Текст книги "На море"

XVII

Спать мы предполагали лечь на том месте, где испекли дрофу. Густая трава могла служить прекрасным и удобным матрацем для нас.

Жар был еще таким сильным, что заснуть было тяжело. Но мы уже знали по опыту, что спустя какое-то время тепло уйдет. В этой части Африки, как бы ни было жарко днем, ночи бывают очень свежие. Когда на борту судна мы спали на палубе, часто случалось посреди ночи искать одеяла, чтобы укрыться от густого тумана, леденившего нас. Происходило это не оттого, что температура резко опускалась, просто разница с дневным жаром была так велика, что понижение температуры производило на нас впечатление очень резкого и чувствительного холода.

В этот день было жарче обычного, а у нас за плечами было утомительное путешествие – лес элаисов, пребывание на верхушке драконового дерева на солнцепеке, чаща колючих кустарников – и мы были совсем мокрые от испарины. А так как с нами не было одеял, и одежда на нас была очень легкая, то благоразумие советовало нам найти убежище получше: хотя бы среди густой листвы какого-нибудь дерева, которое защитило бы нас от росы.

На склоне горы, недалеко от самой ее верхушки, мы заметили небольшой лесок, который, по-видимому, устроил бы нас. Забрав с собой мушкет, львиную шкуру, несколько горящих веток, чтобы скорее можно было развести новый огонь, и остатки дрофы, мы направились туда. Это было нечто вроде рощицы, состоящей из деревьев, которые, по-видимому, принадлежали к одному и тому же семейству. Листья у них были блестящие, большие, продолговатые, лапчатые; каждый состоял из пяти отдельных листочков, расположенных, как пять пальцев на руке. Из каждого букета таких листьев на очень длинной ножке свешивался широкий белый цветок. Ничего не могло быть прелестнее этих изящных цветов, которые представляли красивый контраст с зеленым цветом листьев, окружавших нас.

В первую минуту мы не заметили ничего странного. Рощица была расположена правильным кругом, можно было подумать, что во время роста ее тщательно подстригали по плану, намеченному садовником-пейзажистом. Это было удивительно, потому что человеческое искусство никоим образом не могло принимать здесь участия. Но я слышал раньше, что и в южной части Африки, и в американских прериях часто встречаются правильно растущие рощицы, а потому ничуть не удивился, встретив то же самое на берегу Гвинеи.

Эта странная роща не особенно обратила на себя наше внимание, мы шли к ней, чтобы найти там убежище на ночь. Густая листва обещала нам прекрасную защиту от росы и даже от дождя, если бы он вдруг пошел, и мы с радостью принимали гостеприимство, которое она предлагала нам. Только дойдя до ее опушки, мы заметили, в чем дело – вместо предполагаемой рощицы мы, к великому своему удивлению, увидели одно-единственное дерево. Ошибиться здесь было невозможно: всю эту густую массу ветвей, покрытых листьями и цветами, поддерживал один ствол.

Что же это было за дерево? Если драконовое дерево так поразило нас, то как же поражены были мы при виде этого гиганта, перед которым драконовое дерево казалось кустарником! Вы, пожалуй, не поверите мне, если я сообщу вам размеры этого колосса растительного царства, а между тем сообщение это будет опираться на цифры, данные знаменитыми путешественниками. Деревья, подобные тому, которое мы видели, были уже описаны ботаниками, и колоссальная величина их хорошо известна ученому миру.

Дерево, увиденное нами на горе, имело метров 30 в окружности. Бен тщательно измерил его руками и объявил, что в нем около 25 обхватов, а обхваты у Бена были порядочные, потому что он был большого роста. Примерно в четырех метрах от земли ствол делился на множество сучьев, некоторые из них были такой же толщины, как самые толстые деревья наших лесов. Сучья эти шли сначала горизонтально, постепенно становились тоньше к концу и тянулись очень далеко, затем, склоняясь мало-помалу, они доходили до самой земли, из-за чего мы и не видели главного ствола, от которого они начинались. Все эти сучья, наружные ветви которых были покрыты листьями, потому представляли собой вид небольшой рощицы, что самые высокие из них не превышали десяти метров. Но если это дерево не было самым высоким, зато оно, наверное, было самым толстым. Я случайно прочитал про этого африканского гиганта; моя книга чудес природы не выпустила его из виду, и я знал, что это необыкновенное дерево называется баобабом.

