Текст книги "Пьесы (сборник)"

АБРАХАМ ДЖОНСОН. Мне все еще кажется, что дух, помешавший нашему последнему сеансу, был злым духом. Если мне нельзя изгнать его, то я помолюсь, чтобы Господь защитил нас.

ДОКТОР ТРЕНЧ. У Лулу, которая контролирует миссис Хендерсон, достаточно опыта, и она в состоянии защитить и медиума и нас, однако, если вы помолитесь, чтобы дух обрел покой, то, верно, поможете ей.

Абрахам Джонсон садится и молча, но шевеля губами, молится. Миссис Хендерсон входит вместе с мисс Маккенна и остальными. Мисс Маккенна закрывает дверь.

ДОКТОР ТРЕНЧ. Миссис Хендерсон, позвольте представить вам мистера Корбета, студента Кембриджского университета и скептика, который надеется, что вы сможете переубедить его.

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Мы все когда-то были скептиками. Однако от одного сеанса не следует ждать слишком многого. Придется проявить настойчивость.

Она садится в кресло, другие тоже начинают рассаживаться. Мисс Маккенна подходит к Джону Корбету и они единственные продолжают стоять.

МИСС МАККЕННА. Мне нравится, что вы скептик.

ДЖОН КОРБЕТ. Я думал, вы тоже спирит.

МИСС МАККЕННА. Мне довелось присутствовать на многих сеансах, и иногда я думаю, что все это совпадение или телепатия. (Она говорит тихо.) А иногда думаю так же, как доктор Тренч, и в таких случаях чувствую себя, как Иов, вы знаете его слова, и волосы у меня встают дыбом. Дух проходит надо мною.

МИССИС МАЛЛЕТ. Заприте, пожалуйста, дверь, доктор Тренч, чтобы нам никто не помешал.

Доктор Тренч запирает дверь.

Мисс Маккена, садитесь рядом со мной.

МИСС МАККЕННА. Спасибо. Я сяду рядом с мистером Корбетом.

Корбет и мисс Маккенна садятся.

ДЖОН КОРБЕТ. Сегодня вы тоже чувствуете себя, как Иов?

МИСС МАККЕННА. Я чувствую, что должно случиться что-то необычное, поэтому радуюсь вашему скептицизму.

ДЖОН КОРБЕТ. Так вам спокойнее?

МИСС МАККЕННА. Да, спокойнее.

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Мне приятно вновь видеть моих старых друзей и приветствовать мистера Корбета, впервые оказавшегося среди нас. Поскольку мистер Корбет прежде не участвовал в сеансах, я должна пояснить, что мы не вызываем духов, но создаем такие условия, что они сами приходят к нам. Мне неведомо, кто хочет явиться к нам сегодня. Иногда таких много, и проводникам приходится выбирать. Проводники стараются прислать такого духа, который был бы интересен всем, но им это не всегда удается. Если у вас есть желание поговорить с близким человеком, который проходит над вами, советую вам не отчаиваться. Пусть ваш друг не смог прийти сегодня, он придет в следующий раз. Мой проводник – милая девочка по имени Лулу Она умерла, когда ей было пять или шесть лет. Обычно она сообщает, какие духи ждут своей очереди и кто из них хочет говорить с нами. Мисс Маккенна, пожалуйста, несколько стихов из псалма, который мы пели в прошлый раз. Поем все вместе.

Они поют псалом 564 из псалмовника Ирландской церкви.

 
Ты солнце, ты Спаситель мой,
Мне ночь неведома, коль ты со мной:
И пусть не сможет злая тьма
Твой лик укрыть надолго от меня.
 

Миссис Хендерсон, засыпая, откидывается на спинку кресла.

МИСС МАККЕННА (обращается к Джону Корбету). Она всегда храпит, когда вот так отключается.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Лулу очень рада видеть своих друзей.

МИССИС МАЛЛЕТ. И мы очень рады тебе, Лулу.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Лулу рада новому другу.

МИСС МАККЕННА (обращается к Джону Корбету). Она говорит с вами.

ДЖОН КОРБЕТ. Спасибо, Лулу.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Не смейтесь над тем, как я говорю.

ДЖОН КОРБЕТ. Я не смеюсь, Лулу.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Никто не должен смеяться. Лулу старается, но ей трудно произносить длинные слова. Лулу видит высокого мужчину с густой бородой (миссис Хендерсон касается ладонями щек и подбородка), с лысиной (миссис Хендерсон касается ладонями головы), в красном галстуке со странной булавкой.

МИССИС МАЛЛЕТ. Да… Да…

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). С булавкой в виде подковы.

МИССИС МАЛЛЕТ. Это мой муж.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Он хочет что-то сказать.

