Текст книги "Охота на Сезанна"

Глава 37

Плотный воскресный поток автомобилей и прошедший короткий ливень затрудняли движение по лондонским улицам. Дорога до Блетчингли была невыносимо скучной. Получив сообщение Феликса Лемье о повышении стоимости страховки, Оксби решил нанести Алану Пинкстеру неожиданный визит. Среди дел, которые он взял с собой во Францию, был отчет о страховом статусе коллекции Пинкстера, информация, собранная подразделением по борьбе с подделками. Новость о том, что убит бродяга, была еще одной причиной для визита Оксби. Он допросит Пинкстера без присутствия второго офицера, что являлось нарушением процедуры. Но так он делал всегда и был готов к тому, что Хестон поднимет шум.

Особняк Алана Пинкстера изначально назывался «Вид на долину». Он был построен в 1848 году и выходил на когда-то нетронутую долину, на которую теперь наползли площадки для гольфа «Годстоун-Хиллз» и автострада М23. Дверь открыла мужеподобная миссис Пэджитт, экономка. Казалось, ее ничуть не впечатлило удостоверение Оксби, и она с неохотой сказала, что мистер Пинкстер и его дочь уехали в Мейдстон, в графство Кент, на выходные и что мистер Пинкстер ожидается позже.

Оксби обнаружил, что картинная галерея заперта и что машин, которые указывали бы на присутствие сотрудников, в этот воскресный день нет. Он надеялся увидеть Дэвида Блейни, но вместо этого столкнулся с охранником в сопровождении злющего добермана. Оксби вернулся к машине. Через полчаса появился знакомый черный «мерседес».

– Что привело вас сюда? – спросил Пинкстер с нескрываемым раздражением.

– Вопросы, – ответил Оксби со зловещей улыбкой. – Мое дело – задавать вопросы, а если я их не буду задавать, то мне придется несладко.

– Послушайте, инспектор, мне не нравятся неожиданные визиты полиции, и как раз сейчас я очень занят.

– Всего десять минут, – сказало Оксби. – Мне вправду нужна ваша помощь.

Пинкстер нахмурился, нервно потряс головой и осторожно потрогал покрасневшую кожу над губой.

– К черту все, давайте.

Они прошли на террасу и уселись на толстые лимонно-желтые подушки на белых плетеных креслах. Оксби положил свою фуражку на стол и взял блокнот и диктофон.

– Если вы не возражаете, я включу это. – Он включил диктофон и поставил его на стол.

– Мистер Пинкстер, ваша картина все еще в галерее?

– Зачем вам это? – спросил Пинкстер с подозрением.

– У нас нет ее фотографий, ни до уничтожения, ни после. Нам очень важно иметь эти снимки для протокола.

– Фотографии застывшей массы краски? Какая от них может быть польза?

– Я уже сказал: для протокола, чтобы наши криминалисты смогли сравнить их с другими картинами.

Я с уважением отношусь к частной собственности, но содействие с вашей стороны будет для нас бесценно.

– Я могу сфотографировать картину. Скажите, что вам еще нужно.

– Значит, то, что осталось от картины, сейчас в вашей галерее?

– Вы, кажется, удивлены? – спросил Пинкстер.

– Ведь страховщики могли забрать ее.

– Им это не надо.

– Почему, как вы полагаете?

– Не знаю, – отрезал Пинкстер.

– Я навел справки. Предположительно, по крайней мере так нам сообщают, в случае с картиной в Эрмитаже страховки вообще не было. Картина в Национальной галерее была застрахована Советом по искусству, и до сих пор мы не получили отчета о гибели картины в бостонском музее. Ваша картина была единственной, которая находилась в частном владении, и мы, естественно, полагаем, что вы застраховали ее на случай кражи или повреждений у Ллойда. – Оксби нагнулся вперед. – Но у Ллойда нам сообщили, что все ваши картины всегда страховались временно и что срок страховки автопортрета Сезанна истек в июне. Это так?

