Текст книги "Дневник посла Додда"

Среда, 25 октября. Сегодня утром я получил письмо от сенатора Роберта Дж. Балкли, который находится сейчас в Англии. Балкли пишет, что один из его знакомых в Голландии недавно встретился за обедом с Фрицем Тиссеном – крупнейшим владельцем сталелитейных и военных заводов в долине Рура⁴. Тиссен сказал: «Это мы заставили германское правительство выйти из Лиги наций». Балкли, безусловно, убежден в достоверности этих сведений.

Четверг, 26 октября. Сегодня заходил один из крупных деятелей прежнего режима. Он сообщил мне, что уезжает в Нью-Йорк и будет преподавать там в «Новом колледже социальных проблем». Он не хочет оставаться здесь и жить под страхом преследования со стороны нацистских руководителей. Этот многообещающий и умный человек сказал:

Вы, американцы, должны научить нас, немцев, искусству управления своим государством. Я уезжаю на год с тем, чтобы вернуться будущей весной, но если я сочту нужным, то смогу остаться в Соединенных Штатах еще на год. Здесь я заявил, что вернусь весной.

Когда три недели назад он впервые зашел ко мне, он сказал, что, скорее всего, не примет предложения моего друга доктора Элвина Джонсона, ректора «Нового колледжа». В то время отъезд казался ему чуть ли не капитуляцией, теперь же он считает, что лучше всего уехать и вернуться через некоторое время, если положение улучшится. Он считает, что Гитлер постепенно переходит на более умеренные позиции и возможно положение в Германии изменится к лучшему. Боюсь, что германские власти сочтут «Новый колледж» лишь еврейской пропагандистской организацией и не слишком благосклонно отнесутся к возвращению моего гостя в будущем году.

Пятница, 27 октября. Сегодня меня посетили два американца немецкого происхождения. Оба располагают большими связями в деловом мире, а один из них, кроме того, является представителем пароходной компании «Северогерманский Ллойд». Они хотели узнать, что можно было бы предпринять здесь или где-либо еще, чтобы ослабить рост антигерманских настроений в США.

По их словам, немцы теперь чувствуют себя в Нью-Йорке очень неприятно, что объясняется отчасти возмущением американских евреев против политики Гитлера, а отчасти характером нацистской пропаганды. Мои посетители вступили в нацистскую партию, чтобы способствовать искоренению коммунизма, а сейчас нацисты стали в Америке так же непопулярны, как и коммунисты. По сообщениям вчерашних парижских газет, 14 ноября должна была начать свою работу официальная комиссия под председательством конгрессмена Дикштейна, которой поручено рассмотреть вопрос о деятельности нацистов. Похоже на то, что немецкие пропагандистские органы занимаются чрезвычайно опасной деятельностью.

Мои гости уже беседовали с представителями министерства иностранных дел, которые, по их словам, ничего не могли посоветовать и предложили поговорить со мной. Они ушли в полном унынии, не видя никаких благоприятных перспектив. В течение десяти лет французские государственные деятели постоянно нарушали те пункты Версальского мирного договора, в которых говорится о разоружении. Политика Франции способствовала гибели германского социал-демократического движения. Ныне же, после путча, совершенного нацистами в знак протеста против политики союзников, немцы пытаются ввести у себя автократические методы правления. Своими неблагоразумными действиями они отталкивают от себя весь мир и вызывают единодушное чувство неприязни. Как смешались сейчас повсюду понятия о справедливости и несправедливости!

Суббота, 28 октября. Сегодня в половине шестого к нам на чашку чая заезжали сэр Эрик Фиппс с супругой. Они пробыли у нас около часа. Их общество оказалось гораздо приятнее, чем можно было ожидать, судя по той репутации, которой сэр Эрик пользуется в Берлине. Оба они чрезвычайно милые люди. Наши гости были совершенно убеждены в ошибочности политики тех, кто позволил немцам выйти из Лиги наций. Сэр Эрик рассказал мне, что корреспондент лондонской «Дейли телеграф» был арестован в Мюнхене и двое суток содержался под стражей только за то, что он опубликовал в своей газете сообщения о недавнем вооруженном параде войск СА. Английский консул целых два дня не мог добиться свидания с арестованным. Немцы предъявили корреспонденту обвинение в государственной измене. Этот случай вызовет, конечно, новую волну негодования в Америке.