МИССИС МАЛЛЕТ. Да.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Лулу не слышит. Он слишком далеко. Теперь подошел ближе. Лулу слышит. Он говорит… Он говорит: «Прогоните его!» Он показывает на кого-то, кто находится в углу, вон в том углу. Он говорит: это плохой человек, и это он не дал провести прошлый сеанс. Если его не прогонят, Лулу будет плакать.

МИСС МАККЕННА. Опять этот дух.

АБРАХАМ ДЖОНСОН. В прошлый раз он один говорил.

МИССИС МАЛЛЕТ. И никому не дал вставить ни слова.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Они прогнали его. Лулу видит молодую даму.

МИССИС МАЛЛЕТ. А мой муж?

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Мужчина с необычной булавкой ушел. Пришла молодая дама. Лулу думает, что она с костюмированного бала. У нее необычное платье и прическа вся из локонов. Все стоят, глядя в пол, рядом со стариком в очках.

ДОКТОР ТРЕНЧ. Я не узнаю ее.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (детским голоском). Плохой человек, плохой человек в углу, он вернулся. Лулу сейчас закричит. о… О… (Говорит мужским голосом.) Как ты посмела писать ей? Как посмела спрашивать, обвенчаны мы или не обвенчаны? Как ты посмела задавать ей вопросы?

ДОКТОР ТРЕНЧ. Дух страдает… Он не видит и не слышит нас.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (она выпрямилась и, очевидно, очень напряжена. Только губы шевелятся. Говорит мужским голосом). Что ты согнулась там? Разве ты не слышишь меня? Как ты посмела спрашивать ее? Я нашел тебя, когда ты была невежественной девчонкой, чуждой тяге к знаниям и моральным устоям. Сколько раз я пренебрегал приглашениями великих людей, сколько раз пренебрегал лордом-казначеем, сколько раз забывал о государственных делах, чтобы вместе с тобой читать Плутарха!

Абрахам Джонсон приподнимается со стула. Доктор Тренч делает ему знак, чтобы он не вставал.

ДОКТОР ТРЕНЧ. Тихо!

АБРАХАМ ДЖОНСОН. Но, доктор Тренч…

ДОКТОР ТРЕНЧ. Замолчите… Мы ничего не можем поделать.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (говорит, как прежде). Я учил тебя во всех случаях думать не так, как привыкла думать Эстер Ванхомрай, а как думали Брут или Катон, не говоря уж о том, что ты ведешь себя, словно обычная шлюшка, которая любит подсматривать в замочную скважину.

ДЖОН КОРБЕТ (обращается к мисс Маккенна). Это Свифт, Джонатан Свифт, разговаривает с женщиной, которую он называл Ванессой. Ее настоящее имя, которое ей дали при крещении, было Эстер Ванхомрай.

