Текст книги "Пьесы (сборник)"

 
О вы, возросшие в гнезде высоком,
Вы, ястребы, летавшие со мною,
Глядевшие на солнце, снова вместе
Мы можем полететь по воле ветра.
Король же требует повиновенья,
Я речи слушаю его с утра,
Но больше не могу. Скорей в конюшню —
Пусть колесницы запрягают быстро,
Не медля, шлите вестников к арфистам,
Найдем поляну где-нибудь в лесу
И спляшем там.
 

МОЛОДОЙ КОРОЛЬ.

 
Дай клятву, Кухулин,
Хотим мы, чтоб на верность дал ты клятву.
 

КУХУЛИН.

 
На верность чтоб поклялся Конхобару?
 

КОРОЛИ.

 
Да! Да! Да! Да!
 

МОЛОДОЙ КОРОЛЬ.

 
Дай клятву Конхобару.
 

КОНХОБАР.

 
Из них никто не хочет беспокойства
С тех пор, как стали жить они в достатке.
 

КУХУЛИН.

 
Так кто ж переменился – я иль вы?
И я опасен стал? Да нет, неправда.
Теперь другие вы при женах, детях
И не хотите следовать за мной,
Ведь я, как прежде, словно птичка волен,
Хотя пора бы годам кровь разжижить
И успокоить буйный нрав. Ну нет!
Я тот же Кухулин. Но воля ваша,
И я клянусь на верность солнцем, светом,
Водой, луной и воздухом. Еще?
 

КОНХОБАР.

 
Огонь зажжен от наших очагов,
Свидетели мои – мужи седые,
Твои – младые короли. Пусть жены
Огнем очистят все дома, порожки
И по обычаю закроют двери,
Потом споют нам то, что сочинили
Законники былых времен, чтоб выгнать
Отсюда всех колдуний, ведь клятвой можно
Связать свободу мужа, не жены.
Так пусть звучат слова, которыми
Прогоним жен, познавших превращенья,
Колдуний, взявших ветры в свой полон.
 

Конхобар восходит на трон.

ЖЕНЩИНЫ (после первых нескольких слов они поют совсем тихо, чтобы все прислушались к их словам).

 
Ты гори, огонь, гори,
И колдуний ты гони,
Пусть не губят никого
И не рушат ничего.
Пусть бежит исконный враг
От тебя, порог, от тебя, очаг,
Вы гоните нечисть прочь,
Нецелованную дочь
Тех стихий, что для людей
Тайна неба и морей.
Ведьмы, на погибель королям,
Взяв песок и глину пополам,
Лепят кукол – в реку опускать
И позлее колдовать.
Могут в псов они их обратить,
Чтобы мучить и убить
Из каприза одного.
Заколдован если кто,
За колдуньями пойдет,
Путь-дорогу к ним найдет,
Чтобы силу им отдать,
Самому бессильным стать.
Ведьмы ж умастят себя
От макушки до носка,
Взяв единорога жир,
Чудесной силы эликсир.
Трижды будет жалок тот,
Немощный, больной урод,
Кто к колдуньям в плен попал,
Он, считай, уже пропал.
Горький и смертельный яд
Ласки сладкие таят,
И целуют ведьмы, чтоб учить:
«Будешь ненависть любить».
На любовном колесе
Головы теряют все,
Но колдуньям мил пожар,
Если дан им верхний жар.
Все мечи пусть вволю пьют
И на землю пусть не льют
Эль из древней чаши сей —
Клятва будет тем верней, —
Чтоб не взял у нас наш враг
Наш порог и наш очаг.
 

КУХУЛИН (говорит, пока они еще поют).

 
Я клятву дам и стану с этих пор,
Кем вы желали видеть Кухулина,
Птенцы из моего гнезда, однако
Не думал я, что немила вам станет
Та жизнь, с которой кровь бежит быстрее,
Пусть коротка она, да и свободный
Вам прежде был приятней дар. Ну что ж.
Покончим с прошлым. Слово я сдержу.
Негоже требовать назад подарки.
Но конь, взбрыкнув, ломает колесницу
И получает взбучку. Как быть с клятвой?
 

Две Женщины, продолжая петь, склоняются перед Кухулином, держа сосуд над головой. Он простирает руки над огнем.

 
Клянусь покорным быть я Конхобару,
Клянусь я в верности его сынам.
 

КОНХОБАР.

 
Теперь едины мы, как это пламя,
Тебе принадлежит мой разум, мне же —
И сила, и воинственность твоя.
Мечи в огонь, чтобы всегда служили
Порогу с очагом.
 

Короли полукругом встают на колени перед Женщинами и Кухулином, который опускает меч в огонь. Короли тоже опускают свои мечи в огонь. Третья Женщина стоит в глубине сцены возле большой двери.

КУХУЛИН.

 
Огонь веселый
Возлюбленной милей, жены и друга,
Ты закали нам волю, дай надежду
И дружбу подари меча!..
 

Песня становится громче, и последние слова слышны совсем ясно. Слышится громкий стук в дверь и крик: «Откройте! Откройте!»