– Там были очень высокие страховые взносы. Я хотел договориться о более приемлемых условиях.

– У Ллойда?

– Я… не помню. Этим занимаются мои сотрудники.

– Вы допустили, чтобы такая ценная картина осталась незастрахованной?

– Я возражаю против ваших умозаключений, инспектор, – рассерженно сказал Пинкстер. – Это было сделано ненамеренно, и я не мог и подумать, что с ней случится такое.

– Но, мистер Пинкстер, вы знали, что была опасность…

– Именно поэтому взносы так подскочили. – Пинкстер наконец посмотрел Оксби в глаза. – Я хотел снять картину со стены и убрать подальше и даже велел Кларенсу Боггсу заняться этим. – Краснота вокруг его рта усилилась. – Как вы знаете, это не было сделано.

– Вы собираетесь нанять того же фотографа, который был в галерее в день гибели картины?

Пинкстер отвернулся.

– Я не нанимаю фотографов, за это отвечает Дэвид Блейни.

– Понятно. – Оксби перевернул страницу в блокноте. – Кстати, вы видели снимки, сделанные в тот роковой день?

Пинкстер медленно покачал головой:

– Я получил отчет Блейни о них, но фотографы появляются в галерее от случая к случаю.

– Кажется, Блейни сказал, что вы хотели просмотреть фотографии, прежде чем их увидит кто-нибудь еще. – Оксби поискал что-то в блокноте. – Вот. У меня даже записано.

Пинкстер тяжело вздохнул.

– Я тогда был ужасно расстроен, и я… – Он нервно поерзал в кресле. – Теперь я вспоминаю, что знал, какому фотографу была поручена та работа, и что велел ему сразу послать мне снимки.

– Вы забыли, что видели снимки, хотя сами позвонили фотографу. Странно, не правда ли?

– Я забыл, черт возьми,– с досадой выпалил Пинкстер. – Я был чертовски расстроен, как и сейчас.

– Ну а теперь, когда вы вспомнили, что видели снимки, не скажете ли, зачем именно вы хотели их увидеть?

– Я надеялся, что найду что-нибудь, что подскажет мне, кто уничтожил мою картину.

– Но ничего не нашли?

– Нет, – он слабо развел руками, – только несколько женщин. Но если бы я что-то заметил, вы бы знали. Это глупый вопрос.

– Я задаю много вопросов, – сухо сказал Оксби. Иногда приходится задавать и глупые. Несколько женщин, говорите. Но на одной фотографии был и мужчина.

– Может быть, и так, я не помню. – Пинкстер отодвинулся в кресле и сел прямо. – К чему все эти вопросы о фотографиях?

– Дело в том, что мы, очевидно, так и не увидели некоторых снимков. Блейни пытался заказать их у фотографа повторно. Я не помню, как его зовут, но вы должны его знать…

– Иан Шелбурн.

– Да, конечно, Шелбурн. Он не отвечал на наши звонки, очевидно потому, что был в отъезде. – Оксби проверил диктофон, а потом поставил его на место. – И вот еще что. В аллее за фотоателье Шелбурна был найден труп бездомного бродяги по прозвищу Моряк. Вы об этом слышали?

Пинкстера слегка передернуло, но Оксби заметил это.

– Я не вожусь с бродягами, – неудачно пошутил Пинкстер.

– Я так и не думал. Но кто-то проник в фотолабораторию Шелбурна и уничтожил все, что касалось снимков, сделанных в вашей галерее именно в тот день. Была использована кислота, может быть – но это только догадка – тот самый растворитель, которым уничтожили картины. Что вы об этом думаете?

– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Пинкстер.

– Я ничего не имею в виду, я спрашиваю только, потому что вы знакомы с Шелбурном и могли знать о Моряке и о взломе.

Пинкстер громко вздохнул:

– Шелбурн пришел ко мне еще до того, как мы начали строить галерею, и спросил, можно ли ему фотографировать здание по ходу работ. Он сказал, что собирается сделать фотожурнал или что-то в этом роде. Я ему разрешил, и с тех пор он стал одним из наших фотографов. Я не вмешиваюсь в это и ничего не знаю о Моряке и о взломе.

Тут Пинкстер резко поднялся, указал на часы и сказал:

– Ваши десять минут истекли, инспектор.

Глава 38

Пинкстер подождал, пока машина Оксби не свернет с подъездной аллеи, прошел в свой кабинет в галерее и набрал длинный номер. Он прижал трубку к уху.

– Да.

Только одно слово, но произнес его, несомненно, Аукруст.

– Они спрашивают о каком-то бродяге. Что произошло?

– Случайность. Он зашел в фотолабораторию, и это было ошибкой. Он убежал, я его поймал и…

Пинкстер ждал дальнейших объяснений.

– Продолжай, что же, черт возьми, случилось?

– Я его ударил, и он упал.

– Ты толкнул его. Мерзавец, ты убил его.

– Я сказал, это была случайность.

– Ты слишком часто ошибаешься. Ты не думаешь, и ты чертовски сглупил.

– Не говори со мной так.

– Я буду говорить, как хочу. Почему ты не забрал папки и не сжег их? Зачем оставлять улики?

– То, что осталось от растворителя, окислилось. Потребуются месяцы, чтобы выяснить формулу,– в голосе звучала гордость, – может, вечность! Ты не прав. Я не оставлял улик.

– Еще большая глупость. Ты действительно веришь в то, что можешь перехитрить самую хитрую криминалистическую лабораторию в мире? Ты неисправимый эгоист.

– Я сказал: там нет улик.

– Мертвое тело – улика. Взлом фотолаборатории – улика. Уничтоженные негативы с твоим чертовым химикатом – улика.

Аукруст не отвечал. Наконец Пинкстер сказал:

– Я хочу, чтобы ты приехал в Лондон в четверг. Будь на «Сепере» в шесть часов и принеси с собой картину Девильё.

День завершился с неуловимой переменой источника света солнце уступило место неоновым лампочкам и фонарикам, которыми были оформлены рождественские приветствия; наступил вечер. Комната Астрид была темной и маленькой, и, сидя на кровати, она могла дотронуться до выцветших штор, висевших на узком окошке. На углу дома было кафе, полное молодых клерков, отдыхающих с друзьями. В то утро она спускалась в кафе, ожидая, что увидит там ту молодую темноволосую женщину, которая заменила агента в куртке с детройтскими тиграми. Женщины не было, как и черного седана, в котором она обычно сидела. Астрид пошла в ближайший супермаркет и купила сыр и круассаны, а потом вернулась в отель, сделав круг, но не увидела никого, кто бы мог сойти за «сыщика». И все-таки ей казалось, что за ней следят.

В девять она должна была встретиться с Педером: они собирались поужинать вместе. Он дал ей четкие указания: такси через Сену, потом обратно к Лионскому вокзалу, где она должна была пройти через вокзал к Рю де Шалон и к витринам магазина детской одежды. Педер встретит ее там, и они пойдут в маленький ресторан рядом с больницей Святого Антония.

Астрид говорила очень быстро, но едва ли громче, чем шептавшаяся юная парочка за соседним столом.

– Там никого нет, Педер, женщины нет, и нет обеих машин. Но мне все кажется, что за мной следят, что кто-то меня все время преследует.

– Я уезжаю завтра. – Он положил палец ей под подбородок и приподнял его. – Ты должна остаться, пока Ллуэллин не приедет в Париж.

– Нет, Педер, я больше не хочу оставаться здесь одна Он резко двинул рукой и сжал ее подбородок.

– Ты сделаешь, как я скажу.

– Ну пожалуйста, можно я поеду с тобой?

Он сжал подбородок сильнее, так что она еле могла говорить.

– Мне… больно…

– Перестань говорить, что ты хочешь и чего не хочешь. Они скорее всего просто следят за тобой. Пусть себе следят, пока ты ищешь свой антиквариат, тот, о котором говорила Ллуэллину и Оксби в Фонтенбло. Ясно?

Она кивнула, и он отпустил ее. Она сразу начала тереть больное место и робко спросила:

– Как долго я буду одна?

– Несколько дней, неделю.

– А почему ты в Париже? – спросила она.

Педер сразу забыл про боль, которую только что причинил ей. Он взял ее руку и нежно погладил, не осознавая, что она боится, как бы он не схватил ее своими огромными ручищами и не сделал ей больно. Его злость быстро прошла, и он сказал:

– Потому что я хочу быть с тобой, хочу, чтобы ты меня всего целовала. – Он прошептал: – Я хочу заняться с тобой любовью.

Глава 39

Остановись там, Эмили. – Маргарита Девильё подалась вперед, указывая на подъездную аллею у дома Фредерика Вейзборда. – Я не была здесь с тех пор, как умерла Сесиль, – сказала она задумчиво. – Она была чудесным человеком. Ей пришлось несладко, ведь быть замужем за Фредди – это же чистилище на земле. Но у Сесиль был ее сад. – Маргарита снова вытянула руку. – Останавливайся здесь.

Они поднялись по лестнице и постучали в переднюю дверь. Цепочку сняли, и дверь открылась.

– Я Маргарита Девильё, а это моя компаньонка. Я звонила и предупреждала, что приеду сегодня.

Иди стояла в сторонке, наклонив голову; она выглядела немного озадаченной.

– Вы мадам Девильё?

– Конечно, – категорично заявила Маргарита. – Это вас удивляет?

Иди оглядела Маргариту и сказала:

– Просто месье Вейзборд говорил, что вы старая, он говорил…

– Он часто говорил неправду, – резко сказала Маргарита, как говорила всегда, когда речь шла о Фредерике Вейзборде. – Я знала его слишком хорошо, вот почему я не переступала порог этого дома со дня смерти его жены. – Маргарита бросила взгляд на комнаты, примыкающие к холлу, и сказала Иди: – Я пришла за картиной, которую месье Вейзборд забрал у меня.

Эмили догнала Иди, и вместе с Маргаритой они стали с двух сторон от экономки. Маргарита сказала:

– Картина – это портрет мужчины, – она раздвинула руки,– вот такого размера, в раме. Вы ее видели?

Иди подняла руку, указывая на верхний этаж.

– Он повесил ее над кроватью, картину человека с темной бородой. – Иди кивнула. – Но ее там нет. Она пропала.

– Что значит – пропала? – воскликнула Маргарита.

– Ее там больше нет, – повторила Иди. – Я не заходила в его спальню до… думаю, до понедельника, а умер он в пятницу вечером в своем кабинете, вон там. – Она махнула в сторону кабинета – Меня попросили найти его лучший костюм для похорон – тогда-то я и увидела, что картина пропала.

– Вы ее искали? – с беспокойством спросила Маргарита

Иди покачала головой:

– Она мне не нравилась, и мне было все равно, на стене она или где еще.

– Может, он отнес ее в кабинет. Отведите меня туда.

Иди провела Маргариту и Эмили в кабинет, которым не пользовались уже неделю; в нем пахло старым табачным дымом. Они посмотрели везде, где могла быть спрятана картина, но через несколько минут стало понятно, что искать бесполезно.

– Может быть, она все-таки в спальне? – спросила Маргарита.

Они прошествовали по лестнице в спальню Вейзборда и осмотрели высокий шкаф; поискав в других комнатах, они вернулись в спальню. Иди указала на крючок над кроватью:

– Сюда он ее повесил.

Маргарита осмотрела комнату: ее взгляд скользнул по тумбочкам, по комоду, потом по кровати, которая была аккуратно застелена толстым покрывалом, туго натянутым поверх груды подушек. Она села на кровать и разгладила покрывало, как будто собиралась найти картину под ним.

– Посмотри под кроватью, Эмили. Туда мы не заглядывали.

Эмили встала на колени и пошарила под кроватью.

– Там что-то есть, – сказала она и вытащила раму.

Маргарита опустилась на колени рядом с Эмили, перед которой лежала пустая рама.

– Это она. – Маргарита посмотрела на Эмили, а потом на Иди грустными глазами. – Зачем он вынул картину из рамы?

– Здесь был мужчина, – начала Иди, – который сказал, что он его друг. Он пришел тогда вечером, чтобы сделать месье Вейзборду сюрприз. У него была бутылка вина. Он сказал, что это подарок.

– Как он выглядел? – спросила Маргарита.

– Высокий, – сказала Иди, закрыв глаза и роясь в памяти. – Темные волосы и повязка на ухе, и у него была странная сумка: длинная и круглая.

– Он был француз?

Иди покачала головой.

– Он говорил по-французски, но с акцентом, которого я не знаю.

– Скандинавским? – спросила Маргарита и произнесла несколько предложений с сильным акцентом. – Так? – спросила она Иди.

Иди на мгновение задумалась.

– Пожалуй, так.

– Это был Педер, – сказала Маргарита Эмили. – Я хочу снова пройти в кабинет.

Эмили взяла раму, и они вернулись в кабинет Вейзборда. Здесь теперь присутствовал новый запах – сладкий, цветочный аромат дешевых духов. В огромном кресле Вейзборда сидел Леток, его черные волосы были разделены на пробор. Один глаз все еще был красным и слезился, на худом лице играло высокомерное и самодовольное выражение. Позади него стояла Габи в короткой юбке и черных чулках; это от нее пахло духами.

– Что вам здесь надо? – воскликнула Иди.

– Чтобы итальянская putain[25]25
  putain – шлюха(фр.)


[Закрыть] приготовила нам поесть.

Иди схватила со стола стеклянное пресс-папье и подняла его над головой.

– Ты, мерзавец, зовешь меня шлюхой, я проклинаю твою семью, всех до одного!

– Надеюсь на это, – ухмыльнувшись, сказал он, вскочил и выхватил пресс-папье у нее из рук. – Они все дерьмо, и можешь их всех проклясть, прежде всего моего отца. – Леток с вызовом посмотрел на Маргариту. – Вы пришли сюда по делу?

– Конечно, по делу, – ответила Маргарита. – Месье Вейзборд был моим адвокатом, а его жена моей подругой. Я бывала здесь много раз. – Она посчитала молодого человека дерзким и потенциально опасным.

– У меня здесь тоже дело. Деньги. Мне надо шестьдесят тысяч франков.

– Немало, – сказала Маргарита. – Каким образом вы заработали так много?

– Это касается только меня и старика, – ответил Леток.

– Но Вейзборд мертв, и денег не будет. Вам еще нужно будет доказать, что он был вам должен.

Леток покачал головой:

– А вам-то какого черта надо от Вейзборда?

Маргарита рассердилась, но вдруг поняла, что Леток неуверен в себе и не может понять, почему ему не светят деньги, которые Вейзборд был ему должен.

– Я хочу получить картину, которую Вейзборд забрал у меня.

– У него была картина, он собирался продать ее в Женеве. – Леток отодвинулся от стола. – Я отвозил его в галерею и был с ним, когда он обо всем договаривался. Они сказали, что продадут ее за двести пятьдесят миллионов франков.

– Где вы в последний раз видели картину?

– В спальне Вейзборда. Он повесил ее на стену как распятие, дурак.

– Она пропала. Под кроватью мы нашли только раму.

– Мерзавец Аукруст – это он забрал ее. Он был здесь в тот вечер, когда Вейзборд умер.

– Он сказал, что убьет меня, – вклинилась Габи, – он приставил мне к горлу нож. – Она взволнованно указала пальцем на свое горло.

– Нет, нет, – запротестовала Маргарита, – он бы так не сделал. Я его знаю. Он очень нежный…

– Он нежен, как дикий кабан. Посмотрите на мои глаза, они все еще красные от того, чем он меня обрызгал. И он проткнул стеклом руку одного парня. Он убил Вейзборда, вот что я думаю.

Маргарита села в кресло рядом со столом.

– Вы можете его найти?

– Я здесь, чтобы получить, что мне причитается. Здесь есть серебро, фарфор и картины, которые я могу продать.

– Вы и ложки из дома не заберете, – нахмурилась Иди.

– Найдите картину, – сказала Маргарита, – и я заплачу вам десять тысяч франков.

– Десять? Вейзборд мне должен шестьдесят.

Маргарита покачала головой:

– Я знала этого адвоката слишком хорошо. Вы ни франка не получите.

Глаза Летока метались от Габи к Маргарите.

– А что я получу, если не найду картину?

– Докажите, что попытались, и я заплачу вам пять тысяч франков.

Глава 40

Наклонность Оксби действовать самостоятельно не была поколеблена, даже когда Эллиот Хестон прислал своему инспектору меморандум, в котором цитировались правила процедуры расследования, а именно то, что во время официального допроса должен присутствовать второй офицер. Это был мягкий выговор, сопровождавшийся запиской, в которой выражалась надежда, что второго предупреждения не потребуется. Хестон также попросил Оксби проинформировать его обо всех действиях, которые были предприняты по делу Вулкана, но о которых по небрежности забыли доложить. Записки Хестона были краткими, а замечания никогда не были личными. Оксби сделал то, что всегда делал с меморандумами. Он скомкал его и бросил в мусорную корзину.

Исчезновение фотографий никак не выходило у него из головы. Его волновало уже не то, что было на этих снимках. Важным было то, что, кто бы ни вылил кислоту на негативы, он же был ответствен и за уничтожение картин – по крайней мере, такие выводы делал Оксби. Неплохая гипотеза, думал он. Вполне вероятно, что Пинкстер знал больше, но не признавался. И что с Моряком? Вскрытие показало, что у него была больная печень и рак желудка, но умер он от травмы черепа. Оксби задело и то, что Хестон наломнил ему о протоколе, поэтому сержант Браули должна была сопровождать его к Иану Шелбурну. Возможно, ему удастся сосредоточиться на том, что он хочет узнать.

Иану Полу Шелбурну было около сорока лет; это был грузный мужчина, с проседью в волосах, голубоглазый, светлокожий, одет он был в выцветшие джинсы и свитер. Шелбурн говорил несколько монотонно и вообще был немногословен. Он предложил провести допрос в съемочной студии. Они принесли два стула, а Шелбурн примостился на табурете для пианино перед голубым полотном, куда усаживал своих клиентов, чтобы снимать. Так как цвет его одежды и глаз почти совпадал с цветом полотна, казалось, что Шелбурн вот-вот исчезнет. Вот что значит проводить слишком много часов в фотолаборатории, подумал инспектор.

Оксби начал допрос:

– Как давно вы знакомы с Аланом Пинкстером?

– Пять лет, думаю. Или шесть. Около того.

– Как вы с ним познакомились?

– Мы познакомились вскоре после того, как он купил дом в Блетчингли. Первый год мы довольно редко встречались, мы ведь из разных социальных слоев. Через несколько лет я получил задание от «Кантри лайф» поснимать на вечеринке, которую Пинкстер устраивал после ремонта в своем доме. Там-то он и объявил о своем плане построить художественную галерею, а я подкинул идею сделать фотоотчет о строительстве, от первого камня до освящения, так сказать. Он решил, что это неплохая идея, и нанял меня.

– Это помогло преодолеть социальный барьер?

– Не совсем, но мы сблизились.

– Вы постоянный фотограф в галерее Пинкстера?

– Думаю, да, но неофициально.

– Мистер Пинкстер часто просит вас показать ему фотографии до того, как их увидят Кларенс Боггс или Дэвид Блейни?

Шелбурн немного подумал.

– Он иногда просил меня показать ему снимки, прежде чем я отдам их Блейни.

– Вас с мистером Пинкстером связывают личные отношения?

– Не совсем понимаю, что вы подразумеваете под «личными отношениями».

– Вы с ним общаетесь не по работе?

– Я же говорил, что мы из разных…

– Слоев, вы так сказали. И все же, вы видитесь с ним? Дважды в месяц – или дважды в год?

– Где-то раз в два месяца, наверное.

– Вы можете утверждать, что вы друзья?

– После шести лет – в некотором роде. Но как это связано с негативами?

– Вы абсолютно правы, мистер Шелбурн. Это может не иметь никакого отношения к негативам. Кажется, иногда я отвлекаюсь от темы, простите меня.

– Понимаю, – сказал Шелбурн.

– Насчет негативов. Мисс Браули попросила Дэвида Блейни заказать другие фотографии, и, как я понял, он позвонил вам, чтобы передать заказ. Но вы были в отъезде. Скажите, куда вы ездили?

– Я должен был сделать снимки новых производственных корпусов и оборудования «Оксфорд Фэбрикс Компани».

– Где это?

– В Эштоне. В пригороде Манчестера.

– Недалеко. Это было сложное задание?

– Задание было плевое, а вот погода подкачала.

– Какая она была?

– Нас заливало целую неделю.

– Вы помните числа?

– Где-то в середине месяца.

– Вас не было довольно долго. Две недели или дольше?

– Мне нужно было уладить кое-какие личные дела.

– Когда точно вы обнаружили следы взлома?

– Как видите, я не очень хорошо помню даты, но это было в воскресенье, незадолго до Рождества. Я не могу сказать с ходу, какое это было число.

– Пятнадцатое, – подсказала Энн.

– Да, да, точно. Но только семнадцатого, в понедельник, я узнал от Блейни, что ему нужны еще снимки. Тогда-то я и обнаружил, что кто-то побывал в моей фотолаборатории.

– Когда вы сказали об этом Дэвиду Блейни?

– Думаю, на следующий день, во вторник.

– Вас не обеспокоило, что были уничтожены негативы?

– Обеспокоило, конечно.

– Вы известили полицию?

– Не сразу.

– Почему?

– Теперь и сам не знаю. Глупо, что не позвонил.

– Кому вы сказали об этом?

– Блейни. И Алану Пинкстеру.

– Он расстроился?

– Он сожалел, что кто-то влез в мое фотоателье, но когда я сказал ему, что, кроме негативов туристической группы, все остальное цело, он вроде не огорчился.

– Не казался ли Пинкстер удивленным, что кто-то приложил столько усилий, чтобы уничтожить негативы?

– Ничего подобного он не говорил.

– Как вы думаете, зачем кому-то понадобилось уничтожать снимки группы датчан?

– Не знаю, инспектор. Я был так рад, что больше ничего не пострадало, что не очень об этом думал.

– Пинкстер знал о том, что мы затребовали копии снимков?

– Я ему вроде об этом не говорил. Может, Блейни что-нибудь говорил.

– Я хочу, чтобы вы вспомнили группу, которая была тогда в галерее, – сказал Оксби. – Их было около двадцати пяти человек, и все из датского посольства в Лондоне. Вы что-нибудь о них помните?

– Откровенно говоря, нет. Я вижу так много разных групп в течение года, что обычно не отличаю одну от другой. Мы делали снимки для новой брошюры, и Дэвид спросил, буду ли я снимать, хотя он сказал, что это необычная группа.

– Что он имел в виду?

– Что там были в основном женщины.

– Обычная группа состоит из мужчин и женщин?

– Да.

– Но там был по крайней мере один мужчина. Вы это заметили?

Шелбурн молча посмотрел на свои руки, которые энергично тер друг о друга.

– Я не помню точно. Но теперь я смутно припоминаю, что видел там мужчину.

– Вы можете его описать?

Шелбурн закрыл глаза, поморщился, как будто пытался вызвать в памяти картинку, и покачал головой.