Воскресенье, 29 октября. Сегодня в полдень, проходя по Тиргартенштрассе, я увидел приближавшийся ко мне отряд штурмовиков. Чтобы избежать осложнений, я свернул в парк. Отряд остановился у турецкого посольства и некоторое время стоял по команде «смирно». Затем штурмовики принялись распевать песни в честь десятилетия основания нынешнего турецкого государства. Вокруг них быстро собралась огромная толпа, все отдавали гитлеровское приветствие. Но это было лишь детской забавой по сравнению с тем, что нам пришлось увидеть в тот же день, когда мы приехали в турецкое посольство на «вечер с пивом». В гостиницу «Эспланада» я прошел через парк.

К 10 часам вечера мы подъехали к резиденции турецкого посла, перед которой стояли толпы штурмовиков. Нас приветствовали по-нацистски буквально на каждом шагу. Все комнаты были переполнены людьми. Стол футов в тридцать длиной был заставлен блюдами с холодным мясом, овощами и хлебом. Гости набросились на еду с такой жадностью, как будто с самого утра не имели ни крошки во рту, затем стали пить пиво. Среди присутствующих я увидел фон Папена⁵, который пользуется весьма незавидной репутацией в Соединенных Штатах. Мне удалось избежать встречи с ним. Мы пробыли на вечере всего лишь несколько минут.

Вторник, 31 октября. Я слегка простудился и слег в постель. Мне сообщили, что меня настоятельно желает видеть доктор Чарлз С. Макфарленд, бывший представитель Федерального совета христианских церквей в Соединенных Штатах, некогда настроенный прогермански. Он разъезжал по стране в течение одной или двух недель и хорошо изучил сложившееся здесь положение. Я принял его в половине седьмого. Он рассказал мне, что имел почти часовую беседу с Гитлером и сообщил рейхсканцлеру, что 4000 протестантских священников отказались признать гитлеровскую реформацию церкви⁶; 2700 священников собираются заявить официальный протест по этому же поводу после выборов; к протесту священников присоединилась одна из крупнейших богословских школ; католики также возмущены Гитлером; папа римский обдумывает возможность принятия соответствующих мер. По словам Макфарленда, Гитлер заявил, что ему ничего не известно о протесте 4000 священников, и просил Макфарленда довести до сведения церковных руководителей, что хотел бы повидаться с ними. На это Макфарленд заметил, что любое посягательство на свободу совести в Германии вызовет решительное противодействие со стороны американских протестантов. Гитлер, по всей видимости, отдает себе отчет в тех осложнениях, которые грозят ему в области религии, и понимает опасность нового конфликта.

Вечером, в четверть девятого, мы, надев фраки, отправились на званый обед, который давали французский посол с супругой и на который мы были уже давно приглашены.

В большой комнате, превращенной в гардеробную, гостей встречали два одетых в ливреи лакея, которые с одинаковой готовностью принимали как верхнее платье, так и чаевые. На великолепной лестнице стояли пажи в живописных ливреях эпохи Людовика XIV. У входа в гостиную еще два лакея раздавали гостям карточки с указанием их места за столом. Пол в гостиной был застлан чудесным ковром, с вышитой посредине огромной буквой «N», долженствовавшей служить своего рода напоминанием (особенно немцам) о победах Наполеона. Доктор Ялмар Шахт и граф фон Бассевиц были вынуждены либо перешагнуть через этот знаменитый инициал, либо обойти его стороной. И хотя они промолчали, огромная буква не укрылась от их внимания.

Стены комнат были увешаны красивыми гобеленами. Всюду стояли кресла в стиле Людовика XIV. Гости – их было человек тридцать – прошли в столовую. Я шел об руку с мадам Франсуа-Понсэ. В столовой меня поразили гобелены и портреты французских генералов эпохи Людовика XIV. Особенно обращал на себя внимание портрет юного Людовика XV. Стол был сервирован с большим вкусом и по всем правилам этикета. Вдоль стен столовой застыли восемь или десять лакеев в костюмах пажей. Все это своим великолепием далеко превосходило то, что я видел у бельгийцев.

