Текст книги "Свирепые калеки"

– На это позвольте-ка мне возразить…

– Погодите. Я еще не кончил. Разумеется, ваши познания в естественной истории не настолько скудны, чтобы вы не сознавали: вымирание – следствие чрезмерно узкой специализации. Таков главный закон эволюции. Представители рода человеческого по натуре своей разносторонни. В этом и заключался секрет нашего успеха – по крайней мере в эволюционных терминах. Однако чем цивилизованнее мы становимся, тем дальше отходим от разносторонности и, прямо пропорционально этому, утрачиваем приспособляемость. Согласитесь, Потни, есть некий оттенок иронии в том, что вы, ребята-антропологи, адепты науки, изучающей человека, содействуете конечному его вымиранию через слепую преданность суицидальному разгулу чрезмерной специализации. О ком вы станете писать диссертации, когда нас не будет?

Девушка вернулась убрать со стола. Изобразив очередную ангельскую улыбку, Свиттерс заказал папайю, назвав фрукт его законным именем, и был почти разочарован, когда девушка не смутилась, не оскорбилась и не застеснялась, а вместо того деловито осведомилась, подать ли ему mitad или totalidad, половинку или целиком. (Даже Свиттерсово резвое воображение не могло представить себе половинку вагины.)

Потни Смит, нимало не смутившись на протяжении всей Свиттерсовой тирады, пару раз откашлялся и произнес:

– Если вы говорите о необходимости укреплять междисциплинарные связи в научном сообществе, я целиком и полностью согласен. Да. Гм… С другой стороны, если вы выступаете в защиту беспочвенных гипотез или отказа от научной беспристрастности…

– В гробу я видел научную беспристрастность. Объективность в науке – такое же надувательство, как в журналистике. Ну, может, не такое. Однако позвольте мне вновь перебить вас, буквально на минуточку. – Свиттерс сверился с часами. – Сбегаю встречу по-быстрому проводника.

– Это насчет вашей вылазки на природу?

– Именно. Но сперва хочу поделиться с вами коротенькой историей из личной жизни: она, возможно, объяснит вам, отчего я так враждебно настроен к представителям вашей профессии и почему я повел себя отчасти грубо. Не считая того факта, что я – янки.

– О, право же…

– Вы – второй по счету антрополог, с которым мне довелось повстречаться. Первый был австралийцем – мы познакомились в баре «Сафари» в Бангкоке – и много работал в дебрях Новой Гвинеи. Ну, в тех местах, где всякого колдовства и чар не огребешься, всякой жуткой древней магии – тьма-тьмушая. Так вот этот, извините за выражение, доктор философии два года прожил в одном из тамошних диких племен, и те к нему вроде как прониклись. Когда он уезжал, местный шаман подарил ему мешочек свиной кожи, набитый желтоватым порошком, и сказал, что если посыпать этой штукой голову и плечи, то станешь временно невидим. Дескать, можно зайти в крупнейший универмаг в Сиднее и выбрать что понравится. Так вот представляете, антрополог мне все это рассказывает, а дойдя до этого самого места, сдавленно фыркает себе под нос и снова прикладывается к коктейлю. Я ему: «Ну?» А он мне: «Что – ну?» А я ему: «Ну как, получилось?» А он на меня смотрит этак высокомерно и говорит: «Естественно, пробовать я не стал».

– И его ответ разочаровал вас, не так ли?

– Потни, я человек мирный, тем не менее всей моей выдержки едва хватило, чтобы не отхлестать его по щекам. «Естественно, пробовать я не стал…» Вы только представьте себе! Мне хотелось ухватить его за нос и свернуть лицо на затылок. Самовлюбленный осел! Бесхребетный олух!

Потни закурил новую сигарету.

– Ценю вашу откровенность. Этот небольшой анекдот и впрямь выставляет вашу предвзятость в свете более лестном. Если взглянуть на веши с правильного ракурса, думаю, что ваше раздражение на… на благопристойность этого придурка отчасти понятно. – Он помолчал, разглядывая дымный цветок с увлеченностью ботаника. – Порой, однако… порой на самом деле не стоит слишком уж заигрывать с первобытными магическими ритуалами. Если они и не причинят тебе серьезного физического или психологического вреда, с верного пути собьют уж точно. Я и сам тому живое подтверждение, скажу не без горечи. Если бы я не позволил себе тронуться умом на почве одного из этих кандакандерских ублюдков с его фокусами, так не возвращался бы в это треклятое место, не дожидался бы здесь бог знает чего, пока и карьера, и брак катятся коту под хвост.

