Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том I"

Поэтому шок от так называемого «кризиса грюндерства» (1873–1879) привел к далеко идущей переориентации значительной части буржуазии: критика принципов либерализма стала громче – она относилась к свободной рыночной экономике, в значительной степени независимой от государства, к свободной торговле, но также и к политическим принципам либералов. Прежде всего, все громче звучал призыв к усилению государственного вмешательства в экономику: оно должно было защитить национальный рынок от все более ощутимой конкуренции из‑за рубежа и снизить риски для немецких производителей, связанные с промышленным капитализмом. Это тоже не было немецкой особенностью. В других странах, например во Франции, призыв к введению защитных таможенных тарифов был не менее настойчивым, чем в Германской империи. Однако последствия этих защитных мер особенно сильно ощущались в Германии, поскольку высоких ввозных пошлин требовали не только на промышленную, но и на сельскохозяйственную продукцию, что позволило бы поддерживать высокие цены на продовольствие в течение длительного периода времени и, таким образом, препятствовало бы проведению радикальной рационализации, особенно там, где она была бы особенно необходима: в сельском хозяйстве.

Еще одним источником конфликта было обращение государства с социал-демократами. В 1875 году две дотоле независимые рабочие партии объединились в Социалистическую рабочую партию и, поскольку они отвергали созданное Бисмарком национальное государство как авторитарное и недемократическое, он с самого начала заклеймил их как «врагов рейха» и боролся с ними. Это заставило организованных рабочих, как и католиков до них, еще дальше уйти в свой мир, состоявший из ассоциаций, кооперативов, газет и профсоюзов. Вскоре он превратился в изолированный альтернативный мир. В то же время политическое значение социал-демократии неуклонно росло. Уже в 1877 году объединенная партия получила 9,1 процента голосов избирателей в целом по стране, а в крупных промышленных регионах, таких как Саксония и Берлин, она даже достигла почти 40 процентов. Это очень раннее и успешное распространение социалистически ориентированной рабочей партии является одной из особенностей немецкой истории; ни в одной другой стране не наблюдалось подобного развития на этом этапе. Это было обусловлено, с одной стороны, особенно быстрым становлением рыночного капитализма и связанным с ним формированием класса наемных рабочих. Традиционные формы организации ремесленников, которые теперь стали наемными рабочими, могли быть перенесены в новую ситуацию, так что политические и профессиональные союзы промышленных рабочих были сформированы очень рано. С другой стороны, основание германской социал-демократической партии было также реакцией на политический союз либералов с консерватором Бисмарком при основании рейха. В результате либеральная партия утратила способность создавать коалиции с силами левее себя, что подготовило почву для быстрого появления левой, радикальной рабочей партии77
  Ritter/Tenfelde, Arbeiter im Deutschen Kaiserreich. S. 679–780; Welskopp, Banner der Brüderlichkeit. S. 419–461; Tenfelde (Hg.) Arbeiter und Arbeiterbewegung.


[Закрыть]. Существование и распространение такой радикальной альтернативы существующему государственному и общественному строю вызвало глубокую тревогу у немецкой буржуазии, которая с этого момента более чем на полвека стала одним из основных аккордов внутренних политических настроений. Когда в начале лета 1878 года были совершены два (неудачных) покушения на жизнь императора, страх буржуазии перед революцией принял такие масштабы, что либералы даже отказались от своей оппозиции исключительным законам против СДПГ, которых давно требовал Бисмарк и которые теперь служили основанием для подавления партии и преследования ее лидеров.

Но даже «Закон о социалистах» отражал двойственный характер политического устройства империи: с демократической точки зрения он представлял собой репрессивный, авторитарный инструмент, не имеющий легитимности в рамках правового государства, на основании которого за период его действия с 1878 до 1890 года около 1500 человек были подвергнуты преследованиям по политическим мотивам и осуждены на тюремное заключение. Однако с точки зрения абсолютистского понимания государства «Закон о социалистах» был половинчатой мерой, поскольку оставлял социал-демократам места в парламенте и право голосовать и выставлять свою кандидатуру на выборах. Кроме того, действие этого закона было ограничено по времени, поэтому каждое его продление сопровождалось активными дебатами. Если сравнить этот закон, например, с подавлением Парижской коммуны во Франции в 1871 году, когда погибло более тысячи человек, и с беспощадными преследованиями социалистов в последующие годы, то становится понятно, какие варианты казались возможными в то время88
  Haupt/Hausen, Die Pariser Kommune.


