Текст книги "Охота на Сезанна"

Глава 22

Дом Фредерика Вейзборда в Ницце располагался на небольшом склоне в районе Сент-Этьен. Это место выбрала его жена Сесиль, которая была неравнодушна к садоводству. Построенный в начале века, дом был низким и объединял несколько небольших зданий, была здесь также постройка, вмещавшая гараж и сарай. За этой постройкой находились цветник и огород, раньше здесь висели длинные плети винограда. Вейзборды приобрели дом в то же самое время, когда Гастон и Маргарита Девильё поселились в доме в Антибе, и в течение двадцати одного года Сесиль ухаживала за своими драгоценными цветами и овощами. Фредерик, со своей стороны, был настолько вовлечен в оливковый бизнес, что окончательно забросил адвокатскую практику. В начале их брака у Сесиль случился выкидыш, и она больше никогда не могла иметь детей, но отсутствие потомства не помешало сплочению этих двух эксцентриков.

Сесиль часами работала в саду. Трагедия случилась, когда сердце Сесиль, еще в детстве ослабленное ревматизмом, не выдержало. Менее чем за месяц до ее шестьдесят шестого дня рождения, в солнечный июньский день, как раз когда она начала пересаживать свои бегонии, ее сердце остановилось. Вейзборд в это время был в отъезде и, вернувшись домой, обнаружил на дороге длинный черный катафалк. Домработница, серьезная итальянка по имени Иди, сказала, что нашла Сесиль слишком поздно для врачебного вмешательства.

Полтора месяца Вейзборд оплакивал смерть жены (но не ее постоянные требования бросить курить). Через несколько недель новоиспеченный вдовец вернулся к привычному образу жизни и вскоре путешествовал больше, чем когда-либо.

Почти через год после смерти Сесиль умер Гастон Девильё. Вейзборд горевал, во всяком случае формально; он даже уронил несколько настоящих слез на похоронах. Но через сорок восемь часов после того, как Гастон упокоился с миром в земле, Вейзборд принялся улаживать дела покойного и приводить в исполнение все условия и пункты, которые он так старательно вносил в завещание Гастона. Вейзборд изобрел массу способов, чтобы получать плату и комиссионные при жизни Гастона, а теперь, когда он был мертв, адвокат точно знал, как заработать.

Картины Девильё стоили целое состояние, и Вейзборд должен был получить семнадцать с половиной процентов с продажи каждой. Доход Вейзборда от продажи любого из двух Сезаннов мог составить около четырех миллионов долларов. Все платы адвокату были расписаны на семи страницах – для составления завещания всего потребовалось пятьдесят шесть – шедевр замутненного смысла.

Однако возникли затруднения. Маргарита оказалась еще более упрямой и независимой, чем он предполагал. Он был озабочен ее угрозой продать автопортрет музею Гране, но еще больше его беспокоила пропажа картины из коллекции Девильё. Было очевидно, что здесь замешан владелец салона рам из Канн, и Вейзборд собирался навестить Педера Аукруста и потребовать вернуть картину.

В пятницу, на следующий день после исчезновения портрета, Вейзборд поехал в Канны и нашел салон рам на Рю Фер. Однако он обнаружил лишь спущенные жалюзи и прикрепленную к ним табличку «Ferme»[8]8
  Ferme – Закрыто (фр.)


[Закрыть]. Продавцы из соседних магазинов сказали ему, что новый владелец, норвежец по имени Аукруст, замкнут, но они знали, что он иногда ездит в Париж, где пытает счастья на маленьких аукционах. В воскресенье Вейзборд прочел в газете, что автопортрет Сезанна уничтожен в Бостоне. Он вырезал статью и положил ее в верхний ящик стола.

Только в понедельник он дождался ответа на один из своих многочисленных звонков в салон рам. Ему сказали, что салон откроется на следующее утро в десять.

В начале одиннадцатого Вейзборд вошел в салон. Какой-то молодой художник взволнованно показывал Педеру Аукрусту свою картину, а тот решительно отказывался взять более чем одну картину на консигнацию.

– Лучше хоть что-то, чем совсем ничего, – уступил художник, собрал свои разнообразные водные пейзажи, прошел мимо Вейзборда и вышел из салона.

