Текст книги "Манчестерский либерализм и международные отношения. Принципы внешней политики Ричарда Кобдена"

Активная политическая работа в Йоркшире и других частях страны по самым важным для Кобдена вопросам – свобода торговли, финансы, парламентская реформа, образование и сокращение вооружений – чередовалась с периодами затворничества в его доме в Суссексе. Тогда у него находилось время для очередных сочинений: «1792 и 1853 годы в трех письмах» (1853) – защита Франции от недоверчивых английских критиков; «Как начинаются войны в Индии» (1853) – язвительный разбор причин Бирманской войны 1851–1852 гг.; «Что дальше и еще дальше» (1856) – рекомендации по поводу того, как лучше выйти из Крымской войны, в которую Англия ввязалась в 1854 г., опять же во многом по инициативе Пальмерстона.

В феврале 1857 г. Кобден организовал в Парламенте нечто вроде вотума недоверия правительству Пальмерстона за печально известный инцидент с «Эрроу» и последовавшую разрушительную бомбардировку Кантона. В ответ Пальмерстон распустил Парламент. На очередных выборах Кобден шел кандидатом от Хаддерсфилда. И физически, и морально он был далек от лучшей боевой формы и одно время думал выйти из борьбы. Он чувствовал, что вряд ли сможет выступать с предвыборными речами: «Горло и легкие подвели его, боли в голове и сердце предупреждали о том, что перенапрягаться нельзя; да и вообще он стал на 20 лет старше с тех пор, как начал агитацию против хлебных законов». Кроме того, те влиятельные фигуры, которые, по идее, должны были всеми силами поддержать Кобдена, в очередной раз проявили апатию. Наконец, порядочность заставляла его делить время между выполнением своих задач и помощью другу Брайту, который, будучи очень больным, вел безнадежную борьбу в Манчестере. Их обоих ожидала традиционная участь противников премьер-министра. Собственная неудача, конечно, не доставила Кобдену удовольствия, но особенно больно его задело и (как он говорил) «просто возмутило» «ужасное отношение» к Брайту тех избирателей, которым тот столь верно служил.

Почти два года Кобден оставался не у дел и жил на юге Англии; хотя часть времени он посвящал «свекле и свиньям», его перо по-прежнему не знало отдыха. Между тем триумф Пальмерстона оказался недолгим; в феврале следующего года Парламент отверг внесенный Пальмерстоном Билль о заговорах, и он подал в отставку. На очередных выборах победу одержали тори, и лорд Дерби сформировал свой второй кабинет с Дизраэли в качестве министра финансов. Однако в начале 1859 г. новому кабинету не удалось провести законопроект о парламентской реформе, и Пальмерстон вернулся. Выборы состоялись в мае; Кобден тогда был в Америке, но прошел от Рочдейла фактически без борьбы и вплоть до смерти представлял в парламенте этот избирательный округ. Когда в конце июня он высадился в Ливерпуле, его ожидало предложение возглавить Министерство торговли – весьма великодушный жест со стороны Пальмерстона, если учесть напряженные отношения между двумя этими людьми. Навыки и познания Кобдена столь очевидно подходили для этой должности, что она не могла его не прельстить; тем не менее он отклонил предложение даже несмотря на то, что Пальмерстон любезно попытался его переубедить.

Несомненно, что с точки зрения старомодных представлений о политической порядочности, отвергнутых следующим поколением, Кобден поступил совершенно правильно. Он много лет критиковал Пальмерстона и не изменил своего мнения. Поэтому, писал он жене, «принять такое предложение сейчас, без какого бы то ни было заявления об изменении моего взгляда на его поведение в обществе, было бы поступком настолько недостойным, что ничто на свете не заставит меня пойти на него» (30 июня 1859 г.). В Лондоне у Кобдена состоялась беседа с новым премьер-министром. Пальмерстон попытался преодолеть моральные сомнения Кобдена и подкрепил свою просьбу весьма убедительным доводом. Почему бы Кобдену не войти в «цитадель власти»? «Вы и ваши друзья, – сказал он, – сетуете на тайную дипломатию, на то, что войны начинаются без консультаций с народом. Но вопросы внешней политики решаются только в кабинете <министров>. Мы обращаемся к Парламенту лишь после того, как выработали решение. Поэтому, если вы хотите иметь голос в этих вопросах, вы можете иметь его только в кабинете».