Я знал также, что негры Сенегала дают разные названия баобабу, называя его кислой тыквой, мало, деревом с обезьяньим хлебом. Из своей книги я узнал, кроме того, ученое название этого дерева Adansonia, данное ему в честь французского ботаника Адансона, который исследовал Сенегал больше ста лет тому назад и первый описал это дерево. Я помнил также мнение этого ученого относительно невероятной долговечности баобаба – по его словам, некоторые деревья этого вида живут не менее шести тысяч лет. Баобабы, измеренные им, имели двадцать пять и более метров в окружности. Ему говорили, что встречаются даже такие баобабы, у которых окружность – больше тридцати пяти метров. Глядя на дерево, стоявшее перед нами, я нисколько не сомневался в достоверности этого факта. Не менее хорошо помнил я и описание плода баобаба, сделанное одним французским ботаником. Вот что он говорит: это древесная шишка от двадцати пяти до тридцати сантиметров в длину, зеленоватого цвета, покрытая белым пушком, она похожа на бутылочную тыкву и состоит из нескольких отделений, наполненных твердыми блестящими зернами, которые окружены мягким и мясистым веществом. Туземцы делают из этого вещества кисловатое питье и с успехом применяют его при лихорадке, кроме того, они сушат листья, растирают их в порошок и прибавляют в еду, что очень уменьшает испарину. Самыми большими листьями они покрывают свои хижины, а из волокон коры изготовляют веревки и ткут грубую материю, из которой бедняки мастерят передники, доходящие до половины бедра. Из оболочки плодов туземцы делают чаши, похожие на бутылки.

Я хорошо помнил эти подробности и хотел рассказать о них Бену, как только мы устроимся на отдых. Когда мы подошли к баобабу, нам пришлось нагибаться, чтобы пройти под ветками. С первого же взгляда мы увидели, что лучшего места для ночлега нам не найти. Места под деревом было так много, что там мог бы разместиться весь экипаж большого судна. Мы были уверены, что здесь сон наш не потревожит никто и ничто – ни ветер, ни роса.

Мы все-таки решили развести большой костер, потому что боялись диких зверей (в этом ничего удивительного не было, если вспомнить наше приключение у драконового дерева). Несмотря на густую листву, окружавшую нас, мы все же могли кое-что различить. Отложив в сторону вещи, мы принялись собирать сухие ветки, валявшиеся на земле. Принеся четыре или пять охапок к месту, выбранному для ночлега, мы стали готовить костер, что заняло у нас довольно много времени. Сук, под которым мы расположились, был так толст, что мог служить нам вместо крыши. Земля, покрытая листьями, высохшими, как трут, обещала быть мягкой, как матрац, и мы надеялись провести ночь самым комфортабельным образом. Мы разложили костер на некотором расстоянии от ствола баобаба, зажгли и уселись рядом.

Бен вытащил трубку из кармана, набил ее табаком и с наслаждением закурил. Я сам испытывал глубокое чувство радости: после всего, что я перенес на борту судна, эта свободная жизнь в лесу казалась полной невыразимого очарования, и мне хотелось, чтобы она продолжалась всегда.

Я сел напротив Бена, и, пока он курил, мы весело болтали. Когда мы вошли под сень баобаба, там было так темно, что мы видели только то, что находилось в двух-трех шагах от нас, но теперь при ярком свете горевшего костра мы могли рассмотреть в деталях место нашего ночлега. Вверху мы видели среди густой листвы висевшие над нашими головами длинные тыквы; они также валялись вокруг нас на земле. Многие из них были совсем сухие и пустые внутри. Нам было достаточно нескольких секунд, чтобы заметить все это. Но наше внимание привлекло нечто совсем иное.

Ствол баобаба, казавшийся при свете костра громадной стеной, был покрыт корой серо-коричневого цвета, испещренной узлами, большими углублениями, причудливыми морщинами, а посреди всех этих неровностей резко выделялись четыре прямые линии, встречающиеся под прямым углом; получался, таким образом, параллелограмм чуть больше метра длиной и сантиметров шестьдесят шириной, основание которого находилось на расстоянии сорока сантиметров от земли, а более длинная сторона шла по направлению высоты дерева.

