Текст книги "Манчестерский либерализм и международные отношения. Принципы внешней политики Ричарда Кобдена"

Глава V
Доводы против войны

Мы думаем, что наша цивилизация достигла полуденного часа, а на самом деле мы слышим первый крик петуха и видим утреннюю звезду.

Эмерсон, эссе «Политика»

Ни при каких обстоятельствах невозможно исправить откровенное и ужасающее свойство войны, этого отпрыска жестокости и приемного детища цивилизации. Война сама по себе – могущественное зло, несообразие в схеме социальной гармонии, язва, препятствующая выздоровлению, живой изъян в христианской земле, проклятие во все времена. Мы исповедуемся в том, что с бесконечным удовлетворением приветствуем каждую попытку, откуда бы она ни исходила, разрушить повсюду признанное верховенство жестокого божества.

Цитата из «Таймс», приведенная Милнером Гибсоном в Палате общин 12 июня 1849 г.

Я пишу эти строки в то время, когда – по крайней мере в нашей стране – «пламя битв и торжество побед»[25]25
  Шекспир. Отелло, акт III, сцена 3; перевод Б. Пастернака. – Прим. перев.


[Закрыть] утратили притягательность даже в массовом воображении, и может показаться, что нет смысла вспоминать рассуждения Кобдена по этому вопросу. Но не бывает лишним то, что хоть в какой-то степени помогает укрепить общественное представление о войне как об огромном зле, а также разоблачить все еще существующие заблуждения и измышления по поводу войны.

В дни мира солдат первым делом должен думать о том, как можно выиграть войну, а государственные деятели в первую очередь обязаны думать о том, как избежать войны. Кобден сетовал на то, что руководство его страны в то время явно не справлялось со своей первейшей обязанностью. Парламент за парламентом, сессия за сессией слышали в тронной речи одно и то же: «Мои отношения с зарубежными державами являются дружественными и обещают такими оставаться»; но затем неизменно следовала ссылка на то, что «необходимость поддержания мощи оборонных сил страны требует некоторого увеличения расходов» и т. д. Сомнительное утверждение, что подготовка к войне есть лучший способ сохранения мира, пользовалось тогда массовым признанием, но некоторые разумные люди уже начинали его отвергать. Таким человеком был граф Абердин, который в 1849 г. сказал следующее: «Когда люди следуют этой максиме и в мирное время проводят обширные приготовления, способные удовлетворить потребности военного времени, они испытывают искушение проверить свою готовность на предмет того, что все их великие заботы, труды и расходы были не напрасны». И добавил: «Я не могу быть спокоен за прочность мира, пока не увижу значительного сокращения гигантского военного аппарата Европы».

Между тем накопление вооружений продолжалось и достигло такого уровня, что Европа стала напоминать укрепленный лагерь. К тому времени, когда лорд Абердин произнес приведенные выше слова, по некоторым подсчетам, половина годного к военной службе мужского населения континента находилась под ружьем. Через пять лет, когда Абердин был премьер-министром, Англия объединилась с Францией в войне против России; это стало кульминацией долгих и коварных милитаристских происков, которые велись с неослабным упорством. В работе «1793 и 1853 годы, в трех письмах» (1853) Кобден отметил, что «даже в Англии дух милитаризма еще никогда не был на таком подъеме в высших кругах, как сейчас». На патриотических собраниях тогда было принято поднимать тост за «корабли, колонии и торговлю». Логика рассуждения сводилась к следующему: если колонии нужны для сохранения могущественных торговых монополий, то для сохранения колоний нужен и военный флот. Кроме того, массовое сознание страны прельщалось вызывающей политикой заграничных интервенций, которую долгое время проводил Пальмерстон, а горький опыт первых годов столетия был почти забыт.

