Текст книги "Охота на Сезанна"

Глава 60

Эллиот Хестон, стоя у дверей своего офиса, пожимал руку Баду Самюэльсону, жестом приглашая его к столу в углу комнаты.

– Я ненадолго, – сказал Самюэльсон, – но у меня есть информация, которую нужно передать в правильные руки, прежде всего Оксби. Я не могу его найти. Где он, черт возьми?

– Я не знаю, где он сейчас, – ответил Хестон.

Самюэльсон положил перед Хестоном два аккуратно исписанных листка.

– Это подготовила женщина по имени Симада, недавно нанятая японским торговцем предметами искусства по имени Кондо. Вы их знаете?

– Оба имени мне знакомы, – сказал Хестон.

– Здесь говорится, что остатки, которые выдаются за автопортрет Сезанна, принадлежавший Пинкстеру, – предмет искусства, датируемый двадцатыми годами двадцатого века. Полотно родом из Бельгии или Голландии. – Самюэльсон прочитал: – «Источник белого пигмента, диоксид титана, обнаруженный на образцах при помощи спектрографического анализа, имеется только на северном побережье Норвегии, в титанистой железной руде, которая называется ильменитом. Диоксид титана был впервые применен для производства белой краски в тысяча девятьсот восемнадцатом или тысяча девятьсот девятнадцатом году».

– Мне не нужно напоминать вам, что Поль Сезанн не мог его использовать, – сказал Самюэльсон. – Он умер в тысяча девятьсот шестом году.

Глава 61

Улица Четвертого Сентября тянулась на север от аллеи Мирабо; на ее пересечении с Рю Кардиналь была площадь Дофин, центр тихого жилого квартала, где было очень много старины, но очень мало места для парковки. На площади появился красный «фиат» и объехал ее, потом резко свернул на тротуар, наполовину въехал на него, бампером к фонтану, известному как «Квотр-Дофин». Шофер выскочил из машины и помчался по узкой улице к отелю «Кардинал».

Энн Браули остановилась в маленьком холле и, тяжело дыша, спросила о местонахождении месье Оксби. Ей вручили конверт, на котором неподражаемым почерком инспектора было написано: «Только для Энн». Внутри была записка, в которой Оксби велел ей идти на улицу Кардиналь, к месту, где улица переходила в площадь Сен-Жан де Мальт: справа от нее будет музей Гране, а прямо перед ней – собор Сен-Жан де Мальт. «Я буду справа в десятом ряду».

Всенощные огни мерцали у стен в боковых приделах и в нефе старого собора. Когда Оксби приехал, он положил в коробку двадцать франков, взял свечу, зажег фитиль о горящую свечу и поставил свою свечу на рифленую металлическую трубку. Оксби не был католиком, поэтому его безмолвное послание Мириам было личным сообщением, которое, если бы Бог и святые пожелали, было бы отнесено в то место, где она находилась.

Внутри старая церковь была темно-коричневой, и налет охры покрывал висевшие высоко на стене большие картины на библейские сюжеты. В четверть одиннадцатого он увидел, что к нему стремительно направляется Энн Браули.

Оксби поздоровался с ней:

– Здравствуйте, Энн. Дома все спокойно?

Она преувеличенно вздохнула, давая понять, что поняла иронию Оксби.

– Я думала, что у Эллиота лопнет сонная артерия, когда я сказала, что беру отгул.

Оксби ответил:

– У него есть свои начальники, и ему вовсе не нравится, что мы здесь. Но я отослал Джимми назад, и это понизит давление Хестона пунктов на двадцать.

Энн открыла дипломат и вытащила несколько страниц, напечатанных через одинарный интервал.

– Как только Интерпол узнал, где искать, ребята накопали вот столько о девушке Ллуэллина.

– Вы, конечно, запомнили отчет, – сказал Оксби, поэтому опустите все, кроме главного.

– Если вы не возражаете, инспектор, я расскажу так, как запланировала, – сказала Энн, подчеркнув каждое слово. – Хорошо?

Он быстро взглянул на часы и сдержанно кивнул.