В течение часа гости были всецело заняты едой, перебрасываясь лишь незначительными замечаниями. Мне, правда, удалось завести довольно интересный разговор по-немецки с фрау Шахт. После обеда все чинно перешли в гостиную и, разбившись на небольшие группы, обменивались новостями, а без четверти двенадцать пришли музыканты, чтобы дать концерт для собравшихся. К этому времени я почувствовал себя так плохо, что мне пришлось извиниться и уехать домой, хотя, к сожалению, я не догадался предупредить хозяев, что встал с постели, чтобы присутствовать на этом обеде. Хозяева, кажется, немного обиделись, но другого выхода у меня не было. Мы ушли как раз в тот момент, когда гости направились в концертный зал. Итак, демократическая Франция сегодня показала себя во всем блеске перед автократической Германией.

Воскресенье, 5 ноября. Прибыли два новых сотрудника посольства: Джон Уайт – сын знаменитого республиканца Генри Уайта, бывшего в свое время членом вильсоновской делегации на Парижской конференции 1918–1919 годов, и Орме Уилсон – родственник Пирпонта Моффата, чиновника государственного департамента. Один из них назначен на должность советника посольства, другой – на должность второго секретаря. Оба показались мне неплохими людьми, хотя Уайт выглядит слишком англизированно и говорит с явным гарвардско-оксфордским акцентом.

Четверг, 16 ноября. Сегодня вечером мы обедали вместе с Ялмаром Шахтом, швейцарским посланником и Августом Дином – знаменитым владельцем селитровых заводов, с которым я познакомился на одном из приемов несколько дней назад. Может быть, из-за того, что нам пришлось уйти слишком скоро, наша беседа так и не успела стать интересной. Доктор Шахт в довольно решительных словах заявил, что мои выступления в Германии принесли стране большую пользу. Мне было не совсем ясно, что именно он хотел этим сказать, разве только он намекал на то обстоятельство, что мои заявления укрепили его позиции в кабинете. Публично он клянется в верности Гитлеру и в то же время уверяет меня, что стоит за либеральную торговую политику, даже за свободу торговли, т. е. именно за то, что канцлер, судя по его устным и письменным заявлениям, с такой яростью предает анафеме. Дин говорил мало. Он, насколько мне известно, ведет себя, как и следует руководителю крупного треста, неизменно рассчитывающему на правительственную помощь и отказывающемуся платить налоги, соразмерные получаемым прибылям.

Суббота, 18 ноября. Сегодня утром ко мне заехал доктор Мендельсон-Бартольди – крупный юрист-международник и профессор Гамбургского университета, уволенный недавно из-за того, что его дед был евреем, хотя сам он был крещен и считается христианином. Он рассказал мне, что этим летом посетил международную ярмарку в Чикаго и Чикагский университет, где прочел ряд лекций с очень большим успехом, как мне это было уже известно и из других источников. Он уходит из университета с 1 января 1934 года. Зная, какой известностью он пользуется в Соединенных Штатах и Англии, я не могу понять, как гитлеровское правительство решилось уволить его. Он произвел впечатление компетентного и весьма почтенного человека. После его ухода я продиктовал письмо в институт Карнеги в Нью-Йорке с просьбой ассигновать доктору Мендельсону-Бартольди сумму, равную его двухгодичному содержанию, в надежде, что германский министр просвещения Бернгард Руст сумеет добиться его восстановления на работе.

Воскресенье, 19 ноября. Два месяца назад я дал согласие выступить с лекцией о Мартине Лютере на собрании Германо-американской церковной ассоциации. В то время я еще не знал, что правительство намеревается объявить один из дней ноября Днем Лютера и отметить его, в частности, организацией публичных выступлений высокопоставленных государственных деятелей о великом реформаторе. Я назвал 19 ноября как наиболее удобную для себя дату. Но случилось так, что еще в октябре правительство решило провести 15 ноября кампанию в поддержку решения о выходе Германии из Лиги наций, а следующее воскресенье, т. е. 19 ноября, объявить Днем Лютера. По этой причине я очутился в весьма неловком положении, так как мое выступление приобретало теперь полуофициальный характер. Однако было уже поздно менять что-либо.

В назначенное время я приехал в церковь. Все места были заняты, и кое-кому пришлось стоять. Моя речь была тщательно подготовлена, и текст ее роздан немецким и американским корреспондентам. Один из нацистских руководителей представил меня собравшимся, заявив, между прочим, что Гитлер – это новый Лютер. Это странное замечание не вызвало аплодисментов. Несмотря на то, что аудитория состояла на две трети из немцев, собравшиеся внимательно прислушивались к каждому моему слову – факт сам по себе достаточно знаменательный. Я говорил около часа и охарактеризовал деятельность Лютера в таком плане, как я сделал бы это, выступая перед американской аудиторией. Когда я кончил, раздались бурные аплодисменты, и многие корреспонденты, как немецкие, так и американские, подошли ко мне, чтобы попросить текст моей речи. Ясно было, что немцы рады услышать, как я высказал вслух то, о чем они не решались говорить даже друг с другом, особенно в отношении религиозной и личной свободы.