Поначалу Кобден не нашел, «что можно возразить» на этот довод. Однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что даже если в качестве члена кабинета будет за кулисами событий, дипломатия, известная ему лишь в силу служебного положения, все равно останется «тайной», и вскоре перед ним неизбежно встанет выбор: подать в отставку или разделить ответственность за политические шаги, которые он не может чистосердечно одобрить. Несомненно, что помимо этих соображений перспектива растворения индивидуальности в коллективном мнении официального органа (сколь бы выдающиеся люди в нем ни состояли) должна была претить сильному и твердому характеру Кобдена.

Решение человека, отказавшегося от должности в кабинете по велению совести, произвело кратковременный фурор, но вряд ли какой другой поступок в политической жизни Кобдена доставил ему большее удовлетворение. Если в противостоянии с Пальмерстоном и была какая-то личная неприязнь, она, наверное, смягчилась в результате этой истории, которая сделала честь им обоим. Но общее отрицательное отношение почти ко всему, что совершал Пальмерстон во внешней политике, осталось непоколебленным. На последнее десятилетие жизни Кобдена пришлось много чреватых важными последствиями внешнеполитических событий, о которых пойдет речь в дальнейших главах. Эти события еще больше обострили глубокое недоверие Кобдена к своенравному политику, и по каждому такому случаю он высказывал свое мнение как в Палате общин, так и на выступлениях перед рабочей аудиторией, которые регулярно проводил в разных местах страны. Такими событиями были Крымская война 1854–1856 гг., Итальянская война 1859 г., Гражданская война в Америке 1862–1865 гг., прусско-датская война за Шлезвиг и Гольштейн. Ни один важный внутриполитический вопрос Кобден тоже не оставлял без внимания и неизменно обогащал общественную дискуссию проницательными комментариями. Тем временем он участвовал в мирных конференциях дома и за границей, второй раз побывал в Америке (1859), добился заключения торгового договора с Францией в 1860 г. и провел в Алжире зиму 1860–1861 гг.

Заключение договора с Францией стало одним из величайших достижений в общественной деятельности Кобдена и составило для него законный предмет гордости. Он поднялся еще выше в глазах общественного мнения и на время превратился в героя политических клубов. Несмотря на то что Кобден многие годы выступал против политических привилегий как достояния аристократии и землевладельцев, а также против самой крупной «шишки» в английской политической жизни, лорда Пальмерстона, чье влияние в стране нисколько не ослабело, он сообщает нам, что был приятно удивлен, когда заключение договора сделало его «респектабельным» гражданином, на которого общество обращает внимание и которому даже благоволит. Однако как только он снял с себя облачение дипломата-любителя, он тут же опять облачился в доспехи политического воина, хотя и понимал, что в этой ипостаси ему придется пожертвовать обретенной «респектабельностью», вновь утратить популярность и стать объектом нападок. Но Кобден сознательно пошел на это, и в начале 1862 г. появилась последняя его работа «Три паники, исторический эпизод». В ней Кобден выступал за политику примирения и разоружения между Англией и Францией и предлагал обновленный анализ английской политики в отношении Франции при «режиме» Пальмерстона. Когда работа была уже готова к печати, Кобден в письме преподобному Генри Ричарду[7]7
  Всю свою жизнь Генри Ричард посвятил делу мира, и хотя его заслуги не забыты, здесь уместно сказать несколько слов об этом возвышенном и благородном человеке. Он родился в 1812 г. в городке Трегарон, Уэльс, и 43 года был тесно связан с движением за мир. Совместно с американским защитником мира, Элиу Берритом, он организовал первый Международный мирный конгресс, который состоялся в Брюсселе в 1848 г. и прошел с большим успехом. Следующие конгрессы были проведены в Париже и Лондоне (1849), Франкфурте и Бирмингеме (1850), в Лондоне (1851), в Манчестере и Эдинбурге (1853). В 1848 г. он стал секретарем и техническим руководителем Общества за мир, которое существовало с 1816 г. Помимо издания печатного органа общества, «Herald of Peace», он был соредактором «Morning Star» и «Evening Star», ежедневных газет, которые некоторое время с немалым риском издавались и пропагандировали принципы мира. С 1868 по 1888 г. (год смерти) он представлял в Палате общин город Мертир. В 1873 г. он добился одобрения резолюции в пользу международного арбитража, а в 1880 г. внес предложение о постепенном разоружении, которое правительство одобрило с учетом некоторых изменений. Его переписка с Кобденом относится к 1849–1865 гг.


