил та-акие дурацкие. – Сюзи обхватила пальчиками шею, иллюстрируя сим загадочным образом интеллектуальную недостачу приходского устава. – Папа не возражает, потому что он все равно отлучен от церкви – ну, знаешь, зато, что развелся с моей мамой и женился на твоей маме. Свиттерс, а твоя мама много раз была замужем?

– Скажем так: матушка на «ты» с персоналом нескольких отелей, специализирующихся на программе «медовый месяц». Держу пари, ей даже изрядная скидка полагается. Кстати, раз уж речь зашла о медовом месяце, любовь моя, как думаешь, не начать ли нам упражняться в преддверии нашего прямо сейчас? – Он медленно подкатил инвалидное кресло чуть ближе к подушке.

Сюзи нервно захихикала – и замотала головой. Девочка обрезала волосы и теперь носила короткую стрижку – более аккуратная и чуть более длинная, стрижка тем не менее весьма походила на блондинистую версию той, что в моде на реке Амазонке. Выглядело это не то по-детски, не то по-мальчишески.

– Тебе даже говорить такого не следует. Ты же ранен.

– Со мной все в порядке – ничего такого, чего бы не исцелила твоя прелестная кругленькая суши.

– Свиттерс! А вот твоя бабушка говорит иначе.

Он заморгал.

– Моя бабушка? А что она такое сказала? И когда?

– Вчера вечером. Помнишь, мы как раз ужинали, и тут телефон зазвонил? Я побежала снять трубку, думала, это Брай… ну, тот мой друг, ты знаешь. А это твоя бабушка звонила из Сиэтла. Она мне все-все рассказала: как опасно твое состояние и что, ну, если вдруг я вздумаю, ну, позволить тебе что-нибудь романтическое или дурное, пусть я помню, что это может убить тебя. «Это для него верная смерть», – вот как она говорила. Так что сам понимаешь.

Черт бы подрал Маэстру!

– До всего ей есть дело, старой ведь… Вечно врет сквозь зубы, и даже зубы у нее фальшивые.

Сюзи встала.

– Она всего лишь пытается уберечь тебя.

– Не надо меня беречь. Я здоров и крепок, как «будвайзеровская» тягловая лошадь.

– Чего-чего? В этом-то креслице? Ну-ну! – Девочка направилась к двери. – Веди себя примерно. Как ужин будет готов, я за тобой зайду. Мы обе стараемся, чтобы тебе было лучше, сам знаешь. По-моему, бабушка у тебя – просто класс. – Сюзи послала ему воздушный поцелуй – и вышла из комнаты.

– Она мухлюет в «Монополии»! – заорал Свиттерс ей вслед. Ничего другого в голову ему не пришло.

«Нелепость какая. Я знаю, что жизнь – так, как люди ее проживают, – по большей части абсурдна, да я особенно и не возражаю. По утрам привкус абсурда – в самый раз. В преддверии явно занудного дня глоток истинной смехотворности пьянит точно молодое вино. Но теперешняя ситуация – это слишком. Для меня – так точно слишком. Глупо ужасно. Признаю, поначалу меня оно сколько-то забавляло – ну, нежданная экзотика как таковая, – но теперь новизна явно ушла, и теперь все это – обуза первостатейная, так и выпивает из меня сироп «вау!», капля по капле.

Вот сейчас как встану да как пойду прочь от этой мототележки для гериатрического гольфа! Вот как запрыгаю по коридору точно антилопа-импала, удирающая от стаи гиен, как подхвачу Сюзи на руки, каковые неплохо «накачались», спа-сибочки, с тех пор как я ручные рычаги ворочаю; как завалю ее прямо на пол и, ей-ей, отгрызу пуговицы с ее блузки, прям вот так и отгрызу, и плевать мне, если все семейство будет в свидетелях. Не могу больше этого выносить. Эта глупость достойна Конгресса США, просто estupido supremo[113]113
  первостатейный глупец (исп.).