Не было никакого сомнения в том, что эти линии не могли быть произведением самой природы. Кора, покрытая везде неровностями, не могла лопнуть сама по себе с такой геометрической правильностью; это могли сделать только люди. Присматриваясь внимательно к этим линиям, мы заметили мало-помалу следы какого-то острого орудия, но по цвету этих надрезов, которые были такие же, как и естественные трещины на коре, можно было с достоверностью сказать, что сделаны они очень давно. Мы встали, чтобы лучше рассмотреть эти таинственные линии, на которые в стране обитаемой не обратили бы никакого внимания. Но здесь была пустынная местность, мы не только никого не встретили с самого утра, но не видели абсолютно ничего, что указывало бы на присутствие человека. Нам говорили, что местность эта совершенно необитаема; мы на деле убедились в этом, и поэтому были так поражены видом линий на баобабе.

Мы тщательно осмотрели их и нашли, что надрезы эти сделаны глубоко; затронута была, по-видимому, даже древесина. Вблизи линий не оказалось никаких фигур, как мы предполагали сначала; тут просто-напросто было четыре линии, как бы образованные плинтусами двери или окна. Мысль эта сразу пришла мне в голову, когда я поднес ближе горевшую головешку и вдруг увидел, что между краями надрезов виднелось темное углубление, точно по ту сторону надрезов находилась пустота. Я взглянул на Бена и сразу понял, что та же мысль пришла и ему в голову.

– Сам черт тут замешан! – воскликнул он, ударяя кулаком по коре баобаба. – Что ты ни говори, а здесь дверь. Слышишь, Вилли? Тут пусто, как в пустой бочке!

Звук, издаваемый корой под энергичным ударом кулака Бена Браса, был действительно звонкий, и мне даже показалось, что кора поддалась под сильной рукой матроса.

– Ты прав, – сказал я Бену, – дерево это, вероятно, выдолблено внутри, а та его часть, которую ты ударил кулаком, наверняка дверь.

Этот вопрос спустя минуту был окончательно разрешен. Достаточно было одного удара ногой, чтобы подозрительная часть коры выскочила, обнаружив нашим удивленным взорам полость, выдолбленную внутри дерева. Бен бросился к костру, схватил несколько горевших хворостинок, из которых устроил целый факел и, вернувшись обратно к баобабу, осветил им внутренность полости. То, что мы увидели там, не только удивило, но привело нас в неописуемый ужас. Мой спутник, несмотря на все свое мужество, был поражен не меньше меня. Он вздрогнул так сильно, что едва не уронил факел, и была даже минута, когда он хотел убежать.

И действительно, нервы наименее впечатлительного человека в мире и те не выдержали бы зрелища, представившегося нашим взорам. Оно потрясло нас еще и потому, что появилось неожиданно и ночью.

Полость внутри дерева представляла четырехугольную камеру, имевшую приблизительно около двух метров в вышину и ширину. Своим происхождением она была обязана не дряхлости дерева, а человеческим рукам и топору.

В глубине этой странной комнаты была устроена скамья, а на ней находилось то, что так страшно напугало нас. Там сидели три человеческие фигуры. Спинами они опирались о заднюю стену комнаты, руки их свисали, а ноги были слегка вытянуты вперед. Ни один из них не пошевелился, они были мертвы, но видом своим не походили на мертвецов. Все трое были сухие, как мумии, а между тем на них не было никакого покрова. Они были похожи на скелеты, облеченные в черную кожу, покрытую бесчисленными морщинами. Черепа их были в густой шерсти, угасшие глаза, высохшие, как и все остальное тело, все еще оставались в орбитах, которые были непомерно велики. Сухие губы, как бы раскрытые конвульсивным движением, открывали белые, как слоновая кость, зубы. Резко выделяясь на темном высохшем лице, они придавали им ужасный, сверхъестественный вид, так сильно напугавший Бена.

XVIII

Вероятно, вы удивитесь, когда я скажу, что не разделял ужаса своего спутника; быть может, потому, что был моложе. Неожиданность была, правда, так велика, что в первую минуту я испугался, однако тотчас же успокоился. С первого взгляда, разумеется, вид трех скелетов с белыми зубами, неподвижными глазами, черной кожей, освещенных мерцающим светом дымящихся факелов и открытых неожиданно среди дикой страны, где мы на каждом шагу подвергались опасности со стороны животных и людей, не мог не подействовать ошеломляюще на меня и на моего друга Бена.

