Текст книги "Пьесы (сборник)"

Акт второй

Те же декорации. Мартин расставляет кружки, кладет хлеб и т. д. на стол. Он погружен в свои мысли.

МАРТИН. Входите, входите, все готово. Вот хлеб и мясо, я всем рад.

Не слыша ответ, он оборачивается.

ОТЕЦ ДЖОН. Я вернулся, Мартин. Мне надо кое-что сказать тебе.

МАРТИН. Проходите. Скоро тут будут и другие. Не такие, как вы, но я всех приглашаю.

ОТЕЦ ДЖОН. Мне неожиданно припомнилось кое-что, о чем я читал еще в семинарии.

МАРТИН. У вас усталый вид.

ОТЕЦ ДЖОН. (усаживаясь). Я уже почти подошел к дому, когда вспомнил, и побежал обратно. Это очень важно, ведь там речь шла о таком же трансе. Когда видение приходит с Небес, хоть во сне, хоть не во сне, потом человек помнит все, что видел или слышал. Что-то должно быть, кажется, у святого Фомы. А я знаю, потому что много лет назад читал длинное рассуждение об этом. Но, Мартин, с тобой было другое, скорее, это одержимость или навязчивая идея, когда дьявол входит в тело человека или мрачит его рассудок. Те, которые отдают свое тело вражеской силе, мошенники, ведьмы и им подобные, часто видят то, что происходит в отдалении или должно случиться в будущем, но стоит им очнуться, и они обо всем забывают. Кажется, ты сказал…

МАРТИН. Что ничего не помню.

ОТЕЦ ДЖОН. Нет, что-то ты помнил, но не все. Природа – великая сонливица, и в ее снах обитают опасные злые духи, но Бог выше Природы. Она – тьма, но Он все проясняет, потому что Он – свет.

МАРТИН. Теперь я все вспомнил. По крайней мере, то, что имеет для меня значение. Один бедняк принес мне весть, и теперь я знаю, что должен делать.

ОТЕЦ ДЖОН. А, понятно, весть, вложенную в его уста. Мне приходилось читать о таком. Бог иногда использует обыкновенного человека как вестника.

МАРТИН. Наверняка вы его встретили, ведь он только что ушел отсюда.

ОТЕЦ ДЖОН. Возможно, возможно, так оно и есть. Самого обыкновенного незаметного человека иногда посылают с вестью.

МАРТИН. В моем видении были топчущиеся единороги. Они разрушали наш мир. Я должен быть уничтожен; разрушение – та весть, которую он принес мне.

ОТЕЦ ДЖОН. Разрушение?

МАРТИН. Мы вернем прежнюю благородную жизнь, прежнее блистание.

ОТЕЦ ДЖОН. Ты не первый, кому было дано такое видение. (Поднимается и принимается ходить взад и вперед) Оно давало о себе знать то в одном месте, то в другом, являлось то к одному человеку, то к другому. Это ужасное видение.

МАРТИН. Отец Джон, вы думали о том же.

ОТЕЦ ДЖОН. Люди тогда жили праведной жизнью, и было много святых. Тогда была почтительность, а сейчас лишь работа, да бизнес, да как пожить подольше. Ах, если бы кто мог изменить это все в одночасье, пусть даже войной и силой! Святой Сиаран молился в пещере о возвращении прошлого!

МАРТИН. Не обманывай меня. Вам было веление.

ОТЕЦ ДЖОН. Почему ты спрашиваешь? Ты спрашиваешь меня о таких вещах, о каких известно лишь моему духовнику.

МАРТИН. Мы вместе. Вы и я должны объединить людей.

ОТЕЦ ДЖОН. Я тоже спал, как спал ты, это было давно. И у меня было твое видение.

МАРТИН. И что случилось?

ОТЕЦ ДЖОН. (резко). Ничего, это был конец. Меня послали в дальний приход, где я теперь служу и где нет никого, кого я мог бы повести за собой. С тех пор я там. Мы должны запастись терпением; мир был разрушен водой, и теперь он должен быть истреблен огнем.

МАРТИН. Зачем нам терпение? Чтобы прожить семьдесят лет, чтобы потом пришли другие и тоже прожили семьдесят лет; и так поколение за поколением, а тем временем прежний блеск будет все больше и больше тускнеть.