Смайт отодвинул в сторону чашку и громким, хотя и жалобным голосом потребовал джина.

– Я с интересом выслушал бы эту историю в подробностях, – проговорил Свиттерс, причем не кривя душой, – но долг зовет. – Он взял со стола блюдечко с ломтиками папайи и соскользнул с табуретки.

– Тогда, может, увидимся позже? Некоторая доза философии «мальчика на побегушках» пошла бы мне на пользу. Ну, общий обзор. Широкая панорама, как вы говорите. Гм…

– У вас ни тени шанса, приятель. Хотя просто потрепаться я не прочь. Передайте сеньорите, что я буду мечтать о ней до конца жизни. И побудьте здесь, Пот. Нам нечего терять, кроме своих побед, теряем мы только победителей.

Пока Моряк поклевывал мякоть папайи, Свиттерс, натянув новые резиновые сапоги, распахнул ставни и раздвинул плети бугенвиллий, изрядно мешающие обзору. Он надеялся увидеть панораму города, но его номер находился в глубине гостиницы, а окна выходили на чисто выметенный внутренний дворик. Белые куры выцарапывали на унылой и голой земле белокуриные стихи, а поросячье трио взвизгивало и всхрюкивало, словно протестуя против мира, где смотрят сквозь пальцы на трагизм ветчины. Незадолго до того в угол после стирки выплеснули воду с хлопьями пены, вымостив дворик мыльными пузырями на манер булыжника; пузыри переливались и мерцали под утренним солнцем. В центре дворика росла пара матовых деревьев, и хотя по молодости лет они вряд ли плодоносили, листвы их хватало, чтобы создать тень для девушки, которая, усевшись на перевернутой корзине, лущила бобы в синюю эмалированную миску у себя на коленях. Выгоревшее хлопчатобумажное платьице задралось до самой миски, открывая взгляду кремовое бедро, и если только зрение его не обманывало, снизу лукаво подмигивали розовые трусики. Свиттерс вздохнул.

Теннесси Уильямс написал некогда: «Мы все живем в охваченном пламенем доме, причем пожарных вызвать нельзя; выхода нет, остается лишь глядеть сквозь чердачное окошко, в то время как огонь пожирает дом, в котором мы заперты, словно в ловушке». В определенном смысле драматург был прав. Но – что за вид открывается из чердачного окошка!

Забыл Теннесси упомянуть, что если поглядеть из окошка с зудящим любопытством и пылкостью, с великодушным сердцем и способностью искренне радоваться и, да-да, с языком, который поддержит и обогатит все то, что мы видим, тогда КАКАЯ РАЗНИЦА, что дом вокруг нас горит синим пламенем? Да плевать. Пусть сукин сын полыхает вовсю!

Эти ли мысли составляют философию «мальчика на побегушках»? Возможно, что и нет. Но на данный момент сойдут и они.

Бокичикос оказался столь же не похож на Пукальпу, как плоскодонка «Дева» – на неуклюжий танкер. Бокичикос был заметно меньше, и тише, и чище, и куда уютнее. Свиттерс вспомнил замечание Хуана-Карлоса о том, что Бокичикос – плановый населенный пункт, основанный правительством «в строгом соответствии с требованиями экологии». И в целом это соответствовало истине. В то время как анархически разнузданная Пукальпа расползалась во все стороны, бездумно загаживая, разграбляя и пожирая окрестные дебри, Бокичикосу были предписаны жесткие границы, за пределы которых городу запретили выплескиваться либо протягивать щупальца. В результате мистическое изумрудное дыхание леса мягко овевало побеленные щеки города, в то время как здешняя река распевала серенады горожанам заливистой трелью, а не хрипела смертным хрипом, придушенная раковой опухолью.