[Закрыть].

В конечном итоге закон, задуманный ради подавления социалистов, принес пользу скорее именно тем, против кого он был направлен. Ведь только в условиях преследований СДПГ прочно консолидировалась в политическом и культурном отношении. Миф о солидарности рабочего класса зародился в связи с «Законом о социалистах» и с забастовками, часть которых, особенно забастовки рурских шахтеров в конце 1880‑х годов, была кроваво подавлена. Именно на этом этапе радикальная теория Маркса и Энгельса утвердилась в качестве обязательной партийной теории. В существующем государстве, как, казалось, свидетельствовал «Закон о социалистах», освобождения от эксплуатации и угнетения ожидать не приходилось. Поэтому вся надежда организованных рабочих была направлена на его сокрушение, на революцию. Хотя у них не было точного представления об этой революции, а тем более о степени насилия в ней, все же теперь, столкнувшись с политикой угнетения, они уже не хотели думать о возможности перемен в рамках существующего общественного строя – пусть даже неуклонно растущая доля их, рабочих, голосов на выборах в рейхстаг противоречила этому убеждению99
  Welskopp, Banner der Brüderlichkeit. S. 668–711.


[Закрыть].

С принятием законодательства против социалистов «либеральная эра» завершилась. Вредные для торговли протекционистские таможенные тарифы рейхсканцлер летом 1879 года провел через рейхстаг голосами консервативных партий и Партии центра. После успешного для католиков завершения «культуркампфа» эта «черно-голубая»1010
  Черный был цветом политических католиков (Партии центра), голубой – цветом прусских консерваторов (Примеч. пер.).


[Закрыть] констелляция представляла собой альтернативу сотрудничеству с либералами, поскольку в Партии центра были могущественные силы, которые в основном были согласны с прусскими консерваторами в том, что касалось интересов сельского хозяйства и сельского населения, а также неприятия либерального «модерного» образа жизни.

Именно с помощью этого большинства, сдвинувшегося вправо, Бисмарк и смог добиться принятия законов, которые заложили основу его социальной политики, направленной прежде всего против двух его внутренних политических противников: она должна была выбить почву из-под ног у социал-демократии, освободив рабочих от самой тяжкой нужды, и в то же время разрушить либеральный принцип невмешательства государства в экономические дела, который Бисмарк считал одной из причин роста популярности радикальной рабочей партии. Отступая от прежних принципов помощи бедным, социальные законы впервые установили юридическое право граждан на вспомоществование по достижении ими предельного возраста и в случае утраты ими трудоспособности вследствие болезни или несчастного случая. Страховые взносы при этом распределялись пополам между работодателями и работниками, а в случае пенсионного страхования – между работниками и государством.

В других странах переживавшей индустриализацию Европы подобная система социального обеспечения была создана значительно позже. Это лишний раз свидетельствует о том, что социальные противоречия, вызванные индустриализацией, в Германии воспринимались особенно остро, как нечто совершенно нестерпимое, хотя реальные масштабы бедствий трудящихся здесь были во всяком случае не больше, чем в других европейских промышленных регионах. Представление, что государство отвечает за благосостояние своих граждан, что оно обязано обеспечить им определенную социальную защищенность, с тех пор закрепилось в немецкой концепции задач государства и стало одним из краеугольных камней политического мышления в этой стране1111
  Ritter, Der Sozialstaat. S. 61–87; Hentschel, Geschichte der deutschen Sozialpolitik. S. 11–54; Hennock, The Origin of the Welfare State. P. 182–211; Christoph Conrad: Wohlfahrtsstaaten im Vergleich // Haupt/Kocka (Hg.) Geschichte und Vergleich. S. 155–180.


[Закрыть].

Что же касается финансовой реформы, которая была срочно необходима ввиду совершенно неудовлетворительной финансовой базы империи, Бисмарк не сумел набрать в рейхстаге большинства голосов «за» среди консерваторов и Партии центра. Эта зависимость от парламентского большинства была для строгих противников парламентаризации в правительстве империи весьма и весьма неприятным обстоятельством. Канцлер пытался противодействовать этому путем урезания полномочий рейхстага, его роспуска и едва завуалированных угроз государственного переворота, но большого успеха не достиг.