КОНХОБАР.

 
Наверное, король из опоздавших.
Ему откройте дверь, пусть знают все,
Что клятву верности дал Кухулин
И в подтвержденье пили огнь мечи.
 

Третья Женщина открывает дверь, и входит Юноша, держа в руке обнаженный меч.

ЮНОША.

 
Из края Айфе я.
 

Короли бросаются к нему, но их опережает Кухулин, который становится между Юношей и Королями.

КУХУЛИН.

 
Мечей-то сколько!
А он один. И Айфе далеко.
 

ЮНОША.

 
Сюда пришел один я, чтоб скрестить
Свой меч с мечом героя Кухулина.
 

КОНХОБАР.

 
Ты знатен? Ведь простолюдин не может
Героя вызывать на поединок,
Лишь в общей битве им дано сразиться.
 

ЮНОША.

 
Я клятву дал и имя не открою,
Но знатен я.
 

КОНХОБАР.

 
Я должен имя знать,
Иль ты не смеешь здесь сказать ни слова.
 

ПЕРВЫЙ СТАРЫЙ КОРОЛЬ.

 
Здесь Дом Собраний. Ты пред Конхобаром!
 

ЮНОША.

 
Что я не воробей, вам докажу,
Как ястреб.
 

(На мгновение он умолкает, потом говорит, обращаясь ко всем.)

 
Слушайте ж, о короли.
Из древнего я рода – в подтвержденье
Ношу на коже знаки и в костях.
 

КУХУЛИН.

 
Довольно ястребиного пера.
И благородна речь твоя. Шлем дайте.
А я уж думал, будто надоел вам.
Подайте меч и пояс. Сразиться рад я.
Король Верховный обещал мне мудрость.
Но ястреб спит, пока с дубовой ветки
Не позовет подруга или сам он
Не узрит вражескую тень на солнце.
Что в мудрости ему, коль ближе к солнцу
Горит сильнее ясный взгляд его?
 

(Пристально смотрит на Юношу, потом сходит вниз по ступеням и крепко хватает его за плечо.)

 
На свет иди!
 

(Обращается к Конхобару.)

 
Точь-в-точь похож на ту,
О ком я здесь рассказывал тебе.
Точь-в-точь такой же.
 

(Обращается к Юноше.)

 
С Севера ты тоже,
Где очень многие рыжеволосы —
Темней, светлей, не в этом суть. Приблизься,
Я на тебя еще разок взгляну.
И впрямь похож: бледны, как камень, щеки.
Зачем пришел? Иль не боишься смерти?
 

ЮНОША.

 
И жизнь, и смерть моя в руках богов.
 

КУХУЛИН.

 
Слова, слова. Мальчишка ты еще.
А я их плуг, и борона, и сила.
Рожден союзом жившего на солнце
И смертной девы – счастлив был в любви он,
Слыхал, он обогнал луну, хотя
Бежать за ней был обречен на небе,
И он не стал бы дерево ломать,
Взращенное на диво. Дай мне руку.
Что ж, славные у ней отец и мать,
Но все-таки с моей ей не сравниться.
 

ЮНОША.

 
Смеешься ты? Считаешь недостойным
Со мной сразиться в честном поединке?
 

КУХУЛИН.

 
Нет, не смеюсь, и убери свой меч.
Тебе я другом быть хочу. Я вижу,
Глаза ясны твои и жарко сердце,
Не в этом дело.
 

(Обращается к Конхобару.)

 
Как она, горяч он.
Нет горячее северных красавиц.
Он, Конхобар, останется при мне,
Пусть будит сладкие воспоминанья
В вечерний час. – Ты оставайся с нами,
Мы славно поохотимся с тобой
На дикого быка или оленя,
Когда устанем, разожжем костер
На берегу реки иль на холме,
Куда слетаются колдуньи утром.
Смеется надо мной Король Верховный,
Что ни одной из них не взял я в жены.
Что голову повесил? Жизнь прекрасна:
Поутру гордость наполняет мысли,
А вечер нам сулит утехи дружбы,
Где белая волна с орехом спорит.
На этом мы покончим с славословьем,
Теперь ты друг – отныне и навек.
 

КОНХОБАР.

 
Сюда он прибыл не своею волей,
Он королевой Айфе послан был,
Чтоб вызвать лучшего из нас на бой.
 

КУХУЛИН.

 
Так что же?
 

КОНХОБАР.

 
Неужели ничего?
Считаешь легковесною причудой,
Мгновенной прихотью ее приказ?
Конечно, если нет наследников,
Заботиться не надо о наследстве,
О том, как уберечься от позора.
 

КУХУЛИН.

 
Пусть сыновья твои о том пекутся,
Окрепнуть им не помешает. – Мальчик,
Жалеть не стану для тебя даров,
Но кое-что мне дай взамен – браслет твой.
Сразимся мы, лишь повзрослей сначала.
 

ЮНОША.

 
Из всех мужей тебя лишь одного
Хотел бы другом я назвать, ведь имя
Твое известно всюду, но стану я
Предателем для Айфе.
 