Отходящие от центральной площади (в классическом испанском стиле) грунтовые улицы были выровнены и утрамбованы, все здания, кроме церкви, единообразно крыты пальмовыми листьями, что придавало им особый индейский колорит. Стены домов были сложены из кирпича и/или бревен, образовавшихся в результате расчистки места под город, а затем гордо выбеленных раствором известки, благодаря которому они когда-то блестели, а теперь заметно истерлись. Ни одно из строений, включая ратушу, отель и церковь, в высоту и сравняться не могли с деревьями джунглей, что затеняли их «черные ходы», да и дверные проемы шириной зачастую уступали стволам этих дерев. Далеко-далеко высилась самая важная из городских построек, драгоценность короны, все искупающее достоинство – завод по переработке отходов. (Будь они мудрее, обитатели города ежедневно пускали бы благодарственные свечи по лаврового цвета водам своего пижонского отстойного бассейна.) Уж конечно, Пукальпа такой утонченной роскошью похвастаться не могла, да скорее всего и Икитос – тоже.

В Бокичикосе обнаружилось с полдюжины грузовиков – бездействующих, изъеденных ржавчиной, со спущенными шинами – а кого им возить-то? – и ни единой легковушки. Короткие улочки города, каждая из которых заканчивалась тупиком, оживляли клюющие куры, роющие землю рылом свиньи, тявкающие дворняги и голые дети, тощие и чумазые, – и при этом ни мимолетного видения, ни тени запаха недавно опочившей собаки не потревожили Свиттерса. Тем не менее в небе кружили стервятники – терпеливые, уверенные в более несомненной и вкусной из двух неизбежностей жизни: некрофилический радар бдительно обшаривал заросли.

А уж в зарослях недостатка не было. Подстрекаемые яростным экваториальным солнцем и тропическими проливными дождями растения бесчисленных разновидностей заполонили сточные канавы и дворы, угрожая захватить и площадь; их горький нектар утолял жажду люминесцентных бабочек и миллиардов жужжащих насекомых окраса более скромного.

Построенный с расчетом на нефтяной бум, которого так и не возникло (геологи существенно переоценили потенциальный выход здешнего нефтяного месторождения), Бокичикос ненадолго расцвел – и тут же увял. И по меньшей мере половину населения времен наивысшего расцвета утратил. Однако половина осталась: жилье здесь было недурственным и недорогим, и, кроме того, люди верили, что вот-вот начнется бум более солидный, а именно – лесной. Очень скоро, рассуждали предприимчивые, японцы выкосят девственные леса Индонезии, Борнео, Малайзии, Новой Гвинеи и, возможно, Аляски – и всерьез возьмутся за вырубку западной и центральной Южной Америки. На Амазонке в Бразилии они уже превратили древние и величественные экосистемы в кучи безжизненных оранжевых опилок (один из способов глушить прыткость), и покупатели активизировались вокруг Пукальпы в Перу. Предсказывали, что скоро цепные пилы примутся рычать чудовищные денежные мантры в пределах слышимости от площади Бокичикоса (где в то утро звенели всевозможные птичьи трели), и снова пресловутые сорок или около того табуретов в баре отеля будут денно и нощно полируемы преуспевающими или по меньшей мере честолюбивыми задницами.

К слову сказать, кто-то, возможно, и подивится, зачем сравнительно небольшой нации вроде Японии такое количество древесины. Но Свиттерс-то знал. Цэрэушные доклады подтверждали, что миллионы импортированных бревен были затоплены в заливах повсюду вдоль побережья Японии – так сказать, засолены до того не слишком отдаленного будущего, когда мир по большей части останется без деревьев. Знал Свиттерс и то – и размышлял он об этом с безрадостной улыбкой, неспешно пересекая площадь с экзотической клеткой в руках, – что собрат-агент, действующий в Токио, энергично разрабатывает планы воспрепятствовать японскому маневру. Нет, не по приказу организации, а втайне, на свой собственный страх и риск. Этот Давид, напускающий порчу на Голиафа, разумеется, принадлежал к числу ангелов.