Понедельник, 20 ноября. Я посетил Нейрата и заявил ему протест против перлюстрации германскими властями письма, отправленного мною Лео Вормсеру – председателю еврейской общины в Чикаго. Случай этот был особенно возмутительным, так как на письме стояла государственная печать Соединенных Штатов, и к тому же со времени моего прибытия в Берлин еврейская проблема приобрела особую остроту. Министр иностранных дел был, видимо, весьма смущен, но я уверен, что он не захочет или не сможет ничего сделать для предотвращения подобных инцидентов в будущем. Я написал Вормсеру еще раз и попросил вернуть мне оригинал первого письма, желая удостовериться, что именно германскому правительству удалось узнать обо мне.

Вторник, 21 ноября. Сегодня вечером мы с женой были на званом обеде у доктора Бюлова. Из всех гостей меня интересовал лишь доктор Шахт. Были там один или два принца времен старого режима. На рукавах у них красовались повязки со свастикой – выражение их глубокой приверженности фюреру. Присутствовал также отставной морской офицер, сыгравший определенную роль в мировой войне. Он говорил об этом с видом человека, надеющегося на скорое повторение минувших событий. Фон Бюлов и его сестра, наша хозяйка, вели себя сдержанно, хотя и они охотно рассказывали о том, что род их восходит еще к XIII веку и что у них сейчас по всей Германии насчитывается 1500 родственников, которые время от времени собираются все вместе, чтобы в кругу близких вспомнить о славе семьи. Многие из них погибли во время мировой войны. Однако оставшимся в живых и в голову не приходит, что в этой войне правы были отнюдь не немцы.

Четверг, 23 ноября. В полдень меня посетила молодая общественная деятельница из Балтимора, прожившая два года в Германии. Ей пришлось дважды переоценить многие из своих впечатлений о Германии. Вначале она относилась с симпатией к республиканскому режиму и жила в немецкой семье, пока не изучила язык почти в совершенстве. Она подверглась грубому обращению со стороны нацистов, но продолжала изучать положение в рабочих и концентрационных лагерях. Тогда власти изменили свое отношение к ней и стали сопровождать ее во всех поездках по стране. Она рассказала о больших военных заводах, о самоуправстве доктора Роберта Лея⁷, возглавляющего Рабочий фронт, и о том, что рабочие одного из крупных промышленных предприятий в Баварии подчас упорно отказываются приветствовать Лея по-гитлеровски. Она намеревается выступить с лекциями в Соединенных Штатах, и в этом ее поддерживает Чарлз Р. Крейн. Я предупредил ее, что во всех своих высказываниях за или против нацистского строя – ведь никто не может быть совершенно нейтральным – она не должна ссылаться на меня.

Поскольку правительство Соединенных Штатов признало Советскую Россию, я посетил сегодня по указанию государственного департамента советского посла. Посол рассказал мне, что в 1888–1890 годах он учился в Германии и получил докторскую степень в Берлине. Он говорит по-немецки несколько более бегло, чем я, и отнюдь не произвел на меня впечатления коммуниста с крайними взглядами. Наша беседа касалась почти исключительно русско-японского конфликта в Маньчжурии⁸. Возможная поддержка России в этом районе была, по всей видимости, одним из результатов признания Соединенными Штатами Советского Союза, а вопросы торговли отодвигались на второй план.

Когда я выходил из кабинета посла, меня ожидал фоторепортер агентства Ассошиэйтед Пресс. Русский дал мне понять, что он готов сфотографироваться вместе со мной. Но мне не хотелось этого делать, и я сказал ему, что некоторые реакционные американские газеты постараются на этом основании преувеличить значение моего визита и возобновят нападки на Рузвельта, признавшего Советский Союз. Он сразу же согласился со мной, но фоторепортер, казалось, был очень разочарован. Возможно, я и в самом деле был неправ.