Энн начала:

– Астрид Харальдсен осиротела, когда ей было девять лет, и до четырнадцати лет ее воспитывала бабка по отцу, потом она умерла. Тогда Астрид послали к бабке по матери, которая жила в Тронхейме. Девочка была бунтаркой, и в подростковом возрасте у нее были столкновения с полицией: маленькие кражи и воровство в магазинах. Ее школьные отметки были неровными, иногда она училась хорошо, иногда плохо. Когда ей исполнилось восемнадцать, она поступила в Высшую школу искусств и ремесел в Осло, чтобы изучать дизайн. Но академически Астрид была подготовлена плохо и совсем не умела рисовать. Тогда она перешла на курс фотографии, где проявила кое-какие способности, но ее отчислили через год.

Оксби некоторое время смотрел на алтарь, потом закрыл глаза.

– Продолжайте, – сказал он.

Голос Энн смягчился, и в течение следующих минут она рассказывала о юных годах Астрид.

– Когда ей было двадцать лет и она жила в Копенгагене, ее арестовали за приставания к мужчинам, но потом заявление забрали.

– Это было не однажды?

– Был и второй раз, но с тем же результатом.

– Приставания,– задумчиво сказал Оксби,– не проституция? Здесь есть определенная разница.

– Это имеет значение? – спросила Энн.

– Не думаю. – Оксби нагнулся вперед. – Вы описали несчастную, распущенную молодую девушку.

– Дальше – больше, – продолжала Энн. – Астрид была втянута в наркотики. Несколько арестов, но ее опять не осудили. Однако три года назад – ей было двадцать четыре – ее осудили за хранение кокаина, барбитуратов и амфетаминов.

– Ее посадили?

– Она отбыла три месяца из двух лет, а потом ее освободили при условии, что она будет сотрудничать с секретными службами, расследовавшими дело поставщиков барбитуратов и амфетаминов. Она работала с бывшим больничным фармацевтом, который разоблачил членов этой преступной группы и был нанят норвежским правительственным отделением внутренней безопасности. В отчете этот человек называется Оператором.

Комиссар открыл глаза.

– Интересное имя. Оператор. Продолжайте.

– Здесь произошло кое-что странное. Официальные записи об Операторе были опечатаны, а это значит, что заключительная часть отчета о Харальдсен не отражена в документах и изобилует словами типа «недостоверно» или «не проверено». Очевидно, Оператор убил подозреваемого, возможно нечаянно, во время попытки выбить признание, и дело убрали в стол. Настоящее имя Оператора не называется. Эта информация не подтверждена официальными источниками, но она считается точной. Приговор Харальдсен был смягчен, и она покинула Норвегию два года назад.

Оксби проскользнул мимо Энн и секунду постоял в проходе. Сделав несколько шагов по направлению к клиросу, он повернулся и пошел назад. Энн озадаченно смотрела на него. Она прошептала:

– Вы, кажется, чем-то обеспокоены.

– Немного. Я разрешил Астрид путешествовать с Ллуэллином, но она вовсе не девушка, попавшая в беду.

– Что?

– Тут какой-то заговор, и я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал.

– Что вы будете делать?

– Сдержу слово и прослежу, чтобы с Ллуэллином ничего не случилось, – сказал Оксби и сел рядом с Энн. – Вы говорили об Операторе. Удалось найти еще что-нибудь о нем?

Энн достала из дипломата второй отчет и передала его Оксби.

– Наши люди собрали материал из неофициальных источников, но они утверждают, что все, что тут отражено, – правда.

Оксби прочитал отчет, всего две страницы.

– Правительство не хотело огласки; вместо этого Оператору выдали новые документы и пятьдесят тысяч долларов, чтобы он смог покинуть страну. В новом паспорте и визе стоит имя Чарльза Мецгера… – Оксби вопросительно посмотрел на Энн. – Это тот самый доктор Мецгер?

Энн кивнула:

– Это не может быть простым совпадением. Отчет также сообщает его настоящее имя.

– Я вижу. – Оксби несколько раз прочитал про себя имена. – Может ли быть, Энни, что Вулкан – это Чарльз Мецгер, а доктор Мецгер – Педер Аукруст?