Также к слову: некогда Свиттерсу казалось, будто термин «ангел» в применении к определенным вылупившимся в ЦРУ «белым воронам» являлся ничем иным, как иронической аллюзией на занудную книгу проповедника Билли Грэма[65]65
  Грэхем Билли (p. f918) – всемирно известный американский проповедник-баптист, автор ряда книг, в том числе «Как родиться заново» (1977) и «Ангелы: тайные агенты Господа» (1975)


[Закрыть] под названием «Ангелы: тайные агенты Господа». А вот и нет, уверял Скверный Бобби Кейс. Согласно Бобби, данный термин относится к малоизвестному отрывку из Писания, где рассказывается о «нейтральных ангелах», ангелах, которые отказались примкнуть к какой-либо из сторон в небесном расколе между Яхве и Люцифером и которые отчитали обоих за непримиримость, надменность и жажду власти. Откуда летчик-лихач из Хондо[66]66
  Главный город округа Медина в штате Техас, основан в 1880 г.


[Закрыть] знал такие вещи (Кейс окончил техасский технический колледж, отвоевав на экзамене второе место в своем классе, но специализировался он по аэронавигационной технике), Свиттерс понятия не имел, равно как и не догадывался, где может находиться в то утро летчик-шпион и что поделывает, однако он отдал бы бочку острого томатного соуса за то, чтобы Бобби оказался рядом и за возможность спозаранку распить вместе с ним пивка на сумрачной тесной площади далекого Бокичикоса.

Рынок примыкал прямо к площади. Тут и там стояло около дюжины ларьков под тростниковыми навесами, а в придачу к ним – несколько рядов открытых столиков, застланных изодранной, выгоревшей, изъеденной тараканами клеенкой. Выставленный ассортимент фруктов и овощей был довольно скуден: преобладали бананы, перец чили и горки бледной юкки или корней маниоки; яйца; домашняя птица; копченая рыба; шкуры животных и рептилий; плетеные коврики и корзины; галантерея и одежда (включая футболки из ткани шодди, украшенные «пиратскими» портретами самого знаменитого лица на всей планете, более знакомого и, чего доброго, более любимого, нежели Иисус, Будда или Майкл Джордан[67]67
  Джордан Майкл (р. 1963) – знаменитый баскетболист, играет в команде «Чикагские быки».


[Закрыть] – физиономии милого и слащавого мультяшного грызуна с ласкательной ирландской кличкой); и, как раз там, где остановился Свиттерс, высился ларек с писко, домашнего производства ромом и теплым пивом.

Свиттерс неспешно потягивал напиток – мудрые на теплое пиво не набрасываются – и оглядывался в поисках Инти. Индеец опаздывал. Может, у него возникли проблемы с наймом проводника, согласного проводить Свиттерса к глиноземному курорту, куда попугаи и макао якобы слетаются всякий день, дабы умастить крохотные вкусовые почки питательными минеральными добавками. Возможно, он угодил в неприятности из-за шумных ночных оргий с мальчишками. Маловероятно, чтобы Инти отбыл обратно в Пукальпу в силу того вполне практического соображения, что до сих пор он получил лишь сорокапроцентную предоплату за услуги. Однако при всей сомнительности подобного исхода даже тени подозрения о том, что Инти, возможно, бросил его в этой затхлой, заросшей, глухой, Богом забытой дыре, хватило, чтобы на лбу у Свиттерса выступил холодный пот. Он жадно хлебнул пива, и еще, и еще, пока пенная струя не ударила из горлышка и не хлынула ему за пазуху. Пена еще сочилась из его ноздрей, когда минуту спустя он вроде бы углядел Инти на противоположном конце площади.

Там назревал скандал, и капитан «Девы» явно находился в его эпицентре.

– Посторожи пивко, – наказал Свиттерс попугаю. – Я мигом.

Ссора, как выяснилось, вспыхнула между Инти и жилистым, золотозубым молодым метисом в кроссовках «Найк» и жутковатой накидке из шкуры анаконды. Метиса поддерживали несколько приятелей – главным образом своим физическим присутствием, хотя время от времени они прибегали и к словесным увещеваниям.