[Закрыть] (2 февраля) предсказал: «Я буду таким же отверженным, каким стал после победы фритредеров в 1847 г. Тогда я мог стать рафинированным политиком, и все относились ко мне благосклонно. Теперь, после заключения договора, я нахожусь в таком же положении. Все относятся ко мне с благосклонностью и одобрением. Но когда работа выйдет, – как же на меня набросятся в Палате и в прессе!»

Так и случилось. Кобдену было суждено выступать против плохих законов и плохих инициатив любого рода. Он был рожден не для спокойной жизни, а для борьбы; путь борьбы рано или поздно приводит всех подобных людей, если они неуклонно следуют ему, либо на вершину, либо к подножью Голгофы. Для Кобдена конец наступил в начале 1865 г. Последнюю речь он произнес в Рочдейле 23 ноября 1864 г. Она была посвящена внешней политике; в качестве конкретного примера Кобден взял конфликт из-за Шлезвига и Гольштейна и подверг жесткой критике интервенционистскую политику государств. Выступление было длинным и крайне утомительным; когда оно подошло к концу, оратор признался, что не знал, хватит ли у него сил на всю речь, поскольку он уже некоторое время плохо себя чувствует. Но вместо того, чтобы провести сутки в постели (что, как потом сказал Кобден, ему непременно следовало сделать), он на следующий день участвовал в другом многолюдном политическом мероприятии в том же городе и «провел весь вечер в обмене рукопожатиями и беседах с многочисленными знакомыми». Поэтому, когда Кобден возвращался на Юг, ему оставалось ехать только прямо домой, ибо он опасался, что если остановится в Лондоне, то совсем разболеется.

С этого времени Кобден находился под наблюдением врачей до самого конца, который наступил 2 апреля; через два месяца ему исполнился бы 61 год. В феврале Гладстон, тогда канцлер казначейства, предложил Кобдену от лица лорда Пальмерстона пост председателя Аудиторской комиссии с годовым окладом 2 тысячи фунтов. Сознавая все великодушие этого предложения, Коден тем не менее решительно отказался, сославшись на здоровье и неприспособленность к такой работе. Всего лишь за несколько дней до смерти его деятельный ум по-прежнему находил себе занятие в длинных, наполненных размышлениями письмах к друзьям и знакомым.

Яркая личность и мудрые советы Кобдена стали большой утратой для Палаты общин и всей страны; 3 апреля это благородно признал премьер-министр, давний противник Кобдена: «Даже те, кто сильнее всего были не согласны с ним, – сказал лорд Пальмерстон, – никогда не имели повода усомниться в искренности его убеждений… Сколь бы велики ни были дарования г-на Кобдена, сколь бы велика ни была его энергия, сколь бы выдающимися ни были его достижения, беспристрастность его суждений как минимум не уступала всему этому. Он был человеком честолюбивых замыслов, но эти замыслы были направлены на благо его страны и щедро вознаграждены».

