Текст книги "Свирепые калеки"

– Так уже открывайте – или закрывайте, рот, в смысле, – фыркнул Свиттерс. – Подошвы Дантовых туфель и то так не припекало, как тут. – В следующий миг Свиттерс уже сожалел о замечании: уж не уподобляется ли он этим жалким нытикам, что тратят бесчисленные бесценные моменты своей краткой жизни, жалуясь на погоду? Погоде следует либо радоваться, либо вообще ее не замечать, либо одно, либо другое, – если, конечно, таковая не причиняет тебе физического вреда, не гноит на корню твой ревень и не губит твоих детей; хотя в такие дни, как сегодня, когда солнце парит мозги, точно китайские клецки, радоваться особо нечему, а вот не думать о погоде еще труднее, чем не думать о… о Сюзи.

Свиттерс сбавил тон.

– Где-то я читал, что каждую секунду на землю обрушивается 4,3 фунта солнечного света. Мне кажется, данные сильно занижены. А ты, Потни, что скажешь? – Он промокнул лоб. – То есть я, конечно, понимаю, что солнечный свет, это… ну, в общем, свет… но не кажется ли тебе, что на самом деле имелось в виду 4,3 тонны?

Смайт снисходительно улыбнулся и закурил сигарету.

– Для путешествий по тропической зоне вы одеты не лучшим образом, верно, старина?

– Ну, это как посмотреть…

– Хотя должен отметить, что сапоги – это разумно. – Он поглядел на небо оттенка севрского фарфора. – Скоро пойдет дождь.

Свиттерс тоже вскинул глаза. На его взгляд, никакого дождя не предвиделось. Он был готов поставить последний доллар за то, что дождя не будет.

– Так давай, Пот, выкладывай. А то мое небольшое предприятие уже выбилось из графика.

– Мальчик на побегушках спешит исполнить поручение?

– Именно. Ты в самую точку попал.

Смайт яростно откашлялся, с его адамова яблока во все стороны разлетелись капли пота.

– Янки в деловом костюме, «исполняющий поручение» в перуанских джунглях… Чуть западнее первой мыслью было бы: «кокаин». Но в здешних краях отборной коки мало, если вообще есть, да и минеральные ресурсы довольно скудны. Да. Гм… Если вы нацелились на экзотических птиц…

– Послушайте, приятель…

– Не мое собачье дело, не так ли? Разумеется. Абсолютно не мое собачье. Однако новости таковы. – Свиттерс попытался вставить слово, но Смайт только отмахнулся. – Эти парни наканака, видите ли, хотели бы ненадолго одолжить вашего попугая. Они хотят забрать его – вместе с клеткой, разумеется, – в джунгли. Что, встревожились? Еще бы. Но, видите ли, они его непременно вернут. Они всего лишь хотят показать его одному типу из племени кандакандеро. Весьма примечательная личность, уверяю вас. Наканака уверены, что великий шаман кандакандеро будет настолько потрясен, что даже даст вам аудиенцию.

– Нет-нет-нет-нет-нет. Благодарствую, но никак невозможно. Мой календарь светских визитов заполнен под завязку. Может, в следующий раз, как буду проезжать мимо. – Свиттерс оглянулся на Инти. – Давайте-ка сгоняем табун – и вперед!

– О, хорошо, превосходно! Просто в самую точку! – Физиономия Смайта из нежно-розовой сделалась пунцовой. – Я прожаривал задницу в этой сраной дыре пять сраных месяцев, упрашивая, умоляя, подлизываясь, подмазывая, словом, делая все, вот только на четвереньки не вставал и курбетов не выделывал на манер стаффордширского бультерьера, – лишь бы добиться еще одной встречи с Концом Времен, а тут являешься ты со своим сраным поручением, что называется, не думал не гадал, ни сном ни духом, – и вляпываешься по уши, просто-таки натыкаешься ненароком, сталкиваешься нос к носу с великим шаманом. Превосходно, просто превосходно. Мое обычное везение, как говорится. Мое обычное сраное везение.

Свиттерс потрясенно глядел на собеседника.