МИССИС ХЕНДЕРСОН (голосом Ванессы). Я спрашивала ее, Джонатан, потому что люблю тебя. А почему ты позволял мне проводить по многу часов в твоем обществе, если не хотел, чтобы я полюбила тебя? (Голосом Свифта.) Когда я строил Рим в твоей голове, мне казалось, будто я брожу по его улицам. (Голосом Ванессы.) И это все, Джонатан? И я была лишь холстом художника? (Голосом Свифта.) Боже мой, неужели ты полагаешь, что мне было легко? Я был человеком сильных страстей, но я дал обет безбрачия. (Голосом Ванессы.) Если ты не обвенчан с ней, почему нам нельзя было пожениться, подобно всем мужчинам и женщинам? Я полюбила тебя с первой же минуты, едва ты пришел в дом моей матери и стал учить меня. Мне казалось достаточным смотреть на тебя, говорить с тобой, слушать тебя. Пять лет назад я последовала за тобой в Ирландию, но больше мне не выдержать. Мне недостаточно смотреть, говорить, слушать. Джонатан, Джонатан, я ведь женщина, и женщины, которых любили Брут и Катон, были такими же. (Голосом Свифта.) Я не имею права пеередавать свою кровь потомкам. У меня постоянные головокружения, и я делаю вид, будто в этом виновато неумеренное потребление фруктов в детстве. Но они были и в Лондоне тоже… Там я свел знакомство с великим врачом, доктором Арбетнотом, и рассказал ему о своих приступах и еще кое о чем похуже. И он объяснил мне. У Драйдена есть строчка… (Голосом Ванессы.) Да, я знаю. «С великим разумом безумие в союзе». Будь у тебя дети, они взяли бы и мою кровь, Джонатан, и были бы здоровы. Дай мне руку, я положу ее себе на сердце. Кровь Ванхомраев всегда была здоровой. (Миссис Хендерсон медленно поднимает левую руку.) В первый раз, Джонатан, ты прикоснулся ко мне. (Миссис Хендерсон встает, она напряжена. Говорит голосом Свифта.) Ну и что в том, что ты здорова? Что в том, что я тоже мог бы быть здоров? Неужели все дело в том, чтобы умножить число здоровых мошенников и плутов на земле? (Голосом Ванессы.) Джонатан, посмотри на меня. Твой надменный гений разъединяет нас. Дай мне обе руки. Я положу их себе на грудь. (Миссис Хендерсон поднимает правую руку до уровня левой и кладет обе руки себе на грудь.) Ах, какая она белая – белая, как игральные кости – белые кости из слоновьих бивней. Подумай, все нельзя предусмотреть. Может быть, ребенок родится безумным – может быть, мошенником – может быть, плутом – а, может быть, не безумным, не мошенником и не плутом. Кости гения налиты свинцом, а мои кости обыкновенные. (Миссис Хендерсон простирает вперед руки, словно притягивает кого-то к себе.) Моим рукам не под силу привлечь тебя ко мне. У меня слабые руки, и они ничего не могли бы сделать, если бы ты не любил меня, как я люблю тебя. Ты говорил, что тебя сотрясают сильные страсти. Это правда, Джонатан – в Ирландии нет другого столь же страстного мужчины. Вот почему тебе нужна я, вот почему тебе нужны дети, и никому они не нужны больше, чем тебе. Ты стареешь. Нет горше одиночества, чем одиночество бездетного старика. Даже друзья, такие же старики, отворачиваются от него, ибо тянутся к молодым, к своим детям или к детям своих детей. Им нестерпимо общество себе подобных. (Миссис Хендерсон отходит от своего кресла, однако ее движения постепенно становятся конвульсивными.) Пока ты не стар, Джонатан, и можешь рискнуть, но еще несколько лет, и ты превратишься в несчастного бездетного старика. (Голосом Свифта.) О Боже, услышь молитву Джонатана Свифта, своего страдальца, и сделай так, чтобы он дал своим детям лишь разум, который дарован ему небесами. (Голосом Ванессы.) Джонатан, неужели ты со своим умом не провидишь будущее одиночество? (Миссис Хендерсон идет к двери и обнаруживает, что она заперта.) Кости, белые слоновые кости. (Голосом Свифта.) Боже мой, я остался один на один со своим врагом. Кто запер дверь, кто запер меня здесь с моим врагом? (Миссис Хендерсон бьется в дверь, потом опускается на пол и говорит голосом Лулу) Злой старик! Не позволяйте ему приходить. Злой старик не знает, что он умер. Лулу не может отыскать отцов, матерей, сыновей, которые прошли над ней. У Лулу больше нет сил. (Миссис Маллет помогает измученной миссис Хендерсон вернуться к столу и сесть в кресло. Миссис Хендерсон продолжает спать. Вновь говорит голосом Лулу) Еще несколько стихов из псалма. Пусть все поют. Тогода придут хорошие духи.

Все поют.

 
И если сын несчастный Твой
С небесной выси слышит глас святой,
О Боже, чудо сотвори,
Пусть в прошлом он оставит все грехи.
 

Пока все поют гимн, миссис Хендерсон шепчет: «Стелла», – однако ее голоса почти не слышно. Поющие привлекают внимание друг друга к тому, что она что-то говорит. Пение стихает.

ДОКТОР ТРЕНЧ. Мне показалось, что она что-то сказала.

МИССИС МАЛЛЕТ. Я видела, как шевелятся ее губы.

ДОКТОР ТРЕНЧ. Хорошо бы подложить ей подушку, но, боюсь, мы разбудим ее.

МИССИС МАЛЛЕТ. Этого можете не опасаться. Теперь она выйдет из транса, только когда сама пожелает. (Она приносит подушку и вместе с доктором Тренчем усаживает миссис Хендерсон поудобнее.)

МИССИС ХЕНДЕРСОН (голосом Свифта). Стелла.

МИСС МАККЕННА (обращается к Джону Корбету). Вы слышали? Она сказала: «Стелла».

ДЖОН КОРБЕТ. Ванесса ушла, и ее место занимает Стелла.

МИСС МАККЕННА. Вы заметили, как что-то изменилось, пока мы пели? Новый дух появился в комнате?

ДЖОН КОРБЕТ. Мне показалось, что заметил, но не поверил себе.

МИСС МАЛЛЕТ. Тихо!

МИССИС ХЕНДЕРСОН (голосом Свифта). Возлюбленная Стелла, я обидел тебя? Ты несчастлива? У тебя нет детей, нет любовника, нет мужа. У тебя есть лишь крест да стареющий мужчина в роли друга – и больше ничего нет. Нет, не отвечай – ты уже ответила стихотворением, которое подарила мне на прошлый день рождения. С каким презрением ты говоришь в нем об обыкновенном уделе женщин, которым «только и дано»:

 
Прожив всего лишь тридцать лет,
Они не милуют сей свет,
Став девой старою и злой
Или постылою женой.
 