Глава 62

В музее Гране смешались разные стойкие запахи: насыщенные спиртом алкиды, клей, чистящие средства. Это была смесь такой силы, что вызывала легкую эйфорию. Потом, с наступлением дня, свежий аромат огромных букетов вперемешку с ароматами из кухни несколько перебили эти запахи.

Вскоре после трех картина под названием «Дорога в поле» заняла свое место на стене, в раму вставили датчик, а над картиной установили светильник, бросавший на сине-зеленый горный пейзаж ровный свет. Шарль Пурвиль прикрепил к низу рамы медную табличку. Одну из табличек он отдал Гюставу Билодо.

– Это для портрета месье Ллуэллина. Он будет доволен.

– К черту его, – заявил Билодо с раздражением, что было для него нехарактерно. – Он не дает нам повесить портрет до завтрашнего утра, и мы до сих пор не уверены в том, что завтра он предоставит Сезанна в наше распоряжение. – Но тут улыбка вновь осветила лицо директора музея. – Зато в нашей портретной галерее есть две особые стены, и сегодня я надеюсь получить хорошее известие, касающееся одной из них.

То, что год подготовки подходил к благополучному завершению, стало возможным благодаря отчаянной решимости Гюстава Билодо, хотя и она бы не помогла, не повлияй на Мирей Леборнь страховые компании, которые провели тщательную проверку организации охраны и всего штата музея.

Сотрудники охраны отчитывались бывшему директору сыскной полиции. Близкий друг Феликса Лемье, по прозвищу Истребитель, был человеком за пятьдесят и прятал свои проницательные глаза за очками с зелеными стеклами.

Билодо хвастался, что прием побьет все рекорды по своему размаху. В мировых масштабах, может, это и было преувеличением, но в Эксе этот прием действительно обещал быть самым расточительным за всю долгую историю города.

Скутер Олбани передал Астрид бокал и с проворностью, свидетельствующей об огромном опыте, открыл бутылку шампанского.

– Попробуй шампанского.

Он улыбнулся, наполнил оба бокала и чокнулся с Астрид, отчего шампанское пролилось.

– Вот неуклюжий, – побранил он себя и стал рыться в карманах в поисках платка.

Астрид вежливо улыбнулась и отправилась к буфету за салфеткой. Дойдя до конца стола, она оглянулась и посмотрела на прибывающую толпу, на еду, на цветы. Людей становилось все больше, они говорили разом, и гул напоминал Астрид о вечере в бостонском Музее изящных искусств. Заиграла музыка: ее исполнял квинтет музыкантов, расположившийся у серой каменной лестницы, ведущей к выставочным залам.

Повсюду были торжественно одетые мужчины и женщины, гости и благодетели, которые выписали большие чеки, чтобы помочь незаметному музею Гране наконец насладиться славой. Собрались также организаторы и хранители, ответственные за доставку этих бесценных картин из двадцати одной страны. Ллуэллин вставил белую гвоздику в лацкан своего смокинга и взял Астрид за руку.

– Пойдем ко всем, – сказал он.

Когда Билодо подвел к микрофону высокую седую женщину, раздались звуки фанфар. Он попросил тишины и сказал:

– Сегодня вечером нас почтила своим присутствием наш дорогой друг. Имею честь представить вам мадам Маргариту Девильё.– Когда аплодисменты смолкли, Билодо продолжил: – Теперь я хочу сообщить вам радостную новость. Мадам Девильё разрешила мне объявить, что она дарит музею Гране свой автопортрет Сезанна.

Это заявление для многих оказалось сюрпризом, но все выразили одобрение. Когда шум стих, Маргарита взяла микрофон.

– Мне бы хотелось, чтобы вы сейчас могли видеть эту картину. Как знают некоторые из вас, на недолгое время я утратила своего Сезанна, и, когда он вернулся, я решила, что его нужно почистить и вставить в новую раму. Вы встретитесь с моим другом через неделю. Обещаю.

Билодо поднял обе руки высоко над головой и указал на верхний этаж:

– Галереи открыты. Приглашаю всех на выставку.

Ллуэллин представился Маргарите и поздравил ее.