– Сбавь обороты, – предостерег он. – Сбавь обороты, приятель. Внемли наставлениям Морячка. Р-рас-слабься. Ты ведешь себя так, как будто я всю игру тебе запорол, а я понятия не имею, о какой игре речь-то, – прям хоть в полицейское управление Лос-Анджелеса обращайся. Я всего лишь…

– О, ты тут вообще ни при чем. Правда. Извини. Это просто моя сраная…

– Потни, хватит ныть. Нытье неэстетично, даже если твои подвывания наводят на мысль о Кеннете Брана,[71]71
  Брана Кеннет Чарльз (р. 1960) – британский актер и режиссер, играл в труппе Королевского шекспировского театра; впоследствии вместе с Дэвидом Парфиттом организовал собственную труппу «Renaissance Theatre Company» под патронажем принца Чарльза, где с успехом сыграл Гамлета и поставил «Короля Лира».


[Закрыть] поедающем замороженную клубнику серебряной вилочкой. Просто скажи толком, в чем проблема. Что за фигня насчет «конца времени»? «Рандеву с концом времени»? Тебе солнце в голову ударило? Солнце и джин? Синдром «англичанин перебравший»?

Потни постепенно возвращался к естественному цвету. По его гладкому, блестящему лицу разливалась усталость – так удалившийся отдел фермер Среднего Запада вселяется в отель «Фламинго Бич». Он повел медвежьими плечами и неохотно отшвырнул сигарету в изглоданные тлей заросли.

– Не бери в голову… Белиберда.

– Белиберда? – Свиттерс ухмыльнулся – недоверчиво и саркастически-восторженно.

– Да. Вздор. Чушь, – воинственно пояснил Смайт.

– Я отлично знаю, что такое «белиберда». Я просто полагал, что в возрастной группе моложе девяноста пяти термин уже не используется. Даже в Доброй Старой Англии.

– Не измывайся.

– Так, значит, белиберда, вот как? Так чего ж ты сразу не сказал? К белиберде у меня неистребимая слабость, видишь ли. А если добавить еще и щепотку околесицы или там галиматьи, о, тут мне и впрямь не устоять.

– Не измывайся.

– И не думал, Пот. Может, подыщем где-нибудь тенистый уголочек и потолкуем по душам?

– Если ты серьезно.

Свиттерс, конечно, потакал этнографу, видя, как тот взволнован, но в то же время и впрямь был самую малость заинтригован. «Белиберда, – едва ли не распевал он, шагая к крытому входу больницы неподалеку. – Белиберда движет миром, миром».

Боковой вход в бокичикосскую больницу использовался – несколько авторитарно – для тяжелых больных, нуждающихся в скорой помощи. Сквозь него поступали тела, истекающие кровью от ударов мачете или раздувшиеся от укуса змеи. Парадный или главный вход предназначался для страдающих болями, кашлем, лихорадкой или одним или более из числа тех тридцати паразитов, что в подобном месте способны просочиться, пробраться, прокопаться, ввинтиться, впиявиться в человеческий организм, что немало способствовало репутации данного региона в смысле бьющей через край прыткости. (Близилось время, когда вспыхнет спор, через который из входов, боковой или главный, подобает принять обездвиженного Свиттерса, но до этого малоприятного затруднения оставалось еще несколько дней.)

Из ниоткуда к боковой двери вела короткая, мощенная плитняком тропинка. Над дорожкой нависала узкая тростниковая кровля, поддерживаемая побеленными столбами. Под этой-то кровлей и укрылись Свиттерс и Смайт, сперва от солнца, а спустя каких-нибудь пять минут – от дождя, ибо едва Смайт начал распространяться насчет наканака, и типа из племени кандакандеро, и просьбы одолжить попугая Маэстры, как несколько капель размером с рыбку гуппи забарабанили по пыльной земле и с глухим стуком зашлепали по широким, как тарелки, листьям густых зеленых зарослей. А в следующий миг приключился демографический взрыв – явление в католической стране более чем уместное, – и капли-прародители размножились, изменили геометрию и превратились в ослепляющую и оглушающую орду.