При виде Свиттерса Инти явно приободрился. Под впечатлением от модного костюма и шляпы последнего метис сделал вывод, что перед ним – важный сеньор, а пожалуй, что и адвокат (!), и тоже обрадовался вмешательству персоны рассудительной и авторитетной. Однако надежда на объективное мнение в пользу метиса тут же развеялась: Инти указал на янки, изобразил пистолет при помощи кулака и указательного пальца и, злобно тараторя без умолку, выпустил очередь воображаемых выстрелов в грудь своего противника. Инти убеждал Свиттерса истребить бокичикосца точно так же, как тот расправился с пауком-бананоедом; а судя по тому, что метис отпрянул назад и лицо его посерело под стать змеиному плащу, он явно устрашился, что Свиттерс, чего доброго, возражать не будет.

– Нет-нет-нет, – промолвил Свиттерс, качая головой, выдавливая из себя широченную улыбку и пытаясь изобразить добродушие, сделавшее бы честь тамаде на воскресном завтраке в молитвенном собрании. Он воздел руки в общепринятом миротворческом жесте и примирительно, хотя и на скверном испанском, поинтересовался, в чем дело.

Последовал обмен скорострельными очередями на испанском и кампа – точь-в-точь помехи на радио «Вавилон» в грозовую ночь. Времени на разбирательства ушло немало, но в итоге детали спора наконец прояснились – во многом благодаря тому факту, что метис, загнанный в угол, внезапно заговорил на просто-таки превосходном английском.

По всей видимости, двумя неделями раньше Инти вручил Ямкоголовой Гадюке (для укрепления собственной репутации метис взял себе имя смертоносной обитательницы Амазонки) ящик с отменнейшим лимским писко в обмен надетеныша оцелота. Предполагалось, что животное удастся продать в Пукальпе за хорошую цену. Позже в тот самый вечер, когда Свиттерс нанял Инти в проводники, индейца поймали за попыткой сбыть оцелота на окраине пукальпского полулегального рынка попугаев. Блюститель порядка призвал Инти к ответу за нарушение одного из нововведенных перуанских законов о защите дикой природы и конфисковал звереныша, но Инти сообщил, что на рассвете следующего же дня вновь отправится вверх по реке в джунгли, и пообещал выпустить кошку в лесу неподалеку от того места, где его поймали, – если только оцелота ему вернут. После долгих препирательств блюститель порядка согласился. Бутылка писко скрепила договоренность.

«А, вот откуда взялся тот толстопузый тип в потрепанной бурой форме, что стоял на пристани, скрестив руки, и следил, как мы отплываем, – подумал про себя Свиттерс. – То-то я еще гадал, что это за джентльмен».

Однако вместо того Инти вознамерился вернуть оцелотенка Ямкоголовой Гадюке (только тогда Свиттерс заметил ходившую ходуном корзину под крышкой, что стояла тут же) и потребовать назад писко. Ямкоголовая Гадюка об этом и слышать не хотел, пусть даже в силу той единственной причины, что бренди по большей части уже постигла судьба всего бренди, иначе говоря, его поглотила черная дыра, зияющая у врат страстей человеческих.

В итоге Свиттерс уладил дело, убедив чужака-метиса вернуть Инти одну-единственную бутылку писко – в порядке вознаграждения за хлопоты и компенсации морального ущерба, в то время как он, Свиттерс, возьмет оцелота на свое попечение. Нет, он вовсе не собирался контрабандой вывезти оцелота домой в подарок Сюзи, хотя такая мысль и приходила ему в голову; он вознамерился выпустить зверька по дороге к колпе, где свободу обретет попугай. О да! Служба по освобождению домашних животных имени Свиттерса.

Покончив с этим делом, он шагнул к раскачивающейся корзине и нагнулся приподнять крышку – чтобы оцелотенок не задохнулся ненароком, при этом гадая, не зафиксировалось ли в юном сознании звереныша воспоминание о детском лифчике Сюзи. Но едва он коснулся плетеной крышки, как его грубо окрикнули – а Ямкоголовая Гадюка схватил его за руку и сжал ее точно стальными щипцами.