– Я владелец, – сказал Аукруст. – Чем могу служить?

Вейзборд вытащил сигарету и зажег ее.

– Пожалуйста, не курите, – попросил Аукруст и указал на горшок с песком рядом с дверью. – Иногда краски еще не полностью высыхают. – Он взял полотно, оставленное только что вышедшим художником. – Видите? Дым въестся в светлые краски.

Вейзборд скептически посмотрел на большого мужчину, сильно затянулся и бросил сигарету в песок. Он закашлялся, сначала не очень сильно, а потом разразился долгим и противным приступом.

Аукруст подождал, пока стихнет кашель.

– Чем могу помочь? – снова спросил он.

– Я Фредерик Вейзборд, друг и адвокат покойного Гастона Девильё…

– Мадам Девильё упоминала ваше имя, – перебил его Аукруст.

– Вы были в ее доме на прошлой неделе, тогда же, когда и Билодо из музея Гране. Я намеревался объяснить и привести в силу условия завещания ее мужа, и…

– Я очень занят, месье Вейзборд, – прервал его Аукруст. – Нельзя ли перейти к делу?

– Скажите, куда вы спрятали автопортрет Сезанна, – потребовал Вейзборд чистым, твердым голосом, чудесным образом вырвавшимся из его прокуренного горла.

Аукруст развел огромными руками:

– Сезанн в моем салоне? Вы мне льстите, месье Вейзборд.

– Там, за дверью.

Вейзборд сделал несколько шагов.

Аукруст опередил его и встал перед дверью.

– Там не на что смотреть, только мастерская и материалы.

– Я хочу посмотреть, – упрямо заявил Вейзборд.

– Это мой салон, вы не забыли? – сказал Аукруст с некоторым раздражением. – Если вы ищете Сезанна, поезжайте в Париж. В Лувре их двадцать четыре.

– В прошлый четверг, – забрюзжал Вейзборд,– вы… вы забрали картину! – Он мучительно захрипел и начал отхаркиваться в носовой платок. – Не отрицайте!

Хрип перешел в свистящий, гортанный звук, и вдруг Вейзборд совсем затих, потому что в его легких просто не осталось воздуха. Он судорожно вдохнул, отчаянно пытаясь дышать, его лицо стало белым, как кость. Аукруст спокойно наблюдал. Внезапно Вейзборд затрясся, и воздух волшебным образом проник в его легкие. Он упал в кресло, его грудная клетка тяжело вздымалась.

– Дайте попить, – сказал он тоненьким, почти неслышным голосом.

Аукруст пристально смотрел на него.

– Здесь нет воды.

– В той комнате должна быть вода! – сказал Вейзборд. – Я не пойду за вами.

Аукруст помедлил, потом отпер дверь в заднюю комнату, вошел в нее и закрыл за собой дверь. Он вернулся со стаканом воды. Адвокат взял его и выпил.

– В молодости у меня был туберкулез. Иногда у меня случаются приступы удушья. Так, пустяки.

Он встал и, как будто ничего не произошло, сказал полностью восстановившимся голосом:

– Я здесь, чтобы найти картину мадам Девильё. Если вы откажетесь отдать ее мне, я приму другие меры. Послушайте меня, месье Аукруст; закон полностью на моей стороне, и я воспользуюсь этим.

Не обращая внимания на угрозу, Аукруст взял Вейзборда под руку и отвел к двери.

– Курить очень опасно, – сказал он с деланой заботой и повернул ручку двери. – Но если вы будете мне угрожать, то увидите, что заигрываете с еще более опасной силой. Даже смертельно опасной.

Аукруст мягко вытолкнул адвоката за дверь, закрыл ее и опустил жалюзи. Табличка «Ferme»[9]9
  Ferme – Закрыто (фр.)


[Закрыть]закачалась медленно, как маятник.

Глава 23

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭРМИТАЖ

Елена Петрова

М. К. Малинковскому,

члену президиума Российской Академии художеств

Кропоткинская ул., 21

119034, Москва

Товарищ Малинковский,

Алексей Дружинин из Московского университета посоветовал мне написать вам. Он передает вам привет. Профессор Дружинин был моим преподавателем, когда я училась в университете; он глубоко скорбит об утрате нашего автопортрета Сезанна. Он уверен, что вы сможете передать сведения, содержащиеся в этом письме, людям, которые найдут виновных.