Снаружи слышится шум. Входит стоявший за дверью Эндрю.

ЭНДРЮ. Мартин говорит правильно и хорошо говорит. Разве это жизнь – строгать доски для телеги или оглоблю? Ну нет. Разве это жизнь, спрашиваю я вас, сидеть за столом и писать письма человеку, который хочет карету, или человеку, который никогда не заплатит за сделанную карету? А тут еще Томас приструнивает: «Эндрю, дорогой Эндрю, как у тебя с покрышкой на колесо?» Разве это жизнь? Это не жизнь. Вот я и спрашиваю всех вас: о чем вы вспомните перед смертью? Сладкую чашу в уголке вдовьей распивочной вы вспомните. Ха, ха, вы только послушайте! Деревенские запомнят это до конца своих дней.

МАРТИН. Почему они кричат? Что ты сказал им?

ЭНДРЮ. Не думай об этом, ведь ты поручил мне сделать храбрыми их сердца, и я сделал. Среди них нет ни одного, у кого голова не горела бы, как бочка со смолой. Что сказал твой приятель-бродяга? Ячменный сок, сказал он.

ОТЕЦ ДЖОН. Проклятый злодей! И ты напоил их!

ЭНДРЮ. Ну нет! Я возвысил их до звезд. Так мне приказал Мартин, и никто не скажет, что я не исполнил его приказ.

Шум за дверью, и Бродяги вталкивают внутрь бочонок. Они кричат: «Ура благородному хозяину!» – и показывают на Эндрю.

ДЖОННИ. Это не он! Вот он!

Показывает на Мартина.

ОТЕЦ ДЖОН. Зачем ты привел сюда это дьявольское отродье? Иди прочь, слышишь? Прочь! И всех забирай с собой!

МАРТИН. Нет, нет, я пригласил их. Нельзя так с ними. Они – мои гости.

ОТЕЦ ДЖОН. Гони их из дома твоего дяди!

МАРТИН. Знаете, отец, будет лучше, если уйдете вы. Возвращайтесь домой. Я исполню веление, а для вас, верно, так лучше, что вы не подчинились ему.

Отец Джон и Мартин выходят.

БИДДИ. Повезло старику, что он не сунулся к нам. Ему кушать надо, но и нам голодать ни к чему! А не то выпотрошили бы его и сшили из его кожи мешки.

НЭННИ. Не слишком ли ты торопишься? Посмотри-ка на себя сначала, у тебя весь кафтан в пятнах, так ты спешил набить карманы! Это ты-то лечишь и предсказываешь судьбу? Голодный пройдоха, вот кто ты!

БИДДИ. А тебя подымут завтра пораньше и поведут на тюремный двор, где твой сыночек топтал землю до сегодняшнего утра!

НЭННИ. У него-то была мать, и он узнал бы меня, коли увидел бы, а твой сын не узнает тебя, даже если встретит на виселице.

ДЖОННИ. Знать-то я тебя знаю, ну и что из того? Что толку мне было шляться с тобой? Что мне доставалось от тебя? Да не видел я от тебя ни днем, ни ночью ничего, кроме твоего вздорного нрава, хотя вечно тащился за тобой, обвешанный твоими мешками.

НЭННИ. Ни дна тебе, ни покрышки! Что ему, видите ли, доставалось от меня! Уж побольше, чем мне доставалось от твоего папаши! Ведь, кроме обид и синяков, я от него ничего не видала.

ДЖОННИ. Так-то оно так, но ведь не бросала же ты его! Всегда ты была вруньей и дурой, такой и останешься даже на краю могилы.

НЭННИ. Вечно я выпрашивала, а потом делилась с тобой, будь ты проклят! Лучше б мне было не знать тебя! Почему не отломала я прут покрепче, чтобы поучить тебя доброте и учтивости, пока ты был еще мал?

ДЖОННИ. Ну вот, теперь о прутьях заговорила! Да не учила ты меня никогда и ничему, кроме воровства, и это с тебя, а не с меня взыщется за мои грехи в Судный день.