– Черт! – пробормотал себе под нос Свиттерс. – Мог бы сразу понять, что это добром не кончится. – Он попытался расслабить мышцы и очистить сознание, как его учили на занятиях по боевым искусствам. – Вот тебе и ясное солнечное утречко. Вот тебе и парадный, свежий костюмчик. – Одним неуловимо-текучим движением он выпрямился, развернулся, приемом раk sao сбросил руку Ямкоголовой Гадюки со своего предплечья и нанес удар кулаком.

Удар слегка запоздал (Свиттерс был не в форме – слишком давно не практиковался), и не успел кулак достичь цели, как его с неожиданным проворством заблокировал Инти. А в следующий миг Инти вцепился в правую руку Свиттерса, а Ямкоголовая Гадюка восстановил стальной захват на левой. Вдвоем индейцы заботливо развернули Свиттерса вокруг своей оси. Корзина, перевернутая в процессе, лежала на боку – и из нее медленно выползала, гибко извиваясь туда-сюда, змея с головкой в форме наковальни, черная и блестящая, как живое воплощение зла: от ее узких зеленовато-желтых глаз-щелочек так и расходились смертоносные лучи.

Толпа рассеялась. Инти увлек Свиттерса прочь. Указал на вторую корзинку, поставленную в тени тростникового навеса в нескольких ярдах поодаль. И зафыркал, зашипел, затопотал ногами, в точности как когда Свиттерса напугал паук.

– Ага, уловил, – буркнул Свиттерс. – Что ж, наверное, патологическое чувство юмора лучше, чем вообще его отсутствие. – Когда же Свиттерс оглянулся назад, Ямкоголовая Гадюка каким-то образом уже вернул гадюку в ее обиталище.

– О'кей, приятель, твои грязные коммерческие сделки отняли у меня добрых полчаса времени, и в придачу меня едва змея не покусала. Пора бы цирку и трогаться. Ну и куда, к чертям собачьим, подевался наш гид, нанятый для экскурсии на попугайный курорт?

Разумеется, Свиттерсу пришлось переформулировать свою тираду. Когда же он довел-таки запрос до сведения Инти, шкипер – в руках у него покоилась корзинка с оцелотом (правильная корзинка), а из-за пояса, точно pistola,[68]68
  пистолет (исп.).


[Закрыть] торчала бутылка писко – заверил нанимателя, что его юные товарищи по играм были посланы раздобыть лучшего проводника из всех, что есть, и вот-вот объявятся вместе с сим многоуважаемым знатоком колпы.

– Отлично. А то уже поздновато. И жарковато.

В самом деле, хотя еще не было и девяти, солнце глядело на них сверху вниз, точно дурной козлиный глаз, недоброе, налитое кровью, и под его пагубным взором каждая живая клеточка в каждом живом существе затормаживалась точно наручные часы Дали. Свиттерс чувствовал, как протоплазма в нем превращается в жидкость для химической чистки, а костюм, которому очень скоро химчистка и впрямь понадобится, намертво приклеился к телу, точно афиша к стене.

Дыша медленно и неглубоко, словно опасаясь захлебнуться насыщенным парами воздухом, Свиттерс поплелся через площадь в нескольких футах позади Инти. Но не успел далеко уйти, как обнаружился новый очаг волнения. На сей раз – вокруг клетки с Моряком.

Пирамидальную клетку обступила группа индейцев-мужчин, человек пять-шесть. Свиттерс идентифицировал их как индейцев не столько по раскрашенным лицам (геометрически расположенные мазки ягодной мякотью), или чертам (длинные, выступающие носы, четко очерченные скулы, скорбные темные глаза), или одежде (изодранные колючками хлопчатобумажные шорты и, по сути дела, все), сколько по прическам.

Лесные племена Южной Америки говорят на множестве языков и практикуют множество обычаев. Единственное, что у них у всех есть общего, – это унисексовая стрижка «паж». Ощущение такое, словно в глубокой древности, еще до того, как время включилось, некое изначальное божество – например, Великий Бог Бастер Браун,[69]69
  Персонаж популярных комиксов, впервые появившихся на страницах «Нью-Йорк геральд» в 1902 г., – маленький мальчик из богатой семьи с характерной стрижкой «паж», постоянно попадающий в неприятности.


