Текст книги "Адония"

Поющие облака

Доминик медленно проплывал вокруг бугристой и мягкой белой стены. Он протянул руки – и они невесомо вошли в непрозрачную прохладную свежесть. Тогда он осторожно приблизился вплотную. С предвкушением чего-то необычайного приник лицом – и незаметно для себя оказался внутри облака. Странным было то, что изнутри кромка облака выглядела стеклянной: Доминик увидел далеко внизу разноцветный круг своих башенок. «Погостив» минуту в прохладе облака, он выплыл из него, – и в тот миг, когда тело его покинуло белую грань, раздался музыкальный удар невидимого, гулкого колокола. Сверху было видно, как, отзываясь на этот звук, ярче засияли цветы внизу, и от башенок кругами по ним пошли мерцающие плавные волны. Вдруг Доминика посетила впорхнувшая в его сердце догадка, и он, перелетев к новому облаку, добыл из него новый удар колокола – уже другого тона и интенсивности. Радостно рассмеявшись, он стал облетать невидимые небесные струны одну за другой. И тут Доминик совершил ещё одно открытие: оказывается, он был способен перемещаться от облака к облаку мгновенно, одним только усилием мысли. И, вспомнив, какая «струна» издаёт какой звук, он за один миг пронёсся по целой дюжине их. Сердце замерло в восторге и восхищении, когда всё существо его окатил заполнивший небо огромный, торжественный, мелодичный аккорд. Раскинув руки, он неподвижно висел в поющем небе и вслушивался в затухающие, ласкающие сердце раскаты. И в этот миг ему кто-то ответил.

Издалека, – он вдруг точно определил направление, – долетел не его, а чей-то чужой, отдалённый и слабый аккорд. Что ответили именно ему, он не сомневался: догадка пришла ниоткуда и обратилась в уверенность. Тогда Доминик осознал – и тем вызвал к жизни – свою новую способность. У него открылось как бы второе зрение, позволяющее видеть «не-глазами». Потянувшись этим внутренним взглядом в сторону долетевшей до него музыки, он вздрогнул: отчётливо, до мельчайшей черты лица видимый, перед ним стоял улыбающийся человек в такой же, как у Доминика, слепяще-белой одежде.

Выбранный путь

– Мне, – сказал человек, – одному из немногих удавалось возводить одноцветные башенки и дворцы. Но вот чтобы кто-то создал многоцветную башню – это впервые! – И прибавил в конце прочувствованной, тёплой тирады: – Здравствуй, Доминик.

– Здравствуй! – ответил Доминик, и спросил: – Кто ты?

– Тот, – смеясь, ответил пославший приветствие, – кого много лет ты мечтал увидеть, считая в то же время, что это неосуществимо. Я тот, чью руку ты так мастерски повторил, создав картину, которая мне очень нравится!

Доминик всмотрелся. Вроде бы старым, с клочками белых волос на висках, но в то же время необъяснимо юным стоял перед ним собеседник и радостно улыбался.

– Иероним Босх? – неуверенно предположил Доминик.

– К вашим услугам! – церемонно поклонился юный старик.

– Какая странная, прекрасная правда! – прошептал Доминик. – Настолько прекрасная, что трудно поверить!

– Это одно из утолений души, – сорадуясь с ним, тихо проговорил Босх, – возможность встретиться и говорить с теми, о ком мечтал, и с кем не мог встретиться на земле.

– А я в первую мою минуту подумал, – признался ему Доминик, – что я здесь совершенно один!

– В какой-то степени это так и есть. Понимаешь, своего рода отдых от земной людской скученности.

– Боже мой! – воскликнул Доминик, – я совсем забыл о земной жизни, и обо всём, что предшествовало… – вдруг он вздрогнул. – Боже мой! – повторил потрясённо. – А она всё ещё там!

– Каждый без исключения человек, – сказал утешающе Босх, – поднимет однажды свою душу до такой благодати, что окажется здесь.

– Что это ты такое сказал, мастер? Неужели же каждый?