Едва хлынул ливень, Свиттерс извлек из кармана обрывок салфетки, написал на ней: «С меня причитается мой последний доллар» и деловито вручил ее Потни. При виде послания тот недоуменно заморгал, рассеянно сжал его в розовом кулаке, возвысил голос, перекрикивая шум дождя, и продолжил рассказ.

Воспользовавшись благовидным предлогом – нельзя же дать Моряку вымокнуть! – Инти присоединился к двум белым под крышей. Команда «Девы» и делегация наканака остались под дождем, который к тому времени так усилился, что те, даже стоя в какой-нибудь дюжине ярдов, превратились в серебристые силуэты. Индейцы, похоже, вымокнуть насквозь ничуть не боялись, а Смайт, занявший, впрочем, позицию гораздо более выгодную, про погоду тоже не вспоминал. «Радуйтесь или игнорируйте», – призывал некогда Свиттерс и теперь, к вящему своему удивлению и отчасти стыду, обнаружил, что другие с легкостью воплощают в жизнь то, что он проповедует.

Вот таковые были декорации для излияний Смайта – повести необычной, чтобы не сказать – из ряда вон выходящей, каковая и будет вкратце изложена ниже. Именно вкратце, поскольку воспроизвести и пересказать ее дословно не просто излишне; это, чего доброго, означает злоупотребить как терпением читателя, так и его задницей. То, что подобное злоупотребление порой ко благу – взять хоть «Поминки по Финнегану» или протирание штанов в церкви, вызывающее возбуждение в гениталиях, – к делу не относится. Хотелось бы верить.

Р. Потни Смайт впервые приехал в Бокичикос в 1992 году с целью проведения полевых этнографических исследований среди наканака, дикого племени, «усмиренного» антропологами перуанского правительства в середине 1980-х гг. в качестве предупредительной меры – ибо власти собирались основать здесь новый город, – а после отчасти цивилизовавшегося через контакты с этим городом и его привнесенными извне ценностями. Наканака были, что называется, «переходным народом» – уже не смертоносны, но и не вполне укрощены – и подвергались опасности отречься от своих традиций и практик, забыть о них или позволить отнять таковые насильственно. Разумеется, христианские миссионеры трудились не покладая рук. Смайт намеревался каталогизировать как можно больше древних обычаев и верований до того, как они вовсе исчезнут. Вдохновляющая была работа.

Увы, погружаясь в культуру наканака (или то, что от нее осталось) аж по тощие бежевые брови, он чувствовал, как прицел его интереса медленно, неумышленно смещается к иному племени – к народу, с которым он не общался напрямую, которого никогда толком не видел, а различал лишь смутные тени, безмолвно скользящие через лес среди иных теней, – к призрачной расе, чьи магия и неукротимая воля подчиняли себе наканака и в итоге подчинили самого Потни. Кандакандеро.

Главное поселение наканака находилось в миле к востоку от Бокичикоса, на противоположном берегу реки. Деревня стояла на возвышенности, неподалеку от рыбных затонов. Однако их chacara – то есть сад – раскинулся за рекой, с той же стороны, что и Бокичикос, но в джунглях, на расстоянии нескольких миль от берега. Как ни странно, в среде настолько изобилующей неуемной растительностью хороших садовых участков было немного, и располагались они далеко друг от друга. Верхний слой почвы в джунглях тонок, как лакировка, и хотя гигантские деревья давно научились использовать его к ошеломляющей выгоде для себя, маниока, тыквы, перцы были там что сиротки, чья жиденькая овсяная кашка всякий год все больше разбавляется водою, пока наконец вовсе не перестает поддерживать жизнь. Биологические и/или геологические случайности порой порождают редкие очаги плодородия – так обстояло дело и с chacara наканака. Очень вероятно, что это был самый большой и самый изобильный садовый участок во всей перуанской Амазонии.

Поговаривали, что chacara некогда «принадлежала» кандакандеро, или по крайней мере они возделывали участок на протяжении многих поколений и покинули его лишь тогда, когда нефтяные разработки и приток чужаков вынудили их скрыться глубже в лесу: кандакандеро Бокичикосу отнюдь не порадовались. Иные, впрочем, утверждали, будто chacara всегда возделывали индейцы-наканака и что более свирепые кандакандеро просто-напросто принуждали наканака делиться ее дарами, вроде как взимая дань. В любом случае Смайт знал из первых рук, что раз в месяц, в новолуние, делегация храбрецов кандакандеро являлась в сад, дабы уступчивые наканака наполнили их корзины плодами земли.