ПОДИН. Клянусь честью, у вас лучше получается, чем у Гектора, когда он дрался за свою Трою!

НЭННИ. А ты помолчи! Нам не о драке надо думать, а о том, как набить живот и выспаться вволю. Дай-ка мне немножко табачку набить трубку – может, снимет он с моего сердца усталость от долгой дороги.

Эндрю протягивает ей табак, и Нэнни с жадностью хватает его.

БИДДИ. Мне надо было дать, а не ей. Уже сорок лет, как, закуривая трубку, я не забываю о табачной молитве. А она никогда и не вспоминает ни о чем подобном.

НЭННИ. Смотри не подавись, зарясь на мою долю!

Они не могут поделить табак.

ЭНДРЮ. Ну, ну, ну! Вас хорошо принимают в этом доме, ну и нечего спорить и ругаться. Такие бродяги, как вы, должны смеяться и радоваться жизни. Неужели вы не знаете ни одной песни, которая веселила бы сердца?

ПОДИН. Джонни Бокач хорошо поет. Он всегда пел на ярмарках, да вот в тюрьме охрип немного.

ЭНДРЮ. Ну, так спой хорошую песню, такую, чтоб от нее храбрым стало сердце мужчины.

ДЖОННИ (поет).

 
Спешите, парни, все ко мне,
Послушайте меня,
Я курицу тащил с двора,
Сержант пальнул в меня.
 
 
Его помощнички бегом
Примчались на подмогу,
Связали, словно петуха,
Не чую руку-ногу.
 
 
Судья велел меня сослать,
Корабль стоял в порту,
Вот, запрягли меня с тех пор
Пахать в чужом краю.
 

ЭНДРЮ. Ничего нет хорошего в твоей песне, очень она грустная. Для меня это все равно, что пилить бревно. Вот подождите, я сейчас принесу мою флейту.

Уходит.

ДЖОННИ. Думается мне, здесь не хватает добрых приятелей, а у того, молодого, хватит денег, чтобы приютить нас с нашими пожитками.

ПОДИН. Ты считаешь себя слишком умным, Джонни Бокач. Лучше скажи мне, кто этот человек.

ДЖОННИ. Хороший парень, полагаю, имя которого скоро будут знать на всех дорогах.

ПОДИН. Ты восемь месяцев пробыл в тюрьме и ничего не знаешь о здешних местах. Здешние парни такого хромого бродягу, как ты, не примут к себе. А я знаю. Пару вечеров назад я обдирал козлят для тех ребят, что живут в горах. Это было в каменоломнях за полем – там они обсуждали свои планы. У них на уме дом богатеев на площади. И ты знаешь, кого они ждут?

ДЖОННИ. Откуда мне знать?

ПОДИН (поет).

 
Ах, Джонни Гиббонс, будь здоров,
Пусть далеко за морем ты сейчас!
 

ДЖОННИ (вскакивает). Не может быть, ведь Джонни Гиббонс в бегах!

ПОДИН. Я спросил о нем у старика, с которым мы вместе немножко выпили. «Не задавай вопросов, – сказал он, – и делай, что говорят. Если у парня гордое сердце, у него хватит ума поднять соседей и наложить руку на все, что движется по дороге. Он научился этому во Франции, откуда совсем недавно приехал сюда, а там вино свободно льется по трубам. Лови удачу, – сказал он, – и не медли, а то все раскроется, и тогда уж ничего не будет».

ДЖОННИ. Он приплыл по морю из Франции? Тогда это точно Джонни Гиббонс, но мне показалось, будто его зовут иначе.

ПОДИН. У такого человека может быть сотня имен. Неужели он открылся бы нам, ведь он нас прежде в глаза не видел, да еще при том, что с нами не закрывающие рот женщины? Вот он идет. Погоди и присмотрись, тот ли он человек, о котором я себе думаю.

МАРТИН (входит). Я сделаю флаг, и на нем будет единорог. Дайте-ка мне вон то полотно, а там краска. Мы не будет просить помощь у степенных людей – позовем преступников, лентяев, болтунов, воров.

Принимается за флаг.

БИДДИ. Странное название для армии. Я понимаю – Ленты[4]4
  Аллюзия на северо-ирландское тайное католическое общество (Ribbon Society).