– Каждый.

– Но как же, мастер, преступники и злодеи?

– И они однажды поднимутся. Только будет это в далёком, весьма далёком грядущем. А пока они раз за разом обрекают себя на движение по проклятому кругу, наполненному искупительными мучениями и долгой, долгой тоской.

– Я хочу помочь одному такому человеку, – прошептал, вглядываясь в даль, Доминик.

– Для этого тебе придётся спускаться в миры страдалищ, художник. А это крайне мучительно. Кроме того, я давно ждал человека, с кем мог бы украсить этот мир не только цветными, но и поющими башнями. Я надеялся, что однажды появится здесь кто-нибудь, кто станет или вторым мастером, или учеником, а появился ты, человек, к которому я сам с радостью пойду в ученики.

И старый Босх с неуловимым оттенком грусти добавил:

– Может, останешься?

– Это было бы в высшей степени желанно, учитель, – ответил, печально глядя на него, Доминик. – Но как я буду утолять своё сердце красотой и безбренностью этого мира, зная, что там, в мире людей, какой-нибудь новый патер опять направит её по этому проклятому кругу?

– Крайне мучительно, – напомнил старик.

– Не мучительнее, чем знать, что она там одна, со всем тем, что недавно обрушилось на её скорбную душу!

– В ближайший век ты мог бы вернуться туда и стать одним из великих художников, – вздохнул Босх. – Или остаться здесь и создать нечто грандиозное, что будет встречать новой красотой всех поднимающихся сюда. Но если ты истратишь этот век на поединок с силами, которые цепко держат её, что ты получишь в итоге?

– Она написала стихотворение…

– Да, здесь это известно.

– И что? Разве этого мало?

– Ведь ты не воин, – снова вздохнул старый художник. – А тебе предстоит противостоять киносаргам, блюстителями кармы…

– Мне бы лучше узнать, как и кому сообщить о пути, который я избираю? Как это сделать здесь?

– Всё уже сделано, Доминик. Здесь достаточно пожелать.

– И… Я смогу дать ей знать об этом?

– В любую минуту.

– Но как?

– Пожелай увидеть и поговорить. Вот как пожелал увидеть меня.

Доминик устало прикрыл глаза. Образ Босха, неярко светясь грустной улыбкой, отдалился и перестал быть видимым. После этого Доминик спустился вниз, к траве, лёг лицом вниз и, раскрыв глаза и всматриваясь в лучащуюся солнечным светом землю, негромко позвал:

– Адония!

И тотчас перед ним явились стол возле забранного решёткой окна, в котором чернела ночь, две лампы, бледное лицо его «невесомой звезды» и послышался грубый, металлический голос: «И ещё одного человека ты застрелила на улице в Плимуте. Это видели четверо, из которых один – иностранный купец!»…

Глава 13
Киносарги и Глем

На протяжении своей жизни Иероним Люпус, безусловно, испытывал любовь. К себе, своей власти, своим достижениям и удачам. О простой человеческой любви, жертвенной, бескорыстной, он не имел и отдалённого представления. Тем страшнее, непонятнее был для него поступок Адонии, предавшей его ради какого-то случайного нищего. Поступок прирученной им волчицы, вскормленной и обученной, наделённой властью и осенённой восхищением капитанов, той, которой он помог выжить и помог отомстить.

«Почему она так поступила?!»

Люпус, человек, не имеющий никакого представления о настоящей любви, был обречён оставаться в неведении.

Адор

В не меньшем неведении был и Филипп.

– Не могу понять, патер, – говорил он, вернувшись поздним вечером в Плимут. – Совсем недавно она забавлялась, когда вот так же в таверне мы с ней взяли в дело молодого офицерика, Генриха. Она тогда сказала ещё: «Красиво ушёл мальчик. Даже не крикнул». Теперь же она впала в истерику, потом – глубокий обморок. Получился большой шум, патер, её сейчас содержат под стражей. Я, конечно, мог бы вытащить её оттуда, как в своё время Маленького, но теперь я не уверен, захочет ли этого она сама! Не поднимет ли вой на все казематы? Вот ведь досада. Как распорядитесь?