– Благотворительность это или вымогательство, я не знаю, – рассказывал Смайт. – Знаю одно: приходят они только ночью; дальше в джунглях есть что-то вроде «перевалочного пункта», где они ночуют, а иногда задерживаются и подольше, дабы свершить некие обряды, имеющие отношение к только что собранному урожаю. Старики наканака часто участвуют в этих церемониях в качестве приглашенных гостей, и наконец я сам, спустя два битых года джунглевой дипломатии… Стоило оно того? Ну разумеется, христианину такое шоу покажется вопиюще гнусным, но у меня уже выработалась терпимость к языческим наклонностям; профессиональная привычка, знаете ли. Да. Хм… Отличает эти примитивные увеселения от многих других, которые мне довелось наблюдать лично либо по телевизору, то, что распоряжается ими кандакандерский колдун, их шаман: личность весьма примечательная.

– Да, ты говорил, – кивнул Свиттерс. – По слухам, так и есть. А что в нем такого чертовски примечательного?

Смайт ответил не сразу. Он помолчал, глядя на колыхающиеся обои дождя, а когда заговорил вновь, то так тихо, что голос его почти тонул в шуме ливня.

– Да его голова, понимаешь ли.

– Голова? Я не ослышался? А что не так с его головой?

– Ее форма. – Англичанин разом просиял необъяснимой улыбкой. – Его голова… – повторил он, на сей раз громче и едва ли не торжествующе. – Вместо головы у него пирамида.

Свиттерс, как говорится, свет повидал. Можно даже сказать, повидал не только свет, но и тьму, а также и свет во тьме, и тьму во свете (исходя из собственного опыта, читатель либо читательница поймет либо не поймет, о чем речь). Отлично сознавая, что мир – место весьма странное, он был не более склонен автоматически высмеять необычную информацию, чем безоговорочно принять таковую. (Узколобый неулыбчивый скептик во всех отношениях столь же наивен, как и легковерный простак Нового Века.) Тем не менее рассказ Свиттерса подверг широту взглядов Свиттерса суровому испытанию, особенно когда антрополог стал настаивать, что описываемая голова отнюдь не напоминала пирамиду очертаниями, не являлась ни разновидностью гидроцефалии, ни ярко выраженным случаем синдрома Дауна, а в самом деле являла собою пирамиду (то есть четырехсторонник с гладкими, покатыми гранями, сходящимися в одной точке) и во всех отношениях, кроме формы, представляла собою здоровую, нормально функционирующую башку.

– Совершенно буквально, старина, сожалею, но так и есть. Просто вопиюще буквально. – Смайт помолчал, закурил сигарету, выпустил пухлую подушку дыма – бессчетные пули дождя тотчас же рассверлили ее в пух и прах. – Да. Но если бы вы разбирались в перуанской этнологии и всей этой ерунде, вы бы знали, что пирамидальная голова отнюдь не уникальна. Во всяком случае, не в Андах.

И Смайт поведал Свиттерсу про обычай, практикующийся среди отдельных индейских племен в горах Анд, а именно, заключать мягкие детские головки в лубки из досок, так что со временем они приобретали форму конуса, дублирующую очертания вулканов, возвышающихся на горизонте, – таким поклонялись, словно богам. Подобное ваяние черепов – в буквальном смысле слова воссоздание человека по образу и подобию богов – было достаточно распространено и потому подробно описано, и в то время как современные кандакандеро никак не сообщались с уродливыми андскими почитателями вулканов, нельзя было вполне исключать гипотезу о взаимодействии в былые эпохи. Более того, слухи распространяются что лесной пожар. Кроме того, кандакандеро, похоже, обладали способностью получать информацию – сведения, образы и т. д. – с больших расстояний; это сообщение Свиттерса нимало не шокировало, поскольку ЦРУ некогда экспериментировало со сходной психометодикой (под названием «дистанционное наблюдение»), и отдельные ангелы неплохо ею овладели – прежде чем оппозиция разгневанных деревенщин-христиан, представляющих в Конгрессе горную глушь южных штатов, привела к закрытию проекта.