[Закрыть] – пронесся по обширным лесам Амазонии с глиняной чашей в одной руке и тупым ножом в другой и каждому древнему смертному обкарнывал шевелюру в одинаково кошмарном стиле. Объединению это никак не способствовало – племена, что традиционно воевали друг с другом, носили одинаковые челки, – и тем не менее прическа закрепилась и привилась. То, что ввела в моду Гайя Парикмахер, да не сострижет человек!

Южноамериканские полукровки имели тенденцию стричься по европейской моде, в этом вопросе оставаясь заодно со своими соотечественниками чисто испанского или португальского происхождения. В Лиме, однако, как уже заметил Свиттерс, кое-кто из blancos[70]70
  белых (исп.).


[Закрыть] помоложе – Гектор Сумах, например, и девица из клуба Глория – начали отдавать предпочтение усовершенствованному, более цивилизованному варианту индейской стрижки. Свиттерс гадал про себя, существует ли единое для всей Амазонии название для этой прически, или в языке каждого племени она называется иначе, или это явление настолько само собою разумеющееся, что иного обозначения для нее, кроме слова «волосы» (в каждом племени – свое), просто нет. Мгновение его одолевало искушение спросить Инти, как он называет свою стрижку, но на всякий случай – а вдруг лодочник ответит: «Артур», как ответил Джордж Харрисон на тот же вопрос в «Вечере тяжелого дня», – придержал язык. Есть неприятности, от которых даже записные смутьяны предпочитают держаться в стороне.

Что до неприятностей, то, как выяснилось, у пивного ларька ничего подобного не намечалось. Индейцы не злились, не буянили; просто в силу неведомой причины Моряк заинтриговал их настолько, что возбуждение возобладало над их обычной замкнутостью. Они толпились вокруг клетки, тыча в нее покрытыми рубцами пальцами и останавливая прохожих, чтобы расспросить о попугае внутри – по крайней мере так казалось со стороны. Это несколько озадачивало: Моряк – безусловно, красивая птица, даже в свои преклонно-зрелые годы, – никоим образом не являлся экземпляром редким или уникальным. А привезти домашнего попугая в эту часть мира, было, пожалуй, все равно что тащить пиво «Миллер» в Баварию.

– Они что, антиквариат покупают? Гарантия на этого пожирателя крекеров много лет назад как истекла. – Свиттерс поинтересовался у Инти, что так привлекло зрителей, но Инти не знал и выяснить хоть в каких-то подробностях тоже не мог, ибо хотя Инти и бокичикосская тусовка говорили на диалектных вариантах кампа, диалектам этим недоставало общего вокабулярия, так что беседу удавалось поддерживать лишь на самом примитивном уровне. А поскольку общий словарный запас Инти и Свиттерса был тоже невелик, Свиттерсу удалось установить лишь то, что на самом деле индейцев занимал не Морячок, а клетка.

– Круто, – отозвался Свиттерс. – А не сообщишь ли ты своим родичам из провинции, что этот уникальный, построенный по специальному заказу переносной вольер в ближайшие пару часов будет покинут его обитателем, и я готов предложить им таковой на чертовски выгодных условиях? Что у них есть на обмен? Может, бриллиантовый браслет? – Свиттерс знал, что в здешних краях в речной гальке порой попадаются неотшлифованные алмазы, и думал о Маэстре.

Однако трехступенчатый языковой барьер оказался непреодолим, и хотя любопытство индейцев по поводу переносной темницы Моряка не только не убывало, но, напротив, нарастало – теперь, когда появился владелец, – интерес Свиттерса, напротив, пошел на спад, и он принялся оглядываться по сторонам, высматривая мальчишек из Пукальпы и обещанного проводника к колпе.

– Этого проводника по почтовому каталогу заказывают, не иначе, – пожаловался он, обмахиваясь панамой.

Когда же мальчики наконец появились, сопровождал их не местный охотник, но Р. Потни Смайт.

– И снова привет! – весело закричал он, распространяя вокруг себя пары джина. – Весть несется по городу: требуется человек, способный довести вас до попугайного урочища.

– А что, это проблема?