Эта мысль принадлежит великому Златоусту, который написал знаменитые слова о том, что женщины, которые любят душой, любят, как дано любить святым, дольше сохраняют свою красоту и много счастливее тех женщин, которые любят плотью. Эта мысль утешает меня, однако очень трудно нести ответственность за счастье другого человека. Бывают минуты, когда я сомневаюсь, когда я думаю, что Златоуст мог и ошибаться. Ты обратилась ко мне в таких словах:

 
Ты юность длить учил меня
Познанием добра и зла,
Сердечный отдавая жар
Глазам усталым в дар;
Как, позабыв о седине,
Побольше думать об уме,
Как чистотою всеблагой
Мне кожу сохранить младой.
 

ДЖОН КОРБЕТ. Это слова, написанные на окне!

МИССИС ХЕНДЕРСОН (голосом Свифта). А потом, поняв, что я боюсь стать одиноким, боюсь пережить моих друзей – и себя, – ты утешила меня в последнем стихе – ты перехвалила мою добродетельную природу, когда мысленно одела меня в богатую мантию, но – ах! – как трогательны слова, которыми ты описываешь свою любовь:

 
Пусть не торопит смерть меня,
Оденусь в плащ богатый я,
Чтобы печаль достойно снесть,
Пока услышу смерти весть.
 

Да, Стелла, ты закроешь мне глаза. О, ты намного переживешь меня, милая Стелла, потому что ты еще очень молода, но ты должна закрыть мне глаза. (Миссис Хендерсон откидывается на спинку кресла и вновь говорит голосом Лулу.) Злой старик ушел. У меня больше нет сил. Лулу больше ничего не может сделать. До свидания, друзья. (Миссис Хендерсон говорит своим голосом.) Иди, иди! (Она просыпается.) Я только что видела его. Он опять все испортил?

МИССИС МАЛЛЕТ. Да, миссис Хендерсон, мой муж пришел, но он прогнал его.

ДОКТОР ТРЕНЧ. Миссис Хендерсон устала. Мы должны уйти и дать ей отдохнуть. (Обращается к миссис Хендерсон.) Это было замечательно, никто не смог бы сделать больше, чем сделали вы. (Достает деньги.)

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Нет… Нет… Я не могу взять деньги, да еще после такого сеанса.

ДОКТОР ТРЕНЧ. Можете, миссис Хендерсон, даже должны. (Он кладет деньги на стол, и миссис Хендерсон искоса смотрит на них, стараясь определить, сколько их. То же самое она делает каждый раз, когда прочие присутствующие кладут свои деньги на стол.)

МИССИС МАЛЛЕТ. Неудачный сеанс изматывает не меньше, чем удачный, так что вы заработали эти деньги.

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Нет… Нет… Пожалуйста, не надо. Это неправильно – брать деньги за неудачу.

Миссис Маллет кладет деньги на стол.

КОРНЕЛИЙ ПАТТЕРСОН. Жокею платят в любом случае, выиграл он скачки или проиграл. (Кладет деньги на стол.)

МИСС МАККЕННА. Этот дух немного напугал меня. (Кладет деньги на стол.)

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Ну если вы настаиваете…

АБРАХАМ ДЖОНСОН. Сегодня вечером я помолюсь за вас. Попрошу Господа благословить и защитить наши сеансы. (Кладет деньги на стол.)

Все, за исключением Джона Корбета и миссис Хендерсон, уходят.

ДЖОН КОРБЕТ. Я понимаю, миссис Хендерсон, что вы устали, но мне необходимо с вами поговорить. Меня необыкновенно взволновало то, что я услышал. Это подтвердит вам, как я доволен, совершенно доволен. (Кладет на стол банкноту.)

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Фунт стерлингов. Еще никто не давал мне больше десяти шиллингов. Да и сеанс был неудачным.

ДЖОН КОРБЕТ (садится рядом с миссис Хендерсон). Когда я говорю, что доволен, это не значит, что вы убедили меня в присутствии духов. Предпочитаю думать, что вы сами все придумали, следовательно, вы замечательный ученый и не менее замечательная актриса. В моей докторской диссертации я исследую все известные объяснения свифтовского безбрачия и доказываю, что выбранное вами объяснение единственно возможное. Но мне надо спросить у вас. Свифт был самым выдающимся человеком своей эпохи, когда самонадеянный разум освободился от всяческих предрассудков. Но он провидел его трагедию. Он провидел Демократию и, по-видимому, боялся будущего. Он не хотел иметь детей из-за этого страха? Или он был душевнобольным? Или его разум был болен?

МИССИС ХЕНДЕРСОН. О ком вы говорите, сэр?

ДЖОН КОРБЕТ. О Свифте, конечно же.

МИССИС ХЕНДЕРСОН. О Свифте? Но я не знаю никакого Свифта.

ДЖОН КОРБЕТ. Не знаете Джонатана Свифта, чей дух, как я понимаю, посетил нас сегодня?