Вечером мы поехали на обед к Нейрату, который живет на Герман Герингштрассе, неподалеку от Бранденбургских ворот. В половине девятого гости сели за прекрасно сервированный стол. На этот раз почетным гостем был турецкий посол, и при переходе из гостиной в столовую я шел во второй паре (всего гостей было человек 30). Со мной шла какая-то бывшая графиня. Она была такой ярой нацисткой, что, о чем бы я ни начинал говорить, она, как ни странно, все время переводила разговор на Гитлера. Она полагала, что канцлер позаботится о скором возвращении Гогенцоллернов на германский трон. Мы с женой уехали в половине одиннадцатого, чем вызвали негодование жены турецкого посла, полагавшей, по всей видимости, что никто не имеет права уйти с вечера раньше нее.

В этот вечер я успел переброситься несколькими словами с министром иностранных дел и узнал, что он происходит из старинного вюртембергского рода и что его предки сыграли выдающуюся роль в истории Германии. В его библиотеке хранится ряд редких картин и книг, в том числе экземпляр знаменитой автобиографии князя фон Бюлова, о которой молодой Бюлов ни разу мне не говорил. Книга эта – образец напыщенного самомнения, хотя в ней немало правды о той роли, которую играла Германия на мировой арене в последние пятьдесят лет перед его смертью. Я заметил на полках эти четыре толстых тома, но воздержался от каких-либо замечаний по поводу их содержания.

Пятница, 24 ноября. Сегодня утром меня посетил Джеймс Хэйзн Хайд из Нью-Йорка. В свое время от Теодора Рузвельта требовали, чтобы он назначил Хайда американским послом во Франции. Хайд женился на очень привлекательной француженке и теперь живет в Париже. Целью его визита было потолковать о франко-германских отношениях. Хайд – сведущий и по-прежнему очень богатый человек, хотя его состояние и уменьшилось теперь более чем наполовину. Он субсидирует одну из кафедр Сорбонского университета с целью организации взаимообмена профессорским составом с Гарвардским университетом. Хайд пробыл у меня целый час и оказался гораздо более приятным и интересным собеседником, чем большинство миллионеров, с которыми мне до сих пор доводилось встречаться.

Советский посол, собирающийся вскоре выехать в Москву, нанес мне сегодня ответный визит.

Вечером Луис Лохнер и мисс Зигрид Шульц пригласили нас на ежегодный бал прессы. Я сидел напротив печально известного Франца фон Папена, чья шпионская деятельность в Вашингтоне вынудила в свое время моего друга Луиса Браунлоу (он теперь работает в Чикагском университете) потребовать его ареста. Папен был выслан из страны незадолго до вступления Соединенных Штатов в мировую войну. Ныне он вице-канцлер нового рейха, хотя, по сути дела, не выполняет никаких административных функций. Его, как католика, используют для связи с римским папой. Говорят, что он предал своего бывшего партийного вождя, экс-канцлера Генриха Брюнинга⁹, который теперь скрывается. Судя по деятельности Папена в Вашингтоне, от него вполне можно было ожидать этого.

Жена Папена, которая сидела справа от меня, казалось, не испытывала в моем присутствии никакой неловкости. Мы ни разу не заговорили об известной всем деятельности фон Бернсторфа¹⁰ в Соединенных Штатах во времена президентства Вильсона. Она похвалила нашу университетскую систему и рассказала, что ее сын учился в Джорджтаунском университете. Обед прошел очень скучно, хотя при других обстоятельствах я мог бы узнать много интересного от присутствовавших там гостей. Рядом с нами сидели Франсуа-Понсэ, Нейрат, сэр Эрик Фиппс и другие видные члены дипломатического корпуса. Фотографы не уставали щелкать затворами своих аппаратов.

Понедельник, 27 ноября. Сегодня меня посетил мистер Китридж из Фонда Рокфеллера¹¹. Он хотел посоветоваться, стоит ли в дальнейшем оказывать финансовую поддержку немецким ученым. Я высказался за продолжение субсидий при условии более тщательного подбора кандидатур, чтобы не дать возможности навсегда зажать рот в Германии всем свободомыслящим людям, которые сейчас живут под ужасным гнетом. Мистер Китридж сообщил мне, что одним из советников Фонда Рокфеллера в Германии является профессор Герман Онкен. Мне известно, что профессор сам находится в весьма затруднительном положении и боится в своих работах объективно освещать исторические события, как это могли бы делать мы у себя в Америке, но, к сожалению, все наши работы по истории Америки написаны необъективно.