Но это было делом одного мгновения, спустя минуту я уже ничего больше не испытывал, кроме жадного любопытства, и рассматривал их с таким же спокойствием, с каким рассматривал бы галерею антиквара. Хладнокровие мое удивляет вас, а между тем в этом нет ничего особенного: той же книге чудес обязан я разгадкой этого таинственного происшествия, и только она давала мне такое преимущество над Беном Брасом, невежество которого было главной причиной его ужаса. Я читал в этой книге, что некоторые племена негров устраивают внутри баобаба углубления, куда помещают своих покойников, но не честных людей, умерших естественной смертью, а преступников, в наказание за совершенные ими преступления, которые после исполнения над ними позорной казни не имеют права на обычное погребение.

Вместо того, чтобы бросать гиенам, шакалам и хищным птицам тела казненных преступников, негры кладут их в выдолбленные ими пустоты баобаба. В таком погребении они, по-моему, ничего не проигрывали. Трупы не разлагаются там, как обычно; оттого ли, что дерево обладает какими-нибудь особыми качествами, оттого ли, что внешний воздух не может проникнуть в эти склепы, только тела, помещенные туда, высыхают, как мумии, и сохраняются целыми веками. Трудно понять с первого взгляда, почему негры придумывают себе столько работы ради каких-то преступников, которых лучше было бы бросить на съедение зверям. Это становится еще непонятнее, когда вспомнишь несовершенство их орудий, с помощью которых им приходится выдалбливать ствол большого дерева. А между тем удивляться этому нечего, потому что древесина баобаба так нежна, что выдолбить в нем камеру так же легко, как выдолбить углубление внутри репы или в куске мягкой глины. Негры очень часто выдалбливают внутренность баобаба и устраивают там себе жилье.

Все это я сразу припомнил, и это дало мне громадное преимущество над моим спутником, который ничего не читал по этому поводу. Бен удивлялся спокойствию, с которым я рассматривал зрелище, заставившее его дрожать с головы до ног. Я поспешил объяснить ему, почему я такой храбрый, после чего и он успокоился. Он принес еще несколько зажженных хворостин и поправил факел. Без всякого страха на этот раз вошли мы в пещеру. Мы настолько успокоились, что трогали руками скелеты трех негров, превосходно сохранившихся – их тела высохли от времени, но не были источены червями и муравьями; весьма возможно, что запах, свойственный исключительно баобабу, отпугивал насекомых; что касается гиен и шакалов, то двери, плотно закрывающей отверстие, было достаточно, чтобы предохранить тела покойников от их нападения; весьма возможно также, что вследствие отсутствия гниения эти любители падали не могли узнать о мертвецах. Высохшая кора не так уж плотно закрывала в настоящее время отверстие камеры, а потому легко поддалась под ударом ноги моряка.

Некоторое время мы находились в этом погребальном помещении, где все до малейших подробностей возбуждало наше любопытство. Никто не проникал сюда с давних времен, с того, быть может, дня, когда туда были заключены преступники. Определить с точностью время, когда это произошло, было невозможно. Достоверно было только, судя по состоянию, в котором находились трупы, что с тех пор прошло много лет. Весьма возможно, что в то время здесь жило многочисленное население, уничтоженное потом более могущественным врагом или же проданное в рабство и увезенное в американские колонии.

Пока я размышлял таким образом, мысли совсем иного рода занимали моего друга Бена. Я подозреваю, что он мечтал о каком-нибудь сокровище, скрытом вместе с трупами в этом склепе, потому что он тщательно осматривал все трещины, все шероховатости камеры, как бы надеясь найти там мешки с золотым песком или драгоценные камни, которые так часто встречаются у дикарей.

Если такова была его надежда, то велико должно было быть его разочарование! Кроме негров, в склепе ничего не было: ни одежды, ни посуды, ни единой песчинки золота, ни единого драгоценного камушка. Убедившись в этом, Бен бросил последний взгляд на безмолвных обитателей баобаба, отвесил им полусерьезный, полушутливый поклон и пожелал спокойной ночи.

Мы возвратились к костру с твердым намерением лечь и уснуть. Хотя было еще не поздно, но мы так устали от ходьбы, что спешили протянуть усталые ноги у костра, куда подложили еще свежего хвороста.