За те несколько недель, которые прошли со времени совершения преступления, я несколько раз просила петербургскую милицию более активно вести расследование, но они мало в этом заинтересованы. Меня не раз допрашивали, но я смогла рассказать только, как обнаружила картину в то утро, когда она была уже уничтожена. Также допросили охранников из музея, но в день, когда уничтожили картину, они были направлены в лекторий и находились далеко от зала 318, где висел Сезанн. Больше никого не допрашивали, и мне трудно объяснить подобное безразличие. Возможно, из-за того, что в Эрмитаже так много предметов искусства, милиция считает, что потеря одного Сезанна – просто капля в огромном море картин.

Я сама поговорила со всеми сотрудниками и спросила их, не видели ли они какого-нибудь человека или группу людей, поведение которых показалось им странным. Один смотритель по этажу, проработавший в нашем музее уже много лет, вспомнил, что недолго разговаривал с мужчиной, у которого были больные легкие. Он понял это по тому, что у мужчины из носа шли трубочки, прикрепленные к баллону с кислородом, который висел у него через плечо. Мужчина был сгорбленный и осматривал залы, примыкающие к 318-му, и в 318-м, несомненно, тоже был. Когда я спросила смотрителя, не странно ли вел себя тот мужчина, он ответил, что тогда ему так не показалось, но, подумав, вспомнил, что он вовсе не был старым и голос у него был сильный, не похожий на голос старика».

Там было еще две страницы любительских рассуждений, и Оксби прочитал их несколько раз. Снова дойдя до описания посетителя с баллоном кислорода, он задумался. Действительно ли у него была эмфизема? Правда ли, что у него было не все в порядке с дыханием? Копия письма пришла от следователя Сэма Тернера из Интерпола, который получил его из московского отдела ФСБ. Туда письмо послал агент ФСБ Юрий Мурашкин, получивший его, в свою очередь, от М. К. Малинковского из Российской Академии художеств.

Оксби послал Тернеру факс:

«Сэм, что касается письма Елены Петровой, не мог бы ты устроить, чтобы допросили смотрителя, который разговаривал с мужчиной с кислородным баллоном? Я хочу знать, на каком языке они разговаривали, сколько тому было лет и не припомнит ли смотритель еще каких-нибудь подробностей; где точно видели мужчину в первый раз и где в последний? Выясни все максимально подробно. Я знаю, ты в этом деле профессионал.

Дж. Оксби»

Глава 24

Маргарита Девильё отвезла Педера Аукруста проселочными дорогами в «Шато дю Домен Сен-Мартен», маленький, но роскошный отель в восьми милях от Ниццы, пристроившийся среди холмов. Они пообедали у бассейна, где солнце было теплым, а воздух прохладным из-за октябрьского бриза. Маргарита была вне себя от восторга, описывая дикую ярость Фредерика Вейзборда, когда тот обнаружил исчезновение картины.

– Он был как ребенок, который потерял любимую игрушку и не смог ее найти, его это подкосило. Дурак. – Она перестала улыбаться и покачала головой. – У него такие слабые легкие, он убьет себя, а я не только не печалюсь, но и не сожалею.

– Он был у меня, – мимоходом заметил Аукруст.

– В вашем салоне? – В ее голосе слышалось удивление. – Он знает, что картина у вас?

– Подозревает. Он угрожал позвонить в полицию.

– Что вы ему ответили?

– Чтобы он ехал в Париж, если ему нужен Сезанн.

– Фредди еще не сказал своего последнего слова. У него есть связи, и он не погнушается дать взятку, если что.

Аукруст понимающе кивнул и спросил:

– Что с завещанием?

Она печально покачала головой:

– Фредди вносил поправки в завещание Гастона на протяжении последних двух лет, как я теперь понимаю. Он иногда давал мне подписать бумаги – я их тогда подписывала пачками. Но я не знала, что соглашаюсь выставлять картины на аукцион, с переводом денег в траст. И естественно, я не знала, что Фредди будет получать комиссионные с каждой продажи.

– Он больше ничего не сможет сказать о портрете, потому что больше никогда к нему не притронется, – сказал Аукруст.