КУХУЛИН.

 
Нет, подарки
Такие дам, что будет ясно Айфе —
Мои они. (Показывает на плащ.)
Отец мне плащ оставил.
Пришел он испытать меня поутру,
Из хладной тьмы морских глубин поднявшись.
На бой меня он вызвал, правда, прежде
Чем драться, имя произнес свое,
Дал плащ и с тем исчез. В дворце подводном
Сей плащ соткали из руна морского.
А Айфе скажешь, испугался я,
Или придумай что-нибудь еще.
Нет, ты скажи ей, будто каркнул ворон
На северном пределе, я и струсил.
 

КОНХОБАР.

 
Туманит голову тебе колдунья.
 

КУХУЛИН.

 
Нет. Глядя на него, я вспоминаю
Возлюбленную Айфе.
 

КОНХОБАР.

 
Ведьма может
Упавший лист напоминаньем сделать.
Как оседлают ветер, невидимки,
Так ворожат без устали, вредя нам,
Ведь учатся они тому с пеленок.
 

КУХУЛИН.

 
Нет, нет, при чем твое тут колдовство?
И ветер ни при чем. – Браслет твой, мальчик.
 

КОРОЛЬ.

 
Прошу, дозволь на вызов мне ответить.
 

ДРУГОЙ КОРОЛЬ.

 
Отвечу я, Король Верховный. Айфе
Украла у меня рабов.
 

ТРЕТИЙ КОРОЛЬ.

 
Позволь мне.
Без дома и овец остался я.
 

ЧЕТВЕРТЫЙ КОРОЛЬ.

 
Готов я драться.
 

ОСТАЛЬНЫЕ КОРОЛИ (хором).

 
Я! Я тоже! Я!
 

КУХУЛИН.

 
Назад! Назад! И прочь мечи! Никто
Отвергнутый мной вызов не получит.
Меч в ножны, Лаэгер!
 

ЮНОША.

 
Да пусть идут!
Я сразу встретиться готов с двумя.
 

КУХУЛИН.

 
В твои года и я таким же был.
Но это мой дом. Кто посмеет гостя
Здесь тронуть, биться будет тот со мной.
Молчите? Не хотите с ним встречаться?
 

(Вынимает меч.)

 
Вот с этим болтуном и свистуном
Белей волны, и с чибисом, и с мышью,
Грызущей основание земли?
Вот с этим, с этим? – Мальчик, я готов
Со всеми драться, будь ты сыном мне.
Сын отомстил бы, если бы меня
Убил брат, сын, отец иль друг всех тех,
Кого убил я ради Конхобара,
Когда четыре короля сошлись,
Чтоб поквитаться с ним. Нет, мститель
Не нужен мне, ведь вместе мы с тобой
Их выплеснем, как грязную водицу.
 

ЮНОША.

 
Отныне рядом будем мы стоять.
Порукой мой браслет.
 

КУХУЛИН.

 
Ты погоди,
Сражусь я первым, ведь старше я тебя.
 

(Расстилает плащ.)

 
Давным-давно в Подводном королевстве
Плащ ткали девять королев усердно
И вышивкою украшали долго.
Отец меня убил бы в поединке,
Как я убил бы сына, будь здесь мой сын
И я бы с ним сразился. Река бурлит
В истоке, но скудеет жар с годами.
 

КОНХОБАР (громко).

 
Довольно. Этой дружбе не бывать.
Уже забыл о клятве, Кухулин?
Он не уйдет непобежденным. Я…
 

КУХУЛИН.

 
По-твоему не быть.
 

КОНХОБАР.

 
Ты мне перечишь?
 

КУХУЛИН (хватает Конхобара).

 
Король Верховный, не играй с мечом!
 

КОНХОБАР.

 
Ты околдован. Потерял рассудок.
 

КОРОЛИ (кричат).

 
Он околдован!
 

ПЕРВЫЙ СТАРЫЙ КОРОЛЬ.

 
Потерял рассудок!
Ты, Кухулин, в чертах его увидел
Черты, которые любил когда-то,
И вдруг набросился на Конхобара!
 

КУХУЛИН.

 
Набросился на Конхобара я?
 

КОНХОБАР.

 
Под крышей тут устроилась колдунья.
 

КУХУЛИН.

 
Колдунья! Да, колдунья здесь летает.
 

(Обращается к Юноше.)

 
Зачем ты так? Заставил кто тебя?
Теперь идем! Скрестим свои мечи!
 

ЮНОША.

 
Нет… Ни при чем тут я.
 

КУХУЛИН.

 
Идем! Идем!
 

Юноша направляется к выходу, следом идет Кухулин. Короли идут за ними, громко шумя, так что разобрать можно лишь отдельные слова. Кричат: «Скорей, скорей!» – «Кто мешкает у двери?» – «Мы опоздаем!» – «Не начали еще?» – «Вам видно, бой еще не начался?» – и всё в таком же духе. Все кричат, заглушая друг друга. Остаются три Женщины.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Я знаю! Знаю!
 

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА.

 
А кричишь зачем?
 

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Бессмертные мне даровали знанье.
 

ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА.

 
Когда и где?
 

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Сейчас на пепле в чаше.
 

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Пока ее держала ты в руках?
 

ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА.

 
Скорей же говори!
 

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Весь дом в огне,
Сгорела крыша, почернели стены.
 

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Погибнет Кухулин.
 

ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА.

 
О нет! О нет!
 

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Кто мог провидеть Кухулина смерть
В бою с юнцом безвестным?
 

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Жизнь проходит
Между слепцом и дураком. Конца ж
Никто – ни трус и ни герой – не знает.
 

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Увидим мы героя Кухулина смерть!
 

Первая Женщина и Третья подходят к двери и, плача, останавливаются на пороге.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА.

 
Оставим слезы здесь. Черед их будет,
Когда все кончится, тогда поплачем.
 

Женщины уходят. Дальше время от времени должен слышаться звон мечей. Входит Дурак, таща Слепца.

ДУРАК. Ты съел ее! Ты съел ее! И оставил мне одни кости!

Швыряет Слепца на пол рядом с троном.

СЛЕПЕЦ. Вот беда так беда! На мне живого места не осталось! Будто меня на части разорвали! Так-то ты платишь мне за мое добро.

ДУРАК. Ты все съел! А мне врал. Надо было сразу понять по тому, как лениво и сонно ты тащился. Теперь лежи тут до прихода королей. Все расскажу про тебя Конхобару и Кухулину и остальным королям.

СЛЕПЕЦ. Да что бы было с тобой, если бы не я, ведь у тебя совсем нет мозгов! Не заботься я о тебе, и ты ходил бы голодный да холодный.

ДУРАК. Ты заботишься обо мне? Да ты сидишь в сторонке, а меня гоняешь на опасные дела. Разве не меня погнал ты на скалу за яйцами чаек, а сам тем временем грел на солнышке свои слепые глаза? И потом один съел все хорошие яйца, а мне оставил то, что уже не яйца и еще не птицы. (Слепец пытается встать, но Дурак толкает его обратно.) Лежи смирно, пока я закрою дверь. Ну и расшумелись там. До того расшумелись, что я сам себя не слышу. (Закрывает дверь.) Почему бы им не помолчать? Почему бы им не помолчать? (Слепец пытается уползти) А! Хочешь удрать? (Идет за Слепцом и возвращает его на прежнее место.) Лежи тут! Лежи тут! Даже и не надейся удрать от меня! Лежи и жди, пока не придут короли. Я все им о тебе расскажу. Все расскажу. Как ты греешься у костра, который меня же заставляешь разжечь, да еще требуешь, чтобы я поддувал пламя. И как заставляешь меня лежать там, где дует ветер, когда дует ветер, и там, где идет дождь, когда идет дождь.

СЛЕПЕЦ. Послушай меня, славный Дурак. Вспомни, как я забочусь о тебе. Я ли не приводил тебя к жаркому очагу, где тебя ждал добрый прием? А ты бежал от него подальше, потому что любишь бродяжничать.

ДУРАК. В последний раз ты меня привел и ты же увел, потому что это ты залез в горшок, когда никто не смотрел. Тихо!

КУХУЛИН (буквально врывается в залу). Ни на земле, ни на небе нет такого колдовства, с которым я бы не справился.

ДУРАК. Кухулин, послушай. Я оставил его следить, как варится курица, а он съел ее. Съел всю курицу, хотя это я украл ее. Ничего мне не оставил, одни перья.

КУХУЛИН. Подай мне рог с элем!

СЛЕПЕЦ. Я оставил ему то, что он любит. Ты даже не представляешь, как наш Дурак любит украшать себя. И больше всего он любит перья.

ДУРАК. Кости и перья – вот все, что мне досталось. Одни перья, а ведь это я украл ее.

КУХУЛИН. Подай мне рог. Не хватало еще ваших препирательств! (Пьет.) Так что же вы не поделили? Выкладывайте!

СЛЕПЕЦ. Что бы сталось с ним без меня? Разве не мне приходится обо всем думать. И о том думать, где бы достать еду для обоих. А когда, кажется, еда есть, то в полнолуние или в прилив с него глаз спускать нельзя, ведь он или кролика в силках оставит, пока тот не зачервивеет, или форель упустит обратно в реку.

В то время, как Слепец говорит, Дурак начинает петь.

ДУРАК (поет).

 
Был ты желудем на дубе,
Юный был орёл я;
Ты теперь бревно на срубе,
Все еще орёл я.
 

СЛЕПЕЦ. Вы только послушайте его. А ведь мне приходится слушать такое и днем и ночью.

Дурак втыкает перья себе в волосы. Кухулин берет со скамейки, на которой сидит Дурак, перья, вытаскивает перья из волос Дурака и вытирает ими кровь со своего меча.

ДУРАК. Он взял мои перья и вытер ими меч. Вытер кровь на мече.

КУХУЛИН (идет к задней двери и выбрасывает перья). Они стоят возле него. Им не разбудить его, несмотря на все его колдовство.