– Рыло она застрелила здесь, в Плимуте, – сказал, выслушав его, Люпус. – А что со Стэйком?

– Стэйка она застрелила в лесу.

– Стало быть, мы снова без армии…

– Да. И караулить в порту этого монаха теперь, без неё, мне думается, опасно.

– Какое там караулить! Бежать. Бежать надо! Бежать далеко и надолго.

– В Испанию? У неё там осталось имение с хорошими документами.

– Нет, – взволнованно махнул рукой Люпус. – Если этот монах найдёт её, и она расскажет… Какая Испания! Скроемся у пиратов, в Адоре.

– К Джо Жабе? – не скрывая радости, улыбнулся Филипп. – Там точно никакой монах не найдёт.

Решение было принято.

Два беглеца скрывались во флигеле Рыла ещё один день, пока дожидались отплывающего в нужном направлении корабля.

Осев на побережье Африки, в Кейптауне, в пользующихся дурной славой портовых закоулках, стали выслеживать в гавани какое-нибудь пиратское судно. Это лишь на первый взгляд пиратский корабль не смеет войти в цивилизованный, с береговой фортификацией, порт. Ещё как может! Поднимай флаг любого, не ведущего в данный момент войны государства, входи в гавань, и покупай всё, что требуется. И команды соседних кораблей, и чиновники адмиралтейства отлично знают, что с подошедшим к самому причалу, вполне миролюбивым, скажем, датчанином, в открытом море лучше бы не встречаться, – но все делают вид, что корабль именно датский: за порох, воду и провиант он платит – без преувеличения – втридорога.

Заприметив такой корабль и пообщавшись с капитаном, Филипп доложил Люпусу:

– Взял неподалёку два богатых приза. Теперь идёт в Адор. Нас согласился доставить. Назначил цену – по пятьсот пиастров за человека, но, узнав, что мы друзья Джованьолли и жить будем у Августа, снизил до пятисот за обоих.

– Славно, славно, – кивнул Люпус. – В фунтах это выходит… Совершенные пустяки. – Он облегчённо вздохнул. – Теперь даже если охотник доберётся до Кейптауна, здесь ему скажут, что двое интересующих его людей поднялись на борт купца из Дании. Славно. Он отправится в Данию, а мы отсидимся в Адоре.

Благополучно добравшись до Города, беглецы арендовали домик у Августа, властелина Города. Радостное спокойствие наполнило сердце Люпуса. И гонец, согласившийся доставить на плантации маленькое письмо, весьма удачно нашёлся, и место, известное бывшему инквизитору из писем Джо Жабы, ему очень понравилось. Но пришёл день, когда от безмятежности не осталось и следа.

В этот день и час Люпус из своего дома, стоящего на возвышении, осматривал Дикое поле в подзорную трубу. Вдруг он с ужасом отшатнулся от окуляра, протёр глаз, и снова приник.

– Филипп! – через несколько минут крикнул он.

Тревога в его голосе была такой силы, что Филипп, вынимая на ходу метательные ножи, за пару прыжков взлетел на второй этаж.

– Ты помнишь, Филипп, – спросил Люпус телохранителя, – встреченного нами в лесу под Бристолем могучего и добродушного человека?

– С арбалетом? – уточнил Филипп. – Которого я убил?

– Которого ты не убил, – упавшим голосом поправил его Люпус, протягивая, в подтверждение своих слов, подзорную трубу. – Который караулит нас здесь, и от которого только что спаслись бегством пять вооружённых людей.

И, отдав трубу, в сильнейшем волнении спустился вниз. Здесь он, заломив руки, стал метаться, словно загнанный зверь, из угла в угол, беззвучным шёпотом выкрикивая проклятия. Но через десять минут радость снова засветилась в его старческих бледных глазках: пришёл давно ожидаемый гость.