Однако лидер оппозиции Дизраэли, упорно двигавшийся по пути, который три года спустя приведет его к премьерству, воздал усопшему трибуну похвалы, лучше выражавшие чувства Палаты и страны: «Когда мы вспоминаем о наших несравненных и невозместимых утратах, – сказал он, – нам остается только одно утешение. Эти выдающиеся люди не потеряны для нас полностью, их слова будут часто цитироваться в этой Палате, мы будем часто ссылаться на их пример и обращаться к нему, а их суждения могут стать частью наших дискуссий. Есть такие члены Парламента, которые, не присутствуя среди нас реально, по-прежнему остаются членами этой Палаты независимо от ее роспусков, капризов обстоятельств и даже от течения времени. Я думаю, г-н Кобден принадлежит к их числу. Я убежден, что когда грядущие поколения вынесут вердикт о его жизни и поведении, о нем скажут, что он, вне сомнения, был величайшей политической фигурой, которую когда-либо рождал настоящий средний класс этой страны, – украшением Палаты общин и честью для Англии».

Брайт тоже присутствовал и выступил в более личном ключе, извинив краткость своих слов тем, что прошло слишком мало времени с того момента, как «самый мужественный и благородный дух, который когда-либо покидал или обретал человеческую форму», улетел с земли в его присутствии. «После 20 лет самой тесной и почти братской дружбы с ним, – добавил он, – я совсем не знал, как сильно люблю его, пока не обнаружил, что потерял его».

Глава II
Эпоха

Взоры англичан неизменно прикованы к Парламенту, английская история всегда стремится свести себя к чисто парламентской истории, и вряд ли найдется крупный английский историк, который не опускается ниже себя самого в трактовке международных отношений.

Профессор Сили, Lectures and Essays

Наше всеобщее невежество относительно последних 60 лет поразительно.

Епископ Крейтон, 1887 г.

Теперь мы должны поговорить об особенностях того времени, в которое жил и работал Кобден, – о сцене, на которой разыгрывалась его роль в многоактной драме эпохи. Обратимся сначала к Европе, какой видел ее Кобден, когда в 1835 г. появилось его первое печатное сочинение. С момента завершения наполеоновской эры тогда прошло два десятилетия, и лишь 14 лет прошло с тех пор, как Наполеон закончил свои дни в одиноком изгнании. Люди все еще вспоминали «Войну» или «Великую войну», череду коалиций и кампаний, которые в конце концов поставили избранника судьбы[8]8
  «Избранник судьбы» – пьеса Бернарда Шоу, в которой автор развенчивает культ Наполеона. – Прим. ред.


[Закрыть] на колени, сокрушили первую империю и свели Францию к границам, существовавшим до того, как революционное правительство начало нарушать мир и вторгаться на сопредельные территории.

Политический хаос в Европе обрел некую видимость порядка на Венском конгрессе; он работал в 1814–1815 гг., и лорд Каслри, тогдашний министр иностранных дел в кабинете Ливерпуля, был главным английским представителем. Чтобы определить условия мира и перекроить карту континента, дипломаты сначала собрались во французской, а потом в австрийской столице; так предложил Меттерних: чисто французские вопросы лучше решать в Париже, а вопросы общеевропейского масштаба – в Вене. Полвека тому назад работу конгресса принято было оценивать ниже, чем ее оценивали потом. Однако детище дипломатов при всем его несовершенстве воплощало, по крайней мере в основных чертах, дух умеренности и справедливости, – хотя одни монархи и правительства получили меньше, чем хотели, а другие – больше, чем заслуживали.

