Текст книги "Когда вернется папа... История одного предательства"

Глава 21

Эти воспоминания не покидают меня, как бы я ни старалась.

Я сидела в комнате, вглядываясь, как темнеет за окном, и чувствовала устрашающее присутствие рядом с собой отца, мужчины, который в своей жизни признавал только насилие и никогда не опирался на логику или здравый смысл.

Сегодня утром, через день после его смерти, я приехала в его дом – маленький белый коттедж в центре Ларне. Он переехал сюда вскоре после смерти моей матери. К моему ужасу, спустя всего несколько недель после того, как она умерла, он продал дом, в котором они жили и за которым она так ухаживала.

Открыв входную дверь, я вошла в маленький коридорчик без окон. Передо мной находилась лестница с выцветшим темным ковром, но мне не хотелось подниматься наверх. Вместо этого я открыла дверь, ведущую в гостиную.

Маленький двухместный диван с темно-бордовой обивкой, с ободранными подлокотниками и пружинами, которые пытались прорвать потертую ткань, стоял напротив большого телевизора. Интересно, что он сделал с диваном, который моя мать старательно обила английским ситцем? Исчезли даже подушки в чехлах из пастельной ткани, которые она так искусно раскладывала около спинки. На каминной полке рядом с дешевыми часами стояло единственное украшение – блестящая китайская полосатая кошка, на основании которой была выведена печать производителя с непонятными иероглифами. Изящные же дрезденские бело-синие фигурки, которые так любила мать, исчезли.

На месте угольного камина находилась современная уродливая газовая печь, а в нише дымохода на деревянных полках вместо любимых книг матери была разложена коллекция наград, выигранных Джо в танцевальных конкурсах. К их золоченой поверхности нелепо прислонилась маленькая фотография, на которой не было ни пылинки. На ней была запечатлена Антуанетта в возрасте трех лет в клетчатом хлопчатобумажном платьице, которое сшила ей мать много лет назад. Отец вынул фотографию из серебряной рамки, и были видны ее загнутые края. Я взяла фотографию и положила в свой бумажник.

Я обнаружила, что этот маленький неприветливый дом вызывает во мне совсем мало воспоминаний. Я уже была здесь однажды, но тогда не обратила внимания, как мало осталось вещей, напоминающих о жизни отца с матерью. Здесь не было ни одной ее фотографии. Казалось, что после ее смерти из его памяти полностью стерлись все воспоминания о ней.

Чтобы избавиться от затхлого запаха, витающего в воздухе, я открыла окна, несмотря на сквозняки. Я прикурила сигарету и глубоко затянулась, в надежде что табачный дым перебьет угнетающий дух дома.

Присутствие отца чувствовалось везде: поношенные шлепанцы, которые уже начали лосниться, стояли сбоку от кресла, на спинке которого блестело жирное пятно в том месте, куда обычно прислонялась его голова. Пепельница, которую он поставил на кофейный столик в честь моего единственного визита несколько месяцев назад, все еще оставалась на прежнем месте. Отцу удалось победить эту вредную привычку, когда ему исполнилось шестьдесят. А моя дружба с сигаретами началась после ухода из родительского дома.

Я удивилась, когда увидела пепельницу. Что это означало? Может, мой отец надеялся, что я смогу его простить и приеду к нему снова? Неужели он действительно считал, что совершил лишь незначительную провинность и я жила в Англии и не приезжала к нему только из-за своего эгоизма? Разве он мог так себя обманывать? Но мне уже никогда не удастся спросить его об этом, поэтому я лишь мысленно пожала плечами. С тех пор, как я впервые попыталась разобраться в причинах поступков своего отца, прошло много лет.

На кухне в сушке стояла единственная чашка с блюдцем, а на крючке у кухонной двери на плечиках из проволоки аккуратно висела свежевыглаженная рубашка кремового цвета. Казалось, будто отец может войти в любой момент, чтобы надеть ее.