XIX

Не успели мы лечь, как тотчас же уснули, но сон наш был, увы, непродолжителен. Не могу сказать наверняка, сколько времени прошло с тех пор как мы легли, когда нас разбудил страшный шум, самый страшный шум, какой только можно себе представить. Мы никак не могли понять, откуда он происходит, но догадывались, что шумят какие-то животные.

Сначала мы подумали, что это волки, или вернее гиены и шакалы, которые заменяют волков на африканском континенте. Среди разнообразных голосов, поразивших наш слух, раздавались крики животных, которых мы так часто слышали на берегах реки или вблизи хижин короля Динго-Бинго. Но крики эти сопровождались на этот раз необыкновенно странными звуками, которых мы никогда раньше не слышали. Это была смесь пронзительного тявканья с кошачьим мяуканьем и воем на разные лады, к чему присоединялись время от времени какая-то болтовня и странные крики, похожие на человеческие вопли и бормотание безумных.

Животных, производивших этот шум, собралось, по-видимому, много, но кто они? Ни мой спутник, ни я не знали, что думать на этот счет. Голоса, доносившиеся к нам, были грубые, невыносимые и с оттенком угрозы. Они вызывали в нас чувство ужаса, который увеличивался по мере того, как они раздавались все ближе и ближе.

Мы вскочили на ноги и оглядывались кругом, уверенные в том, что невидимый враг сейчас нападет на нас. Несмотря на то что шум раздавался вокруг нас, мы положительно не могли видеть, кто его производил. Костер наш почти совсем догорел, и при его умирающем свете мы уже в нескольких шагах от себя ничего не могли рассмотреть. Мой спутник подошел к нему и ногой сгреб в одно место почти угасающие головешки; огонь вспыхнул с новой силой и ярко осветил все вокруг. Наш зеленый зал, составленный сучьями баобаба, мгновенно осветился, но в нем никого не было: звуки, все еще раздающиеся среди ночной тьмы, доходили к нам извне.

Они усиливались по мере своего приближения и неслись к нам со всех сторон. Мы были окружены, по-видимому, целым легионом каких-то ужасных созданий. Мы долго стояли, ничего не видя, и вдруг среди темноты засверкали какие-то блестящие точки, круглые, зеленоватые и точно вспыхивающие время от времени. Это были глаза тех животных, крики которых мы слышали. По этим диким крикам, по манере, с которой они осаждали нас, видно было, что это животные свирепые, хищные, готовые растерзать нас.

Спустя несколько минут они были так близко от нас, что мы могли уже их узнать. Я видел этих животных в зверинцах, а мой спутник знал их лучше меня. Это были большие обезьяны, известные под названием бабуинов.

Открытие это не рассеяло страх, внушенный нам их голосами. Напротив, мы слишком хорошо знали сварливый характер этих животных. Кто видел их в клетках, тот знает, какие это злобные, мстительные существа и как опасно к ним подходить даже тогда, когда они должны были бы привыкнуть к тому, что человек о них заботится. Еще более ужасны они при встрече с ними в тех местах, где они живут. Туземцы, проходя леса, где живут эти четверорукие, принимают все необходимые меры предосторожности и стараются идти в сопровождении людей, хорошо вооруженных.

Мы это знали превосходно и, признаюсь вам откровенно, страшно испугались, увидя бабуинов вблизи нашего костра. Мы испугались так, как только можно испугаться, когда лев преследует вас. А еще больше мы испугались потому, что эти бабуины принадлежали к числу самых больших и опасных: это были ужасные мандрилы, что видно было по их толстой морде, желтой бороде, покрывавшей их выдающийся вперед подбородок, по вздутым щекам, ярко-красный и фиолетовый цвет которых ясно виден был при свете нашего костра.

Даже с одним таким мандрилом встретиться опасно, гораздо опаснее, нежели с гиеной или взбешенным догом, потому что мандрил обладает чудовищной силой. Нас же осаждал не один мандрил, тут их была целая армия. Куда ни смотрел я, везде видел лиловые морды, освещенные отблеском пламени, и со всех сторон раздавались грозные голоса, шум которых мешал мне слышать голос моего спутника.

Что касается их намерений, то не было никакого сомнения в том, что они собирались напасть на нас. Если они еще не напали, лишь из боязни костра, а быть может, и потому, что хотели первоначально узнать, с каким врагом имеют дело.