Участники конгресса руководствовались принципом восстановления – в той мере, в какой это разумно и возможно, – status quo ante bellum. Подобный подход был прямой противоположностью политики, принятой в Версале в 1919 г., а именно политики полного пересмотра довоенных границ. Господствовавшие тогда настроения лучше всего характеризует тот факт, что Франция имела равный голос при обсуждении почти всех вопросов в Вене и даже играла основную роль в выделении тех территорий, которые должна была возвратить.

Учитывая, сколь долго Франция была возмутителем европейского спокойствия, конгресс применил к ней некоторые ограничительные меры, но с недооцененным великодушием позволил сохранить всю территорию, принадлежавшую ей до начала революционных войн. Существовало предложение вернуть Германии Эльзас и Лотарингию, аннексированные Людовиком XIV 150 годами ранее, обеспечив немцам повышенную безопасность от беспокойного западного соседа. Англия некоторое время поддерживала этот план, но в итоге две упомянутые области остались за Францией. Уважение принципа status quo ante проявилось и в отношении к созданной Наполеоном причудливой системе марионеточных государств, которая была полностью упразднена. В лице Людовика XVIII восстанавливалась династия Бурбонов.

Большинство изъятых территорий вернулись к прежним владельцам, а судьба прочих была решена с учетом необходимости создать надежные барьеры против будущей французской агрессии. Из Голландии, Бельгии и Люксембурга было создано Королевство Нидерландов, служившее буферным государством между Францией и Германией на севере. Пруссия усилилась территорий на Рейне и получила небольшую часть Саксонии, Швейцарская конфедерация возродилась, Королевство Сардиния было восстановлено и увеличено. Когда решалось будущее Саксонии, воевавшей на стороне Наполеона, самые упорные возражения против передачи любой ее части пруссакам исходили от Талейрана. Призывая забыть историю предшествовавших 20 лет, он отстаивал за Францией гордое реноме бескорыстного друга малых государств Европы. Экономические проблемы вольного города Данцига облегчились его присоединением к Пруссии, а Франкфурт получил свой прежний статус независимой республики.

Союзные державы вернули Франции большинство колониальных владений, отнятых у нее во время войны. Лорд Каслри объяснил свое согласие на такой шаг тем соображением, что Англия заинтересована иметь в лице Франции не воинственную, а торговую нацию. Вместе с тем Англия потребовала и сохранила некоторые захваченные французские территории, удержала ряд тоже ею оккупированных голландских владений (Цейлон, Капскую колонию и Демерару), занятый в 1801 г. датский остров Гельголанд и ряд датских владений в Вест-Индии, а также отнятый у Испании Тринидад и принадлежавший рыцарскому ордену Св. Иоанна остров Мальта.

При всех несомненных достижениях решения конгресса грешили и серьезными изъянами. Австрийская хватка в Италии не ослабела, поскольку дом Габсбургов вернул себе Ломбардию и Венецию, преобразованные теперь в королевство; на оставшейся части полуострова располагались два королевства (Сардинии и Обеих Сицилий) и несколько мелких герцогств. Далее, если бы тогда решили восстановить Польшу (по прошествии не очень многих лет со времен первого раздела), это был бы шаг мудрый, справедливый и не причиняющий нетерпимого ущерба державам, которые ее разделили. Франция, которая тогда, как и сейчас, искала союзников в Восточной Европе, разумеется, выступила за создание независимой Польши. Однако в сложившейся обстановке поддержка дела Польши сама по себе дискредитировала это предложение, и три монархии, владевшие этими землями, вновь смогли разделить территории Сарматии по своему усмотрению, а Краков стал вольным городом под их взаимные гарантии.