Отчасти устойчивость воинственных настроений, на которую сетовал Кобден, по-видимому, объяснялась еще и тем, что система службы по доверенности позволяла многим патриотам нанимать вместо себя солдат за шиллинг в день и оставаться дома; реалии войны (да и то далеко не все) становились наглядными лишь тогда, когда возвращались израненные и изувеченные жертвы сражений. Играло роль и то обстоятельство, что военные операции и военное снаряжение тогда стоили сравнительно дешево: на те деньги, в которые обходится полудюжина современных военных кораблей, можно было провести крупную кампанию.

Британские военные никогда не упоминали об аморальной доктрине «превентивной войны», т. е. о позволительности упредить ожидаемое рано или поздно нападение и таким образом застать предполагаемого неприятеля врасплох; но Кобден сохранил для истории имя одного воинственного парламентария от Бирмингема, который рискнул заявить в Палате общин, что Англия всегда именно так и действовала. В припадке гнева на Россию этот патриот-забияка заявил в 1833 г.: «Мы, английский народ, которые никогда не знали страха и за семь столетий привыкли первыми наносить удар, а потом принимать извинения, мы, которые привели британского льва к триумфу во всех уголках мира, вынуждены теперь сносить оскорбления от этой мерзкой, отвратительной и на самом деле слабой державы».

По сравнению с теми днями, когда в Парламенте можно было услышать подобные глупости, отношение общества к войне стало более здравым. Но даже сегодня мы, как нация, еще не расстались с привычкой считать войну нормальным делом и по-прежнему используем такие выражение, как «военное» министерство, «военная служба» и им подобные. Если же вернуться к только что приведенному образчику воинственной риторики, становится ясно: выступление за мир требовало тогда гораздо больше смелости и усилий, чем сейчас. Перечень доводов против войны и применяемых ею средств Кобден наметил уже в первой своей работе «Англия, Ирландия и Россия» (1835), которую в некоторых отношениях можно считать конспектом его позднейшей, более систематизированной, политической концепции. Основной его тезис сводился к тому, что война бесплодна и не способна принести ничего, кроме вреда; этот тезис он стремился доказать с разных направлений.

Поскольку Кобден тогда еще занимался текстильным бизнесом, коммерческие доводы против войны представлялись ему особенно наглядными. Старое убеждение, что война помогает торговле, все еще пользовалось популярностью, и в доказательство тому Кобден привел надпись на монументе в честь лорда Чатема. Монумент этот был воздвигнут в ратуше лондонского Сити в знак признательности за выгоды, полученные Сити благодаря участию в общественном процветании, которое создано «завоеваниями, совершенными с помощью оружия и великодушия во всех частях земного шара, а также торговлей, впервые соединенной с войной и приведенной ею к процветанию». Кобден считал это представление ошибочным и вредным. Война ничего не создает, она только разрушает. Сельское хозяйство, промышленность и торговля способствуют накоплению и распространению богатства, т. е. создают процветание; война, напротив, расточает национальные ресурсы в дорогостоящих, опасных и, как правило, бессмысленных заграничных авантюрах, тучнеет, подобно пиявке на теле государства, которая высасывает жизненные силы, дающие энергию и крепость.

Кобден не отрицал, что война может на короткое время подстегнуть развитие сельского хозяйства и торговли; но потом, когда мнимые преимущества исчезнут, неизбежно наступит обратная реакция, и положение станет хуже, чем до войны. С экономической точки зрения война – это в лучшем случае «своего рода перемежающаяся лихорадка, и больной в какой-то момент либо выздоровеет, либо умрет». Разве не верх неразумия перекрывать выгодные пути торговли и коммерции, отрезать обширные сельскохозяйственные районы от их естественных рынков, навлекать нищету, лишения и страдания на целые народы? Но именно такие результаты приносит война.