Но боязнь огня, подумал я, не удержит их долго, они привыкнут к нему. Действительно, круг обезьян все больше и больше сужался. Что делать и как спастись? Против такого врага защита немыслима; в одно мгновение ока могли они напасть на нас и разорвать своими громадными зубами. Единственное средство спастись от них – бежать отсюда. Но как уйти? Способ, который помог нам спрятаться от когтей льва, был здесь немыслим: мандрилы влезают на деревья несравненно лучше человека. Оставалось бегство, и мы, пожалуй, пустили бы его в ход, будь это возможно. Но бабуины образовали вокруг нас такой тесный круг, через который трудно было прорваться. А между тем оставаться там, где мы были, значило отдать себя на верную смерть. Враг продолжал приближаться и по-прежнему издавал громкие крики, преследуя двойную цель: испугать нас и ободрить себя для атаки. Я уверен, не будь у нас костра, вид которого их поражал, обезьяны давно уже напали бы на нас. Но они смотрели недоверчиво на огонь и приближались очень медленно.

Заметив, что огонь сдерживает мандрил, мой спутник попробовал разогнать их страхом. Он схватил кусок горящей головешки и, бросившись к стоявшим поближе обезьянам, стал ею размахивать перед ними. Я последовал его примеру и побежал к обезьянам с другой, противоположной стороны. Бабуины отступили перед этой атакой, но не так быстро, чтобы дать нам надежду, что мы можем заставить их бежать. Они остановились, как только увидели, что мы не идем дальше. Когда же мы вернулись к костру за новыми головешками, мандрилы снова двинулись к нам и на этот раз с более грозным видом. Никто из них не был ранен, и они решили, вероятно, что наши головешки совершенно безвредное оружие.

Мы попробовали повторить наш маневр, но он не внушал им больше ни малейшего страха. Напрасно размахивали мы своими факелами, обезьяны чуть-чуть отступали и, не задумываясь, снова возвращались обратно.

– Негодное это для них средство, мой маленький Вилли! – сказал мне Бен Брас с тревогой в голосе. – Не убегут они от этого, негодные! Пущу в ход старый мушкет, может, они тогда уйдут.

«Королеву Анну» зарядили по обыкновению дробью. Мы знали, что она слишком мелкая и может только оцарапать наших противников, что должно было еще больше раздразнить их и сделать их более неумолимыми. По этой причине мы не стреляли в бабуинов, а предпочли попугать их огнем.

Но Бен решил, что заставит поплатиться хотя бы одно из этих чудовищ за посягательство на нас. Он вложил железный шомпол в дуло своего ружья, как сделал это, когда стрелял в льва. Затем он двинулся вперед, прицелился в одну из самых больших обезьян и спустил курок.

Крик и стоны дали нам знать, что он попал в цель: громадная обезьяна каталась по земле в предсмертных судорогах, а вокруг нее толпились ее товарищи. Со своей стороны, и я ранил выстрелом из пистолета другого бабуина, который привлек в свою очередь огорченных друзей.

Мы вернулись к костру. Старый мушкет нельзя было больше заряжать, потому что шомпол остался в ране мандрила; да будь у нас двадцать таких шомполов, мы и тогда не успели бы ими воспользоваться. Выстрелы наши произвели действие, противоположное тому, какого мы ожидали: вместо того чтобы испугать наших врагов, мы еще больше раздразнили их. Оставив своих раненых товарищей, они бросились к нам с очевидным намерением не откладывать больше нападения. Критическая минута приближалась. Я схватил одну из самых больших головешек, Бен Брас держал в руке старый мушкет, готовый пустить его в ход при первой необходимости. Но к чему защищаться? Побежденные численностью врагов, мы должны были быть разорваны на куски этими ужасными зубами, не приди в голову Бену Брасу еще одно средство спасения.

В ту минуту, когда надежда совершенно покинула нас, наши глаза обратились в сторону склепа, выдолбленного в баобабе. Мы не вставили обратно кору, служившую дверью, и отверстие оставалось открытым. Эта мысль поразила нас обоих и, вскрикнув от радости, мы поспешили к убежищу. Дверь была узкая, но мы моментально скользнули в нее, так что мандрилы, бегущие за нами, не успели нас догнать, и мы очутились в обществе трех мертвецов.