Они сразу перешли на «ты», и у Ллуэллина промелькнула мысль, что он может подарить свой портрет музею Метрополитен в Нью-Йорке. Скутер записывал их на камеру. Маргарита обернулась, высматривая кого-то среди гостей.

– Я ищу человека, с которым хочу вас познакомить, но он, кажется, исчез.

Педер Аукруст покинул Маргариту Девильё при первом же звуке фанфар. Она настояла на том, чтобы он сопровождал ее на прием, но он спросил ее, будет ли Александер Тобиас в списке гостей. Его там не было. Ранее в этот день, достав в туристическом агентстве города список отелей, Аукруст выяснил, что некий Александер Тобиас и его жена остановились в гостинице «Черный берег». Сообщать номера постояльцев в гостинице запрещалось.

Выйдя из музея Гране через запасной выход, Аукруст поспешил мимо суетящегося обслуживающего персонала, готовившего еду и напитки для буфета Леток носил подносы в музей и обратно, и тут он заметил Аукруста. Он отставил свой поднос и сбросил форму под ноги разгневанного управляющего.

– Мерзкий подонок! Поставь на свой поднос еще бокалов, – заорал взбешенный менеджер, – или никакой платы.

– К черту бокалы, – сказал Леток и выбежал в поисках Аукруста. Он пошел по Рю д'Итали, оживленной улице перед музеем Гране, где было много ресторанов и продуктовых магазинов. Он увидел силуэт Аукруста в огнях аптечной витрины в нескольких домах от того места, где стоял. Леток пошел быстрее, но упустил Педера из виду, когда влетел на улицу, отходившую от Рю д'Итали. Леток осторожно ступил на темную узкую улочку. Фонари бросали на мостовую тусклый желтый свет. Он прошел мимо нескольких темных магазинов и ювелирной лавки.

Леток подошел к киоску с плакатами, оповещавшими о предстоящих событиях в Палас де Конгресс, который был прямо перед ним. В то же мгновение здание ожило, его двери открылись и на мостовую хлынула толпа людей. Леток протолкался через них и поднялся на несколько ступенек. В шестидесяти ярдах от себя он увидел Аукруста. Тот вернулся на Рю д'Итали и в тот момент, когда Леток его увидел, свернул в направлении Кур-Мирабо. Леток побежал за ним.

Аукруст вошел в кафе рядом с гостиницей «Черный берег», где при помощи сотни франков быстро уговорил управляющего расстаться со своей бутылкой бренди. Он нырнул в кабинку с телефоном и набрал номер «Черного берега».

– Александера Тобиаса, пожалуйста.

– Un moment, Monsenieur[30]30
  Un moment, Monsenieur – Секунду, месье (фр.)


[Закрыть] – ответили ему.

– Алло, – сказал хриплый мужской голос.

Аукруст тихо положил трубку.

Еще днем он припарковал свой фургон в узкой аллее за гостиницей, рядом с лавкой сувениров и пиццерией. Он пошел к машине, дважды остановившись по дороге, чтобы глотнуть из бутылки, и бормоча, что Леток – проблема, которая требует разрешения. Сев за руль, Аукруст еще раз отхлебнул из бутылки и заткнул ее пробкой. Затем он поставил рядом с собой сумку и поискал в ней знакомые предметы – те, которые ему были нужны для одного профессионального визита, который он собирался нанести. С заднего сиденья он взял большой пакет, завернутый в зеленую мягкую бумагу.

Удобства в «Черном береге» были минимальными: ни столовой, ни бара; только конторка перед парадным входом и в глубине зал, в котором по утрам завтракали, а по вечерам смотрели телевизор. Между двумя конторками была лестница на верхние этажи и лифт, в который при желании могли бы втиснуться три человека.

За конторкой, склонив голову над книгой, сидел молодой студент. Рядом с ним со скучающим видом читала тощая девица лет девятнадцати, ее волосы свисали на болезненно непривлекательное лицо.

Аукруст поставил на конторку сумку и украдкой бросил взгляд на таблички, на каждой из которых значился номер; на некоторых висели ключи.

– Меня просили прийти проведать мадам Тобиас. Я врач и по счастливому стечению обстоятельств был ее другом, когда жил в Нью-Йорке. Я принес цветы, чтобы ее ободрить.