Кратко говоря, война может разрушить торговлю, но не способна ее наладить. В этом Кобден был полностью согласен со словами Мэтью Деккера: «Торговлю силой не навяжешь». Хотя почти все войны, в которых Великобритания участвовала за предыдущие 150 лет, велись ради защиты наших коммерческих интересов, ни в одном случае, утверждал Кобден, не удалось вырвать у врагов против их желания ни одного выгодного тарифа или торгового договора даже под угрозой меча. В ярком отрывке из сочинения «Россия» (1836) он подчеркнул, что коммерческие доводы в пользу войны противоречат реальности, что обещанное не может быть выполнено. Торговлю ожидает не развитие, а разрушение; народы ожидает не обогащение, а обнищание и разорение; слава, достающаяся немногим избранным, приобретается ценой несчастья многих.

Некоторые замечания Кобдена о тесной связи между войной и безработицей особенно актуальны в наши дни. Выступая в Манчестере вскоре после окончания Крымской войны (18 марта 1857 г.), он сказал: «Что мы сейчас наблюдаем в Лондоне? 20 или 30 тысяч безработных. Почему они остались без работы? В газетах вы не найдете правильного заключения от причины к следствию. Люди не имеют работы потому, что не хватает капитала. Кто будет вкладывать деньги в строительство домов с прибылью в 6, 7 или 8 %, если может получить такой же процент, просто положив деньги в банк? Поскольку процентная ставка сейчас высока, деньги и не идут в строительство. А почему ставка так высока? Потому, что оборотный капитал этой страны последние два-три года впустую расходовался на внезапные и чрезвычайные военные нужды. Однако ваши газеты, вовсю голосившие за войну, не собираются честно объяснить людям в Лондоне, почему у тех нет работы. А причина в том, что оборотный капитал, объем которого в стране всегда ограничен, тот оборотный капитал, который позволяет привести в действие весь ваш основной капитал, истощен и понапрасну растрачен в угоду принятому политическому курсу. Этим несчастным людям в Лондоне говорят: можете эмигрировать. А я вам скажу, это чистой воды шарлатанство – заводить речь о том, чтобы страна потеряла 20–30 тыс. человек в результате эмиграции».

Одно время господствовало убеждение, что нации могут постоянно обогащаться за счет захватнических войн, а войны могут даже, по известным словам Бисмарка, «окупаться». Это убеждение Кобден никогда не разделял и разоблачил его задолго до того, как пришло массовое осознание ложности «великой иллюзии»[26]26
  Аллюзия на книгу лауреата Нобелевской премии мира Нормана Энджелла (1874–1967) «The Great Illusion: A Study of the Relation of Military Power to National Advantage» (1909, 2nd ed. 1910), второе издание которой разошлось тиражом более 2 млн экз. и переведено на 25 языков, в том числе и на русский (в 1912 г.), см.: Энджелл Н. Великое заблуждение: очерк о мнимых выгодах военной мощи наций. М.; Челябинск: Социум, 2017. – Прим. ред.


[Закрыть]. В одном письме он сказал: «Я часто хотел иметь побольше досуга, чтобы воздать должное доводу, который у меня всегда на первом плане, а именно: современное применение принципов политической экономии устранило мотив эгоизма, прежде побуждавший нас к захватническим войнам. Особенно успешно я могу обратить свои орудия против довода о прибыльности войны».

По этому вопросу, как и по многим другим, Кобден был одного мнения с Пилем, который заявил в Палате общин: «Сейчас невозможно вести войну, как Бонапарт. Ни одна держава в Европе на это не способна. Невозможно заставить завоеванную страну оплатить стоимость завоевания. Это немыслимо. Для государств, как и для отдельных людей, всегда наступает самый неприятный день, день подведения сальдо, и когда люди в моменты трезвости ума сопоставляют относительные преимущества громадных вооружений и иллюзии военной славы с размером налогов, необходимых для оплаты военных мероприятий, они начинают оценивать сравнительные выгоды более спокойно и осторожно, чем обычно делают в состоянии возбуждения» (27 августа 1841 г.).