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Дух? Тот грязный старик?

ДЖОН КОРБЕТ. Он не был ни старым, ни грязным, когда его любили Стелла и Ванесса.

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Когда я просыпалась, то видела его очень ясно. На нем была грязная одежда, а все лицо покрывали фурункулы. Из-за какой-то болезни один глаз раздулся и был похож на куриное яйцо.

ДЖОН КОРБЕТ. В старости он действительно стал таким. Стелла к тому времени уже давно умерла. Он обезумел, и друзья покинули его. Человек, который должен был за ним ухаживать, бил его, чтобы держать в повиновении.

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Молодость быстро проходит. Не успеешь оглянуться, а старость уже тут. Ужасно, когда разум покидает тело, спаси Господи.

ДОКТОР ТРЕНЧ (стоит в дверях). Пойдемте, Корбет. Миссис Хендерсон устала.

ДЖОН КОРБЕТ. До свидания, миссис Хендерсон. (Выходит вместе с доктором Тренчем.)

Все присутствовавшие на сеансе за исключением мисс Маккенна, которая вернулась в свою комнату, идут к входной двери. Миссис Хендерсон считает деньги, достает из вазы на каминной полке кошелек и кладет в него деньги.

МИССИС ХЕНДЕРСОН. Как же я устала! Пожалуй, надо выпить чаю. (Находит заварочный чайник и ставит на огонь чайник с водой, после чего сидит, ссутулившись, возле очага, но вдруг поднимает вверх руки и считает свои пальцы, говоря голосом Свифта.) Пять великих министров, которые были моими друзьями, ушли в небытие, десять великих министров, которые были моими друзьями, ушли в небытие. Мне не хватит пальцев сосчитать великих министров, которые были моими друзьями и ушли в небытие. (Миссис Хендерсон вздрагивает и просыпается. Говорит своим голосом.) Куда запропастилась чайница? А, вот она. И где-то тут должны быть чашка и блюдце. (Находит блюдце.) А где чашка? (Без толку бродит по сцене и через некоторое время, после того как блюдце падает на пол и разбивается, говорит голосом Свифта.) Да будет проклят день, когда я родился!

КОНЕЦ

Смерть Кухулина
1939

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Кухулин.

Эйтне Ингуба.

Айфе.

Эмер.

Морригу, богиня войны.

Старик.

Слепец.

Слуга.

Певец, Флейтист, Барабанщик.

Сцена. Пустые подмостки без примет какого-то определенного времени. Очень СТАРЫЙ ЧЕЛОВЕК кажется неким мифологическим явлением.

СТАРИК. Меня попросили написать пьесу под названием «Смерть Кухулина», последнюю в серии пьес о его жизни и смерти. Попросили же меня, потому что я допотопный старик и сделан из того же немодного романтического материала, что и эта пьеса. Стар я так, что давно забыл имена отца и матери, если только я в самом деле не сын Тальма, как мне нравится думать. Тальма тоже был стариком, друзья и приятели которого все еще читали Вергилия и Гомера. Когда мне сказали, будто я могу говорить, что мне вздумается, я написал на газетном клочке пару основных положений. Меня бы устроила аудитория в пятьдесят или сто человек, но если вас больше, то прошу не шаркать ногами и не переговариваться, когда актеры будут произносить свои реплики. Так как я писал пьесу для людей, которые мне приятны, уверен, что в наш продажный век таких не может быть больше, чем было на первом представлении «Комуса» Мильтона. Мои зрители наверняка знают старые сказания и пьесы мистера Йейтса на их сюжеты, ведь у этих людей, как бы ни были они бедны, есть свои библиотеки. Если же сегодня пришло больше ста человек, то среди них обязательно найдутся люди, образовывавшие себя в разных книжных и им подобных сообществах, то есть лжеученые, воры-карманники, самонадеянные твари.

Почему карманники? Я объясню, вы поймете.

За сценой слышатся барабан и флейта, потом опять наступает тишина.

Наши музыканты. Я попросил их подать мне знак, если очень разволнуюсь. Доживите до моих лет и тоже станете не в меру чувствительными. Сегодня вечером вы еще услышите их. Наших певца, флейтиста и барабанщика. Они играли и пели на улицах; там я нашел их, всех по отдельности, и теперь буду учить, если не умру, музыке бродяг, то есть музыке Гомера. Обещаю вам и танец. Это мне захотелось ввести танец, потому что, если нет слов, то нельзя ничего испортить. Так как должна танцевать Эмер, то должны быть отрубленные головы – я стар и не могу изменить мифологии – должны быть отрубленные головы, перед которыми она будет танцевать. Поначалу мне пришло на ум вырезать деревянные головы, но потом, нет, чтобы она танцевала правильно, лучше всяких голов будут крашеные деревяшки в виде параллелограммов. Однако в тупик меня поставила другая проблема, как найти хорошую танцовщицу; одну такую я знал, но ее больше нет; а ведь это должна быть трагикомическая танцовщица, трагическая танцовщица, потому что ее рвут на части любовь и ненависть, жизнь и смерть. Три раза я плевался.