– Джованьолли! – воскликнул, протягивая обе руки, монах. – Как ты вовремя! Но почему ты так задержался? Неужели письмо тебя не застало? Прошло столько дней…

– Там, на плантациях, – хрипло ответил Джо Жаба, – не всё благополучно. У меня рабы взбунтовались.

– И здесь! – воскликнул монах, – и здесь тоже не всё благополучно! Если б ты знал, какие звери вышли на наш след! Ты можешь незаметно провести нас к берегу? Нужно бежать!

– Конечно, сбежим, – в тяжёлом раздумье всматриваясь в пустой угол, согласился владелец плантаций. – Но сначала наймём местных пиратов и вернём моё золото, что осталось там, наверху.

– Ты не понимаешь! – воскликнул запальчиво Люпус. – Нам и без золота уже, кажется, не уйти. Филипп! Тот здоровяк – он всё ещё там?

На втором этаже было тихо. Филипп на вопрос не ответил. В сильнейшей тревоге взбежав в верхнюю комнатку, Люпус оцепенел. Комната была пуста. На подоконнике, свешиваясь по ту сторону раскрытого окна, белел жгут из разорванных простыней. На нетвёрдых ногах Люпус бросился к окну, выглянул. Обрыв и пустырь.

– Сбежал! – в отчаянии воскликнул настоятель «Девяти звёзд».

А через минуту обнаружилась ещё одна страшная новость:

– Деньги унёс!

– Твой Филипп сбежал? – недоверчиво переспросил Джованьолли. – Неужели всё в самом деле так плохо? – И, минуту подумав, добавил: – Но, если здесь настолько опасно, то нужно спрятаться.

– Где? – Люпус впился в него умоляющим взглядом.

Мучение дрожало на его бледном лице.

– На вилле атамана «Дикого поля». Его зовут Перебей Нос. Я долгое время поставляю ему ром, и, кажется, мы друзья.

Путь беглеца

Джованьолли не просто спасал своего магистра от опасности. Он крайне спешил встретиться с атаманом, чтобы попросить у него крупную суму денег. Без денег не собрать хороший отряд крепких пиратов, а без такого отряда не уничтожить армию бывших рабов. Не прошло и получаса, как старый монах и владелец плантаций были приняты в качестве гостей в маленьком дворце Перебей Носа.

В этот день, а вернее, в эту ночь удалось раздобыть денег: обманом выманили все сбережения у бывшего трактирщика Три Ноги, а самого трактирщика убили. Теперь было на что добраться до Басры, – там у Люпуса имелось надёжное логово, – и он настойчиво звал Джованьолли сопроводить его к Басре, но много лет преклонявшийся перед далёким магистром кнехт вдруг взбунтовался!

Джо Жаба отказался поступать так, как предлагал Люпус. Он думал только об одном: как спасти сокровища, оставшиеся на захваченных рабами плантациях.

Люпус изнемогал от чёрной, пожирающей его сердце тоски. Сначала один из его слуг, по прозвищу Маленький, лишился головы, посмев не выполнить распоряжение патера. Затем – Адония ставит на карту благополучие, власть, жизнь – и убегает с нищим художником. Преданный, проверенный много раз Филипп, ограбив своего магистра, исчезает неизвестно куда. И, наконец, ручной пёс Джованьолли усердствует в хлопотах по своему личному делу, с возмутительной лёгкостью допуская пренебрежение к делам властительного монаха. Да, власть исчезла. Почему? Когда? В какую минуту?

Нужно было на что-то решаться.

«Джо хочет нанять пиратов, чтобы они уничтожили вышедших из повиновения рабов, – тревожно размышлял Люпус во время бессонной ночи. – Бросить им за работу пару тысяч пиастров, отправить назад, в Дикое поле, а самому откопать припрятанные сокровища. Но, получив назад своё золото, пойдёт ли Джо в Басру? Скорей всего – нет. Как изменить это невыгодное положение дел? Да просто! Стоит лишь шепнуть, что Джо идёт за сокровищами, как безумная толпа пиратов бросится на плантации и всё разграбит! Вот тогда-то и можно будет заставить проклятого Джованьолли помочь пробраться в Аравию».