Приводя доводы против войны с политической точки зрения, Кобден высмеивал утверждение, что крупные военные кампании время от времени необходимы для поддержания равновесия в Европе или сохранения целостности Турции. Политиков, которые позволяли себе подобные рассуждения, он призывал снизойти до мысли о том, как повлияет война на «равновесие наших производителей тканей». Война редко, если вообще когда-нибудь, решала те вопросы, под предлогом которых велась. Агрессия и поражение всегда поднимали дух пострадавшего народа и разжигали в нем жажду мщения. Выступая в Манчестере в январе 1849 г., когда националистические настроения набирали все большую силу в Европе, Кобден сказал: «Объясните мне, как какое-либо правительство или какой-либо народ в Европе могут укрепить свои позиции, даже если решатся на захватническую войну? Допустим, Франция вторгнется в Германию; но это приведет только к сплочению Германии: вся тевтонская раса объединится для отпора французам. Какое стремление будет руководить немцами? Объединение Германии, – не ради агрессии, а ради взаимопомощи при защите. А каков лозунг Италии? Единое итальянское государство. А к чему сведется конфликт Ломбардии с Австрией? Австрийский дом может назвать Ломбардию частью своей территории, но тогда… латиняне скажут: “Мы не станем жить под тевтонским правлением”. И Ломбардия обернется для австрийцев источником слабости, а не силы, – хотя они могут подавить итальянцев 100-тысячной армией Радецкого. Назовите мне хоть один случай, когда захват чужой территории становился источником силы, а не источником слабости».

Еще решительнее Кобден отвергал мнение, будто с помощью войны можно утвердить свободу народов. В статье «1793 и 1853 годы, в трех письмах» (1853) он, критикуя утверждение, что противостоявшая революционной Франции коалиция сражалась за европейские свободы, в частности, писал: «Где же эти свободы? Поищите по всем углам! О себе могу только сказать, что я искал их повсюду, от Кадиса до Москвы, и мне нигде не посчастливилось их найти. На самом деле зачинщики войны никогда не делали вид, что воюют за чьи-то там свободы. Они нисколько не скрывали, что их цель – сохранение старых режимов в Европе. Даже у нас сторонники войны отнюдь не были друзьями народной свободы. Либеральная партия выступала за мир: в Палате лордов – Лэнсдаун, Бедфорд и Лодердейл, в Палате общин – Фокс, Шеридан и Грей. Признать, что мы вели агрессивную войну, нас вынуждают не только объективные факты; многочисленные заявления и признания зачинщиков и сторонников войны не оставляют сомнений в том, что они начали ее с целью навязать свои взгляды силой». Кобден считал, что война никогда не способствовала здоровому национальному развитию, никогда не помогала людям полнее пользоваться гражданскими правами и упорядоченной свободой, а, напротив, отбрасывала вспять любой прогресс такого рода и, как правило, губительно действовала на порядок и законность.

Равным образом он отвергал расхожее мнение, будто военные действия и приготовление к ним – это в первую очередь забота военных. Гражданских война обременяет не меньше: ведь это они обеспечивают армию всем необходимым и оплачивают издержки войны своими жизнями и своими деньгами. Он призывал соотечественников: если они хотят сделать мир лучше, они должны начать с внутренних реформ и в первую очередь убедиться, изучая историю собственной страны, что ни одна нация не вмешивалась более интенсивно в чужие дела, не вела большего количества войн и не проявила себя в целом более воинственной, чем их страна. «Мы не продвинемся ни на шаг, – писал он в одном письме, – пока окончательно не убедим людей в том, что как в работорговле наша вина превосходит любую другую во всем мире, так и в зарубежных войнах мы оказались самой агрессивной, самой драчливой, воинственной и кровожадной нацией на всем свете». А вот слова из другого письма: «Мы оказались самой воинственной и агрессивной нацией со времен древних римлян. После революции 1688 г. мы истратили больше 1500 млн ф. ст. на войны, ни одна из которых не велась у наших берегов или для защиты наших жизней и домов».