Плевался на балерин Дега. Плевался на их короткие туловища, на их скованность, на их пальчики, на которых они крутятся, как волчки, но больше всего на их лица, как у горничных в отелях. Пусть бы на них вовсе не было отпечатка времени, пусть бы они были, как Рамзес Великий, но только не горничными, не служанкой с ее обычной историей. Я плевался! Плевался! Плевался!

Сцена темнеет. Занавес падает. Начинают играть флейта и барабан и играют до тех пор, пока занавес не поднимается над пустой сценой. Проходит полминуты, и появляется Эйтне Ингуба.

ЭЙТНЕ.

 
Где Кухулин?
 

Из глубины сцены появляется Кухулин.

 
К тебе я от Эмер.
Твоя жена меня к тебе прислала,
Чтоб ты забыл о лени, ибо Медб,
С собою взяв из Коннахта злодеев,
Амбары и дома жжет в Эмайн Маха:
Твой дом в Муиртемне уже сгорел.
Не думай о причинах этих бед,
Скачи на битву, смерти не страшась.
Готова сцена, выход за тобой.
 

КУХУЛИН.

 
Ты опоздала с вестью. Я все знаю,
Уже послал гонца собрать людей,
Вот жду его. А что там у тебя?
 

ЭЙТНЕ.

 
Где? Ничего.
 

КУХУЛИН.

 
Да у тебя в руке.
 

ЭЙТНЕ.

 
Нет.
 

КУХУЛИН.

 
Нет? А что тогда в руке ты держишь?
 

ЭЙТНЕ.

 
Ах, это! Как оно ко мне попало?
Я прямо от Эмер. Мы встретились.
Поговорили.
 

КУХУЛИН.

 
От Эмер письмо.
В нем о другом. Промедлить, верно, должен
До завтра я. На сей раз ждет меня
Беда, из коей мне живым не выйти.
Наутро ж Конал Кернах будет тут
С великим воинством.
 

ЭЙТНЕ.

 
Не понимаю.
Кто и зачем письмо вложил мне в руку?
 

КУХУЛИН.

 
Что ж понимать? Я до утра промедлить
Тут должен; а тебя прислали, чтоб
Меня тут задержать. Да нет, не бойся,
Написано здесь так. Мне ж по душе,
Как сказано тобой, скакать на битву.
Немного нас тут, но мы все едины.
Победа не всегда бывает легкой.
 

Входит Морригу и становится между ними.

ЭЙТНЕ.

 
Скажи, кто между нами встал сейчас?
Не видно никого.
 

КУХУЛИН.

 
Нет никого.
 

ЭЙТНЕ.

 
Кто с птичьей головою из богов?
 

КУХУЛИН.

 
Ну, голова воронья у Морригу.
 

ЭЙТНЕ (изумленно).

 
Богиня войн Морригу между нами
И черным трогает крылом плечо
Мое.
 

Морригу уходит.

 
Медб на меня наслала сон.
Когда юнцом ты, Кухулин, с ней спал,
Красива Медб была, как птичка, но
Потом другою стала, глаз во лбу
У ней.
 

КУХУЛИН.

 
У ней во лбу сверкает глаз?
И у нее воронья голова?
Но в той, что в рот тебе слова вложила,
Не видел я уродства никакого.
Ты не придумала? Ищи себе
Того, кто помоложе. Или правда,
Что, испугавшись, ты сама решила
Меня на смерть послать своим умом?
В волненье ж ты забыла о письме,
Что у тебя в руке.
 

ЭЙТНЕ.

 
Проснулась я,
Скажу, что Медб не занимать ума.
Разве не мне поверит Кухулин?
 

КУХУЛИН.

 
Я обезумел после смерти сына,
Войной пошел на море, и жена
Меня вернула к жизни.
 

ЭЙТНЕ.

 
Много жен
Тебе служило, но меня ты выбрал.
 

КУХУЛИН.

 
Боялась ты, что, если изменилась,
Тебя убью, но все меняется
В подлунном мире, и урод здесь я,
Коль все такой же.
 

ЭЙТНЕ.

 
Я тебя любила,
Ты не прощал предательство тогда
И, если мне не веря, ты прощаешь,
То, верно, смерть твоя не за горами.
 

КУХУЛИН.

 
Ты громко говоришь и возле двери;
Зачем кричать о смерти, да еще
С таким волненьем, ведь не знаешь ты,
Кто может нас подслушать из-за двери?
 

ЭЙТНЕ.