Домашние животные моих родителей – большой и добрый золотистый лабрадор и две кошки – умерли за несколько лет до смерти матери. Их отсутствие придавало дому жалкий и опустевший вид. Я вспомнила, как их обожали родители, – и вновь у меня возник вопрос: если они были способны испытывать любовь и сострадание к четвероногим существам, почему они так мало любили меня?

Открыв заднюю дверь, я выглянула в запущенный сад и, повернувшись, чуть не споткнулась об отцовские принадлежности для гольфа. Я почувствовала, как на мои плечи снова опускается черное облако депрессии, и решительно отогнала его.

«Ради бога, Тони, – раздраженно сказала я себе. – Его больше нет. Лучше займись документами, а потом ты сможешь вернуться в Англию».

Я поставила чайник, чтобы заварить большую чашку чая, но сначала сполоснула ее кипятком. Мне было неприятно прикасаться губами к чашке, из которой пил он. Затем я взяла себя в руки и принялась за дела, из-за которых сюда приехала.

Первое задание казалось мне самым трудным. В ящике стола я нашла записную книжку, куда моя мать вносила все затраты на хозяйство. На страницах, исписанных ее мелким, аккуратным почерком, сохранились все статьи расходов их экономного существования. Кроме того, я нашла выписки из банковских счетов. Мой отец был слишком расчетлив и тратил очень мало.

На счетах оказалось довольно много денег, гораздо больше, чем я ожидала. Из другой выписки я увидела, что кроме ежемесячной пенсии несколько раз его счет пополнялся внушительными суммами. Одна была от продажи большого дома, в котором жили родители, а другие – от продажи всех антикварных вещей, которые усердно собирала моя мать на протяжении всего времени своего замужества. Она обожала и с гордостью демонстрировала свою коллекцию китайского фарфора и безделушек, собранную на блошиных рынках и в лавках старьевщиков и купленную за гроши. Когда я изредка приезжала в гости, у нее всегда находился какой-нибудь новый, недавно приобретенный прекрасный предмет, который она с гордостью мне показывала.

Моя мать любила всего две вещи: свои цветы и свои коллекции. Только благодаря им она могла чувствовать себя счастливой. И обе эти вещи исчезли из пустого дома старого вдовца.

Он очень быстро вычеркнул жену из своей жизни. Я находилась с матерью в хосписе, пока жизнь не покинула ее, а на следующий день после ее смерти приехала в дом, где жили мои родители. Ради ее памяти я приготовилась сдержать свой гнев по отношению к отцу: в ночь, когда она умерла, он отказался прийти в больницу и проститься с ней. Пока я сидела, держа ее за руку той ночью, мужчина, которого она любила столько лет, предпочел напиться в клубе «Британский легион».

Но, несмотря на мою сильную ярость и возмущение, мне все же хотелось побыть рядом с человеком, который знал и любил ее. Я хотела прогуляться по саду, который она вырастила, посмотреть в последний раз на ее коллекцию украшений и почувствовать ее присутствие. Мне хотелось, чтобы в моих мыслях она осталась той матерью, которой была до того, как мне исполнилось шесть лет: матерью, которая играла со мной, читала мне книжки на ночь, позволяла забираться к себе на колени и нежно обнимала меня. Такой я всегда любила ее. И на время забыла ее другую, ту, которая пожертвовала собственным ребенком, чтобы жить со своими мечтами о счастливом замужестве, и которая так никогда и не признала своей вины.

Я приехала в их дом – бывшую ферму, которую родители перестроили несколько лет назад. Я была готова забыть свою злость и выпить чашечку чая со своим отцом. Мне было необходимо немного продлить для себя жизнь матери и разделить с ним воспоминания, как и любой нормальной дочери. Я подошла к входной двери, выкрашенной в синий цвет, и попыталась ее открыть, громко призывая отца. Дверь была заперта. Тогда мне стало понятно, что, если я надеялась увидеть нормальные человеческие реакции, мне придется разочароваться.