Однако Потни сомневался, в самом ли деле пирамидальная голова Конца Времен – это лишь слепое подражание чужим обычаям. По крайней мере не вполне.

– Подозреваю, что отчасти причина здесь – ДДТ. По крайней мере поначалу.

– ДДТ? На Амазонке-то?

– Да Господи, конечно! Вам, янки, дома разбрасывать яд где попало запретили, но вывозить его за границу вы по-прежнему горазды. Особенно к ничего не подозревающим слаборазвитым. Перу насквозь пропитан ДДТ. Боюсь, что даже здесь, в глуши.

– Неужто мелкие червячки да мошки не нагуливают брюшки на овощах бедняжек наканака?

– Не думаю; и отнюдь не орды посягателей на chacara из энтомологического царства – главная цель атаки, равно как и не малярийные комары. ДДТ доставляют сюда из Пукальпы в пятигаллоновых цилиндрических ящиках. Правительство снабжает ими индейцев-наканака, а те перепродают их кадакам за шкуры и зелья, либо кадаки просто их отнимают. Как бы то ни было, оба племени используют их для рыбалки.

И Смайт описал один из характерных эпизодов: индейцы выливают пять галлонов пестицида в речушку, прямо над порогами или водопадом, а затем неспешно спускаются вниз по течению и без труда собирают убитую рыбу.

ДДТ как прибыльный товар в виде яда для рыбы просачивался в джунгли задолго до того, как был основан Бокичикос, и в результате врожденное уродство, видимо, умножилось, хотя научных доказательств тому нет. Теория Смайта состояла в том, что Конец Времени пришел в мир уже слегка мутировавшим в результате того, что его мать ела отравленную рыбу. Кандакандеро восприняли его физический недостаток как знак божественного благоволения и провестие сверхъестественных способностей и тотчас же предназначили его к магическим практикам. Однако еще до того, как он начал обучение, еще во младенчестве местный шаман помещал его заостренную головенку под нарастающей величины прессы красного дерева (Свиттерс подумал о той своей прессованной теннисной ракетке – старомодной, тяжелой, деревянной, над которой так потешалась Сюзи с ее современной легкой графитовой), сознательно и подчеркнуто усиливая тенденцию к пирамидальности.

Но это – только гипотеза. Возможно, на самом деле все было иначе – так, что и не представить. В общем, едва войдя в подростковый возраст, Конец Времени вытеснил правящего шамана своего племени и узурпировал его функции. А теперь, в возрасте двадцати пяти лет или около того, в нем видели (та горсточка избранных, что имели представление о его существовании) либо грознейшего и загадочнейшего представителя грознейшего и загадочнейшего племени в данной части Южной Америки, либо странное медицинское отклонение, авантюриста, воспользовавшегося пустячными преимуществами первобытного суеверия.

Ежели чело Свиттерса походило на спираль электронагревателя, так не столько в силу сомнений в достоверности рассказа Смайта, сколько в силу попытки вспомнить, что рассказывала ему бабушка про заключенную в пирамиде силу. Если верить Маэстре – а она почерпнула свои сведения из надежного источника, – то что-то там такое в конфигурации, в пространственном взаимодействии углов, то, как пирамида в статичной форме кристаллизована сущность динамической геометрии, что позволяло ей фокусировать на манер лазера электромагнитную или какую-то иную атмосферную силу (возможно, ту самую энергию, что у китайцев зовется «ци») и концентрировать ее в относительно небольшом ограниченном пространстве. Вроде бы бритвенные лезвия самозатачиваются, а фрукты сохраняют свежесть благодаря сфокусированным пирамидой лучам. Да, если задуматься, именно таково было логическое обоснование сделанной на заказ клетки. А если пирамида и в самом деле может вострить сталь и консервировать персики, так пирамидальной формы голова наверняка оказывает презанятный эффект на заключенные в ней мозги, и, пожалуй, не будет большим преувеличением описать типа с такими мозгами как «чертовски примечательного».