Кобден допускал, что в некоторых войнах его страна участвовала бескорыстно, но, по его убеждению, национальная история в целом неопровержимо свидетельствовала, что в большинстве случаев за воинской славой стояли весьма неприглядные мотивы. Кроме того, вынося итоговый суровый приговор собственному народу, он распространял осуждение на все классы и сословия. Когда Кобден еще только начинал свою антивоенную кампанию, он возлагал всю вину за прискорбный перечень насильственных действий исключительно на аристократический правящий класс. «Войны, – писал он, – всегда были особым аристократическим способом грабить и угнетать коммерцию». Когда время и опыт скорректировали это раннее мнение, Кобден перестал обвинять какой-либо определенный класс в том, за что отвечала вся нация. В 1852 г. он написал известному в то время стороннику мира Томассону из Болтона: «Прежде чем мы с вами (будучи сторонниками мира) возложим вину на вождей вигов, давайте спросим себя откровенно: а симпатизирует ли страна в целом какой-нибудь иной политике, чем та, которую последние полтора столетия проводят аристократы – виги и тори? Самым полным и законченным олицетворением этой политики был герцог Веллингтон; в прошлом году, посещая Всемирную выставку, я не раз имел случай наблюдать, как посетители немедленно теряли интерес даже к такому невиданному собранию диковин со всего мира, когда он входил в Хрустальный дворец. Неистовое восхищение и энтузиазм, которые охватывали сто тысяч человек всех классов при одном только объявлении его имени, – это один из самых поучительных для меня уроков относительно действительных свойств английского национального характера».

Что касается этических и религиозных аспектов проблемы войны, то Кобден ни в сочинениях, ни в речах их почти не затрагивал. Отчасти, несомненно, это объяснялось характерной для него сдержанностью в подобных вопросах, но также и убеждением, что он сможет сильнее повлиять на общественное мнение, если будет рассматривать проблему, по его собственным словам, «как политик, в строгом соответствии с принципами политики и целесообразности». В частной же переписке Кобден свободно, открыто и подчас даже запальчиво излагал свои взгляды на этические аспекты войны. Считая войну несомненным злом, он был убежден, что в ней и ее последствиях напрочь отсутствуют какие-либо нравственные ценности. Он с презрением отвергал уверения, которые часто слышал в то время (и которые мы слышим даже сейчас) от религиозных ханжей определенного типа, будто двери, насильственно открытые кровавыми захватническими войнами, были созданы мудрым провидением для допуска посланцев мира[27]27
  В одном письме он приводит замечание Брайта по поводу одного коллеги именно такого типа, когда тот проходил мимо него в кулуарах Палаты общин: «Вот этот малый проголосует за любое массовое убийство во имя евангельских принципов».


[Закрыть]. Будучи пылким поборником свободы – свободы других стран и народов, а равно своей собственной, – он тем не менее писал своему другу Чарльзу Самнеру во время американской гражданской войны: «Знаете, я бы никогда не сделал ни одного выстрела ради свободы негров, ибо я верю, что Бог в установленное Им подходящее время нашел бы способ освободить раба за менее высокую цену для его господина». От этой позиции Кобден никогда полностью не отказывался до самого конца американского конфликта, – настолько непреложным злом он считал войну.

Решение проблем баланса сил и вмешательства, равно как и решение проблемы войны Кобден видел в распространении знания и образования, в повышении качества общественного мнения, в прививании людям более великодушных настроений, а политикам, – большего терпения и большей готовности дожидаться «естественного исхода событий». После того как Палата Общин проголосовала за участие страны в Крымской войне, он заявил: «Вы вовлекаете себя в долгие и разорительные войны именно потому, что не верите в способность естественного течения событий сглаживать противоречия и очертя голову хватаетесь за оружие, которое никогда не может разрешить эти противоречия» (22 декабря 1854 г.).