[Закрыть]».

Упершись ладонями в наугахайдовские подлокотники кресла, Свиттерс приподнялся над сиденьем, одновременно вытянув и согнув правую ногу, пока носок черного кроссовка не оказался в каком-нибудь сантиметре или менее от овального тряпичного коврика, одного из многих, что являются неотъемлемой частью «раннеамериканского» декора в беспорядке разбросанных захолустных ранчо. «Смерть Р. Потни Смайта, вне всякого сомнения, результат внушения – своего рода экстремальный вариант тактики Голливуда и Мэдисон-авеню;[114]114
  Медисон-авеню – улица в Нью-Йорке, в центральной части Манхэттена, символ американского рекламного бизнеса (здесь сосредоточены рекламные агентства и фирмы, занимающиеся пиаром).


[Закрыть] лишь духовно слабые восприимчивы к такого рода психологическим манипуляциям. Даже если Сегодня Суть Завтра обладает некой причинно-следственной магической способностью, науке абсолютно неизвестной, так ее воздействие наверняка ограничено определенными географическими пределами; ну, не может оно распространяться на тысячи миль до северо-центральной Калифорнии!»

Свиттерс пошевелил пальцами ног – он уже практически ощущал молекулярное взаимодействие ноги и пола. Однако же соприкоснуться они так и не соприкоснулись. «А предположим, что она все же работает, эта кандакандерская магия, предположим, что я дотронусь до этого мерзостного коврика и тут же, на месте, скончаюсь – и что? Не могу же я провести в таком состоянии остаток жизни, верно? Под подобным покровом. Он гнетет и давит. Я – узник в незримой темнице. Хуже того, я – объект жалости для представительниц противоположного пола. Рембо ошибался! И мириться с этим я не желаю и не буду. Да пошло оно на хрен, это табу с его змеюкой! Я свободен! Убей меня, если сможешь, приятель. Давай приступай. Бросаю тебе вызов».

Но хотя Свиттерс все сильнее упирался в подлокотники, хотя все больше отрывал задницу от сиденья и все быстрее шевелил пальцами, до соприкосновения с полом его отделяли каких-нибудь четверть сантиметра. На лбу выступили горошинки пота, глазные яблоки покрылись красными прожилками артерий. Адамово яблоко превратилось в Адамов грейпфрут, а в ушах неуютно звенело – под стать тому жалобному писку, что издал Потни Смайт, прежде чем рухнуть без чувств. Фью!

Бицепсы задрожали мелкой дрожью – возможно, он переоценил их новообретенную «накачанность», – задрожала и правая нога. Однако точно натурщица, которой пригрозили увольнением, он остался в прежней позе.

«Проблема смерти в том, что она разом отсекает столько возможностей. По крайней мере в том, что касается игр с собственной личностью. Пока я жив, всегда есть шанс, что из всего этого возникнет что-нибудь до крайности интересное. Кто угадает, к чему это все в итоге приведет и чему я в процессе научусь? Разве бесконечность не возникает из фиаско? И ведь в любое время, как я захочу произвести проверку или разом разрешить ситуацию, эта возможность – в каких-нибудь двух дюймах от меня. Куда торопиться-то? А вдруг на ужин будет острый томатный соус?»