Среда, 29 ноября. В половине одиннадцатого утра мы выехали на нашем маленьком автомобиле в Дрезден, где мне предстоит выступить завтра вечером на праздничном обеде в честь Дня благодарения; празднование должно состояться в ресторане знаменитой гостиницы «Бельвю». День выдался пасмурный и холодный; дорога, по которой мы ехали, все время петляла; на всем пути только один город Ютербог представлял хоть какой-то исторический интерес. Здесь мы остановились и съели простой деревенский обед, стоивший по две марки с человека. Местная гостиница – старинная постройка, и обслуживают в ней почти так же, как во времена Мартина Лютера и Иоганна Тетцеля, продававшего здесь в 1507–1517 годах папские индульгенции. Город возник еще в XIV веке, и до сих пор сохранились опоясывающие его старинные стены, трое ворот и знаменитая церковь. Но ни роялистские традиции, ни дух лютеранства – ничто не может помешать нацистским флагам и нацистским мундирам красоваться повсюду, где к этому представляется малейшая возможность.

Четверг, 30 ноября. Сегодня в американской церкви в Дрездене я зачитал послание президента Рузвельта по случаю Дня благодарения. Собралось около пятидесяти человек. Вечером в половине девятого около 150 американцев и немцев собрались в «Бельвю» на званый обед. В своем выступлении, продолжавшемся пятнадцать или двадцать минут, я говорил о президенте Рузвельте и его послании, но моя речь не предназначалась для печати.

После того как я кончил говорить, к нашему столу подошел молодой немец Герберт фон Гютшов, проживший десять лет в Соединенных Штатах, где он установил тесные связи с Джеймсом Б. Дьюком – крупнейшим промышленным пиратом в штате Северная Каролина, а впоследствии организовал в Германии филиалы Американской табачной фирмы. Мы беседовали с ним около получаса. Само собой разумеется, в результате войны он стал главным владельцем табачных предприятий Дьюка в Германии, правление которых находится в Дрездене. Гютшов очень состоятельный человек. Он теперь полностью примирился с гитлеровским строем, несмотря на то что по закону «третьего рейха» о браке ему пришлось выдать субсидии около ста пятидесяти супружеским парам из числа своих сотрудников.

Гютшов надеется, что такие люди, как он, будут при нацистском режиме руководить Германией. Так же, очевидно, думают и многие другие крупные дельцы, к числу которых можно, например, отнести берлинского промышленника Августа Дина, возглавляющего всемирно известный трест по производству селитры, и Фрица Тиссена, владельца сталелитейных и оружейных заводов. Гютшов – умный человек, хотя в вопросах социальной философии придерживается далеко не либеральных взглядов. Я уверен, что он и ему подобные пользуются значительными налоговыми льготами в награду за их поддержку существующего режима. Шесть или восемь человек из их числа принимают участие в полуофициальных заседаниях кабинета, когда возникает угроза очередного кризиса. Генеральный консул Мессерсмит рассказывал мне как-то, каким образом крупные немецкие компании ухитряются избегать больших налогообложений и делают это гораздо более ловко, чем их американские собратья. Целый час мой новый дрезденский знакомый распространялся о замечательных успехах своей табачной торговли в Германии и высказал мнение, что в области экономики государственным деятелям следовало бы вновь руководствоваться идеями Адама Смита.

Пятница, 1 декабря. Сегодня мы выехали по гористой дороге на юго-восток, в Прагу. Всюду на протяжении почти 125 миль нашему взору открывались чудесные, плодородные земли. Почти все время шел снег, но люди еще работали на полях. Я никогда прежде не видел таких великолепных сосновых лесов, как на склонах здешних гор. В четыре часа мы приехали в знаменитый старинный город Гуса.

В половине седьмого я имел конфиденциальную беседу с министром иностранных дел Чехословакии Эдуардом Бенешем. По существу он президент древней Богемии, страны, которую немцы ненавидели в течение многих столетий. Бенеш настроен отнюдь не оптимистически и говорит, что немцы преисполнены решимости аннексировать его страну частично или даже полностью. Завтра, в субботу, он намерен повидаться с венгерским министром иностранных дел, а затем поедет в Париж, где должны рассматриваться балкано-итальянские разногласия. Бенеш произвел на меня впечатление человека очень умного и готового вступить в борьбу, как только это потребуется.