Проделано было быстро и точно. Люпус «неосторожно доверил» страшную тайну двоим «умеющим держать слово» пиратам, и к утру почти весь Адор собрался возле дворца атамана.

Здесь Люпус, не упустив счастливой возможности, совершил удачный поступок: приобрёл известность и авторитет. Короткой, вовремя сказанной речью он устранил препятствие, мешающее немедленно отправиться за сокровищами, – отложил на неопределённый срок выборы нового атамана, – а затем пообещал, указав на свой сан священника, честно разделить всё, что удастся захватить на плантациях. Да, поступок был удачным во всех отношениях. Когда в Адор пришла весть о том, что Джо Жаба погиб, Люпусу осталось лишь намекнуть, что он, как душеприказчик покойного, знает, где спрятана основная часть сокровищ ромового короля.

Не заставив себя долго упрашивать, добрый монах повёл тех, кто остался без добычи, к «секретному месту».

В Басре действовал один из капитанов «Девяти звёзд» с небольшим, но достаточно надёжным отрядом. В сопровождении внушительной свиты, оживший и повеселевший монах помчался сквозь жаркую, покрытую рыжей пылью Аравию на север, назад, домой, в монастырь. Люпус стремился успеть вернуться в «Девять звёзд» раньше Альбы. И везде, где только можно, беглец разбрасывал деньги, которые превращались в таящиеся на пути преследователя засады.

Потеряв матросов «Марлина», потеряв Урмуля, прождав время, потребовавшееся на излечение Бэнсона, поздней осенью 1768 года Альба ступил на берег Англии.

Последний урок

Монастырь жил спокойной, размеренной жизнью.

Люпус привёл с собой четырнадцать человек. Его встретил радостный, ничего не подозревающий Фердинанд.

– С благополучным прибытием, патер! – воскликнул он, торопливо приближаясь, чтобы с демонстративным почтением поцеловать настоятелю руку.

– Филипп не возвращался? – с затаённым страхом спросил его Люпус.

– Нет, патер! – ответил ему капитан. – Он разве не с вами?

– Нет, – сказал настоятель, не снисходя до объяснений. И тут же поинтересовался: – Сколько в данную минуту имеется бойцов?

– Мой отряд, – вскинул, подсчитывая, глаза к небу угодливый Фердинанд, – пять человек, и ещё два отряда по десять… Два с половиной десятка!

– И со мной четырнадцать, – машинально продолжил подсчёт Люпус, – итого тридцать девять. Как мало!

– Так ведь почти все в походах, – попытался пояснить Фердинанд. – Регента давно нет, Стэйка давно нет, Глюзия… Может быть, в скорости кто и вернётся!

«Никто не вернётся», – с внезапной злостью подумал, темнея лицом, старый монах. И, окатив капитана бездонной чернотой широко раскрывшихся глаз, приказал:

– Объявляю осадное положение. Ты назначаешься главным капитаном. Выстави десяток бойцов на стены – наблюдать за окрестностями. Двоих капитанов разыщи и приведи в мои апартаменты. Узнаете новости и получите указания. Всё.

Фердинанд, опешив, с усилием сглотнул, недоумённо поморгал и, опомнившись, повернулся и со всех ног побежал в сторону северного бастиона.

Люпус перебрался из апартаментов в убежище, за железную дверь, в подземелье. Через пятнадцать дней именно туда примчался посыльный с известием, что в миле от стен появились двое пришельцев. Окружив себя полутора десятками человек, Люпус, с несвойственной ему прытью, добежал до стены и поднялся к приникшему к окуляру подзорной трубы наблюдателю.

– Вот они! – ломким шёпотом прошелестел Люпус, рассмотрев Альбу и Бэнсона. – Наконец-то пришли!