[Закрыть], понимаю Белые Парни, Честные Парни, Молотильщики, Рассвет, но вот об Единорогах что-то не приходилось слышать.

ДЖОННИ. Совсем не странное, а как раз подходящее. (Берет в руки льва и единорога.) В доке такое часто приходится видеть. Вот единорог с одним рогом. А против кого он идет? Против льва конечно же. Когда он победит льва, корона упадет и все закачается. Неужели не понимаешь, что Лига Единорогов – это лига, которая будет сражаться против властей в Англии и короля Георга?

ПОДИН. Мы пойдем под этим флагом, и с нами парни из каменоломни? Неужели его они ждут? Значит, скоро будем брать Квадратный Дом? А там сколько хочешь оружия и богатств хватит на весь мир, целые комнаты забиты гинеями. Мы натрем башмаки воском, а лошадям сделаем серебряные подковы!

МАРТИН (поднимая флаг). Пока нас мало, но армия Единорогов будет большой армией! (Обращается к Джонни.) Почему ты принес весть мне? Ты помнишь еще что-нибудь? Еще что-нибудь было? Ты пил, и облака, мешающие твоему разуму, разошлись… Ты видишь или слышишь что-нибудь неземное?

ДЖОННИ. Нет. Не знаю, что вы хотите от меня услышать.

МАРТИН. Я хочу начать разрушение, но не знаю, откуда начать… Ты слышишь голос?

ДЖОННИ. Нет. Мне нет дела до масонов и ведьм.

ПОДИН. Бидди Лалли колдует. Она часто бросает кружки и говорит, что будет совсем как Колумсиль.

МАРТИН. Ты все знаешь. Скажи, откуда нам лучше начать и чем все закончится?

БИДДИ. Понятия не имею. Давно уж ничем таким не занималась. У меня суставы больные.

МАРТИН. Если ты что-то знаешь, то не имеешь права молчать. Помоги мне, иначе я могу пойти не туда. Мне известно, что я должен разрушать, но, когда я спрашиваю себя, с чего начать, меня берет сомнение.

ПОДИН. Кружки вот, к тому же недопитые.

БИДДИ (берет две кружки и переливает содержимое из одной в другую). Брось белые деньги на четыре стороны.

МАРТИН. Вот! (Бросает монеты.)

БИДДИ. Без серебра ничего не получится. Мне от этого ничего не достанется. Еще и золото придется бросить.

МАРТИН. Вот гинея для тебя. Скажи, что ты видишь.

БИДДИ. О чем ты хочешь узнать?

МАРТИН. С кем я должен сразиться вначале… У меня непомерная задача… Наверное, со всем миром…

БИДДИ (переливает содержимое из одной кружки в другую и смотрит на дно). Ты не думаешь о себе. Ты приехал из-за моря и не очень давно. Впереди тебя ждет лучший день в твоей жизни.

МАРТИН. Что это значит? Что я должен сделать?

БИДДИ. Я вижу много дыма. Пожар… Дым поднимается высоко над головой.

МАРТИН. Значит, мы должны сжечь все из того, что люди соорудили на земле. Они должны начать свою жизнь заново на зеленой пустоши, как это было сразу после Творения.

БИДДИ. Я вижу травки для моих снадобий, большую траву и маленькую травку, а ведь они, точно, берут жизнь из земли.

ДЖОННИ. Кому принадлежала зеленая Ирландия в давние времена? Разве не тем людям, которые жили тут? А кто владеет ею теперь? Те, кто пришли из-за моря. Смысл в том, что надо разрушить большие дома и города, а поля и луга отдать потомкам древней расы.

МАРТИН. Да, да. Ты говоришь другие слова, но это не имеет значения. Впереди битва.

ПОДИН. Вот слова Колумсиль: сначала будут сожжены четыре угла, а потом сгорит середина поля. Я вам говорю, таким было пророчество.

БИДДИ. Я вижу железные наручники, веревку и виселицу, но, наверное, они не для тебя, а для кого-то, хорошо мне знакомого с давних времен.

МАРТИН. Это Закон. Мы должны уничтожить Закон. Вот он – первый грех, первый кусок яблока.