Суббота, 2 декабря. В 11 часов мы выехали обратно в Дрезден. Шел снег, и было очень холодно. После довольно опасного пути по горным дорогам мы к шести часам были уже в Дрездене, остановились инкогнито в гостинице «Эден» и превосходно поужинали в «Кайзергофе». Спать мы легли рано, так как в «Эдене» было очень холодно, и мы согрелись только в постелях.

Воскресенье, 3 декабря. Моя семья поехала на автомобиле через Ютербог в Берлин. Я же взял за восемь с половиной марок билет в вагон третьего класса. В одном купе со мною ехал немецкий коммерсант, который рассказал много интересного о настроениях населения и о так называемом восстановлении экономики. Он не нацист, но надеется на лучшее и готов ждать, пока все не изменится.

Понедельник, 4 декабря. В полдень ко мне зашел Джон Фостер Даллес¹², юрисконсульт американского банковского объединения. Он информировал меня об исках, предъявленных от имени держателей облигаций германским муниципалитетам и корпорациям на сумму более миллиарда долларов. Даллес произвел на меня впечатление очень умного и решительного человека. Завтра он будет на совещании с руководителями Рейхсбанка.

Вторник, 5 декабря. В восемь часов утра мы прибыли в Мюнхен, Сначала мы остановились в гостинице «Кайзергоф», но там нам показалось слишком холодно, и мы перешли в гостиницу «Регина», где номера оказались более удобными. Все же и там было довольно холодно.

Вечером я выступал с докладом на тему «Об истоках общественного правопорядка в Соединенных Штатах». Доклад продолжался около часа. Хотя половина слушателей наверняка не понимала, о чем я говорил, во время доклада все сохраняли полнейшую тишину, лишь время от времени прерываемую аплодисментами, когда я касался ранних демократических идеалов в Соединенных Штатах. Я счел это доказательством неодобрительного отношения собравшихся к разным ограничениям, налагаемым на германских граждан.

Среда, 6 декабря. Сегодня мне сообщили из посольства по междугородному телефону, что Уильям Буллит¹³, назначенный послом в России, будет обедать у нас в субботу. Мне сказали также, что советский комиссар по иностранным делам Максим Литвинов, возвращающийся из Вашингтона через Рим, в Берлине присоединится к Буллиту. Я решил вернуться в Берлин через Нюрнберг, чтобы успеть принять их у себя дома.

Суббота, 9 декабря. Посол Буллит пришел один, так как Литвинов спешно уехал в Москву. Буллит передал мне сердечный привет и благодарность от Рузвельта за мою деятельность в Германии. Признание России, добавил Буллит, слишком долго откладывалось. Литвинов уже дал согласие на выплату долгов США в сумме 100 миллионов долларов и на открытие рынков России для американских промышленных товаров¹⁴. Что касается Германии, то она снова остается с носом, так как русские возмущены нападками Гитлера на коммунистов. Это еще один удар по «третьему рейху»! Но немцы должны американцам больше миллиарда долларов. Можно ли ожидать, что они выплатят свои долги, если рынки будут закрыты для Германии, и теперь Соединенные Штаты, монополизируя торговлю с Россией, еще больше изолируют немцев? Получить сто миллионов от Москвы и потерять миллиард в Берлине! Буллит ни словом не обмолвился об этом.

В половине второго мы с Буллитом сели завтракать. За столом собралось человек десять гостей: поверенный в делах России, специалист по России из германского министерства иностранных дел, советник Уайт, посол Кудахи и другие. Общество собралось интересное, хотя разговор был несколько скован в силу русско-германских противоречий.

Сегодня вечером к нам заезжал английский посол сэр Эрик Фиппс. Он хотел познакомить меня с некоторыми вопросами, которые канцлер предлагает обсудить во время переговоров с французами о разоружении¹⁵. Примерно 15 октября в Вашингтон были сообщены по телеграфу подробности: Германия должна иметь трехсоттысячную регулярную армию, артиллерию и авиацию, необходимую для обороны. Итак, Гитлер вновь выдвигает те же условия и утверждает, что Германия готова заключить пакт о ненападении сроком на десять лет и согласится на учреждение международной комиссии по контролю над вооружениями, а также над войсками СА и СС, насчитывающими в своем составе 2,5 миллиона человек.