– Выходит, – подвел итог Свиттерс, – ребятки из племени наканака полагают, будто их свирепые родственнички впадут в экстаз при виде клетки, поскольку она той же формы, что и голова их главного пугала?

Смайт кивнул.

– Ну. И я далек от того, чтобы ссылаться на мозговые атавизмы. – Он помолчал, вдохнул и выдохнул голубоватый сгусток дыма. – Но это еще не все. Когда твоя пташка выдала свою коронную реплику насчет того, что людям недурно бы расслабиться – умный ход: небось твоя школа? – она в самую точку попала. Этот парень, Конец Времени, он набрался всяких новаторских идей. Прямо искушаешься назвать это философией. В любом случае нечто сверх обычного бессмысленного бормотания. Расслабление – она же релаксация, по крайней мере в понимании наканака, – неплохо в нее вписывается. Понимаешь ли, наши парни решили, что Конец Времени каким-то сверхъестественным образом связан с этой клеткой и ее обитателем, и хотя это – ерунда на постном масле, клетка наверняка произведет на него должное впечатление. Скорее всего он захочет с тобой встретиться, и ты получишь пищу для дневника – весьма экзотическую, а я получаю возможность упасть тебе на хвост.

– Ты уже был ему представлен?

– Да. Три года назад. На «перевалочном пункте», провел там тридцать шесть часов. Ну и задал же мне треклятый поганец жару! В толк взять не могу, с какой стати мне так хочется вернуться. Разве что эта штука, ну… с тех пор меня просто преследует. А вот и шанс, из которого, возможно, выйдет толк. Оригинально – и с научной точки зрения безупречно. Боюсь, первая встреча пошла как-то наперекосяк. Хм… Я вам не Карлос Кастанеда.

Свиттерс ухмыльнулся.

– Разумеется, нет.

«Ты – один из тех людей, которые мечтают попасть на Небеса, желательно, не умирая. Трусость во имя объективности – характерная черта ученых, особенно в Доброй Старой Англии», – мысленно докончил Свиттерс. Но поднимать эту тему ему не хотелось. Вместо того он поинтересовался насчет так называемых новаторских идей живой пирамиды. Судя по имени молодого шамана – не вполне точный перевод Смайта и Ямкоголовой Гадюки, как выяснилось впоследствии, практически непроизносимого слова на языке кандакандеро, – Свиттерс предположил, что идеи эти имеют отношение к эсхатологии, к апокалипсису и времени.

– О, у него в загашнике их полным-полно. Я в тонкости не вдавался. Не моя сфера, видишь ли, нет. Может, оно по твоей части окажется. Наш общий друг, видишь ли, одержим… одержим веселостью.

Веселостью? Объяснения Потни Смайта представляли собою расшатанную шпалеру серьезных антропологических наблюдений, обточенную на токарном станке британской сдержанности, однако то и дело дребезжащую под напором пьяной болтливости и, конечно же, расколотую шуточками Свиттерса. И снова мы попытаемся вкратце суммировать услышанное.

Кандакандеро всегда называли себя Истинный Народ. Этноцентризм в крайней его форме, вот что это такое. Прочие племена и расы воспринимались не просто как люди низшего сорта; кадаки низводили их до статуса животных или призраков. А затем появился Конец Времени. Это чистая правда, возвестил он своему клану, что мы превосходим всех прочих индейцев: ведь у нас более мощная магия и обычаи наши сохранились в первозданной чистоте. А что до белых, они так беспомощны и глупы, что не выжили бы в лесу и одной луны. Хотя белый может совершать чудеса, недоступные нам.