Маргарита покачала головой:

– Пусть вас не обманывает его слабое здоровье.

Они провели день, как будто были старыми друзьями, и Маргарита нянчилась с огромным норвежцем с добродушной теплотой.

– Вы подарили старой женщине счастливый день, – сказала она, когда они прощались.

Он взглянул на нее с недоумением:

– Почему вы так добры ко мне?

Маргарита изумилась:

– Что за глупый вопрос, Педер. Просто вы мне нравитесь.

– Но ведь вы даже не знаете меня?

– Нет, Педер. Я говорю, потому что знаю. Может, если бы я знала вас лучше, вы бы мне разонравились, но надеюсь, что этого не произойдет.

Она взглянула ему в глаза, но он отвернулся и стал смотреть в темнеющее небо.

Она положила ладонь ему на руку.

– Еще раз повторяю, Педер: пожалуйста, будьте осторожны.

Только после одиннадцати Аукруст свернул на Рю Фер и подъехал к своему салону. Он припарковался, выключил мотор и фары, подождал, пока одинокий прохожий не обогнул его машину и не скрылся в тени. Улица была погружена в темноту, лишь слабо освещались витрины и горел одинокий фонарь в пятидесяти ярдах от Аукруста. Он шел медленно, один раз остановился перед окном книжной лавки, затем прошел прямо к двери своего салона и отпер ее. Он вошел внутрь и нащупал длинную панель выключателей, но в тот момент, когда Аукруст уже собирался зажечь свет, он получил удар в живот и еще один – в челюсть. Он ударил в ответ, но лишь скользнул по противнику, и тут же получил третий удар в плечо тяжелым предметом. Последний удар задел голову и разорвал ему ухо.

Боль была очень сильной. Аукруст отпрянул, пытаясь отдалиться от нападавших хотя бы на несколько драгоценных шагов. Он был уверен, что на него напали двое, без сомнения, они были вооружены, но он не знал чем. Единственное преимущество Аукруста заключалось в том, что ему было известно, как устроен магазин – расположение прилавка, дверей, выключателей. Справа от себя он почувствовал тяжелое дыхание, потом услышал французскую речь, которую не разобрал, – видимо, жаргон. Другой голос ответил, затем кто-то тихо прошаркал. Аукруст прокрался мимо прилавка и очутился перед закрытой дверью в мастерскую с сейфом. Сквозь входную дверь, в которой были три ромбовидные стеклянные вставки, в магазин проникал тусклый свет, благодаря которому Аукруст увидел два неясных силуэта.

Аукруст открыл ящик под прилавком и вытащил два мотка бечевки. Он швырнул один по полу и, как только моток ударился о стену, бросил второй.

– Что там такое? – раздался голос.

– Фонарь! Включи! – ответил второй.

В этот краткий миг замешательства Аукруст кинулся к ближайшему сопернику, яростно налетел на маленькое тело, правой рукой ухватил волосы, а левой сильно ударил в челюсть, выбив ему зубы.

– Arrete! Arrete![10]10
  Arrete! Arrete! – Стой! Стой! (фр.)


[Закрыть] – испуганно закричал тот.

В ответ Аукруст ударил его по лицу тыльной стороной ладони, но в тот же миг сам получил удар по спине тем же предметом, что и полминуты назад. Повернувшись, он схватил то, что оказалось четырехфутовой трубой. Он крепко ухватился за нее обеими руками, потом дернул и отпустил, лишив противника равновесия. Схватив его за рубашку, Аукруст начал колошматить нападавшего по голове и груди. Кровь сочилась у Педера из ран на плече, голове и из уха, и боль давала ему право причинять боль. Один из нападавших кинулся к двери и выбежал, прежде чем Аукруст успел среагировать.

Он запер дверь и включил свет. На полу, спиной к витрине, сидел второй нападавший, его руки беспомощно повисли, как у куклы. Он в упор смотрел на Аукруста, на его лице отразились страх и ненависть. Взглянув на него, Аукруст увидел двадцатилетнего парня с черными, спутанными волосами и неряшливыми усами, которые не делали его старше. Кровь сочилась из уголка рта.

– Кто тебя послал?