Германский вопрос, уже тогда бросавший свою тень на Европу, тоже был отложен. Державы дошли до того, что предложили германским государствам федеративную конституцию, но искать свое положение в крайне неоднородной политической системе эти государства должны были самостоятельно. Принципиальные разногласия между Австрией и Пруссией, единственными германскими государствами, обладавшими серьезным весом, были оставлены без внимания как внутригерманское дело. Впоследствии английские политики усомнились в правильности такого подхода. Еще более серьезной ошибкой стало такое же невнимание к проблеме турецкого владычества в Восточной Европе. Греция просила освобождения, но раз за разом, как и в более поздние годы, ее просьбы оставались не услышанными. Христианские народы, страдавшие от турецкого гнета, не получили никакой помощи, и ничего не было сделано, чтобы заставить Турцию соблюдать ее обязательства по договорам.

Хотя принятые в Вене решения были далеки от полной последовательности, сами их недостатки свидетельствовали о желании не накалять без нужды обстановку в и так уже дезорганизованной континентальной Европе. В целом следует признать, что конгресс достиг более или менее приемлемого равновесия, которое на длительное время предоставило сильным государствам всю законную свободу действий, а слабым – определенные гарантии безопасности, поскольку ни одна держава не имела явно доминирующего положения. Кроме того, ни одна великая держава не чувствовала себя нестерпимо уязвленной, а Европа заручилась миром на целое поколение и даже больше.

В целях соблюдения принятых решений Каслри, Талейран и другие, вероятно, думали о создании постоянной системы взаимных гарантий, в которой должны участвовать все европейские страны. Однако, как и на Версальской конференции 1919 г., последние совещания прошли в спешке, и система так и не была создана. В результате выполнение решений конгресса было возложено на четырех союзников, которые вынесли основную тяжесть борьбы с Наполеоном, – Великобританию, Россию, Австрию и Пруссию. Две последние, будучи самыми крупными государствами в новой германской конфедерации, после 1818 г. считались великими державами, но еще долгое время оставались на вторых ролях. Современным аналогом такой организации дела может служить совет четырех союзных держав, который в течение нескольких лет следил за выполнением мирных договоров 1919 и 1920 гг. Правители России, Австрии и Пруссии отдельно создали Священный союз; формально он предназначался для сохранения с трудом добытого мира, однако на деле использовался главным образом для подавления движений и идей, враждебных автократической системе правления. Великобритания, как и Соединенные Штаты, отказалась войти в эту коалицию, поскольку с самого начала подозревала, что заявленные цели союза не соответствуют его реальным намерениям.

Соглашение 1815 г. обеспечивало стабильность в Европе за счет системы сдержек и противовесов, за счет подтверждения двух принципов или положений, которые долгое время молчаливо подразумевались: 1) существует определенный баланс сил и, как следствие, 2) право достаточно сильных государств на дипломатическое или военное вмешательство в тех случаях, когда чьи-либо действия или возникшие обстоятельства угрожают общей стабильности. Ни одна держава не придавала большего значения этим принципам и не применяла их чаще на протяжении двух последующих поколений, чем Великобритания, которая долгое время занимала ведущее положение в объединении, получившем название «европейского сообщества» (лорд Солсбери впоследствии называл его «незавершенной федерацией»).

Долгие годы войны и необходимость бдительно следить за восстановленным равновесием побуждали английских политиков, да в значительной мере и всю нацию более, чем когда-либо, уделять повышенное внимание внешним обстоятельствам, а баланс сил рассматривался как главная цель внешней политики. Пока виги были не у власти, они меньше (по крайней мере в принципе), чем тори, одобряли вмешательство в чужие дела. Две партии объединились ради победы в войне с революционной, а потом бонапартистской Францией; но когда наступил мир, виги сочли желательным облегчить тяжелое финансовое положение страны главным образом за счет сокращения расходов на армию и воздержания от заграничных операций. В верхней палате за такую политику выступали, например, граф Грей, лорд Лэнсдаун и некоторое время лорд Гренвилл, а в нижней палате – Джордж Тирни, Бруэм, сэр Джеймс Макинтош и др. Виги находились в оппозиции 20 лет, и вернулись к власти лишь в 1830 г., когда герцог Веллингтон потерпел неудачу с парламентской реформой; премьер-министром стал граф Грей. Каслри предвидел, что между Англией и деспотами Священного союза, чья вражда к свободе народов не знала границ, рано или поздно возникнут открытые разногласия. И действительно, в результате решений, принятых на конференциях в Троппау (1820) и Лайбахе (1821), отношения обострились. В 1822 г. Каслри умер, и уже перед Джорджем Каннингом, его преемником на посту министра иностранных дел, встала задача формально отмежевать страну от политической системы, которую олицетворял Священный союз.