Вернувшись в убежище, настоятель монастыря приказал сообщать ему о пришельцах каждые полчаса. К вечеру было известно, что двое согрели костром круг земли и поставили на нём палатку, открыто и безмятежно устраиваясь на ночлег.

Поздним вечером Люпус позвал к себе троих капитанов.

– В сторону моря ведут два подземных тоннеля, – сообщил он, когда все четверо склонились над картой монастыря. – Ночью нужно послать двоих лазутчиков. На удачу. Вдруг удастся подстрелить хотя б одного гостя!

Лазутчики были посланы. Утром их тела обнаружили аккуратно уложенными на люки тоннелей.

– Ну разумеется, – пробормотал Люпус. – Как могло быть иначе!

Он снова собрал в своём новом убежище капитанов и ровным голосом приказал:

– Фердинанд! Из всех имеющихся бойцов выбери пятнадцать человек самых надёжных – для моей личной охраны. Остальных разделить в два отряда. Первый отряд немедленно отправляется в сокровищницу и делает следующее: в маленькую кожаную сумку, такую, чтобы можно было повесить на шею, сложить самые крупные драгоценные камни; затем отобрать самые дорогие и редкие сокровища и сложить их в пять ящиков, чтобы один ящик могли поднять два человека; всё остальное, – оружие, золото снести в одну комнату в подвале и заложить кирпичной кладкой. Ящики – сюда, в подземелье, за железную дверь! Второй отряд отправляется в зал номер девять и всех, кто там находится, – слышите – всех, и слуг тоже! – собрать наверху в одном из дворов и лишить жизни. И расторопнее! Наша судьба сейчас подвешена на тонкую нить. Потому что гости к нам пришли небывалые.

Начиная с этой минуты Люпус не спал. Он торопливо обследовал верхний этаж подземелья и выбрал длинный, шириной в пять шагов коридор. В дальнем конце его настоятель монастыря потребовал установить пушку, – и бойцы его личной охраны за полчаса перетащили из оружейного цейхгауза пушку, установили стволом ко входу и зарядили. Между колёс этой пушки, с горящим фитилём в руке, на тонкой подстилке из войлока и устроился старый монах.

Он не чувствовал хода времени. Сидел, глубоко задумавшись, и только вздрагивал, когда один из бойцов почтительно прикоснувшись, забирал у него догоревший орудийный фитиль и заменял его новым.

Пришёл Фердинанд.

– Всё исполнено, патер! – сообщил он, отирая потное, раскрасневшееся лицо. – Вот сумка с самыми крупными алмазами и самоцветными камнями. Вот стоят пять ящиков с самыми ценными из сокровищ. А там, в углу, – это я сам подумал, – бочки с водой и провианту на две недели.

– Хорошо, что подумал, – хрипло выговорил монах. – Я доволен.

– Я ещё об одном позаботился, патер, – доверительно прошептал Фердинанд. – Тут есть дворик, куда выходит узкое смотровое оконце. Я в этот дворик привёл Бледного Тэда. Не кормил его, а сказал ждать. Сказал, что я пришлю к нему живое мясо, ну, человека, которого он должен сам изловить. Наши гости, патер, будут осматривать всё вокруг, и на Тэда они непременно наткнутся. Вот тогда мы сможем увидеть их в деле. За одну короткую схватку, патер, о человеке можно узнать многое.

– Да, – помолчав, кивнул патер. – Не зря я тебя назначил главным. Всё сделал отменно. Принеси мне окорок и вина.