– Да едва ли, старина, – хихикнул Смайт. – Тропа начинается вон там, прямо за церковью. Ведет, никуда не сворачивая, до места практически по прямой. Проложена вдоль реки. Если, конечно, вы не задались целью внести посильный вклад в местную экономику, проводник вам на фиг не нужен. Я, кстати, буду счастлив с вами прогуляться, если нужна компания.

– Вот уж в чем нехватки нет, – буркнул Свиттерс, указывая на капитана и команду «Девы» и на контингент местных.

– Понятно. – Смайт поприветствовал индейцев, столпившихся вокруг птичьей клетки; те немедленно подступили ближе, окружили его и заговорили – почтительно, но все сразу. К удивлению Свиттерса, англичанин отвечал им на их же языке; они беседовали несколько минут, зачастую многозначительно, прицельно поглядывая то на джунгли, то на клетку и обратно.

Смайт обернулся к Свиттерсу:

– Парней жутко заинтересовала эта треклятая клетка.

– Да уж вижу, что не попугай. А в чем дело?

Смайт задумчиво потеребил сперва одну мясистую щеку, затем другую. Его челюсти поблескивали на влажной жаре, точно лопнувшие дыни.

– Символизм, – проговорил он. – Гомоимаджистская идентификация или что-нибудь в том же бредовом духе. Не берите в голову. Все очень просто. Это – вторая… гм… пирамидальная фигура, что индейцам-наканака когда-либо доводилось видеть.

– Первая небось была просто блеск!

– Еще бы. – Смайт кивнул большой, тяжелой головой и загадочно улыбнулся. – Исходя из того, что «просто блеск» может означать «впечатляющий» или «выдающийся», первая пирамида и в самом деле была просто блеск.

Свиттерс на мгновение представил себе некую затерянную в джунглях пирамиду, руины древней архитектурной постройки. Хотя здесь могут быть только инкские, а Свиттерс отлично знал, что пирамиды инков лишь очень смутно напоминают египетские строения, по образцу которых моделировалась клетка для Моряка. Он хмуро воззрился на антрополога, словно требуя продолжения, а Смайт, по всему судя, уже собирался таковое предоставить, когда внезапно оглушительный приказ заставил всех, находящихся в пределах слышимости, на долю секунды изобразить встряхивание невидимого мартини.

– Нар-роды мир-pa, р-расслабьтесь! – вот что они услышали. Именно так – и не иначе. Громко. Из ниоткуда.

– Чтоб ты провалился! – выругался Смайт.

– Ай-иии! – взвизгнул Инти.

– Пришлите клоунов, – пробормотал Свиттерс.

И хотя индейцы-наканака с резкими, пронзительными птичьими криками были знакомы не понаслышке, именно они подскочили особенно комично. Успокоившись же, поинтересовались у Смайта, что именно сказал «волшебный» попугай, ибо были убеждены: птица изрекла некую истину, скорее всего сверхъестественного толка.

Смайт посовещался со Свиттерсом; тот ответил:

– Ты правильно расслышал, друг Потни. Старая зеленая метелка для смахивания пыли велела нам остыть, успокоиться и обрести просветление; и если простить попке сомнительную стилистику, так скажу, что совета более мудрого в жизни не получишь – тем паче от недавнего домашнего питомца.

Когда Смайт пересказал суть любимого Моряцкого афоризма, восхищение наканака перешло все границы. Они возбужденно затараторили, как промеж себя, так и обращаясь к Смайту, причем тараторили так долго, что Свиттерс потерял терпение и вмешался, объявив, что сей же миг отбывает к глиноземному отвалу. Он жестом велел одному из парнишек взять клетку, поскольку Инти тащил оцелота, а сам он собирался поснимать окрестности на камкодер – задавая впечатление, так сказать. В конце концов, Маэстра заслужила шоу на все сто.

Не успело маленькое сафари тронуться в путь, как Потни остановил экспедицию.

– Послушайте, Свиттерс, дело вот в чем… – Он забормотал что-то невразумительное, еле подбирая слова. С его цветом кожи под стать перламутровой раковине и медвежьим сложением любой наделенный воображением зритель мог бы счесть его отпрыском русалки и панды. – Дело вот в чем… Открою вам кое-что важное… ну, то есть оно может оказаться важным…