 
Возможно, кто предателя запомнит,
В ком страсть еще бурлит для жизни,
Кто не торопит смерть. Когда уйдешь,
Я всем представлюсь: поварам, гонцам,
И оружейникам, и поварятам.
Пусть бьют ковшами и ножами режут,
На вертел пусть сажают, пусть умру
Позорной смертью, что им будет люба,
И тень моя между другими встретит
Открытым честным взглядом тень твою.
 

КУХУЛИН.

 
Ах, речи жен, замысливших худое.
 

Входит Слуга.

СЛУГА.

 
Твой конь готов. И люди ждут приказа.
 

КУХУЛИН.

 
Сейчас, сейчас. Всего один вопрос.
Та женщина, что вне себя от горя,
Сказала, будто ложь в ее словах,
Так как она предать меня решила
И смерть мне уготовить. Что же делать?
Как мне спасти ее от чар враждебных?
 

СЛУГА.

 
Она призналась?
 

КУХУЛИН.

 
Правда мне известна!
Она явилась с вестью от жены.
 

СЛУГА.

 
А если дать ей макового сока?
 

КУХУЛИН.

 
Что ж, дай, но береги ее от смерти,
Как самого себя. Коль не вернусь,
Пусть Конал позаботится о ней,
Его ведь любят жены.
 

ЭЙТНЕ.

 
Вот знать бы,
Что та Морригу с головой вороньей
Была честна и правду мне сказала
О том, что скоро Кухулин умрет.
 

Опять играют флейта и барабан. Сцена ненадолго темнеет. Когда вновь зажигается свет, на сцене пусто. Входит раненый Кухулин. Он пытается привязать себя ремнем к каменной колонне. Входит Айфе, женщина с прямой осанкой и белыми волосами.

АЙФЕ.

 
Эй, Кухулин, ты узнаешь меня?
 

КУХУЛИН.

 
Ты меч в руках держала; думал я,
Что мы убьем друг друга, но потом
Ты ослабела, и я меч забрал.
 

АЙФЕ.

 
Смотри же, Кухулин! Смотри еще!
 

КУХУЛИН.

 
Ах, волосы твои белым-белы.
 

АЙФЕ.

 
Пора забыть о прошлых временах.
Мой наступил черед. А ты умрешь.
 

КУХУЛИН.

 
Где я? Зачем я здесь?
 

АЙФЕ.

 
Ты всех прогнал,
Ведь получил ты шесть смертельных ран,
Потом из родника хотел напиться.
 

КУХУЛИН.

 
На камень я накинул пояс свой,
Чтоб крепко привязать себя к нему
И стоя умереть, но сил уж нет.
Ты пояс затяни.
 

Айфе помогает Кухулину.

 
Тебя я знаю.
Ты – Айфе, и мой сын твоим был сыном.
Я помню наш источник Ястребиный
И берег Байле, где убил его.
Так, значит, чудо сотворила Медб,
Чтоб ты могла убить меня по праву.
 

АЙФЕ.

 
По праву – да, но Медб тут ни при чем,
И воины ее меня не знают,
Из Маха серый конь, в бою убитый,
Вновь появился, выйдя из воды,
Живой как будто, обошел три раза
Вокруг тебя и камня, а потом
Опять ушел под воду, и никто
Из всех ни шагу не посмел ступить,
Кроме меня.
 

КУХУЛИН.

 
Ну, у тебя есть право.
 

АЙФЕ.

 
Старуха я теперь, и, чтоб ты, силы
Возвратив себе, не вырвался на волю,
Я к камню крепко привяжу тебя
Своею шалью.
 

КУХУЛИН.

 
Не порви ее.
Прекрасны твои шали. Помню ту,
Что золотом сверкала.
 

АЙФЕ.

 
Я забыла.
 

Связывает Кухулина шалью.

КУХУЛИН.

 
Зачем тебе лишаться этой шали?
Ведь, много крови потеряв, ослаб я.
 

АЙФЕ.

 
Боялась я тебя, но вот связала
И больше не боюсь… Как бился сын мой?
 

КУХУЛИН.

 
Со временем он мог бы стать искусней,
Но лучше? Нет!
 

АЙФЕ.

 
Слыхала, ты не знал,
Как мальчика зовут, но Айфе он
Тебе напомнил, и стать другом ты
Хотел ему, да Конхобар был против.
 

КУХУЛИН.

 
Да, против. Конхобар велел сражаться.
В тот день я в верности ему поклялся
И клятве изменил, сказал о сходстве,
Но кто-то речь завел о колдунах,
И я решил, что сходство – их работа,
Мы стали драться, я убил его,
Потом сошел с ума и с волнами
Сражался.
 

АЙФЕ.

 
Я была непобедима,
А ты забрал мой меч, меня же бросил
Одну в горах, но я тебя нашла,
Я девою легла с тобою рядом
И ненависть узнала, как ушел ты,
И поклялась убить тебя во сне,
Но сына ночью родила меж черных
Двух тёрнов.
 