Требуемое было принесено, но монах не притронулся к пище. С ненадкушенным окороком в руке он сидел, откинувшись к ободу пушечного колеса, и лицо его было бледным, а зубы стучали. Его мучила страшная, роковая догадка. Бывший глава инквизиторского трибунала, как ему показалось, понял, почему массарская Тень не посещает его столько лет. Оказывается, существовал ещё один претендент на бесконечную власть и бессмертие! Рогатый пришелец ждал, когда они встретятся в поединке, чтобы выбрать самого лучшего. То есть того, кто убьёт соперника. И вот этот второй пришёл. Хитрый, невидимый, вездесущий, безжалостный, легко одолевший Глюзия, едва не догнавший их недавно в Бристоле, преодолевший столько расставленных в Аравии ловушек и хитроумных засад, наделённый демонической силой старик, дававший когда-то урок Адонии, мастер Альба. Что делать? Бежать? Но он, Люпус, пробежал уже половину земного шара. И что? Этот Альба – словно привязанный, проследовал за ним по всему затейливому пути, и вот он уже здесь, в «Девяти звёздах»! Нет, нужно попробовать перекинуться с ним хоть словечком. Вдруг удастся договориться? Да!! Договориться! А потом убедить Тень, что два слуги – лучше, чем один! Или, может быть, каким-то чудом, Альбу подкараулит изголодавшийся Тэд…

Он лихорадочно размышлял, и час пролетал за часом, и мучились, не осмеливаясь лечь спать, когда патер бодрствует, расположившиеся вдоль стен коридора бойцы.

Прошёл день, и прошла длинная ночь. И на следующее утро вдруг крикнул дозорный:

– Появились!

Люпус, подброшенный, словно пружиной, вскочил. Ударился о низко нависающий пушечный ствол. Не почувствовав боли, метнулся к оконцу.

Во дворике, залитым солнечным светом, стоял, открыто выпрямившись, страшный соперник. Тоже весьма, весьма старый.

– Глядите-ка, – пробормотал кто-то из охранников Люпуса, – и выстрела не боится.

– Убрать оружие! – дёрнулся, словно ошпаренный кипятком, патер. – Перед нами – носитель бесценной для меня тайны!

И, приникнув к проёму стрельницы, прокричал:

– Здравствуй, Альба!

Гость во дворе спокойно, вежливо поклонился.

– Может быть, поговорим? – дрожа от волнения, предложил Люпус.

Но пришелец, отрицательно качнув головой, двинулся вдоль стены.

– Пойдёшь обнюхивать окрестности и подходы? – крикнул ему вслед настоятель.

Тот коротко кивнул на ходу.

– Альба! Не довольно ли крови? Не лучше ли поговорить?..

Вдруг Люпус почувствовал, что его кто-то легко тронул за рукав старой чёрной сутаны.

– Патер! – негромко сообщил Фердинанд, – он идёт в сторону дворика с Тэдом!

Оба поспешили в соседнее помещение, к окну, выходящему в следующий двор. Сблизив головы, стали всматриваться.

Долго ждать не пришлось. Бойцы, которым не было места возле узкого стрельчатого окна, слышали лишь звуки короткой схватки. Спустя несколько секунд патер, медленно отстранившись от бойницы, мертвенным шёпотом приказал:

– Принесите мушкет. Добейте, чтобы не мучился.

Вздрогнув от выстрела, оборвавшего страшный жизненный путь бывшего каторжника-людоеда, патер снова уселся на постеленный под орудием войлок, и снова погрузился в свои мучительные раздумья. И так прошёл ещё один день, и проплыла мутная, полубредовая ночь.

– Патер! – сообщил дежуривший у окна дозорный. – Он отослал помощника на лошади! Может быть, за полицией?

– О, нет, – встав на четвереньки, выползая из-под своего нелепого укрытия, прохрипел Люпус. – Для него, как и для нас, полиция совсем не желательна!

Выполз, выпрямился со стоном. Подошёл к уступившему место возле бойницы дозорному. Стал ждать.

Не прошло часа, когда его заставило вздрогнуть появление во дворике осунувшегося, усталого Альбы.

– Успел-таки, Люпус, спрятать всё золото! – с явной досадой в голосе произнёс гость. Он потянул дым из двух одновременно раскуренных трубок. Спросил, помолчав: – Сколько ты дашь мне денег, если я сообщу, кто меня нанял, чтобы тебя убить? И кто из твоих людей работает на меня?