СЛЕПЕЦ. Он говорит о герое, которого убил. О том самом, что прибыл из страны Айфе.

КУХУЛИН. Он думал спасти себя колдовством.

ДУРАК. А Слепец сказал, будто он убьет тебя, ведь он для этого прибыл из страны Айфе. Слепой Человек сказал, что его там обучили всем хитростям. Но я-то знал, что ты победишь его.

КУХУЛИН (обращается к Слепцу). Тебе он был знаком?

СЛЕПЕЦ. Я видел его, когда еще не ослеп, в стране Айфе.

КУХУЛИН. Ты был в стране Айфе?

СЛЕПЕЦ. Я видел там его и его мать.

КУХУЛИН. Он хотел назвать ее перед смертью.

СЛЕПЕЦ. Он – сын королевы.

КУХУЛИН. Какой королевы? (Хватает Слепца, который к этому времени уже сидит на скамейке) Королевы Скатах? Там было много королев. Ведь там правили только королевы.

СЛЕПЕЦ. Нет, не Скатах.

КУХУЛИН. Королевы Уатах? Да? Отвечай же! Отвечай!

СЛЕПЕЦ. Не могу, ты чуть не задушил меня. (Кухулин отпускает его) Не помню я. Боюсь соврать. Но она была королевой, это точно.

ДУРАК. А мне он сказал сегодня, что тот юноша – сын Айфе.

КУХУЛИН. Айфе? Нет! Нет! Когда я жил там, у нее не было сына.

ДУРАК. Слепец сказал, что она растила его как сына.

КУХУЛИН. Лучше бы он был сыном другой женщины. А кто его отец? Воин из Албы? Горячая была женщина – гордая, белая, горячая женщина.

СЛЕПЕЦ. Никто не знал его отца.

КУХУЛИН. Никто не знал! Неужели и ты не знал, ведь ты любишь подслушивать у дверей?

СЛЕПЕЦ. Нет, нет. Я ничего не знаю.

ДУРАК. А как-то раз он сказал, будто слышал, как Айфе похвалялась, будто у нее был лишь один возлюбленный и он единственный одолел ее в сражении.

Пауза.

СЛЕПЕЦ. Дурак, не ты ли дрожишь? Скамейка трясется. Почему ты дрожишь? Неужели Кухулин убьет нас? Кухулин, это не я сказал тебе о сыне!

ДУРАК. Кухулин дрожит. Кухулин трясет скамейку.

СЛЕПЕЦ. Он убил своего сына.

КУХУЛИН.

 
Колдуют ведьмы, на ветрах летая.
Вы где? Вы где? Мой меч, разгоним их!
Да нет, добры ко мне колдуньи были;
Им любо пламя вдруг раздуть из пепла,
Но если вдруг войну раздуть решили,
То будет славная война героев,
Но не такая ж. Войны их всегда
К напевам гордым арфы пробуждают.
Кто виноват? Боитесь? Говорите!
Я защитить вас ото всех сумею
И щедро награжу. То Дабтах-Майский Жук?
Мой старый враг? Да нет, он с Медб сейчас.
Иль Лаэгер? Вы почему молчите?
А это что за дом? (Пауза.) Я вспомнил всё.
 

Подходит к трону Конхобара и ударяет по нему мечом, как если бы на нем сидел Конхобар.

 
Ты виноват, Король Верховный, ты
Сидел тут с жезлом, словно бы сорока
С украденною ложкой. Сорока? Нет!
Ты – червь, который пожирает землю!
Сбежал ты по-сорочьи торопливо.
Куда же ты сбежал?
 

СЛЕПЕЦ. Да тут он, рядом.

КУХУЛИН. Где рядом?

СЛЕПЕЦ. Между домом и прибоем.

КУХУЛИН. Эй, Конхобар, мой меч тебя разыщет!

Кухулин убегает. Пауза. Дурак крадется к двери в глубине сцены, потом смотрит в нее.

ДУРАК. Он бежит к королю Конхобару Все короли еще рядом с юношей. Нет, нет, он остановился. Накатывает большая волна на берег. Он смотрит на нее. Не может быть! Он бежит к морю, но меч держит, как в бою. (Пауза.) Вот удар так удар! Еще раз!

СЛЕПЕЦ. Что он делает?

ДУРАК. Он сражается с волнами!

СЛЕПЕЦ. На каждой он видит корону Конхобара.

ДУРАК. Вот! Ударил большую волну! Сбил с нее корону и пена разлетелась во все стороны. Опять идет большая волна!

СЛЕПЕЦ. А где короли? Что они делают?

ДУРАК. Они кричат и бегут к берегу. Из домов тоже все повыскакивали и бегут туда же.

СЛЕПЕЦ. Говоришь, люди повыскакивали из домов? Значит, в домах никого не осталось. Послушай, Дурак!

ДУРАК. Кухулин упал! Нет, встал опять. Идет туда, где глубже. Какая большая волна. Она накрыла его. Никого не видно. Он убил много королей и великанов, а волны убили его, волны убили его!

СЛЕПЕЦ. Иди сюда, Дурак!

ДУРАК. Волны убили его.