Многие аргументы Кобдена, несомненно, подразумевали такой стандарт международных отношений, которого еще никогда не существовало. Тем не менее Кобден порой с преувеличенным оптимизмом (который он, надо думать, считал стимулирующим средством для своих соратников по борьбе за мир) выражал уверенность в том, что эпоха захватнических войн и амбиций кончилась и больше не вернется. Впрочем, в глубине души он сознавал, что воинственный инстинкт слишком глубоко укоренен в человеческой природе, и его невозможно одолеть одним наскоком и даже путем рационального обращения к материальным интересам. С наибольшей откровенностью свое мнение по этому вопросу, как и по другим, он излагал в переписке и, в частности, писал: «Вы можете рассуждать сколь угодно логично, но никогда не будете так убедительны, как тогда, когда ведете речь о кошельке. Однако потребуется время, чтобы даже жажду наживы, свойственную Джону Буллю, обратить против его воинственности. Будет не так-то легко убедить его, что вся его надежда только на грубую силу и храбрость – это проигрышная позиция».

Но насколько же далеко готов был пойти Кобден, отрицая войну в тех условиях, которые, на его взгляд, тогда существовали в мире? Его несправедливо и ошибочно считали слабохарактерным, безвольным пацифистом, слишком робким, чтобы «дразнить гусей». Этот портрет не имеет ничего общего с реальностью; в действительности Кобден был человеком более задиристым, чем добрая половина его хулителей. Как подобает каждому нравственному человеку, он ненавидел войну саму по себе, но не осуждал войну за правое дело, если обстоятельства настоятельно ее требовали и другого выхода не было. По сути дела, Кобден не выступал ни за мир любой ценой, ни за даже необходимую войну; как рассудительный патриот, он не желал сражаться, но в случае явной необходимости был готов бросить в бой все ресурсы страны. В этом вопросе он занимал абсолютно здравую и практическую позицию. Однажды он заявил в Палате общин: «Я готов допустить, что бывают войны неизбежные и необходимые, но не считаю, что все войны таковы». Вряд ли можно представить более разумный подход, и если бы оппонентов Кобдена попросили высказать их мнение совершенно честно, все они сказали бы то же самое.

Кобден считал, что войны против несправедливости теоретически допустимы, но в каждом конкретном случае решение зависит от объективных обстоятельств; он не согласился бы уступить ни одно законное право своей страны иначе, как перед лицом превосходящей силы, – а сила потребовалась бы немалая. По натуре он напоминал милитариста, хотя и мог добровольно капитулировать, если политика делала такой шаг неизбежным. Одной из наиболее ярких сторон Кобдена было сочетание обширного запаса рациональности со здоровой и бодрой жизнерадостностью. В 1837 г. он познакомился с историком Гротом и был разочарован: «Он мягкий и раздумчивый человек, богато одаренный нравственными и интеллектуальными качествами, но ему не хватает чего-то такого, что, за неимением более точного слова, я назвал бы боевым задором». Отвечая на вздорные обвинения в безвольном пацифизме, Кобден во время выступления в Манчестере в 1853 г., перед самой Крымской войной, сказал: «Я никогда не заявлял (иначе я был бы лицемером), что, если на меня нападут и это будет акт неспровоцированной агрессии, я не буду защищаться от такой агрессии. Полагаю, никто из тех, кто хочет судить обо мне справедливо, никогда не допускал, что я так поступлю. Но только из-за одного того, что все у нас грозят и кричат “Мы им напомним о Ватерлоо, мы споем ‘Правь, Британия’, мы им напомним о Трафальгаре и Ниле”, – только из-за одного этого я вовсе не намерен присоединяться к подобным угрозам. Но я стою на том, – и так же считают большинство моих соотечественников, – что неспровоцированное нападение встретит, не побоюсь сказать, такой же решительный отпор с моей стороны, как и со стороны многих из тех, кто сейчас объят паникой и, кажется, готов бежать от врага»[28]28
  О том, как мало порой знают самих себя даже самые убежденные пацифисты, говорит не лишенный комизма случай, о котором мне во время прошедшей <Великой> войны рассказали в военном комиссариате одной северной страны. Местный пацифист получил освобождение от призыва по причине решительного неприятия войны. На следующий день он явился, чтобы выразить возмущение члену комиссариата, который протестовал против освобождения, и в конце концов ударил этого последнего. Узнав об этом, комиссариат повторно вызвал пацифиста, объявил ему, что он именно такой человек, какие нужны стране в это трудное время, и аннулировал его освобождение.