Люпус задохнулся от радости предстоящей разгадки. Стало быть, этот Альба – не соперник, а всего лишь убийца, нанятый соперником! А тот, второй избранник Тени, может быть, и слаб, и немощен, и не так уж и страшен? О, неужели сейчас спадёт пелена с неописуемой тайны?! Нужно не подать вида, что интересует прежде всего наниматель! И патер, стараясь быть озадаченным, спросил:

– В моей свите есть твой человек?

– Ну а откуда бы я узнал, что ты направился на Мадагаскар? – донёсся до Люпуса не лишённый насмешки ответ.

– Я не буду называть сумму! – дрогнувшим голосом сказал патер. – Ты просто те деньги, за которые тебя наняли, умножь на десять! Это и будет моей платой!

– Здесь неподалёку, – кивнул Альба, – есть пустой двор. На карте помечено, что там был карантин для больных лошадей. Бери свою охрану и приходи туда. Я буду сидеть один и курить свои трубки, без оружия. Вот мой клинок, я кладу его на землю. Даже балахон свой сниму. Если хочешь, пошли людей, пусть предварительно обыщут меня.

И ушёл, окутавшись синим трубочным дымом.

Рассчитано было точно. Люпус взял с собой всех бойцов, до последнего человека. В окружении этой живой стены, преодолевая какой-то липкий и неотвязчивый страх, он ступил на утоптанную, лишённую травы землю хорошо знакомого ему карантина. И, кроме стены охранников, его прикрывали два наспех отчищенных от ржавчины римских металлических пехотных щита.

– Вот и ты, патер Люпус, – с явным, огромным, запредельным облегчением в голосе проговорил сидящий на трёхногом стульчике худой, снявший свой истрёпанный коричневый балахон наёмный убийца. – Сколько же лет…

Вдруг эта странная деталь, эта необычная особенность испугала Люпуса так, что он помертвел. Казалось, – ничего примечательного, просто причуда, отчего бы пугаться? Но чёрный ужас против воли вошёл в сердце и сдавил его ледяной невидимой лапой.

– Скажи, – уже почти не владея собой, уставился на Альбу помутневшими глазами монах, – для чего ты одновременно куришь две трубки?

– Для надёжности, – устало ответил пришелец. – Если вдруг из-за нелепого каприза судьбы, одна и погаснет, то вторая всё дело спасёт.

– Какое такое дело? – прошептал, чувствуя неотвратимое приближение страшной, ненужной догадки, настоятель монастыря.

– А вот, видишь, – ответил гость и, наклонившись, выбил из трубок на землю два огненных малиновых ядрышка.

С поразившей его отчётливостью Люпус увидел прилепившийся к одному из ядрышек сухой коричневый хвостик несгоревшего табачного волокна.

– Это последний урок для моего ученика, – бесстрастно, устало пояснил Альба и чуть сдвинул в сторону босую ступню, под которой открылась тёмная чёрточка – проём между двумя присыпанными землёй дощечками.

– Какой урок?! – не слыша себя, закричал Люпус.

– Как в одиночку, не имея в руках никакого оружия, уничтожить четыре десятка тренированных бойцов.

И, не опасаясь обжечься, Альба голыми пальцами столкнул начавшие облекаться серым, остывающим налётом пепла огненные комочки в узкую чёрную пропасть между дощечками.

Словно в призрачном, замедленном сне Люпус увидел: неторопливо разламывается земля и поднимается вверх неровной стеной, – как если бы в морскую гладь бросили исполинский обломок скалы. И сквозь эту стену, съедая и растворяя её, просачивается багровый огненный шар. Его шевелящиеся клубы, испепеляя на своём пути сам воздух, накатывались на Люпуса медленно и неотвратимо, и он не мог не закрыться, ни двинуться с места: тело его как будто закаменело. Огненная лава хлынула и залепила его лицо, грудь, руки. Люпус услышал, как щёлкает, лопаясь, его кожа. Потом дикая, неописуемая боль разорвала его на части и, никуда не исчезая и не стихая, понесла его, словно расплавленная волна, в какую-то бездонную пропасть.