СЛЕПЕЦ. Иди сюда!

ДУРАК. Волны убили его.

СЛЕПЕЦ. Говорю тебе, иди сюда!

ДУРАК (подходит к Слепцу, но оглядывается на дверь). Ну, что тебе?

СЛЕПЕЦ. В домах-то никого. Пойдем быстрее! Должно быть, осталось много еды, и ее никто не стережет. А мы тут как тут. (Они уходят.)

КОНЕЦ

Горшок с похлебкой
1904

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Джон Конили, Старик.

Сибби Конили, молодая или средних лет женщина.

Бродяга.

Действие происходит в кухне. В плите горит огонь; на столе капуста, лук, тарелка с едой и т. д. Дверь полуоткрыта. Входит Бродяга, озирается.

БРОДЯГА. Интересно, что за люди тут живут? Может, и не стоило приходить сюда за обедом? А что в этом большом горшке? (Открывает крышку) Ничего! А в маленьком? (Открывает крышку) Тоже ничего! А в бутылке? (Жадно хватает ее и отпивает глоток.) Молоко! Молоко в бутылке! Неужели у них нет ведра, чтобы в него подоить корову? Боюсь, нищему здесь ничем не разжиться. А что в сундуке? (Встает на колени и пытается поднять крышку сундука) Заперт! (Нюхает замочную скважину) Пахнет вкусно – гонят, видно, где-то рядом.

Поднимается с колен и садится на сундук. Снаружи слышатся шум, крики, шаги, громкое испуганное кудахтанье.

БРОДЯГА. Какого черта там творится? Можно подумать, ирландец Финн вышел на охоту!

ГОЛОС СИББИ. Догони ее, Джон, да догони же ее. Хватай эту крикливую курицу, не орлица она, чтобы летать на крышу!

ГОЛОС ДЖОНА. Не получается, Сибби. Только я к ней, а ее уж и нет!

ГОЛОС СИББИ. Да в саду она! Беги туда. Теперь у нее простора побольше.

БРОДЯГА. Он называет ее Сибби. Не дом ли это Сибби Конили? Если так, пожалуй, уйду я отсюда таким же голодным, как пришел. Ох уж и скряга, эта ничего не упустит, ей не в труд и крыс уморить голодом. Скряга, каких свет не видывал, из блохи и то умудрится сшить себе платье! Не повезло мне, а отсюда до Таббера ни деревни, ни фермы. Не добраться мне туда. (Выкладывает все из карманов на сундук.) Вот трубка, но нет ни щепотки табака! Вот носовой платок, он достался мне на обеде в честь коронации! Вот нож, но он весь стесан. (Вытряхивает все из карманов.) Вот крошки от последнего обеда, и, похоже, до завтра мне рассчитывать не на что. Больше ничего нет, разве что камень, который я подобрал неподалеку, чтобы утихомирить разлаявшегося пса. (Достает камень и подбрасывает его несколько раз.) Миновали времена, когда ни старухи, ни молодухи не отказывали мне в обеде! Помнится, повстречался мне старый священник, и я продал ему его собственных индюков. Тогда моя голова неплохо кормила мой живот, а теперь, боюсь, мозги у меня уже не те после всего, что мне пришлось пережить.

Опять слышатся кудахтанье и крики.

ГОЛОС СИББИ. Лови ее, она за кустом! Суй руки в крапиву, ничего с тобой не будет!

Слышится придушенное кудахтанье, потом долгий крик.

БРОДЯГА. Кого-то они ждут к обеду. А почему бы не меня? Как бы мне ее облапошить? У нее не больше жалости, чем у пса. Да пусть бы даже святые, босиком, встали перед ней, она бы попросила их зайти в другой раз. Надо заставить ее поверить мне, уговорить ее. (Глядит на камень) Придумал! Помнится мне, что сделал с камнем лудильщик, а чем я хуже него? (Он подпрыгивает на сундуке и машет над головой камнем) Ну, Сибби, держись! Если не получится так, я придумаю что-нибудь другое. Ставлю свою голову против всего человечества!

 
В горшке похлебка для тебя, старик,
В горшке похлебка для тебя, старик,
Капуста мне,
Тебе вода
И мясо для слуги.
 
 
Жду не дождусь, когда умрет старик,
Жду не дождусь, когда умрет старик,
Жду не дождусь,
Когда умрешь
И буду я женой слуги.
 

ГОЛОС ДЖОНА (снаружи). Забирай ее, Сибби, неси ее в дом, а то не успеешь сварить обед для священника.

ГОЛОС СИББИ. Не можешь потерпеть, пока я вытащу ее?

Входит Джон.

ДЖОН. Вот уж не знал, что в доме кто-то есть.

БРОДЯГА. Я только что вошел. Устал с дороги, да и не ел с утра.

ДЖОН (перебирает горшки и сковородки). Не могу ничего найти… нет тут ничего… Может быть, в сундуке.

Джон берет ключ из потайного места за очагом, отпирает сундук, вытаскивает бутылку, окорок и начинает резать его, как входит Сибби, держа за шею цыпленка. Джон бросает окорок на лавку.