Когда Каннинг занимал должность министра иностранных дел и несколько месяцев находился на посту премьер-министра в 1827 г., он проявлял стойкое нежелание вмешиваться в дела других стран; принцип невмешательства принято связывать именно с его именем. Так, Англия выразила протест по поводу французского вторжения в Испанию в 1823 г. и этим ограничилась. Правда, в 1826 г. английские войска были направлены в Португалию – но лишь с целью противодействия козням испанцев и ради сохранения независимости этой страны, которой грозила опасность; эти действия можно было с полным основанием оправдать ссылкой на давний англо-португальский договор о сотрудничестве.

В 1827 г. Канниг умер, и с тех пор политика невмешательства и нейтралитета утратила всякие шансы на продолжение. В Министерстве иностранных дел наступила долгая эпоха правления лорда Пальмерстона. На протяжении большей части своей 56-летней парламентской карьеры он занимал государственные должности, почти целое поколение был «сильной личностью» Англии, а его внешняя политика отличалась такой же властностью, как и его характер. С 1830 г. он более 25 лет занимал различные министерские посты (в том числе 14 лет занимал должность министра иностранных дел и 9 лет – пост премьер-министра), и в этот период страна была постоянно втянута в дипломатические действия и военные операции по всему миру, – подчас по таким вопросам, в которых не имела реальных интересов. Пальмерстон был готов вмешиваться где угодно и по малейшему поводу. Он считал, что право и обязанность его страны – поддерживать порядок в Европе: предостерегать ее правителей, правительства и парламенты, давать рекомендации по поводу государственного устройства и, если необходимо, настаивать на них и даже иметь голос при заключении династических браков. Позицию Пальмерстона впоследствии точно описал один континентальный монарх, возможно, желавший брать с него пример, поскольку Пальмерстон был твердо убежден, что «ни один вопрос в мире не может быть решен» без согласия Англии и ее министра иностранных дел. Как и упомянутый выше монарх, Пальмерстон порой доказывал влияние свой страны самыми бесцеремонными и раздражающими способами. Если какая-нибудь склонная к вмешательству континентальная страна, как считалось, проводит вполне определенный политический курс, можно было почти не сомневаться, что Пальмерстон найдет предлоги для противоположной политики. Некоторые его решения и международные деяния были столь же импульсивными, сколь непредсказуемыми были их последствия. После одного из таких непродуманных шагов известный французский финансист заметил: «Пальмерстон ухитрился понизить котировки ценных бумаг по всей Европе, ни словом нас не предупредив». Как ни один государственный деятель его поколения, Пальмерстон воплощал в английской политической жизни ту неукротимую энергию, которая создала Британскую империю и продолжает расширять ее по сей день. Безусловно, он был искренне убежден в правильности всего, что делал, и неизменно руководствовался самыми благими побуждениями. Он питал неподдельную симпатию к политически угнетенным нациям, пока они не доставляли много хлопот и не нарушали договоры, и ненавидел деспотов, хотя по характеру сам был деспотом. Он даже пребывал в убеждении, что является прямым продолжателем линии Каннинга.