[Закрыть].

В сущности, у Кобдена были две ипостаси. В одной он представал пылким космополитичным гуманистом, который считал войну жестоким, отвратительным и губительным для души делом и оплакивал любой призыв решать проблемы таким чудовищным способом, даже если речь идет о самом правом деле. В другой он представал импульсивным, преданным справедливости, задиристым англичанином (образцовым носителем тех черт национального характера, которые сам же неустанно критиковал), ревниво оберегающим свои законные права и готовым стоять за них до конца. Сам он хорошо сознавал эту двойственность своей природы, но разница между ним и откровенными милитаристами (будь то военные или гражданские) его времени состояла в том, что если последние объявляли войну «обыденным делом» великой нации, то он относился к ней так, как гуманный хирург относится к опасной операции, т. е. считал допустимой лишь в случае крайней необходимости.

В числе суждений Кобдена о войне весьма ценными представляются те, которые относятся к финансовому аспекту милитаризма. Связь денег и войны в его дни была самой тесной, но мало кто столь ясно понимал зловещую роль денег в жизни и политике наций. И письменно, и устно Кобден всегда выступал против практики предоставления займов на вооружение правительствам нуждающихся стран; некоторые его предостережения на сей счет, высказанные три четверти столетия тому назад, были подтверждены дальнейшими событиями. Еще в 1849 г. он побудил Общество за мир начать кампанию против системы иностранных займов как таковой, – в надежде, что путем прекращения финансовых поступлений можно будет сдержать воинственные правительства континентальной Европы. Сообщая об этой новой кампании своему американскому другу Самнеру, Кобден с обычной уверенность писал: «В той мере, в какой мы преуспеем, мы заставим обанкротившихся правителей искать деньги, необходимые для подчинения их подданных, у самих этих подданных. Этот план быстрее, чем что-либо иное, приведет к финансовому кризису, который должен предшествовать любой перемене». Нельзя сказать, что в этом отношении усилия Общества за мир привели к ощутимым практическим результатам, но они безусловно не были напрасными, поскольку представили общественному мнению моральные проблемы, связанные с некоторыми международными финансовыми операциями.

Об этих проблемах Кобден говорил в своих выступлениях в том же 1849-м и в следующем году, когда австрийское и русское правительства размещали займы на лондонском финансовом рынке. Австрия и Россия только что с крайней жестокостью подавили венгерское восстание, и Кобден фактически обвинял их в том, что оплатить издержки они предлагают английскому народу. Выступая 8 октября 1849 г., он сказал: «Австрийское правительство протягивает теперь свою кровавую руку честным голландцам и англичанам и просит оплатить цену произведенного им опустошения. Когда проводится подписка на государственный займ – до прискорбных событий или после них, – большого значения не имеет. Деньги на военную операцию были собраны в Австрии за счет контрибуций и принудительных ссуд, на которые казначейство выдало расписки в твердой уверенности, что будущий заем позволит расплатиться по ним».