ДЖОННИ. Вот, вот. Теперешний Закон – самое худшее зло. Прежний Закон был всем на пользу, а в Законе англичан один грех.

МАРТИН. Когда не было законов, мужчины воевали друг с другом, а не с машинами, которые делают в городах, как теперь, и они были сильные телом. Они были похожи на Него, Который создал их по Своему подобию, словно еще не было грехопадения. А теперь они хотят спокойной жизни, как будто покой значит больше, чем сердечное веселье, и взгляд у них от страха стал печальным и пристальным. Мы должны победить и уничтожить законы.

ДЖОННИ. Вот и я говорю. Уничтожим законы и выставим вон англичан. Они писали законы для своего блага, а нам ничего не оставили, не больше, чем псу или свинье.

БИДДИ. Я вижу старого священника, одного, в полуразрушенном доме, правда, не скажу, это тот, что был тут, или другой. Чем-то он напуган или расстроен и не находит себе места.

МАРТИН. Так я и думал. Церковь тоже – ее тоже нужно уничтожить. Когда люди боролись со своими страстями и страхами, так называемыми грехами, в одиночку, их души закалялись и крепли. Вот, очистим землю, уничтожим Закон и Церковь, и жизнь станет подобной языку пламени, огненному глазу… О, как мне найти слова… Все, что не настоящая жизнь, исчезнет.

ДЖОННИ. Он говорит о церкви Лютера и о хромой Библии заморского Кальвина. Мы уничтожим ее и положим конец всему.

МАРТИН. Мы выйдем против всего мира и победим его. (Встает.) Мы – армия Звездных Единорогов! Мы разнесем его на кусочки. Мы завоюем мир, мы сожжем его. Отец Джон сказал, что мир уже давно должны были сжечь. Несите огонь.

ЭНДРЮ (обращается к бродягам). Томас идет. Прячьтесь. Вам надо спрятаться.

Все, кроме Мартина, убегают в другую комнату. Входит Томас.

ТОМАС. Мартин, пойдем со мной. В городе творится что-то ужасное! Зло вышло наружу. Происходят непонятные вещи!

МАРТИН. О чем ты говоришь? Что случилось?

ТОМАС. Послушай, надо это остановить. Мы должны позвать всех приличных людей. Похоже, будто сам дьявол промчался тут, как ураган, и пооткрывал все кабаки!

МАРТИН. С чего бы это? Может быть, действует план Эндрю?

ТОМАС. А ты не имеешь никакого отношения к тому, о чем я сказал? В нашем приходе, да и соседских тоже, не осталось ни одного человека, который бы не бросил свою работу, будь то в поле или на мельнице.

МАРТИН. Никто больше не работает? А неплохо Эндрю сообразил.

ТОМАС. Нет ни одного мужчины, который не напился или не собирается напиться! Мои собственные рабочие, да и продавцы тоже, сидят без дела на прилавках и бочках! Клянусь, от тамошней вони, криков и здравиц у меня волосы стали дыбом на голове!

МАРТИН. И все они готовы запрячь все четыре ветра!

ТОМАС (в отчаянии садится). Ты тоже напился. Вот уж никогда не думал, что и тебе это нравится.

МАРТИН. Ты не понимаешь, потому что всю жизнь работал. Ты говорил себе каждое утро: «Что я должен сегодня сделать?» А когда уставал от работы, то думал о том, что будешь делать завтра. Если же давал себе поблажку на часок, потом старался наверстать упущенное. Нет, лишь бросив работу, человек начинает жить.

ТОМАС. Все это от французских вин.

МАРТИН. Я побывал за пределами земли. В Раю, в тамошних счастливых местах, я видел сияющих людей. Они все чем-то занимались, но ни один из них не трудился. Собственно, они так отдыхали, и все их дни заполнены танцем, рожденным тайным неистовством их сердец, или битвой, в которой мечи скрещиваются с шумом, похожим на смех.

ТОМАС. Ты был трезвым, когда мы расстались. Почему никто не присмотрел за тобой?