«И наверняка есть другие способы завоевать ненаглядную Сюзи». В самом деле, не успел Свиттерс принять позу более удобную и откинуться к спинке кресла, не успел глубоко вздохнуть и прерывисто всхлипнуть, как он уже начал вырабатывать про себя… ну, если не коварную стратегию, то по крайней мере новый подход. Он, внушал себе Свиттерс, отныне сосредоточит всю свою энергию на содействии в написании итогового сочинения. А в процессе включит обаяние на полную мощность, продемонстрирует девочке, как он силен и бодр и как интересен, выкажет столько пыла и столько отваги, что образ недужного, неполноценного слабака, наверняка сложившийся в ее восприятии, постепенно развеется. Он вывернет ее жалость наизнанку, спихнет с жердочки цвета слоновой кости, скормит лисам экстаза, а в процессе заодно и поганца Брайана отдаст на растерзание птеродактилям забвения. А ежели этот план не сработает, если обернется против самого же автора, если тот факт, что он более не молит, задыхаясь, о копуляции по взаимному согласию, лишь укрепит Сюзи во мнении, что «травмы» обернулись для него бессилием и утратой мужественности, тогда он, пожалуй, скажет ей правду. Всю как есть: от истории с Морячком до тычка в пенис.

Свиттерс снова вздохнул, помассировал руки и, точно рабочий на сортировочной станции, гоняющий бродяге вагона-платформы, утер со лба бобы испарины.

После ужина, под полубдительным взглядом матери для одного и мачехи для другой, Свиттерс и Сюзи уютно устроились в рабочем кабинете – обсудить сочинение, темой которого должна была послужить Пресвятая Дева Фатимы. Поскольку в том, что касалось именно этой девы, в эрудиции Свиттерса наблюдался зияющий пробел, Сюзи поспешила таковой заполнить.

Как следовало из ее рассказа, 13 мая 1917 года троим детям-пастушкам из Фатимы, что в Португалии, когда те стерегли овец в холмах близ деревни, явилась (предположительно явилась, хотя этого Сюзи не уточнила) женщина (жена, сказала Сюзи) в белом платье и под покрывалом. Дети уверяли, что женщина – видение женщины – велела им приходить на то же место тринадцатого числа каждого месяца вплоть до следующего октября, когда она наконец откроет им, кто она такая. Дети повиновались; незнакомка ненадолго заглядывала к ним всякий месяц, согласно обещанию, а 13 октября произнесла прочувствованную, довольно длинную речь и сообщила, помимо всего прочего, что путешествует под именем Божьей Матери Четок. Она велела пастушкам всякий день творить молитву по четкам и попросила построить в ее честь часовню. Свиттерс предположил, что это последнее предложение попахивает махровым эгоизмом, но Сюзи лишь неодобрительно нахмурилась – и продолжала.

Хотя Римско-Католическая Церковь так и не признала официально, что рекламирующая четки гостья – в самом деле возвратившаяся на землю Пресвятая Дева, в 1932 году Римский Престол санкционировал Ее культ, и в Фатиме был воздвигнут храм с базиликой, к которому всякий год стекаются тысячи паломников.

– Может статься, туда-то я и свожу тебя в наш медовый месяц, – прошептал Свиттерс и готов был поклясться, что на краткое мгновение глаза девочки вспыхнули нетерпеливой надеждой.

Но лучшее было впереди. В какой-то момент в ходе октябрьского явления Богоматерь Фатимы сообщила детям три серии предсказаний и предостережений, две из которых велела обнародовать немедленно.

– Предсказания! Предостережения! – буркнул Свиттерс. – Так и знал, что этим кончится.

– Веди себя хорошо и слушай дальше, – одернула его Сюзи.

Как выяснилось, слушать дальше было особенно нечего. Что до пророчеств Пресвятой Девы Фатимы, подробностями Сюзи не располагала.

– Ну, войны там, потопы и, ну, голод, землетрясения…

– Все сходится, – кивнул Свиттерс. – Смерть и гибель для пророков – хлеб насущный. Никому еще не удавалось толком нагреть руки, предсказывая богатый урожай, или чудесную весеннюю погодку, или радость и счастье для всех и каждого. Даже Второе Пришествие окрестили Судным днем.

– Она сказала, что какая-то там великая война закончится в следующем году. Что очень даже приятно, нет? Но если люди не прислушаются к Ее словам, вскорости разразится другая, еще страшнее.

– Видимо, имелись в виду Первая и Вторая мировые.