КУХУЛИН.

 
Я тебя не понимаю.
 

АЙФЕ.

 
Умрешь ты скоро!
Идет к нам кто-то.
Селянин, верно. Он тебя увидит
И, беззащитный, содрогнется в страхе.
А я исчезну, правда, я еще
Кое о чем тебя спросить хочу.
 

Айфе уходит. Появляется Слепец из пьесы «На берегу Байле». Он водит вокруг себя палкой, пока не находит камень, тогда кладет палку на землю, наклоняется, касается рукой ноги Кухулина, ощупывает его ноги.

СЛЕПЕЦ.

 
Ой! Ой!
 

КУХУЛИН.

 
Я помню, ты – слепой СТАРИК.
 

СЛЕПЕЦ.

 
Слепой старик, БРОДЯГА. Да. А ты кто?
 

КУХУЛИН.

 
Я – Кухулин.
 

СЛЕПЕЦ.

 
Болтают, ранен ты.
Когда сражался ты на Байле-бреге,
Стоял я между Дураком и морем.
Твои запястья связаны по-женски.
С утра я тут брожу с моею палкой,
Потом услышал голоса, просить стал,
Потом узнал, что я в шатре у Медб,
Мне приказал, по голосу, верзила,
Чтоб Кухулина голову принес
В мешке, и мне дадут двенадцать пенсов.
Я взял мешок на кухне возле двери,
И мне сказали, где тебя искать,
Не думал обернуться я до ночи,
Ан нет, счастливый выпал мне денек.
 

КУХУЛИН.

 
Двенадцать пенсов!
 

СЛЕПЕЦ.

 
Я б не согласился,
Не прикажи мне королева Медб.
 

КУХУЛИН.

 
Двенадцать пенсов! Это ль не причина,
Чтобы убить? А нож ты наточил?
 

СЛЕПЕЦ.

 
Нож острый, им всегда я мясо режу.
 

Кладет мешок на землю, после чего начинает ощупывать тело Кухулина, поднимаясь все выше и выше.

КУХУЛИН.

 
Тебе, Слепец, должно быть, все известно.
То ль мать, то ль няня говорили, будто
Слепцы все знают.
 

СЛЕПЕЦ.

 
Нет. Берут чутьем.
Иначе денег не видать бы мне
За голову твою.
 

КУХУЛИН.

 
Летит вон там
То нечто, чем я стану, умерев,
Моей души первообличье вижу,
Пушистое и славное на редкость,
И странное для воинской души,
Тем более моей.
 

СЛЕПЕЦ.

 
Ну вот, плечо.
Вот шея. Ой! Ой! Как ты, Кухулин?
 

КУХУЛИН.

 
Как я? Пожалуй, петь охота.
 

На сцене гаснет свет.

СЛЕПЕЦ. Ой! Ой!

Слышится мелодия флейты и барабана. Занавес падает. Музыка стихает по мере того, как поднимается занавес над голой сценой. На ней никого нет, кроме женщины с вороньей головой. Это Морригу. Она стоит ближе к заднику. В руках у нее черный параллелограмм величиной с человеческую голову. Возле задника еще шесть таких параллелограммов.

МОРРИГУ.

 
Я говорю для мертвых. Мне внемлите!
Вот Кухулина голова. Вот шесть
Других – тех воинов, что нанесли
Ему шесть ран смертельных. Юный воин
Его ударил первым, а вторым
Любовник королевы Медб последний,
Владевший ею лишь однажды. Были
Четвертым, третьим сыновья ее —
Из храбрых храбрецы. А двое прочих
Вниманья нашего не заслужили,
Ведь Кухулин уже едва не падал.
Всем Конал отомстил. Эмер, твой танец.
 

Появляется Эмер. Морригу кладет голову Кухулина на пол и уходит. Эмер выбегает на середину и начинает танцевать. Она двигается так, что очевидна ее ненависть к тем, кто ранил Кухулина, возможно, она даже как будто ударяет их, делая три круга вокруг голов. Потом она приближается к голове Кухулина, которая может быть, если необходимо, помещена выше остальных на некоем пьедестале. Эмер изображает восхищение, поклонение. Она даже хочет пасть ниц, может быть простирается перед головой Кухулина на полу, потом встает, глядит, как будто прислушивается, в нерешительности останавливается. Застывает на месте. Наступает тишина, которую нарушает еле слышное птичье пение. На сцене медленно гаснет свет. Слышна громкая музыка, но совсем другого рода. Музыка, скажем, современной Ирландской ярмарки. Сцена снова освещена. Но уже нет ни Эмер, ни голов… Есть лишь три музыканта. Они одеты в лохмотья, как уличные музыканты, двое играют на флейте и барабане. Потом перестают играть. Вступает певец.

УЛИЧНЫЙ ПЕВЕЦ.