МАРТИН. Человек не живет, ведь Рай – это бьющая ключом жизнь, если то, к чему он днем прикладывает руки, не ведет его от восторга к восторгу и если в ночной тиши он не возвышается до безрассудных размышлений. То, что получаешь без радости, не получаешь вовсе и лишь омрачаешь этим жизнь, а радость может быть радостью, лишь если тысяча лет кажется мгновением.

ТОМАС. И я-то хотел послать тебя с каретой в Дублин!

МАРТИН (подает флаг Подину). Дай мне лампу. Мы еще не зажгли свет, а мир пора уничтожить!

Идет в дом.

ТОМАС (замечает Эндрю). И ты здесь? А что тут делают бродяги? Почему дверь открыта? Почему ты не следишь за порядком? Я иду за полицейскими!

ЭНДРЮ. Их теперь не найти. Они ведь тоже разбрелись по кабакам, да и почему бы нет?

ТОМАС. И ты напился? Да ты еще хуже Мартина. Позоришь меня!

ЭНДРЮ. Позорю тебя! Ты пришел сюда, чтобы обижать меня, изводить меня, унижать меня! А как насчет того, что это ты сделал из меня ханжу и лицемера?

ТОМАС. О чем ты говоришь?

ЭНДРЮ. Говорю как есть! Разве не ты всегда внушал мне, что я должен быть как все, и работать, и день и ночь обходиться без друзей, и думать лишь о нашем деле? А что мне это дело? Один раз мне привиделось золото фей в горах. Надо было пойти отыскать его и стать богатым, но ведь ты не давал мне шагу ступить.

ТОМАС. Ну и неблагодарное ты существо! Ведь тебе отлично известно, что я заботился о тебе, учил тебя жить честно и достойно.

ЭНДРЮ. Тебе всегда было плевать на старину. Ты пошел в нашу мать, она была слишком мягкой и слишком глупой, и у нее было слишком много английского в крови. А вот Мартин, как я, настоящий Хирн. У него щедрая душа! Мартин не стал бы делать из меня лицемера, чтобы я втайне убегал по ночам и боялся, как бы не прозевать заход Большой Медведицы.

Начинает играть на флейте.

ТОМАС. Вам это так не сойдет с рук, ни тебе, ни твоим грязным бродягам! Я засажу их в тюрьму.

ДЖОННИ. Это я грязный бродяга? Да ты на себя посмотри! Скоро все переменится. У бродяг будет все, а у таких, как ты, ничего.

 
Все хватают Томаса и поют.
Лев слабым станет наконец,
И с ним колючая сосна,
Но арфу вновь возьмет певец
И сладко запоет она.
 

ТОМАС. Отпустите меня, негодяи!

НЭННИ. Старый обманщик, мы сделаем из тебя решето!

БИДДИ. Здорово ты пригрозил нам тюрьмой, да толку от тебя, как от снятого молока ласки.

ДЖОННИ. Мешок болезней! Чертов палач! Ты не умрешь, пока синяя карга не станет твоей женой!

Возвращается МАРТИН с зажженной лампой.

МАРТИН. Отпустите его. (Они отпускают Томаса и отступают.) Разверните флаг. Наступило время начать войну.

ДЖОННИ. Вперед с Единорогом! Убьем Льва! Да здравствует Джонни Гиббонс и все веселые ребята!

МАРТИН. Соберите тут всё в одну кучу. Положите куски кареты один на другой. А вниз подсуньте солому. Этим пожаром я начну разрушение. Природа будет все крушить и смеяться.

ТОМАС. Сначала разбей свою золотую карету!

МАРТИН (опускается перед Томасом на колени). Мне не нравится идти путем, который ты не одобряешь, и не нравится делать вещи, которые ты не одобряешь. Еще когда я был ребенком, я доставлял тебе много хлопот, а теперь и подавно. Но это не моя вина. Я избран. (Поднимается.) Сначала мне нужно освободиться самому и освободить тех, кто мне ближе других. Любовь Бога тяжелая ноша! (Томас пытается остановить его, но ему мешают Бродяги. Мартин берет в руки пучок соломы и поджигает его) Мы уничтожим все, что можно уничтожить! Лишь душа не узнает боли. Душа человека – бессмертная частица звезд!

Он бросает зажженную солому в кучу вещей – и она загорается.