– Ну, наверное. Она ведь оказалась права, так? – В своей раннеамериканской качалке, поставленной под углом к Свиттерсову инвалидному креслу, Сюзи поджала обнаженную голень под колено и теперь, по сути дела, балансировала на одной стройной загорелой ножке, – в такой позе верхняя часть ее тела чуть подалась вперед, так что дыхание девочки защекотало Свиттерсу шею. О, ее запах – чистый и чумазый, кисло-сладкий, как у ребенка! Грезы детства – цельнокроенные дневные грезы, жизнь игровая и жизнь игрушечная, эта вневременная аура волшебного счастья – все это заключало в себе ее благоухание. Чего бы уж там этот ублюдок Брайан с ней ни делал (или она с ним) – пахла она по-прежнему, словно кульминационная строчка из детского стишка. – Она просто не могла ошибиться, – продолжала Сюзи. – Она ведь Божья Матерь.

Сама логика этого высказывания от Свиттерса ускользнула; впрочем, он полагал, что знает, откуда ветер дует. Многие особи женского рода на пороге половой зрелости – как только первые гормональные воды, предвестие подросткового гейзера, зажурчат, орошая их персональные земли, – в той или иной степени влюбляются в лошадей и/или в Деву Марию. В отличие от особей мужеского пола, чье помешательство на спортивных новостях, взрывах, лошадиных силах и вульгарном юморе может низвести их разумы до стадии раннего средневековья, а в особо тяжелых случаях – во времена еще более далекие, фантазии здоровых девочек насчет лошадей и Девы Марии, по всей видимости, истощаются и улетучиваются (так сказать), едва девочки становятся сексуально активны. Самое поверхностное знакомство с психологией Фрейда объяснит девическую поглощенность лошадьми; страстная одержимость Девой Марией, особенно со стороны некатоликов, – явление более сложное, хотя Свиттерс полагал, что объясняется оно скорее всего ее статусом Сверхдевы: она зачала без полового акта, родила без боли, вызывала любовь и восхищение мужчин, не будучи ими совращаемой, – иначе говоря, со славой восторжествовала над ужасами, опасностями и неопределенностью, поджидающими молодых женщин с вхождением «в возраст». Безусловно, Дева Мария служит проводником чудовищно противоречивой идеи – материнство священно, но секс греховен, – и трудно недооценить потенциальную вредоносность таковой для развивающейся психики, однако, учитывая двойственную природу реальности, можно также сказать, что миф о Матери-Девственнице обеспечивает базовую подготовку в том, что касается примирения с жизненными контрастами, так что большинство девушек рано или поздно освобождаются из ее женоненавистнических тенет, хотя зачастую не без скрытых психотравм.

То, что Сюзи – девочка смышленая и дерзкая, то, что сердце у нее открытое и щедрая душа, то, что она физически привлекательна и потому у нее нет нужды погружаться в Доктрины в качестве своего рода компенсации, – все свидетельствовало о том, что Сюзи очень скоро перерастет культ Девы Марии. А на данный момент – особенно пока они вместе станут работать над сочинением – он смирится и с этой одержимостью, точно так же, как мирился с ее ограниченным словарем и невразумительной речью. Да ладно, Мария вполне могла оказаться его собственной святой покровительницей, если бы ее невинность не использовали в качестве вывески для захватнического, мародерского учреждения. Свиттерс попытался представить себе, какова была Мария (в ту пору звавшаяся Мириам или Мариамна) до того, как патриархи похитили ее и увенчали нимбом, какой она была давным-давно, в возрасте Сюзи – еврейская девчоночка с покрытыми пылью ступнями и шоколадными глазищами, с растущим животом, в котором запрятан эмбрион сомнительного происхождения, – но перед его мысленным взором внезапно возникла иная Дева – «Маленькая Пресвятая Дева Звездных Вод», обшарпанная плоскодонка, уносящая его все дальше по курящейся реке через джунгли к судьбе, пожалуй, чересчур странной даже для осмысления.