Например, летать. На протяжении десятилетий пути воздушного сообщения между Лимой и Белемом, а также и с Европой в оба конца проходили над той областью перуанских джунглей, где скитались полукочевые кадаки, а в последнее время туда-сюда летали еще и маленькие самолетики из Пукальпы. А еще у белых были блестящие ящички – они закрепляли их на корме своих каноэ, и те плыли быстрее дельфинов. А еще у них было оружие такое мощное и меткое, что охота и война превратились в детскую забаву. В Бокичикосе были неподвижные коробки, изрыгающие больше музыки, чем способно произвести все племя вместе взятое, и еще другие – те без огня готовили мясо и юкку. (Кадаки были отлично информированы о том, что происходит в Бокичикосе, хотя шпионили ли они за городом из леса, проникали ли в него незамеченными или просто полагались на сплетни индейцев-наканака, Смайт понятия не имел.) Конец Времени признавал, что белые представляют собою угрозу для ареала его народа и что со временем эти бледные слабаки с их шумной магией подчинят себе всю лесную страну, включая доселе непобедимых кадаков. Белые люди стали новым Истинным Народом, духи явно им благоволят. Но почему?

Снова и снова Конец Времени пил настои, вдыхал зелья, впадал в транс, чесал в переносной пирамиде. Расспрашивал самых разных наканака, а однажды просидел пять дней в кроне дерева, незаметно наблюдая зажизнью Бокичикоса. Что такого есть в этих людях (помимо их мерзостного цвета кожи, который ни одному богу не может понравиться, это же очевидно!), что отличает их от более древних и некогда более мудрых кандакандеро? (Не будучи дураком, Конец Времени умел видеть разницу между основным и поверхностным.) Грубо говоря, эти люди ели, пили, курили и спали точно так же, как индейцы. Срали, писали, трахались – точно так же. В чем же состоит секрет белого человека?

И наконец в один прекрасный день его осенило – словно стрела ударила в цель. Великая тайна белых – это их смех.

Индейцы Амазонии в целом тяготеют к мрачной серьезности, а кадаки отличаются нравом особо суровым. Кандакандеро не смеялись. И даже не улыбались. Ни теперь, ни когда-либо. Смайт предположил, что у Истинного Народа и жизнь, пожалуй, чересчур «настоящая»: слишком страшна и слишком коротка, слишком тяжка и слишком… прытка. В чем бы ни заключалась причина, кадак скорее завопит «E = mc²», чем захихикает. За всю историю племени развеселый хохот ни разу не гонялся за собственным хвостом вокруг костра, боевая раскраска на лице в жизни ни шла трещинами при широкой ухмылке, отрыжка вовеки не переходила в гогот, хиханьки да хаханьки не ловили хрустальных блошек. Взрыв цивилизованного смеха, возможно, показался бы им нелепым, но забавным – нет. Что такое «забавное», кадаки не знали.

Радикально порывая с инстинктом и наклонностями, Конец Времени попытался научиться улыбке. Он тренировался в одиночестве, отслеживая прогресс по отражению в заводи. Когда он впервые улыбнулся для собравшихся соплеменников, те настолько поразились и преисполнились благоговения, что половина, трепеща, пала на колени, а остальные убежали и спрятались в кустах. Когда же он начал экспериментировать со смехом, индейцы месяцами заснуть не могли. А когда он настоял, чтобы и остальные обучились искусству ухмылки и смешливого фырканья, у всего племени без исключения едва не приключился нервный срыв.

Однако шаман упорствовал, даже при том, что понял: его веселье – бессодержательно, безжизненно, нарочито. Он чувствовал: необходимо сменить установку; неизменный накал напряженности, отличающий кандаканде-ро, следует смягчить и умерить. («Истинный народ мира, расслабьтесь!») Незадолго до визита Потни Смайта Конец Времени как раз начал сознавать, что белые смеются не по обязанности, не по расписанию, не для того, чтобы угодить богам; что мистичное «ха-ха-ха» производится не самостоятельно, его необходимо спровоцировать; что некие внешние случайности, зачастую незримые, вызывают в них смех.

В первую встречу, где Ямкоголовая Гадюка играл роль переводчика, Смайт попытался помочь колдуну понять сущность комического. «Разумеется, о материях более тонких, таких, как ирония, и речи не шло; нет, здесь требовался более прямой, приземленный подход – подростковый юмор. Разумеется, подростковый юмор по большей части сексуального либо «сортирного» плана, а в восприятии кадаков в телесных отправлениях нет ровным счетом ничего смешного. Табу у них совершенно иного плана. С таким же успехом можно попросить их похихикать над небом».