Парень зло посмотрел на Аукруста и ничего не ответил.

– Вейзборд? Это был Вейзборд?

Из кармана рубашки парня торчал клочок бумаги, Аукруст выхватил бумажку, прежде чем тот успел остановить его.

На короткой записке было написано имя Андре, адрес салона Аукруста и под ним номер телефона. Аукруст подошел к телефону, стоявшему на прилавке, и набрал номер. Было уже поздно, и ответили не сразу. Он считал гудки: шесть… семь… Потом ответил женский голос.

– Allo? Allo oui?[11]11
  Allo? Allo oui? – Алло? Алло, кто это? (фр.)


[Закрыть]

– Месье Вейзборд? – громким шепотом произнес Аукруст.

– Кто звонит? – осторожно спросил голос.

– Скажите ему, – Аукруст помедлил, – что это доктор Турго.

– Он спит, я…

Аукруст положил трубку.

Он вернулся к парню, пытавшему вытереть кровь с лица рубашкой. Аукруст помахал перед ним бумажкой.

– Это ты Андре или твой трусливый приятель, который сбежал?

Юноша плюнул в Аукруста слабым плевком, смесью крови и слюны, но попал на пол.

– Поднимайся, – скомандовал Аукруст.

Андре, если это был он, смотрел на Аукруста не мигая. Аукруст прорычал:

– Поднимайся, я сказал.

– Иди в задницу, – пробормотал Андре.

Аукруст двинул парня в плечо, тот развернулся, откатился и поднялся на корточки, зажав в руке острый нож в шесть дюймов. Аукруст на мгновение замер от такого неожиданного поворота событий. Он двинулся к трубе, лежавшей между ними, почти у ног парня. Но тот знал, как держать нож, и с ловкостью фехтовальщика шагнул вправо и ударил Аукруста по руке. Лезвие разрезало рубашку и руку. Все произошло слишком быстро, и Аукрусту показалось, что Андре промахнулся, но вдруг он почувствовал жжение в том месте, где острый нож задел его.

– Будь ты проклят! – завопил Аукруст и бросился вперед.

Андре попытался отойти, но было слишком поздно, и мощная рука Педера ударила его прямо в грудь. Аукруст схватил его за запястье той руки, в которой был нож, и вывернул ее. Раздался хруст, и Андре закричал от ужасной боли.

– Я сломаю тебе и другую руку, и обе ноги, маленький ублюдок!

Аукруст ударил его по лицу, потом еще, отчего Андре застонал, упал на пол и скорчился от боли, которую Аукруст причинял так умело.

– Я бы рад был продолжить, – сказал Аукруст, – но ты мне нужен для другого.

Он поднял нож, сложил его и сунул в свой карман. Потом отпер дверь в мастерскую и пошел к аптечке. Он промыл и перевязал порез на руке, наложил мазь на ссадины на затылке и на болезненную рану на ухе.

– Со стороны Вейзборда было глупо посылать вас сюда. Сколько он заплатил?

Юноша зажимал руку со сломанным пальцем, тщетно пытаясь заглушить боль, которая отдавалась в плечо. Неповиновение Андре сменилось боязливым уважением.

– Мой палец, – жалобно произнес он. – Вы можете мне помочь?

– Я могу сломать еще один, – сказал Аукруст так, как будто действительно собирался это сделать. – Отвечай мне, Андре, сколько заплатил тебе Вейзборд?

– Я не Андре, я Пьоли. – Он вдруг заплакал, не сдержавшись.

Аукруст наклонился и внимательно рассмотрел руку Пьоли. Кость в среднем пальце сломалась и прорвала кожу. Держа трясущуюся руку Пьоли, Аукруст зачарованно смотрел на палец с, казалось, искренним недоумением.

– Скажи, сколько Вейзборд заплатил тебе.

Юноша шмыгнул носом, но ничего не ответил.

Аукруст сжал руку – слегка, приложив не больше силы, чем когда снимал пушинку со свитера. Боль стала непереносимой, а когда Пьоли попытался вырваться, рука Аукруста ухватила его, как огромная клешня.

– Говори!

– Тысячу франков, – выдохнул Пьоли.

– Каждому?

– На двоих.

Аукруст отпустил его руку.