Схватив дверной молоточек из латуни, я начала бешено колотить по двери, а потом отступила назад, ожидая, пока он откроет дверь.

Я услышала его шаркающие шаги и поворот ключа. Дверь открылась, и на пороге появился мой отец. Загородив проход, он смотрел на меня налитыми кровью глазами, которые казались провалившимися на его опухшем лице. Но я знала по запаху перегара, что оно было таким совсем не от горя, а от того, что он сильно перебрал вчера.

– Что тебе нужно? – грубо спросил он.

Вспышка детского страха заставила меня отпрянуть назад. Я попыталась скрыть свои чувства, но было слишком поздно. Он все понял, и в его глазах зажегся огонек торжества.

– Ну, Антуанетта? Я задал тебе вопрос.

Такая вспышка агрессии от человека, который должен был сейчас скорбеть о своей жене, удивила меня, но мне удалось взять себя в руки.

– Я пришла узнать, как ты себя чувствуешь и не нужна ли тебе помощь, чтобы разобрать мамины вещи. Я думала, что мы могли бы выпить чаю, раз я здесь.

– Подожди тут.

С этими словами он закрыл дверь перед моим носом, и я, озадаченная, так и осталась стоять у порога.

«Наверняка, ему захочется обсудить вопросы по организации похорон, – думала я. – Ведь я – их единственный ребенок».

Я ошибалась.

Прошло несколько минут, дверь снова открылась, и в мою сторону полетели несколько набитых доверху черных пакетов для мусора.

– Вот вещи твоей матери, – заявил он. – Можешь отдать их в благотворительный магазин. Только не относи в самый ближайший: мне не хочется, чтобы кто-нибудь из знакомых их случайно увидел.

С этими словами он снова закрыл дверь, и я услышала поворот ключа. Не веря своим глазам, я стояла у порога, и у моих ног громоздились мешки, из которых вываливалась одежда моей матери.

«Он даже не выделил ни одного из ее чемоданов», – думала я, укладывая мешки в свою машину.

Только лишь после похорон я узнала, что отец втихомолку продал мамину коллекцию еще до ее смерти. Ему не хотелось, чтобы я знала об этом, и, возможно, поэтому он не впустил меня в дом, где я собственными глазами увидела бы, сколько вещей уже исчезло. Хотя отцу было наплевать на мое мнение, все же ему не хотелось, чтобы об этом пошли разговоры.

И вот теперь я смотрела на выписки из банка и видела, что он продал эти вещи не из-за необходимости или нужды, а просто из жадности. Ему хотелось видеть деньги на своих банковских счетах. Внушительные суммы в банковских выписках позволяли ему тешить свою алчность.

Конечно, думалось мне, он, наверное, знал, что моя мать захочет, чтобы я оставила себе на память что-нибудь из ее коллекции, даже если это будет одна из тех вещиц, которые я сама купила ей. Мне не верилось, что она, зная, что умирает, не оставила никаких распоряжений на этот счет.

Стены дома давили на меня, словно злость моего отца вновь опустилась на мои плечи.

Потом мне вспомнился разговор, состоявшийся между нами, когда я узнала, что их дом был выставлен на торги еще до смерти мамы и через три дня после того, как она умерла, по дому уже сновали торговцы, оценивая оставшиеся вещи.

– Ты продал воспоминания ценой в целую жизнь, – в ужасе кричала я по телефону.

– Знаешь, они принадлежат мне, и я могу делать с ними все, что хочу, – коротко возразил он. – Твоя мать даже не оставила завещания, поэтому ты просто зря теряешь время.

Это был последний наш разговор до того, как со мной связались социальные службы. Мне сообщили, что он стал слишком старым и дряхлым, и спросили, не хотелось бы мне навестить его. Он сам попросил их позвонить, ожидая, что моя детская привычка повиноваться все еще не исчезла.