Молодой человек посмотрел на него, несколько удивленный:

– Она больна? Я не знал.

– Ничего серьезного, но она тяжело переносит путешествия, и в первые дня два у нее ужасно болит желудок. Они в номере тридцать семь?

– Нет, на верхних этажах в это время года нет отопления. – Портье сверился с журналом. – Мадам Тобиас и месье в номере двадцать восемь.

Аукруст нагнулся над конторкой и склонил голову в сторону девушки.

– Это твоя девушка? Хорошенькая.

Молодой человек неуверенно улыбнулся и посмотрел на девушку.

– Просто подруга.

Аукруст выдавил из себя улыбку:

– Ты счастливчик. – И добавил: – Попробую помочь мадам Тобиас. – Он пошел, но остановился и повернулся к студентам. – Не звоните, они меня ждут.

Оксби пробился через толпу к тому месту, где стоял Ллуэллин.

– Я вижу, у вас новый друг.

Ллуэллин улыбнулся:

– Маргарита – чудесная женщина. Я бы хотел показать ей Нью-Йорк.

– Она бы произвела там фурор. – Оксби отвел Ллуэллина в сторону. – Надеюсь, с Астрид все в порядке? Она поднялась в выставочные залы?

– Я попросил Пурвиля провести ее.

– У меня есть друзья в Провансе, на случай, если ее все еще интересует антиквариат.

– Не думаю, что сейчас ее это волнует. Она что-то стала капризной в последние дни.

– Все еще переживает по поводу инцидента в Париже?

– Да, кажется. Она все еще настаивает на том, что я в опасности.

– И все еще переживает, что картину украдут?

Ллуэллин кивнул:

– Она то волнуется, то ведет себя нормально. Я пытаюсь ее успокоить.

– Как?

– Когда… когда мы в постели.

– Опустим подробности. Когда успокаивали последний раз?

– Прошлой ночью.

– Что случилось?

– Она была холодна как лед. Я не хотел секса, и она тоже. Я думал, что ей лучше быть со мной, что я смогу о ней позаботиться. Я сказал ей, что со мной ничего не случится, что меня охраняют круглосуточно, что у меня есть пистолет и я умею им пользоваться.

– Вы это ей раньше говорили?

– Об оружии – нет.

– А она?

– Начала плакать. Тогда я проболтался, что это все равно, потому что у меня не настоящая картина. Что у меня копия.

Оксби как будто ударили в пах. Он захрипел:

– И что…

– Она спросила, где настоящая картина, и я сразу почувствовал, что наша шарада уже не имеет значения, что в Эксе я в безопасности, как и моя картина. Я признался, что ее привез Алекс Тобиас, что с ним картине ничего не угрожает.

– Нет, нет! – закричал Оксби. – Астрид заодно с этим Вулканом. Иногда он использует имя доктора Мецгера, настоящее его имя – Педер Аукруст, это норвежец, опытный фармацевт, талантливый химик. У него был целый день, чтобы найти Тобиаса. Разыщите Энн, велите ей послать Сэма Тернера в гостиницу «Черный берег». Скажите, что это очень важно, и пусть будет осторожна!

Аукруст подождал, пока портье и его подруга вернутся к своим книгам. Немного постояв у лифта, он направился к лестнице. Она была широкой и покрыта ковром до второго этажа, где заметно сужалась.

На третьем этаже он услышал звук работающего телевизора и почувствовал запах чеснока и кипящего оливкового масла. Стены были оклеены коричневыми обоями с деревьями и птичками. На медных цепях были подвешены шары кремового цвета – лампы. Он снял зеленую обертку с цветов и аккуратно уложил их на одну руку. Подойдя к номеру 28, он достал из кармана баллончик в три дюйма, снял с него колпачок и тихонько постучал в дверь.

Тишина. Потом мужской голос спросил:

– Кто там?

– Я знаю, что уже поздно, – начал Аукруст приятным баритоном, произнося каждое слово на английском, в котором постоянно упражнялся, – но у меня цветы для миссис Тобиас, подарок от мистера Ллуэллина и Гюстава Билодо, моего друга из Гране. – Он зажал баллончик в руке.