И все же Смайт чувствовал, что Конец Времени достиг каких-никаких успехов в области легкомыслия, хотя и очень сомневался, что шаман и его соплеменники способны понять такую вещь, как шутку.

– То же можно сказать о религиозных основах и политических доктринах, – встрял Свиттерс.

В качестве вознаграждения Смайту за помощь в овладении веселостью уродливый шаман предложил встретиться с ним снова на следующий день. Более того, Смайту будет позволено взглянуть на шамана лицом к лицу: во время первой встречи колдун прятался за сплетенной из травы ширмой. Разумеется, без подвоха не обошлось. Прежде чем Смайту позволят взглянуть на легендарную пирамидальную полову, нечистому англичанину предстояло доказать, что он того достоин, перед целым сборищем проводников, владык, надсмотрщиков, советчиков и критиканов Потустороннего Мира.

– Чертовски антинаучно с моей стороны, но я подумал, что эту погрешность отлично сумею обратить во благо. Хм… Я ведь мало-мальски разбираюсь в амазонских галлюциногенах – йаге,[72]72
  Йаге (также каапи и аяхуаска, «лиана души») – психоделический напиток медицинского и магического назначения, который делается из коры одного из священных растений Южной Америки – лесной лианы Banisteriopsis caapi. Кору лианы измельчают и варят с каким-либо ДМТ-содержашим растением (как правило, с Psychotria virdis или с Diploterus cabrerena).


[Закрыть] аяхуаска и вся эта ерунда. Увы, моим объективным познаниям плачевно недоставало практического опыта. О Господи!

– Пот! Ах ты скромный старый лис. Поздравляю! Итак, ты все-таки Кастанеда.

Антрополог покраснел до ушей и, брызгая слюной, словно заглотил полное пузо дыма, заговорил быстро и сбивчиво:

– Нет-нет, напротив. Я отведал шаманского товара, но в ученики не сгодился. Ничего подобного. Я готов признать, что, возможно, прежде бывал неоправданно самодоволен касательно границ реальности, однако эти пределы, пределы ужаса и бесчувственной красоты, – не те края, где мне хотелось бы прогуляться. Как бы то ни было, я позволил себе поведение, коего коллеги мои крайне не одобрили, и в конце концов загубил на корню свои же собственные планы.

– Это как еще?

Пытка тянулась бесконечно. Рвота сменялась галлюцинациями, ночь прршла в скольжении по перемежающимся волнам ужаса и экстаза, и утром, когда Конец Времени наконец-то предстал перед гостем вместе со своей пирамидальной головой и прочими причиндалами, Смайт, измученный и обессиленный (и менее потрясенный зрелищем этого черепного курьеза, нежели был бы при обычных обстоятельствах), отчего-то не захотел расспрашивать колдуна по тщательно заготовленной схеме. Более того – просто не смог.

– Я – позор своей профессии, – объявил Смайт. – Я задавал абсолютно не те вопросы.

– Так о чем ты спрашивал?

– Не важно. Про всякую космологию, можно сказать. Всякие мысли, что всплыли на поверхность, пока меня швыряло туда-сюда по океану йопо.[73]73
  сильный галлюциноген, получаемый из семян дерева йопо (Anadenanthera peregrina), дерева, похожего на мимозу и произрастающего почти везде на территории Южной Америки; используется в шаманских практиках.


[Закрыть] На самом деле всякий вздор.

И подробнее объяснять не стал.

За пять месяцев до появления Свиттерса Смайт вернулся в Бокичикос на свои средства, надеясь еще раз поэкспериментировать с обладателем башки-феномена. Получив отказ – Конец Времени не поощрял фамильярничание с чужаками, – Смайт, как говорится, сложил все яйца в Свиттерсову корзинку. Если янки добьется аудиенции, есть шанс… есть малая доля шанса на то, что Смайту позволят увязаться с ним вместе, а если и нет, то по меньшей мере Свиттерс замолвит за него словечко. И университет, и супруга были им крайне недовольны, но Смайт просто не мог повернуть вспять. Только не сейчас. По некоторым признакам, Смайт испытывал к Концу Времен нечто сходное с любовной одержимостью Свиттерса в отношении Сюзи.