СИББИ. Поторопись, Джон, ты и так много времени проваландался. Почему ты не поймал старую курицу, когда она скреблась в пыли?

ДЖОН. Да решил, что цыплята будут нежнее на вкус.

СИББИ. Плевать на нежный вкус! Ты только подумай, во сколько она уже обошлась! Моя большая курочка, пять лет я кормила тебя! А теперь настала пора с тобою распрощаться! Мне бы такое и в голову не пришло, не перестань она с Пасхи нестись.

ДЖОН. Я подумал, что мы должны накормить его преподобие повкуснее.

СИББИ. А при чем тут курица или цыпленок? Когда на стол поставишь, курица – она курица и есть. (Садится и принимается ощипывать цыпленка) Почему бы Кернанам, как обычно, не угостить священника обедом? Ну, умер брат их матери, и что из этого? Нет, все дело в расходах.

ДЖОН. У тебя, помнится, еще остался хороший кусок бекона, так свари его вместе с цыпленком.

СИББИ. Не говори чепухи. Высокородным господам, таким как священники, настоящим воспитанным людям нужен дух мяса на кончике ножа, не то что жадинам, которые убирают картошку или жнут хлеб.

ДЖОН. Мне еще не встречались люди, будь они простые или не простые, чтобы, проголодавшись, они не обрадовались хорошему куску мяса.

СИББИ. Отстань. Я покажу Кернанам, как надо потчевать священника. У меня есть кое-что получше бекона, вкусный окорочок, который я хранила в сундуке на всякий случай. (В это мгновение она замечает бродягу) А это кто? Бродяга? Будь добр, убирайся отсюда. У нас ничего нет для тебя. (Она встает и открывает дверь.)

БРОДЯГА (выходит вперед). Вы совершаете ошибку, мэм, не спрашивая о том, кто я есть. Обычно я больше даю, чем беру. Еще не было случая, чтобы меня не звали в дом, в котором я уже побывал.

СИББИ. У вас вид бродяги, но если вы не бродяга, то чем зарабатываете себе на хлеб?

БРОДЯГА. Будь я бродягой, мэм, я пошел бы к простым людям, а не к такой даме, как вы, привычной к беседам лишь с благородными господами.

СИББИ. Ладно, что вам нужно? Если хотите поесть, то у меня ничего нет, потому что я жду гостя, которого должна хорошенько накормить.

БРОДЯГА. Разве я просил у вас еду? (Показывает камень) У меня есть кое-что получше говядины и баранины, кексов с корицей и мешков с мукой.

СИББИ. Что же?

БРОДЯГА (с загадочным видом). Тем, которые мне его дали, не понравилось бы, что я рассказываю о нем направо и налево.

СИББИ (обращаясь к Джону). Думаешь, у него друзья из сидов?

ДЖОН. С тех пор, как сиды помогли Джону Моллою отыскать золото, спрятанное на Лимрикском мосту, ты все время о них говоришь. Я вижу лишь камень.

БРОДЯГА. Что ты можешь видеть, если ни разу не видел, что он делает?

ДЖОН. А что он делает?

БРОДЯГА. Да мало ли что. Вот сейчас, например, я сварю из него на обед похлебку.

СИББИ. И мне бы хотелось иметь камень, из которого можно сварить похлебку.

БРОДЯГА. Лишь у одного человека на земле есть такой камень, мэм, и никакой другой камень на земле не делает то, что делает этот камень, потому что он волшебный. Единственное, что я попрошу у вас, мэм, это горшок с кипящей водой.

СИББИ. Это пожалуйста. Джон, налей воды в маленький горшок.

бродяга (кладет камень в горшок). Ну вот, теперь мне надо поставить горшок на огонь, и у меня вскоре будет много похлебки.

СИББИ. Больше ничего не надо туда класть?

БРОДЯГА. Ничего… разве что, может быть, немножко травки, чтобы волшебство не покинуло мой камень. У вас, мэм, есть сланлус, срезанный ножом с черной ручкой?

СИББИ. Нет, конечно. Я такого в доме не держу.

БРОДЯГА. А фиараван, который собирают, когда дует северный ветер?

СИББИ. И этого нет.

БРОДЯГА. А отростка атар-талава, отца всех трав?

ДЖОН. Этого полно около изгороди. Сейчас принесу.

БРОДЯГА. О, не стоит беспокоиться. Вот тут, рядом со мной, есть листья. Их вполне хватит. (Он берет пригоршнями листья капусты и луковицы и бросает их в горшок.)

СИББИ. А где вы взяли камень?

БРОДЯГА. Вот как это было. Шел я как-то по лесу, и со мной была большая борзая. Она бежала за кроликом, ну, а я за ней и, когда наконец добрался до края гравиевого карьера, где росло несколько почти засохших кустиков, то увидел, что сидит мой пес, весь дрожит, а перед ним сидит старичок и снимает с себя кроличью шкуру. (Он поглядел на окорок.) Одолжите-ка мне шкурку помешать похлебку… (Он берет окорок и кладет его в горшок.)