Год, в который страна не получала сенсаций, доставлявших ей, можно сказать, нездоровое удовольствие, считался скудным и непродуктивным. Особенно же обильными в плане международных инцидентов стали 1839 и 1840 гг., когда Пальмерстон занимал пост министра иностранных дел во втором кабинете Мельбурна. На эти два года пришлись война с Китаем в интересах торговли опиумом, оккупация Кабула английскими войсками, спровоцировавшая первую Афганскую войну, подстрекательство Пальмерстона, вовлекшее Турцию в войну с Мехметом Али и чудом не переросший в войну конфликт с Францией из-за восточной политики Пальмерстона.

В следующем правительстве сэра Роберта Пиля министерство иностранных дел выполняло более рассудительные указания лорда Абердина, но, когда Пальмерстон вернулся в 1846 г., прежняя политика вмешательства тут же возродилась. В этом году Пальмерстон выразил несогласие с испанскими династическими браками, послал флот в устье реки Тежу, чтобы навязать Португалии конституционную форму правления. В 1847 г. он отправил лорда Минто в Италию, чтобы выразить английскую поддержку движению за реформы, а также поссорился с Соединенными Штатами.

Развязанная в следующем десятилетии Крымская война в гораздо большей степени была делом рук Пальмерстона, чем его начальника лорда Абердина (хотя Пальмерстон ради спокойствия был тогда отправлен в министерство внутренних дел). Когда Пальмерстон в начале 1855 г. сформировал первый собственный кабинет, он взял всю ответственность на себя и настоял на продолжении войны до победного конца. В таком духе, с небольшими перерывами Пальмерстон продолжал свои «подвиги» на международном поприще до самой смерти, которая последовала всего через 6 месяцев после смерти Кобдена. Если из карьеры лорда Пальмерстона можно извлечь один главный урок, то он таков: слишком долго или слишком часто оставлять министерство иностранных дел в одних и тех же руках крайне опасно.

Источником постоянного разочарования и недовольства для Кобдена служило то, что виги настолько мало ценили пацифистские либеральные принципы, что упорно творили кумира из воинственного государственного деятеля, который постоянно держал страну в лихорадочном возбуждении. В середине века Кобден полностью потерял доверие к вигам, этой «никчемной и изношенной вещи». В дальнейшем он рассматривал их как союзников аристократии, а не как союзников народа. Они бились с тори в мягких перчатках, стараясь не причинить вреда, они служили «предохранительной прокладкой между народом и привилегированными классами, которая смягчает удар, когда между ними происходит столкновение». Позиция Пальмерстона была сильной и практически неуязвимой особенно благодаря тому, что его внешнюю политику тори поддерживали почти так же горячо, как и его собственная партия, да и население относилось к нему с собачьей верностью. И сколь бы сурово ни осуждал Кобден политику Пальмерстона, он никогда не сомневался в том, что она полностью отвечает желаниям соотечественников.

Несмотря на все свои недостатки, а может быть, благодаря им, «старина Пэм», как до сих пор с любовью называют этого грубоватого, импульсивного и великодушного человека, на протяжении целого поколения и даже больше оставался непревзойденным кумиром не только для сторонников вмешательства, но и для всей страны. Своей популярностью он был обязан тому, что всегда был готов возвысить голос Англии и доказать ее влияние, а также тому, что говорил языком силы от имени народа, который приучился верить в силу.

На протяжении всей своей общественной деятельности Кобден выступал как бескомпромиссный и непримиримый противник этого великого государственного деятеля и самого духа его политики, сочетавшей безрассудное вмешательство в чужие дела с пренебрежением к внутренним проблемам. С точки зрения Кобдена, беда Пальмерстона была еще и в том, что он принадлежал к аристократии и воплощал тот класс, на который критики Пальмерстона возлагали вину за архаичность английской политической жизни и неблагоприятные социальные условия, сложившиеся для большинства англичан. Но больше всего Кобдену досаждало то, что Пальмерстон, будучи выразителем «идей Средневековья», сумел повести за собой, словно на поводке, народ, который объявлял и считал себя самым свободным в Европе.