Свиттерс встряхнул головой, отгоняя видение.

– Отлично, кексик, – объявил он, – вот как мы с тобой поступим. Сперва представим себе широкую панораму. Исследуем тему в общем и целом. Затем сосредоточим внимание на предмете более узком – на чем-нибудь конкретном, выполнимом и оригинальном. Например, на символическом значении числа тринадцать в фатимских видениях. Затем упорядочим собранный материал, составим план-конспект с перечислением всех основных пунктов. После того набросаем черновик. Безжалостно разберем его по косточкам. Отредактируем до идеальной безупречности. И – хоп! – вот вам отличное сочинение. Стипендия в Стэнфорд.[115]115
  Стэнфордский университет в штате Калифорния – одно из высокопрестижных учебных заведений.


[Закрыть]

– Bay! Ух ты! Сестра Френсис нам ничего подобного не говорила. Уж больно работы много. Ты уверен, что именно так итоговые сочинения и пишутся?

– Точно. Некоторые романисты даже книги так пишут. Те, что позануднее.

– О'кей, – вздохнула Сюзи. – Ты – мозг нашей организации.

– У тебя тоже мозги на месте, не забывай. Станешь их развивать – мозги останутся с тобой, обогащая твою жизнь еще долго после того, как сиськи и задница объявят себя банкротами.

– Свиттерс! – Его матушка оторвалась от журнала мод и погрозила ему пальцем с кармазинно-красным ногтем.

– А по-моему, здорово! – запротестовала Сюзи. – Он-то знает, что говорит. И вообще он – просто гений, в целом свете второго такого не сыщешь. – И пылко чмокнула его в щеку, причем поцелуй едва не сместился к губам.

– Даже и не знаю, что сказать, – проворчала Юнис, хотя относились ли ее сомнения к интеллекту Свиттерса или к Сюзи ному поцелую, так и осталось невыясненным.

Они приступили к исследованиям в тот же вечер – запустили поисковик на домашнем компьютере и, к обоюдному изумлению, обнаружили двадцать полных страниц ссылок на «Фатиму». Однако пробить в списке брешь им так и не удалось: едва Сюзи заметила, что ее наручные часики «Чик-чирик» показывают десять, она настояла, чтобы Свиттерс отправился спать.

Тот энергично протестовал:

– Ты еще на горшок не ходила, а я уже объезжал стада этих прирученных электронов. При всей моей ненависти к компьютерам я готов гонять их всю ночь напролет. В смысле, я хоть до рассвета могу вкалывать.

– А вот и не можешь, – возражала Сюзи. – Тебе нужно побольше отдыхать и все такое. И вообще я тут главная. Я – твоя сиделка, и я о тебе позабочусь, сколько бы ты ни возражал. – Девочка решительно выключила компьютер. – Мы, ну, завтра этим займемся.

– Хорошо, сестра Рэтчет,[116]116
  Злобная, властная старшая медсестра в психиатрической больнице, персонаж романа К. Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» и односменного фильма режиссера М. Формана (1975).


[Закрыть] как скажете. При условии, что вы вернетесь после школы прямиком домой, нигде не задерживаясь.

Сюзи нахмурилась – но кивнула.

– Ты в самом деле не можешь даже своим родным сказать, что с тобой приключилось? – осведомилась мать, и уже не в первый раз.

– Не может, – огрызнулась Сюзи. – Это правительственная тайна.

– Вот именно, мамочка. И если ты не прекратишь любопытствовать, я, чего доброго, заподозрю, что ты работаешь на иностранную державу. Держу пари, тебя Сергей завербовал.

– Не смей упоминать это имя в моем доме, – оборвала его мать, густо краснея. Сергей был одним из ее предыдущих мужей.

Сюзи выкатила кресло из рабочего кабинета. И уже в прихожей спросила: