Текст книги "Охота на Сезанна"

Глава 26

Чертовски здорово, что собрание Пейли отправилось в Музей современного искусства, – сказал Керт Берьен, налив «Уайлд тёрки» в бокал.– Иначе бы портрет Поля Сезанна обходился нам десять тысяч долларов в неделю.

Было уже около 5.30. Позднее послеполуденное солнце было ярким и теплым; проникая в окна кабинета Ллуэллина, оно освещало толстый персидский ковер. Когда солнце перемещалось, Клайд поднимался, почесывался и двигался вместе с ним.

– Я говорил со стариной Чонси Итоном из Музея изящных искусств в Бостоне,– сказал Ллуэллин.– Бедняге нужно утешиться. Он будто брата потерял.

– Чонси сентиментален, но я согласен, – сказал Берьен. – Глупо говорить, что это случается только с другими и не может случиться с тобой. Рано или поздно сам становишься тем, другим. – Берьен погрозил портрету пальцем. – Послушай, Лу, твоя собака, Фрейзер и какая-то чертова сигнализация, которую ты установил, не могут охранять портрет. Эти сукины дети, которые обливают картины, слишком умны, и кое-кто – то есть ты – может сильно пострадать.

Постучав, вошел Фрейзер. Он привел Александера Тобиаса, поставил на бар ведерко со льдом и исчез.

Берьен поприветствовал Тобиаса:

– Рад видеть вас. Алекс, познакомьтесь, Эдвин Ллуэллин, старый друг и попечитель Метрополитен. Он также хозяин картины, на которую вы уставились.– Берьен повернулся к Ллуэллину. – Лу, это детектив сержант Алекс Тобиас из полиции Нью-Йорка. Он из отдела по расследованию особо опасных преступлений.

Они обменялись рукопожатием.

– Спасибо, что присоединились к нам, мистер Тобиас. Или сержант Тобиас?

– Алекс, – просто ответил Тобиас и улыбнулся.

Ллуэллин сказал:

– Керт считает, что вам просто необходимо увидеть мой дом и этот портрет; на самом деле он только что выговаривал мне за мою халатность и предрекал, что через несколько дней моя картина погибнет, или, по крайней мере, Фрейзер, Клайд – вон он – и я – все будем в больничной палате госпиталя Святого Луки.

Ллуэллин ждал, что Тобиас оценит шутку, но он был разочарован.

– Очень неприятное место, эти палаты. – У Тобиаса был настоящий нью-йоркский акцент: в основном манхэттенский, с примесью Бронкса. Его внимание привлек портрет, он подошел к нему и вынул из кармана небольшую лупу. – Вы позволите?

– Пожалуйста, – ответил Ллуэллин.

Тобиас внимательно осмотрел картину.

– Это один из последних портретов, которые он написал с себя. Вы его фотографировали на черно-белую пленку?

– Совестно сказать, но я все откладывал, – признался Ллуэллин. – Я собираюсь пригласить фотографа из музея.

– Вы найдете много новых подробностей, которые обычно не бросаются в глаза.

Ллуэллин посмотрел на Берьена, тот подмигнул и дружески кивнул.

– Вы изучаете Сезанна? – спросил Ллуэллин.

Ответ последовал не сразу.

– Что-то типа того, – ответил Тобиас. – Но я стараюсь отделить то, что Сезанн написал, от того, что его картины значат для художников, которые писали после него. Мне нравится, как он изображал людей. И его пейзажи, особенно сельские. Но не виды Сен-Виктуар. – Его глаза блеснули.

– Вы говорите как учитель, а не как ученик. – Ллуэллин выказал одобрение улыбкой. – Хотите выпить, Алекс?

– Виски с содовой, пожалуйста.

Ллуэллин как раз приготовил напиток, когда в комнату вошла Астрид.

– Чудесный сюрприз, милая; не ожидал увидеть тебя, – сказал он.

– Я помешала?

– Вовсе нет. Входи и познакомься с моими друзьями. Как обычно, она была превосходно одета. Ллуэллин пригласил своих гостей сесть в огромные, мягкие кресла у окна.

– Алекс, что вы думаете по поводу этого ужаса с картинами?

– Что я бы свернул шею тому сукину сыну, который это сделал. – Он кивком извинился перед Астрид. Тобиас провел рукой по своим густым волосам. – У нас есть психиатр и психолог, и в первый раз на нашей памяти они пришли к единому мнению. Они полагают, что это дело рук хорошо образованного мужчины, холостого, около сорока, настоящего психопата.

– Левша? – спросил Берьен с вытянувшимся лицом. Тобиас улыбнулся:

– Они это выяснят, дайте только время. После случая в Бостоне мы получаем много отчетов из Европы и проводим химические анализы. Ходит слух, что портрет в Бостоне уничтожили мужчина и женщина, но об этом мало что известно, кроме противоречивых свидетельских показаний и нескольких улик, которые были посланы в Бостон на экспертизу в лабораторию.

– Это как-то не особо обнадеживает, – сказал Ллуэллин.

– Очень много паники, но правда в том, что изящное искусство – занятие для элиты, и, пока никто не пострадал, люди хотят, чтобы полиция занималась изнасилованиями, наркотиками и убийствами. В Европе все не так. На самом деле один мой друг из Скотланд-Ярда спрашивал, не могли бы вы помочь в расследовании.

– Что же я могу сделать для Скотланд-Ярда?

– Я не знаю точно, но Джек Оксби – это он служит в Скотланд-Ярде – хочет знать, не смогли бы вы навестить его в Лондоне на следующей неделе. Оксби говорит, что это срочно. Он собирался сам прилететь в Нью-Йорк, но у него не получилось, и я в каком-то смысле замещаю его. Вы бы не могли встретиться с ним?

Ллуэллин добродушно рассмеялся:

– Я не собирался ехать в Лондон так скоро. Может, расскажете мне побольше?

– Только то, что Джек знает о вас и о вашей картине. Что именно он задумал, я не знаю. Ничего опасного, но для вас это будет что-то новенькое. Даже волнующее, раз здесь замешан Оксби.

– Этого-то мне и не хватает. – Ллуэллин повернулся к Астрид. – Ты говорила, что у тебя не ладится с твоим антиквариатом, милая. Как насчет Лондона на следующей неделе?

– Было бы здорово.

– Как мне связаться с Оксби?

Тобиас вручил Ллуэллину конверт.

– Все здесь. Номер телефона и факса. Кстати, в последние несколько лет Сезанна продавали?

– Один из его пейзажей будет выставлен в декабре на аукционе в Женеве, – сказал Ллуэллин. – Это уже что-то покажет.

От бара отозвался Берьен:

– Сезанн?.. В Женеве? Вы уверены?

– Сегодня утром прислали анонс.

Ллуэллин обратился к Астрид:

– Будь добра, найди ту брошюру на моем рабочем столе.

Астрид взяла глянцевую брошюру и вручила Берьену, который развернул ее в цветной лист размером с газетную страницу.

– Не понимаю, как это Колье решился выставить Сезанна на продажу. Наверное, какая-нибудь второсортная картина.

– Вовсе нет, – сказал Ллуэллин. – Она из парижского собрания Ганеи.

– Вы это читали? – спросил Берьен, помахивая брошюрой.

– Проглядел.

– Лучше прочтите, потому что, вероятно, там будет еще один Сезанн.

Он передал брошюру Ллуэллину, указывая пальцем на низ страницы.

Ллуэллин прочел вслух:

– «Возможно, что, кроме „Сада Ферма в Нормандии" Сезанна, будет предложен автопортрет художника. Полная информация и документация на картину будет включена в каталог, который можно будет приобрести на аукционе».

– Боже мой, – сказал Берьен, – это вызовет скандал на встрече по вопросам безопасности.

Астрид села на подлокотник кресла Ллуэллина и положила руку ему на плечо, затем медленно опустила ее, их пальцы переплелись.

– Мы можем слетать в Лондон и посмотреть, что они там надумали. Тебе там понравится.

Астрид сжала его руку.

– Где?

– Не скажу, – улыбнулся он. – Это будет сюрприз.

Глава 27

Было позднее утро, когда Леток припарковал свой серебристый «порше» за домом Вейзборда и велел длинноногой девице, которая сидела рядом, сходить в гараж и «посмотреть, там ли стоит тачка старого урода». Темные очки прикрывали его больные глаза. Длинноногая доложила, что в гараже машины нет, и они пошли вокруг дома к входу. Леток несколько раз постучал в дверь медной колотушкой в форме головы ревущего льва. Дверь открыла экономка Вейзборда. Леток оттолкнул ее и приказал девице следовать за ним, назвав ее Габи.

Он осмотрел комнаты на первом этаже, подошел к буфету за бутылкой вина и бокалами, потом остановился в кабинете Фредерика Вейзборда. Когда-то это была гостиная, потом библиотека и, наконец, кабинет. У одной стены в ряд стояли шкафы, на другой висели полки, на столе у окна лежала почта, были сложены толстые папки. Между столом и окном размещались этажерка и огромное крутящееся кресло, слишком большое для Вейзборда; в него и сел Леток, потребовав у экономки еще льда. В кабинете был порядок, Вейзборд мог в любой момент достать любую папку или письмо, но висел тяжелый затхлый запах, приправленный табачным дымом, который уже впитался в выцветшие занавески и замусоленный ковер.

На полу перед большим креслом стоял металлический баллон с клапанами наверху и длинной прозрачной пластиковой трубкой. К ней крепились ремни и зажим для носа. Баллон с кислородом был новеньким, судя по поблескивавшей зеленой краске.

Экономка поставила ведерко со льдом на стол и отошла, незаметно наблюдая за Летоком, очевидно, довольная тем, что его лицо распухло и покрыто ожогами – все еще болезненными. Леток завернул лед в полотенце и приложил к лицу успокаивающий компресс. Он развалился в огромном кресле, великоватом даже для него.

– Когда Вейзборд придет домой? – спросил Леток. Экономка развела руками:

– Non lo so, presto?[14]14
  Non lo so, presto? – Не знаю, скоро? (ит.)


[Закрыть]

– Говори по-французски, ты, итальянская сучка, – заорал он на нее.

– Меня зовут Иди, – рассерженно сказала экономка. – Я не знаю, потому что он не говорит, когда придет на обед.

Леток решил подождать. Он передал холодное полотенце Габи и потребовал, чтобы она отжала его и протерла ему лицо, особенно аккуратно возле глаз. Габи жаловалась, что она устала и она не может спать с тех пор, как очнулась от того, что «там было в игле, которую высокий идиот вколол в руку».

– В тебя-то вкололи иглу, и ты уснула; тебе просто повезло! Я не мог дышать после того, что он со мной сделал, и сейчас мне хочется вырвать свои глаза на фиг. Я внутри весь истекаю кровью, я это чувствую, здесь! – Он приложил ладонь к горлу.

Когда вино закончилось, он криком приказал Иди принести еще бутылку, но она не хотела, чтобы он оставался в доме. Вместо этого Иди стала греметь посудой на плите и шумно готовить Вейзборду еду, и скоро воздух наполнился ароматом чеснока и черных оливок, кипящих в масле. Этот аромат возбудил аппетит Габи, но был отвратителен для Летока, который жаловался, что Иди не несет вина.

Габи сказала:

– Если у тебя болит горло, перестань пить вино. Если вино лить на рану, становится больно.

– И кровь перестает идти, – уверенно ответил Леток. Но он последовал ее совету и, зачерпнув бокалом растаявший лед, глотнул холодной жидкости и откинулся в кресле, решив дождаться возвращения Вейзборда и успокаивая себя тем, что время вылечит его раны. А пока он положил холодное полотенце на губы и смотрел на заброшенный сад Сесиль Вейзборд. Леток был импульсивным молодым человеком с непростой историей. Урожденный Жорж Дюмор, младший из шестерых детей из бедной марсельской семьи, он еще в детстве получил прозвище Леток, то есть «сумасшедший». В школе он был редким гостем и в конце концов бросил ее ради случайных заработков, которые может найти любой сообразительный пацан. В тринадцать лет Леток обнаружил, что торговля наркотиками приносит больший доход, чем работа на кухне в отеле. В восемнадцать его арестовали за торговлю кокаином, и следующие восемь лет он периодически попадал в тюрьму за наркотики или за вооруженные нападения. В двадцать шесть Леток уехал в Лондон, чтобы начать новую жизнь, но через год вернулся в Марсель и еще глубже увяз в торговле наркотиками.

Собственная наркозависимость сделала его неуправляемым и стала помехой, слишком большой для осторожных наркодельцов. Тогда он был представлен Фредерику Вейзборду, который мог и защитить его, и найти применение его темным талантам. Летоку заплатили шесть тысяч франков, чтобы он управился с Аукрустом, но этого было слишком мало за неожиданную боль и мучения.

Леток увидел машину Вейзборда, затем сам старый адвокат вскарабкался по ступенькам заднего крыльца, в кухню и оттуда в кабинет. Кашляя и задыхаясь, он подошел к столу и увидел сидящего в кресле Летока.

– Ты что тут делаешь? – строго спросил Вейзборд.

– Жду, чтобы ты дал мне денег.

– Я тебе уже заплатил.

– Ты послал двух мальчишек, и их искалечили, вернее, один убежал, а твой Пьоли, – он показал средний палец зажатого кулака, – Пьоли – дерьмо! Пьоли рассказал ему, что я поджидаю в квартире. – Леток выпрыгнул из кресла и схватил Вейзборда за воротник. – Посмотри на мое лицо… на мои глаза! Он прыснул газом мне в лицо! Я вот что тебе обещаю, старикашка! Я убью этого ублюдка, если мне выпадет шанс.

Вейзборд с трудом освободился, а потом неуклюже попытался вставить кислородные трубки себе в нос и открыть клапан. Когда он наконец справился с этим и упал в кресло, Леток перекрыл клапан и сказал:

– Ты что, не слышал? Я хочу еще денег.

– Хорошо. – Вейзборд жалобно смотрел на него. – Открой клапан.

– У меня есть определенные представления об этой сумме. Посмотрим, совпадут ли они с твоими.

Вейзборд заставил себя встать и подошел к кислородному баллону, но, прежде чем он смог дотянуться до клапана, Леток оттолкнул его в кресло. Габи обогнула стол и приблизилась к Вейзборду.

– Ты его убьешь, – сказала она Летоку и повернула клапан.

В ответ Леток сильно ударил ее по лицу, и она упала на пол.

– Не лезь не в свое дело. Мне нужны деньги, и я все сделаю сам.– Габи смотрела на него с болью и удивлением.– Достань вина,– сказал Леток, поднимая ее на ноги и подталкивая к двери.

– Сядь, – сказал Вейзборд, его голос уже не был слабым. Леток обернулся и увидел, что Вейзборд держит в руках пистолет. Он указал Летоку на кресло подле стола. – Оставь кислород, и мы поговорим о деньгах, которые я тебе должен, и еще кое о чем, что нам обоим нужно уладить.

– Тебе это не нужно, – сказала Леток, указывая на пистолет. – Я не собирался тебя убивать.

Вейзборд слабо улыбнулся.

– Это было бы бессмысленно, если ты хотел получить от меня денег. Ты получишь еще, но не за твою первую неудачу с Аукрустом. – Он открыл новую пачку сигарет. – Когда ты принимаешь мои условия, ты рискуешь. Я не могу давать гарантий.

– А за что еще деньги?

– За картину, которую ни ты, ни Пьоли не нашли.

Вейзборд щелкнул зажигалкой и поднес пламя к сигарете, что было опасно, поскольку рядом стоял кислородный баллон, но Вейзборд этого не понимал.

Зато это понимал Леток.

– Убери эту гадость, пока мы оба не погибли.

– Занимайся своим делом. – Вейзборд схватил пистолет, затянулся и с сожалением погасил сигарету в бокале воды. Он вдохнул кислород, не спуская глаз с Летока. – Я должен передать картину в Женеву не позднее девятнадцатого – через шесть дней.

– И ты думаешь, что я ее достану?

– Не в одиночку, – ответил Вейзборд. – Один чиновник мне много должен. Он вместе с человеком в полицейской форме навестит Аукруста во вторник утром. У них будет ордер на обыск салона. Во время своего короткого визита я заметил заднюю комнату, где Аукруст якобы помещает полотна в рамы. Похоже, картина находится в той комнате, в высоком старом сейфе у стены.

Волнение Летока улеглось.

– А я что должен делать?

– Найди того, кто сможет открыть сейф, поскольку Аукруст вряд ли захочет это сделать. Как бы то ни было, ты должен явиться сюда с картиной. За это я заплачу двадцать пять тысяч франков.

– Этого для меня мало, если придется делиться с двумя. Цена – пятьдесят тысяч.

Хладнокровие изменило Вейзборду. Горло сдавил спазм. Прокашлявшись, Вейзборд выдохнул:

– Это десять тысяч… долларов.

Леток кивнул:

– Совершенно верно. Десять тысяч американских долларов.

Глава 28

Энн Браули знала, как никто другой, где именно в Вестминстерском аббатстве нужно искать Оксби, не важно, в какой укромный уголок он заберется. Кроме того, в аббатстве она имела доступ туда, куда обычно никого не пускали, благодаря известному влиянию ее прадеда, сэра Антони Джорджа Браули, рыцаря ордена Бани. Знамена ордена висели над резной дубовой кафедрой в часовне Генриха Седьмого. Джек питал к прадеду Энн, теперь девяностолетнему старику, глубокую привязанность. Рано утром Оксби направился к дальнему столу в библиотеке и разложил на нем свои записи, которые нужно было обработать для отчета. Оксби периодически что-то дописывал и иногда что-то вычеркивал, если его догадки оказывались неверными. Он вынул из сумки термос и налил чашку крепкого кофе. Оксби написал: «Жестокое уничтожение картин, загадочное убийство Кларенса Боггса, отсутствие каких-либо сообщений указывают на то, что мы имеем дело с хитро спланированным делом. Исполнитель, которого я называю Вулкан, сложная личность и, возможно, психопат. Разрушение картин явно имеет своей целью уменьшить число автопортретов и таким образом взвинтить цены на оставшиеся, включая, естественно, другие картины Сезанна. Сейчас я придерживаюсь мнения, что вовлечены два человека, – возможно, есть еще третий и, может, четвертый. Кто-то планирует, кто-то финансирует – Вулкан исполняет».

Энн вошла в библиотеку и остановилась, ожидая, когда инспектор заметит ее, но Оксби не видел Энн по крайней мере в течение трех-четырех минут. Наконец он ее заметил и сказал:

– Доброе утро, Энн. Хотите кофе?

Она покачала головой:

– Приносить кофе в библиотеку нехорошо, и, я уверена, это запрещено правилами.

– В самом деле? – спросил он, продолжая работу. – Хорошо, в следующий раз принесу чай.

– Вы же ненавидите чай.

– А вы когда-нибудь видели химический анализ этого вещества? Попросите его у Джоунза. Вы до смерти напугаетесь.

– Вы неисправимы.

Инспектор взглянул на нее:

– Вы что-то раздобыли?

– Кое-что, – сказала Энн, тщетно пытаясь скрыть волнение.

– Начните с того, что вы узнали о фотографиях. Мне очень не нравится эта задержка, и я не понимаю, почему Дэвид Блейни не может достать несколько снимков за такой срок.

– Это не вина Дэвида. Я поехала туда, как вы и посоветовали, и обнаружила, что вся проблема в Алане Пинкстере. Дэвид сказал, что фотографу по фамилии Шелбурн было велено послать все фотографии Пинкстеру. Я попыталась связаться с Шелбурном, но он уехал по делам.

– Когда он возвращается?

Незаметные морщинки на лбу Энн превратились в глубокие складки.

– Не могу ответить. Дэвид думает, что это Пинкстер дает ему поручения.

– Вот как, – с интересом сказал Оксби. – Выясните, не Пинкстер ли отослал его на этот раз. – Он еще что-то записал. – Что у вас еще?

– Звонила Берта Моррисон и сказала, что прошел слух, будто портрет номер двести тридцать восемь продан, но она выяснила, что это не так. Его перевезли в другое тайное место.

– Хорошо. Одной заботой меньше. – Джек откинулся в кресле. – Я знаю, что у вас еще что-то, выкладывайте.

Энн поставила свою сумочку на стол.

– Джоунз сказал, что невозможно найти диизопропилфторфосфат в садоводческих магазинах, и он оказался на сто процентов прав. – Она произнесла название экзотического химиката, как будто это была обычная пищевая соль.– Его изготавливают две швейцарские компании. Вариант под названием «Флороприл» производится в Америке фирмой «Мерк и компания», но Джоунз не думает, что он подействовал бы так же, как вещество, убившее Боггса, потому что «Флороприл» используют для лечения глаукомы.

Оксби устроился поудобнее, сложил руки на груди и закрыл глаза.

– Вам это интересно? – спросила Энн, раздраженная равнодушием Оксби.

– Конечно, мне интересно, я пытаюсь сосредоточиться. Пожалуйста, продолжайте.

– Во всем Объединенном Королевстве есть два источника, где можно купить ДФФ: один в Лондоне, другой в Эдинбурге. За последний год зарегистрировано тридцать четыре покупки этого химиката; однако все приобретения были сделаны солидными компаниями.

Она прочитала с листа: – Кембридж, «Стирнз», «Фаулер фармаколоджикалс» и Лондонский институт глаза.

– Тридцать четыре покупки? – спросил Оксби.

– Верно.

– У вас есть копии заказов с подписями совершивших покупки?

– Да, инспектор, все они здесь. – Энн произнесла слово «инспектор», как будто это была заразная болезнь. – Вы думаете, я не знаю процедуры? – с раздражением спросила она.

– Продолжайте, – сказал Оксби.

– В Голландии и Бельгии ДФФ включен в список нервно-паралитических газов и находится под жестким контролем правительства. Он доступен только врачам и ученым-медикам.

– Наверняка продается на черном рынке, – заметил Оксби.

Энн победно улыбнулась:

– Есть несколько источников, но их не много, и мы все проверили. Ни один не продавал в таком количестве, какое использовалось для убийства Боггса, по словам Джоунза.

Оксби открыл глаза и, взяв чашку с кофе, сделал глоток.

– Дальше.

– Скандинавские страны, а также Испания, Португалия и Люксембург при продаже ДФФ требуют лицензию. Я прослушала лекцию, почему это вещество используется только фармацевтической промышленностью в медицинских исследованиях.

– Или если кто-то планирует убийство, – добавил Оксби.

– Чуть не забыла об использовании ДФФ военными, потом вспомнила, что раньше Ирак мог производить собственный нервно-паралитический газ, они покупали редкие химикаты во Франции. – Папки, лежавшие перед ней теперь, были толще остальных. – Есть пять французских компаний, которые продают столько ДФФ, сколько хотите. У каждой есть торговое представительство в Париже, и у трех из них еще есть офисы в Лионе, Марселе, Страсбурге, Нанте и Тулузе. На покупку химиката нет строгих ограничений, но каждая регистрируется, и в конечном итоге эта информация оказывается в отделении министерства здравоохранения. Поскольку вещество легко доступно, черного рынка нет.

Оксби склонился и просмотрел одну папку.

– Вам не терпится рассказать что-то еще.

Энн выудила из сумки еще одну стопку бумаг.

– В этих распечатках все покупки ДФФ за последний год. Мы собрали сведения изо всех компаний и распределили покупки по месту, времени, количеству и имени покупателя. Большинство совершено в Париже медицинскими институтами. Девяносто четыре процента всех продаж связаны с организациями, которые регулярно делают подобные покупки. Продажи отдельным лицам также совершены в Париже, и почти все покупатели приобрели минимум вещества по одному разу. Но есть три исключения. Отдельные покупатели – это Мецгер, Томпсон и Зеремани. Первый заказ Томпсона датируется началом июня, второй июлем, общее количество приобретенного ДФФ составляет двадцать четыре грамма. Зеремани покупал в июне, июле и сентябре. Но общее количество даже менее двадцати четырех граммов. Мецгер купил двадцать четыре грамма двадцать девятого августа, двадцать пять граммов четвертого сентября и двадцать седьмого сентября.

– Где они покупали? – заинтересовался Оксби.

– Зеремани и Томпсон в Париже. Мецгер в Тулузе и Марселе.

– Что известно о Мецгере?

– Немногое. Подписи кривые и все разные. Джоунз их анализирует. Мы думаем, что его зовут Яков или Янус, и он представляется доктором.