ДЖОН. Ой! Окорок!

БРОДЯГА. Я сказал не окорок, а кролик.

СИББИ. Придержи язык, Джон, если тебя глухота одолела.

БРОДЯГА. (Он помешивает окороком в похлебке.) Ну, как я уже сказал, сидит старичок, и только я подумал, что он мал, как орех, а его голова уже среди звезд. Ну и испугался я.

СИББИ. Неудивительно. Совсем неудивительно.

БРОДЯГА. Ну вот, достает он из кармана маленький камешек – этот самый – и показывает его мне. «Отзови пса, – говорит он, – и я дам тебе этот камень, а тогда, захочется тебе похлебки, или каши, или даже нашего самогона, положи его в горшок, налей воды и знай себе помешивай понемногу, не успеешь оглянуться, как получишь, что пожелаешь».

СИББИ. Самогон! И его тоже можно?

БРОДЯГА. Да не глядите вы так, мэм. Еще накликаете на себя беду, нельзя ведь смотреть на горшок, когда в нем кипит похлебка. Надо накрыть его крышкой или как-то подкрасить воду. Дайте-ка мне немного того, что на тарелке.

Сибби подает ему тарелку, и он сыплет в горшок пару пригоршней.

ДЖОН. Умный человек!

СИББИ. Хорошо иметь такой камень. (Она закончила щипать цыпленка, и теперь он лежит у нее на коленях.)

БРОДЯГА. У него есть еще одно свойство, мэм. Если камень в руках католика, то положи вы в горшок даже самое белое мясо, какое только есть на свете, оно станет черным-пречерным.

СИББИ. Ну и чудеса. Надо будет рассказать отцу Джону.

БРОДЯГА. А если в другой день положить немножко мяса, ничего плохого не случится, даже наоборот. Смотрите, мэм. Я на минутку положу в горшок маленькую симпатичную курочку, которая лежит у вас на коленях, и вы сами поймете. (Берет цыпленка и кладет в горшок.)

ДЖОН (с сарказмом). Хорошо, что сегодня не пятница!

СИББИ. Придержи язык, Джон, и не перебивай человека, не то получишь по башке, как бабушка короля Лохланна.

ДЖОН. Давай, давай, я больше ничего не скажу.

БРОДЯГА. Если мне придется проходить в ваших местах в пятницу, я прихвачу с собой добрый кусок барана или грудку индюшки, и вы сами убедитесь, что через две минуты в горшке будет вонючая жижа.

СИББИ (встает). Пора вынуть цыпленка.

БРОДЯГА. Я помогу вам, мэм, чтобы вы не ошпарились. Еще минутка, и вы увидите вашу курочку белой, как ваша кожа, на которой лилии и розы сражаются за власть. Вам приходилось слышать, что парни из вашего прихода пели, когда вы вышли замуж, – те из них, которые не онемели от горя и которым не совсем мешали рыдания, или выпившие немного, чтобы успокоиться и не сойти с ума, когда потеряли надежду заполучить вас?

Довольная Сибби вновь усаживается на свое место.

СИББИ. А они пели?

БРОДЯГА. Пели, мэм, еще как пели. Вот так они пели:

 
Там, где ива плакучая,
Песню пела Филомела…
 

Нет, не то – странные штуки вытворяет память!

 
На танцах у Дермоди
Мы повстречались.
Нет, нет, не так – вру, вспомнил.
 
 
Ах, Пейстин Финн – любовь моя,
Она с ума свела меня.
 

СИББИ. При чем тут Пейстин?

БРОДЯГА. А как им называть вас? Неужели вашим настоящим именем, когда у вас есть муж, который готов вышибить мозги любому, едва посмотревшему в вашу сторону?

СИББИ. Ну, наверно, нет.

БРОДЯГА. Я стоял рядом, когда парень сочинял песню и записывал ее плотницким огрызком карандаша, а по щекам у него бежали слезы.

 
Ах, Пейстин Финн – любовь моя,
Она с ума свела меня,
Ах, в сердце лишь она одна,
О чем пою я без конца.
Ты верь, ты верь!
Вот ночью выломаю дверь.
 

Cибби взяла вилку, чтобы вытащить из горшка цыпленка, но бродяга, жестом удержав ее на месте, продолжал петь.

 
Для парня нет прибытка в том,
Что одинок он день за днем,
Вот посидеть бы с ней в пивной
И вместе выпить литр-другой.
Ты верь, ты верь!
Вот ночью выломаю дверь.
 

Сибби вновь привстала, но бродяга взял ее за руку.

БРОДЯГА. Подожди, сейчас уже конец. (Поет.)

 
Один я девять дней подряд
Лежу в кустах и в дождь, и в град;
Я думал, что она придет,
Свистел, свистел, она ж нейдет.
Ты верь, ты верь!
Вот ночью выломаю дверь.
 

Бродяга повторяет песню с самого начала, и Сибби поет вместе с ним, отбивая такт вилкой.

СИББИ (обращаясь к Джону). Я всегда знала, что слишком хороша для тебя. (Продолжает напевать.)