– Ты рискуешь попасть в тюрьму, может быть, умереть из-за пятисот франков? Ты либо очень глуп, Пьоли, либо отчаян.

Пьоли указал на бинты, которые Аукруст положил на прилавок. Он протянул руку.

– Вставай, – приказал Аукруст.

Пьоли с трудом поднялся. Он прислонился к витрине и смотрел на Аукруста.

– Пожалуйста…

Аукруст зарычал и кивнул на дверь:

– Вон!

Пьоли дошел до двери, но повернул обратно.

– Я знаю что-то, что вам будет интересно.

– Тогда говори… быстро.

Пьоли опять вытянул руку.

– Вы мне поможете?

Аукруст смотрел на Пьоли, казавшегося теперь очень молодым и хрупким.

– Если то, что ты скажешь, действительно важно. Пьоли шагнул к нему.

– Когда вы пойдете домой, вас кое-кто будет поджидать. Его зовут Леток, и он сделает все за деньги. Даже убьет.

Глава 25

Аукруст точно знал, куда надо ввести иглу. Он ввел Пьоли тридцать миллиграммов хлорпрокаина и, когда боль утихла, простерилизовал рану и забинтовал сломанный палец вместе с указательным. Аукруст дал Пьоли бутылочку перекиси и полотенце, чтобы тот протер порезы, на которых кровь начала чернеть и застывать. Когда Пьоли пришел в более или менее нормальное состояние, он сказал с возрастающим уважением:

– Merci.[12]12
  Merci -Спасибо


[Закрыть]

– Мне твоя благодарность не нужна, – ответил Аукруст, – но ты останешься со мной, пока мы не выясним, что за сюрприз приготовил мне Леток.

Он велел Пьоли сидеть на полу, пока проверял свою медицинскую сумку. Аукруст вытащил из нее часть предметов и положил кое-что из своей аптечки. Среди того, что он вытащил, был баллончик диаметром в дюйм, который мог поместиться в ладони. Проверив распылитель, Аукруст надел колпачок и положил баллончик в карман рубашки. Также он наполнил жидкостью, похожей на молоко, две маленькие пластиковые бутылочки и положил их в карман свитера. Он дал медицинскую сумку Пьоли, запер дверь в мастерскую и входную дверь в салон. В пятнадцать минут первого фургон отъехал от тротуара и направился к квартире Аукруста, которую он снимал в городке Валлорис, восточнее Канн. Валлорис был обыкновенным городом, где он мог жить незаметно и где соседи ограничивались расспросами о погоде и о последних футбольных новостях. Он остановился у здания, которое было построено сто лет назад под школу, потом здесь был керамический завод, а потом его переделали в дешевый многоквартирный дом.

Очевидно, Вейзборд проделал немало, чтобы найти его. Теперь Аукруст злился на себя за то, что под договором об аренде поставил собственное имя вместо имени Мецгера, которое служило ему верой и правдой.

На улице были маленькие домики, заводы и многоквартирные дома. Аукруст и Пьоли держались поближе к домам, избегая света от редких фонарей и прожекторов на воротах заборов вокруг заводов. Местные жители оставляли свои «пежо» и «тойоты» на улице или на маленькой стоянке, примыкающей к складу. Аукруст осмотрел все машины, пытаясь отыскать какую-нибудь незнакомую, не принадлежавшую соседям. Он увидел «Порше 911». Аукруст указал на машину и шепотом спросил:

– Это машина Летока?

Видимо, действие обезболивающего заканчивалось, потому что Пьоли сосредоточенно тер больную руку. Он кивнул:

– Кажется, да.

– Что значит «кажется»? Это машина Летока?

Пьоли присмотрелся и ответил утвердительно.

– Пойди посмотри, есть ли кто внутри, только тихо. Пьоли перешел улицу и дошел до «порше». Когда он исчез в темноте, Аукрусту стало тревожно на душе: вдруг маленький мерзавец побежал предупредить Летока. Через несколько секунд он услышал голос Пьоли:

– Это точно машина Летока. Его девчонка за рулем слушает радио.