Дверь отперли и отворили. Хелен и Алекс Тобиас стояли рядышком в банных халатах. Хелен Тобиас смутилась, в волосах у нее были бигуди, и она собиралась ложиться спать. Аукруст вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он протянул ей букет.

– Это специально для вас.

Она взяла цветы и понюхала их. Александер Тобиас спросил:

– Вы кто такой? Сейчас не время разносить цветы…

Аукруст вытащил из-под букета руку, нажал на баллончик и прямо в испуганные лица выпустил облако белого тумана. Это был очень сильный цветочный запах, которым Хелен Тобиас могла наслаждаться ровно две секунды, прежде чем цветы выпали из ее рук. Она и ее муж рухнули на пол. Аукруст надел респиратор.

– Я рад, что вам понравилось, миссис Тобиас. Это жасмин и роза, смешанные с моим собственным составом – и закисью азота.

Он пошел прямо к шкафу и нашел одежду на вешалках, маленькие коробочки с подарками и два чемодана, которые он отнес на кровать. Один, с табличкой, на которой значилось имя Александера Тобиаса, был заперт, и его потрепанный внешний вид был слишком обманчив. Аукруст открыл его плоскогубцами и ножом и вытряхнул белье, а потом обнаружил двойное дно. Там он нашел плоскую упаковку.

От музея Гране до гостиницы «Черный берег» было ярдов пятьсот, как решил Оксби, пробегая по Рю Фредерик Мистраль, направляясь к Кур-Мирабо. В трех комнатах отеля горел свет, и он высчитал, что крайнее слева окно принадлежало Алексу и Хелен Тобиас. У входа он оглянулся в поисках Энн или, еще лучше, Сэма Тернера, но никого не было видно.

– Тобиасы у себя?

– Да, безусловно, – ответил молодой портье.

Девушка оторвалась от книги:

– К мадам Тобиас пришел друг, доктор. Он сказал, что ей нехорошо.

– Когда это было? – спросил Оксби.

– Минут десять назад. Может, меньше.

– Он еще там?

Молодой человек пожал плечами:

– Трудно сказать… Иногда они выходят через черный вход прямо к парковке.

– Позвоните в комнату, быстро. А потом в полицию!

Аукруст был у двери, когда зазвонил телефон. Он нахмурился, отпер замок и захлопнул за собой дверь. Несколько секунд он стоял без движения, закрыв глаза. Вдруг он услышал, что по лестнице приближаются шаги. Едва избежав столкновения, он бросился наверх. На повороте он остановился и увидел, как кто-то поднялся на третий этаж и побежал в сторону номера 28. Аукруст пошел вниз, сперва медленно, но, миновав второй этаж, ускорил шаг и промчался в вестибюль. От конторки доносился громкий мужской голос, называвший номер Александера Тобиаса. Аукруст уселся перед телевизором и притворился, будто пытается найти нужный канал, сам же не отрывал глаз от холла. Мимо него к лестнице пробежал какой-то мужчина.

Снова стало тихо, а потом студент и его подруга начали по-французски болтать о странных людях, которые приходили навестить американцев в номере 28.

Оксби перенес Хелен Тобиас на кровать и накрыл ее одеялом. Потом он усадил Тобиаса в кресло.

– Опиши его, Алекс, и перестань причитать, что он тебя перехитрил.

Но Тобиас все причитал; он никак не мог пережить тот факт, что его обставили.

– Он высокий… со светлыми волосами… со странным акцентом, не знаю, каким именно… около сорока – вот и все, Джек. Он вошел в комнату и пуф – я в ауте! – Он посмотрел на жену. – Хелен в порядке?

– С вами все хорошо, – сказал Оксби и заглянул в пустой чемодан. – Негодяй забрал ее.

В дверях стоял Сэм Тернер.

– Что произошло?

– По пути расскажу. – Оксби подтолкнул Тернера обратно к двери.

Аукруст подбежал к своей машине, злясь, что припарковал ее в таком людном районе, где всегда полно туристов. Когда он оказался на широком бульваре, он настиг толпу студентов, собравшихся у популярного кафе. Они образовали шумную группу и, окружив его фургон, стучали по крыше и нахально пялились на него в окна. Аукруст ударил одного из них дверью и с угрозами вылез из машины. Молодежь быстро исчезла.