Когда лондонские газеты задали Кобдену вопрос, почему он считает займ неприемлемым – по соображениям нравственным или по соображениям надежности, – Кобден ответил: эти соображения взаимосвязаны, поскольку, по его мнению, то, что безнравственно, то ненадежно. Он напомнил инвесторам, которых прельщал обещанный высокий процент, что страны-заемщицы неплатежеспособны, что сводить концы с концами им удается только за счет новых займов, и предупредил: если инвесторы отдадут свои деньги, они могут их больше не увидеть. Такие займы Кобден осуждал и по чисто экономическим причинам; по его мнению, это была растрата капитала, который следовало бы использовать на цели воспроизводства. Выступая с речью 18 января 1850 г., он привел такие возражения против русского займа: «Крупный капитал изымается у Англии и передается другой стране на бесполезные для нас траты; тем самым трудовое население нашей страны лишается части тех средств, которыми оплачивается его работа и на которые оно должно жить. Я утверждаю, что каждый заем, предоставленный иностранному государству на вооружения или на войну с другими странами, – это деньги, которые становятся настолько же недоступными для целей воспроизводства, как если бы они были вывезены на середину Атлантики и там утоплены… Займы снижают занятость, мешают производству и отнимают у нас сам источник прибыльного труда».

Обе только что упомянутые речи Кобден произнес в Лондоне; обитателям Сити язык Кобдена был столь же непонятен, как иностранная речь, но газеты услышали и отозвались. Не блиставшие умом критики заявили, что Кобден, предлагая ограничить движение денег, отрекается от своего излюбленного принципа свободной торговли. На этот упрек Кобден с полным основанием отвечал: если пища предназначена для поддержания жизни, то ссуды иностранным государствам, против которых он возражал, пойдут на ее уничтожение. Он не разделял идею, которую в то время проповедовал Рескин, утверждавший, что получать проценты столь же грешно, как вести войну, но он далеко опередил свое время в следующем отношении: он считал, что обладание деньгами, как и обладание любой другой собственностью, подразумевает не только привилегии и права, но также ответственность и обязанности и что пренебрежение последними может заслуженно привести к утрате первых.

Кобден даже предвосхитил некоторые весьма спорные явления в фискальной политике зарубежных государств, которые мы наблюдаем в наши дни. Исходя из того, что займы, размещенные иностранными правительствами, под какими бы предлогами это ни делалось, очень часто использовались на цели, несовместимые с интересами цивилизации и человечества, он считал, что «будущие поколения поднимут вопрос, обязаны ли они отвечать по долгам, сделанным ради сохранения их собственной страны в рабском состоянии и ради внешних войн, в которых они никак не могли быть заинтересованы» (14 ноября 1850 г.).

Хотя это был всего лишь прогноз, Кобдена весьма несправедливо заподозрили в том, что он слишком свободно относится к обязательности выплаты государственного долга. Между тем Кобден был принципиальным противником отказа от уплаты государственного долга, какими бы соображениями этот отказ ни объясняли, – поскольку такой шаг невозможно обосновать в принципе и поскольку он подрывает доверие к государству. В первом своем сочинении он предупреждал сограждан: «Ничто не может быть столь несомненным, как то, что государственный долг (которого всячески нужно избегать и виновников которого будущие поколения, вероятнее всего, сочтут сумасшедшими) народ Англии должен выплачивать полностью и неукоснительно, – пока, конечно, он в силах это бремя выносить». Если, предупреждал он, все же наступит день, когда государственный долг сокрушит нацию, под обломками будут погребены «монархия, церковь, аристократия, все остатки наших феодальных институтов и все прецеденты, унаследованные нами от предков». Катастрофы можно избежать лишь двумя способами: «Либо честно выплачивать основную сумму государственного долга, либо неопределенно долго платить проценты». Кобден решительно осуждал любые предложения о достижении компромиссного соглашения с кредиторами государства; такие предложения он считал «бредовыми идеями» людей, желающих ускорить политическую катастрофу, а все свои рассуждения завершил категорическим высказыванием, которое, с его точки зрения, подводило итог дискуссии: «Государственный долг неприкосновенен».