Аукруст вздохнул с облегчением: Пьоли вернулся, но девица Летока была проблемой, потому что она могла увидеть, как они войдут. Аукруст вернулся к своей машине, достал из сумки плоскую коробочку и, отдавая Пьоли инструкции, вытащил из нее шприц, опустил его в пузырек, наполнил, перевернул и выпустил несколько капель. Они подошли к машине Летока. Когда Аукруст подал знак, Пьоли постучал по заднему стеклу монетой, а Аукруст встал у водительской двери.

– Полиция, – твердо сказал он.

Окно приоткрылось на несколько дюймов.

– Что я сделала? – спросил высокий, взволнованный голос.

– Удостоверение, – потребовал Аукруст.

– Я жду приятеля. Это противозаконно?

– Выйдите из машины, – грубо сказал он.

Через несколько секунд дверца медленно открылась, и из машины высунулись длинные стройные ноги в черных чулках, а потом появилась девушка лет двадцати, высокая, с большими глазами и очень ярким пурпурно-голубым макияжем.

Аукруст взял ее обнаженную руку и быстро вколол в плечо иглу. Ее глаза расширились и беспомощно уставились на шприц. Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но вместо этого начала падать. Аукруст подхватил ее и запихнул в машину, пристегнул ремнем и выключил радио. Все это заняло не больше минуты.

Пьоли посмотрел на девушку, на Аукруста и испуганно спросил:

– Она мертва?

Аукруст покачал головой:

– Ей давно пора в кровать, вот она и уснула.

В доме, где жил Аукруст, было шесть этажей, по две квартиры на каждом, без лифта и только с одним входом; пожарные лестницы вывешивались из окна каждой квартиры сзади. Квартира Аукруста была на первом этаже, слева от входа, и состояла из спальни, столовой, совмещенной с кухней, и ванной. Несколько ступеней вели в подъезд и к входу – стальной двери, окрашенной в коричневый цвет под дерево. Внутри был длинный, узкий холл, а под лестницей – дверь в маленькую комнату внутри квартиры. Комната эта должна была быть кухней, а теперь служила кладовкой в спальне. У Аукруста иногда были мысли о том, что дверь, соединяющая кладовку с холлом, однажды пригодится ему, чтобы выйти из квартиры, но он никогда не думал, что через эту дверь можно будет в квартиру войти.

Они сняли туфли, Аукруст тихонько отворил парадную дверь и велел Пьоли встать в нишу под лестницей в конце холла. Аукруст пожалел, что скандальная пара, жившая над ним, не пришла домой именно в этот момент, как всегда препираясь после очередной гулянки. Они могли бы отвлечь внимание. Аукруст тихо проинструктировал Пьоли и вложил пятьсот франков в его здоровую руку.

– Делай точно то, что я тебе сказал, – прошептал он, – и, когда закончишь, немедленно ступай на автобусный вокзал и отправляйся в Ниццу. Позвонишь мне в салон на следующей неделе. – Он положил руку на свежие синяки на шее Пьоли, но не для того, чтобы выразить сочувствие, а чтобы лучше донести смысл своих слов. – И никому ни слова. Ни единой душе.

Пьоли вышел из подъезда, производя при этом не больше шума, чем ласточка в полете. Он надел туфли и начал то ли выть, то ли петь песню без мелодии, как будто возвращался домой после попойки с друзьями.

Он снова подошел к двери подъезда, громко стукнул по ней, открыл и, войдя, с силой закрыл, потом, как бы желая удостовериться, что дверь захлопнулась, открыл ее снова и захлопнул. Он поднимался по лестнице, все еще напевая, тяжело ступая по деревянным ступеням, пока не дошел до верхнего этажа, где снял туфли и очень осторожно спустился вниз по лестнице и исчез в темноте.

Во время этого представления Аукруст пробрался в кладовку, оттуда в спальню, а когда беззаботное пение Пьоли прекратилось, остановился в дверях между спальней и комнатой, где, по соображению Аукруста, ждал его Леток. В десяти футах от него были кровать и ночной столик, на котором стояли лампа, телефон и радиочасы со светящимися зелеными цифрами. Он снял трубку с рычага и положил ее к двери; слабый, но устойчивый шум раздавался теперь в темноте. Через минуту, может, через полторы появится сигнал, оповещая, что трубка лежит не на месте. Аукруст вытащил баллончик из кармана и снял колпачок.