Он въехал на Кур-Мирабо как раз посредине. Справа от него, на запад, была пробка: автомобили стояли около фонтана «Ротонда», безвкусного сооружения с водой, проливающейся на рычащих львов и гигантских гусей, очень ярко освещенных бело-голубыми огнями.

Аукруст был в замешательстве; на мгновение решительность оставила его. Он помчался вперед, резко свернул направо и чуть не задел один из термальных фонтанов. Он успокаивающе похлопал по сумке, не сводя глаз с дороги перед собой; через двести ярдов она должна была сильно сузиться, но эта улица скроет его от посторонних глаз.

Из-за него, как будто катапультировав из черной пустоты, выскочила машина с выключенными фарами. Вдруг все ее задние огни зажглись одновременно, когда она резко затормозила и повернулась ровно на 180 градусов, став поперек дороги и светя Аукрусту прямо в глаза. Аукруст ударил по тормозам и круто повернул вправо, но машина сделала то же самое и погналась за ним. Когда Аукруст резко свернул влево, внутри машины раздался резкий звук, как будто переднее стекло ударили камнем величиной с кулак. Огни преследовавшей его машины вспыхнули и погасли. Стекло лопнуло еще в двух местах. Тут раздался новый звук – резкий, металлический щелчок, и зеркало заднего вида рассыпалось. Через четыре секунды все переднее стекло было покрыто трещинками, как древняя посуда, а в центре этой паутинки красовались четыре пулевых отверстия.

Аукруст остановился, подал назад и врезался в какую-то машину, развернулся и со всей силы нажал на газ. Машина, от которой он пытался скрыться, снова приблизилась к нему; это был серебристый «порше». В голове Аукруста пронеслись мысли одна страшнее другой: «порше» был гораздо быстрее, чем его старый фургон; у водителя был пистолет, и он им пользовался; водителем был Леток.

Чтобы избавиться от погони, нужно было добраться до фонтана и шумной улицы, где он мог затесаться в плотное движение. Но его фургон не был особенно быстрым: только если он будет петлять, то оставит Летока позади. Но этот план провалился через сто ярдов, когда «порше» поравнялся с ним и поехал рядом. Аукруст взглянул направо; в это мгновение стекло пробили две пули. Одна задела его нос, ливень осколков обрушился на левую часть лица, ослепив один глаз и залив его кровью.

Хотя гнев оказался сильнее испуга, Аукрустом руководила боль. Он не мог успокоить боль в глазу, не мог вымыть мелкие осколки, которые жгли с такой нестерпимой болью. Он отчаянно заставил себя двинуться вперед и попытался врезаться в бешеную машину, чтобы оттолкнуть ее или проехать мимо.

Аукруст выпрямился и, насколько ему позволяло зрение, поехал на свет, идущий от фонтана. Он жал на газ. Когда ему оставалось сто футов до фонтана, ему показалось, что он оторвался… пятьдесят футов…

Последняя пуля пробила заднее стекло и попала Аукрусту в левую лопатку. Это был не смертельный выстрел, но чувствительный. Аукруст дернул руль, врезался в машину на тротуаре и в стену рядом с фонтаном. Передняя часть фургона поднялась, как будто в попытке перелезть через стену, и машина откатилась назад.

Дверь открылась, и Аукруст выпал из фургона. Он с трудом поднялся и на ватных ногах побрел к фонтану. Он упал вперед, его лицо погрузилось в холодную воду, которая должна была смягчить боль и вымыть стекло из глаза.

Но ни один глаз уже не смог бы видеть. Аукруст был мертв.

Оксби и Сэм Тернер были свидетелями это жуткой погони, слышали выстрелы и бежали за фургоном Аукруста в его последней, отчаянной попытке уйти. Вытащив тело из фонтана и удостоверившись, что Аукруст мертв, Тернер двинулся к машине.

– Держись подальше, Сэм! Только сунь голову внутрь и вдохни, и будешь так же мертв, как этот несчастный подонок.