– Честно говоря, я не помню ничего, кроме того, что он был выше всех, но мужчины обычно выше женщин, так что это вам не поможет. Поймите, я же использую аппарат с высокой скоростью затвора, чтобы успеть заснять проходящую группу. Когда я снимаю быстро, мне необходимо сделать несколько качественных снимков, иногда используя особое освещение, которое придаст фотографии необычный вид. Поэтому я сосредоточен на оборудовании, смотрю, чтобы пленка двигалась и ничего не заело. Я хорошо вижу композицию, но не то, что в кадре. Во всяком случае, не групповые снимки. Я знал, что сделаю контактные отпечатки и увижу все снимки, которые сделаю. Даже те, которых я не помню.

– Что вы имеете в виду?

– Я кладу полоску из пяти или шести негативов на фотобумагу между двумя чистыми стеклами, направляю на них свет и отпечатываю. Мне нравится иметь тридцать шесть снимков на одном листе.

– Сколько таких листов вы обычно делаете?

– Один для каждой пленки.

– Куда вы его положили?

– В папку с негативами.

– Где контакные отпечатки датской группы?

Фотограф беспомощно развел руками.

– Уничтожены, как и негативы.

– Вы внимательно разглядывали контактные отпечатки до того, как они были уничтожены?

Шелбурн снисходительно улыбнулся:

– Поймите, инспектор, что они очень маленького размера, не крупнее почтовой марки, и я их не разглядывал на предмет содержания. Я обвожу фотографии, которые не в фокусе или плохо сняты.

– Вы как-нибудь помечаете снимки?

– На обороте каждой фотографии я пишу код. На том столе, наверное, есть образец. – Шелбурн порылся в пачке снимков и вытащил два. Один он дал Оксби, другой – Энн. – Видите цифры и буквы? Они обозначают клиента, проект, дату и номер пленки. С этой информацией я могу сразу понять, что это за фотографии, и через полчаса напечатать их.

– Мистер Шелбурн, вы профессиональный фотограф и все знаете о пленках и фотографиях. Если бы вы хотели уничтожить негативы, как бы вы это сделали?

– Сжег бы их, думаю. Они красиво горят.

– Действительно,– просто сказал Оксби.– Мы уже почти закончили, однако я хочу спросить вас о человеке, которого называли Моряком. Полиция Райгита доложила, что его тело нашли за вашим фотоателье. Вы его знали?

Шелбурн кивнул:

– Для начала, труп нашли не за моим фотоателье, а через два магазина отсюда. Да, я его знал, все владельцы магазинов знали его.

– Что вы можете о нем сказать?

– Он был точно как из книги Диккенса. Бродяга, бездомный. Когда он был трезв, то хорошо работал руками, но слишком любил выпить. Он выглядел старше, чем был на самом деле, с кривым носом и несколькими шрамами, которые делали его лицо незабываемым. Я платил, а он позировал, и ему это нравилось, потому что он чувствовал себя хоть сколько-нибудь значимым. Несколько лучших снимков висят при входе.

– Мы их видели, – сказала Энн.

– К нему хорошо относились? – поинтересовался Оксби.

– Думаю, да, но не могу ручаться за всех.

– У него могли быть враги?

– Вряд ли.

Оксби поблагодарил Шелбурна и прошел за Энн в салон. Рождественский венок казался неуместным, хотя праздник был всего неделю назад. Когда они оказались на тротуаре перед фотоателье, Оксби сказал Энн:

– Я хочу посмотреть, где они нашли тело Моряка.

– Это было несколько недель назад, – возразила Энн. – Отчет полиции Райгита очень подробный. И вы сказали…

– Я всегда говорил, сержант, что никакой отчет не заменит осмотра.

Он пошел вперед.

– Я боялась, что вы так и скажете, – произнесла Энн, направляясь за ним по дорожке между магазинами.

На пороге фотоателье появился Шелбурн.

– Вам звонят, инспектор. Сержант Мурраторе…