Трубка загудела.

– Что это? – спросили из комнаты хриплым шепотом.

Аукруст встал прямо у двери, через окно проникал тусклый свет от дальнего фонаря. Еще одним слабым источником света были зеленые цифры на часах, показывавших 1.04.

Трубка гудела все громче.

– Merde![13]13
  Merde! – Дерьмо! (фр.)


[Закрыть] – воскликнул Леток. Он появился в дверном проеме.

Аукруст рассчитывал на то, что Леток решит, будто сам не положил трубку на рычаг. Но Леток телефоном не пользовался и был удивлен, что трубка оказалась снята.

Пьоли описал Летока как худого, крепкого и не очень высокого. Описания было недостаточно, Аукруст не мог оценить своего противника. Несомненно, тот был вооружен. Но чем? Вейзборд послал эту молодежь, чтобы припугнуть его, но Леток наверняка должен был обыскать квартиру и в случае чего передать более действенное послание.

Леток осторожно вошел в спальню.

– Проклятый телефон! – пробормотал он и стал искать назойливый источник шума, ругаясь в сердцах. Наконец Леток нашел трубку и положил ее на рычаг.– Кто это сделал? – спросил он. – Кто?

Аукруст знал, что Леток стоит рядом с кроватью, в двух или трех футах от зеленых цифр. Он направил туда распылитель аэрозоля и, чтобы заставить Летока развернуться к нему лицом, тихонько пошуршал. Затем нажал на металлический распылитель. Вырвалась мощная струя, окутав Летока желтым туманом. Леток поднял пистолет и дважды выстрелил, затем опустил руки и начал лихорадочно тереть обожженные глаза. Одна пуля задела левое плечо Аукруста, и он упал на пол, пока другая не нанесла более серьезного ранения. Пистолет был с глушителем, выстрелы напоминали хлопки.

Жгучий туман проник в носоглотку Летока, и боль усилилась; он упал на кровать, скатился на пол, хватаясь за горло, и умолял дать воды. Затем встал на колени, согнулся пополам, стеная: огонь проник в грудь. Аукруст включил свет и осмотрел собственную рану, прежде чем закончить с Летоком. Пуля задела плечо, рана была скорее болезненной, чем опасной.

Аукруст поднял Летока и уложил на кровать.

– Тихо! – скомандовал он.

Когда Леток попытался освободиться, Аукруст снова толкнул его на кровать. Сильнодействующая кислота достигла желудка, Летока скрутило, а потом вырвало. Он оцепенел, дыхание стало прерывистым и мучительным.

– Воды, – умолял он едва слышным шепотом.

Аукруст достал из кармана маленькую пластиковую бутылочку и смочил конец полотенца, которое принес из ванной. Он протер лицо Летока и выжал несколько капель ему на глаза.

Леток с готовностью вырвал бутылочку из рук Аукруста и жадно выпил содержимое.

– Вы будете удивлены, когда узнаете, что вас обрызгали не чем иным, как маслами, извлеченными из растений и овощей. Некоторые из них очень редки, но одно известно как горчица. Также пиперин – экзотическое перечное растение.

Аукруст говорил бесстрастно, тоном ученого, довольного результатами успешного эксперимента. Под кроватью он нашел пистолет, малокалиберный револьвер, который мог принести большие неприятности с малого расстояния. Он вынул пули и бросил их в ящик ночного столика. Затем прошел в ванную, чтобы промыть и перебинтовать собственную рану. Когда он вернулся, Леток все еще лежал на кровати, слабо постанывая и грубо ругаясь.

Аукруст сказал:

– Я был неосторожен. Вы были глупы.

Леток попытался ответить, но лишь неразборчиво прохрипел, на большее он был не способен, так как горло оказалось парализовано. Похожие звуки издавал Фредерик Вейзборд после приступа кашля.

– Это лекарство очистит легкие и желудок.

Аукруст положил еще одну бутылочку с успокаивающей молочной жидкостью на кровать.

Он надел рубашку. Часы показывали 1.20. Прошло полчаса с тех пор, как уснула девушка Летока. Она проснется, но будет вялой. Ни она, ни Леток уже не представляли угрозы, вдвоем они кое-как смогут уехать в серебристом «порше».