Я приехала в его дом, вопреки своим убеждениям, и обнаружила, что теперь его обаяние действует на женщин другого поколения. Вокруг него постоянно крутилось трио: молоденькая девушка-соцработник, женщина, ежедневно ухаживающая за ним, и его старая знакомая. Когда я вошла в гостиную, он посмотрел на меня с самодовольной улыбкой.

– Неужели моя маленькая девочка приехала навестить своего старого отца? – воскликнул он с ноткой торжества в голосе, которую никто, кроме меня, не расслышал.

В его насмешливом голосе не было и тени благодарности.

Сейчас, находясь в его доме, я чувствовала, как ощущение его присутствия постепенно исчезает, когда потоки свежего воздуха врываются в комнату через открытое окно. Я поняла, что для меня в этом доме не осталось ничего: ни воспоминаний о прошлом, ни предметов, которые могли бы утешить меня или испугать. Здесь не осталось ни одной вещи, принадлежавшей моей матери, за исключением стола, в ящике которого лежали записная книжка, письма и три фотографии.

Я тщетно пыталась найти в гостиной другие фотографии, хоть что-нибудь, что связывало бы меня с прошлым, но так ничего и не нашла. Вместо этого я наткнулась на недавно сделанные снимки, лежавшие на кофейном столике. На них был изображен мой отец в компании друзей в гостиной своего нового дома. Они явно что-то праздновали: на столе стояли бутылки пива, гости держали очки в руках, и на их лицах были улыбки кутил. Разглядывая эту фотографию, я заметила набор игральных карт на обеденном столе. Наверное, был день его рождения. Затем, взяв лупу, принадлежавшую отцу, я рассмотрела крошечные буквы. Нет, на открытках было написано: «С новосельем!» Он праздновал новоселье через шесть недель после смерти матери.

Я снова помотрела на фотографии и письма. Затем медленно порвала письмо, в надежде что смогу выбросить из головы слова, написанные в нем. Однако это было бесполезно – строки из этого письма крепко засели в моей памяти. Я знала, что его содержание еще долго будет преследовать меня после того, как я уеду из дома отца.

Я не смогла заставить себя порвать фотографии и долго рассматривала одну из них, снятую профессиональным фотографом. На ней снова была запечатлена я в детстве. Я была тогда слишком маленькой, чтобы помнить тот день, когда был сделан этот снимок. Малышке на нем было около года. Она сидела на коленях у матери. Рут было около тридцати, на ней было платье с квадратным вырезом, а ее длинные волосы мягкими волнами спадали на плечи. Рут держала дочь обеими руками, слегка наклонив к ней голову. Было четко видно, как она смотрит на свою малышку с легкой улыбкой на губах и явно гордится ею. Вокруг женщины с ребенком сиял ореол счастья, который ощущался даже сквозь поблекшее фото, снятое почти полвека назад.

Круглощекая маленькая девочка, одетая в милое шелковое платьице, с пучком пушистых волос и широкой беззубой улыбкой, сидела довольная, зажав погремушку в пухленьком кулачке. Она выглядела как нормальный ребенок, маленькое и всеми любимое существо, и лучисто улыбалась в объектив.

Я задумалась над тем, что ни мама, ни ее ребенок не знали тогда, как изменится их жизнь, и со вздохом положила фотографию на стол изображением вниз.

Я размышляла над тем, какая тень нависла над детством этой малышки и над ее жизнью. Я думала о том, как она катилась вниз, когда, будучи подростком, была не в силах больше выносить отторжение матери, пока не оказалась в темном вакууме.

Я отчетливо представила комнату, где Антуанетта, сжавшись в постели, однажды не смогла проснуться и встретить новый день. Я чувствовала ужас, который взял ее в свой плен, ужас перед миром, который наполняли одни враги.