Ситуация изменилась лишь в середине 1880‑х годов, когда произошла реорганизация партийного ландшафта. Политический либерализм раскололся. Левые либералы вышли из Национально-либеральной партии, которая, таким образом, качнулась вправо и теперь вместе с консерваторами составляла более стабильную парламентскую основу для политики Бисмарка до конца 1880‑х годов. Это на короткое время обеспечило рейхсканцлеру достаточную парламентскую базу для реализации некоторых своих целей, например дальнейшего укрепления армии, форсированной германизации восточных провинций Пруссии, населенных преимущественно поляками, улучшения финансов рейха за счет соответствующих акцизов и продления срока действия закона против социалистов. Однако в 1887 году очередное резкое повышение пошлин на зерно (в пять раз по сравнению с уровнем 1879 года) все же встретило возражения со стороны национал-либералов. Понадобилась поддержка Партии центра – и снова парламентская опора рейхсканцлера исчезла.

В этой ситуации смерть сначала императора, а затем кронпринца и последующее воцарение совсем молодого Вильгельма II создали новую ситуацию. В то время как Бисмарк хотел продлить действие закона против социалистов, ограничить социальную политику и продолжить борьбу против власти рейхстага, новый монарх взял курс на усиленную интеграционную политику в отношении рабочего класса. Когда консерваторы и национал-либералы проиграли выборы 1890 года, основа для политики, которую проводил канцлер, больше не просматривалась. Следствием этого стала отставка Бисмарка.

Однако вздох облегчения по поводу его ухода был основан на обманчивых надеждах. Вскоре выяснилось, что трудности, с которыми столкнулся старый канцлер, были связаны не столько с его личностью, сколько с архитектурой имперской политики. Многие сетовали на то, что империя не способна к политическому действию. Имелись два способа быстро, раз и навсегда исправить эту проблему: один заключался в том, чтобы делать ставку на решительную парламентаризацию и либерализацию. Однако такого решения не допускал существующий расклад сил: оно встретило бы ожесточенное сопротивление со стороны короны, бюрократии, военных, крупных аграриев и консерваторов, а его сторонники не образовывали единой фаланги. Другим вариантом был последовательный отход от парламентаризма и установление авторитарного правления. Это, вероятно, повысило бы политическую дееспособность империи, но вызвало бы и сопротивление мощных сил – социал-демократов, левых либералов, части Партии центра и национал-либералов и, наконец, подавляющего большинства населения. Одним словом, для конституционной диктатуры в Германии было явно уже слишком поздно, а для парламентской демократии, учитывая соотношение сил, возможно, еще слишком рано. В лавировании между этими двумя полюсами заключалась техника правления Бисмарка и, как вскоре выяснилось, его преемников.

С другой стороны, новая империя оказалась чрезвычайно успешным проектом почти во всех областях торговли, экономики, науки, инфраструктуры и управления. За двадцать лет сложилось более единое в политическом, экономическом и культурном отношении национальное государство, которое прекрасно выдержало долгий, полный кризисов период перехода к индустриальной экономике (с начала 1870‑х до конца 1880‑х годов), создало замечательную инфраструктуру, модерную правовую систему и не имеющую аналогов научную систему и, несомненно, имело прекрасные перспективы на будущее. Тот факт, что политическая структура, с другой стороны, демонстрировала явные недостатки, не мог быть упущен из виду. Но и другие западноевропейские страны столкнулись с большими проблемами в адаптации своего политического строя к новым вызовам развивающегося индустриального общества. Это касалось избирательного права, структуры политических партий и социальной политики, а также разработки правовой политики1212
  Fisch, Europa. S. 272–301.


[Закрыть]. Немцы разработали жизнеспособные модели для многих областей; однако пока не было уверенности в том, что эти модели будут работать, если темп изменений продолжит ускоряться.

Уход Бисмарка вызвал широкое одобрение среди буржуазии. Ввиду ускоренной динамики индустриальной экономики и связанных с ней многообразных изменений она теперь надеялась на новое начало. Все видели, что существовала значительная потребность в решениях в экономической политике, особенно в области сельского хозяйства и таможенных тарифов; также в налоговой политике, чтобы обеспечить, наконец, доходы рейха, соизмеримые с его быстро растущими задачами; и во внутренней политике, чтобы разрядить растущую конфронтацию государства и элиты с организованным рабочим классом. Однако ожидания в отношении принимаемых решений были совершенно разными среди различных социальных и политических групп.

Новое правительство во главе с рейхсканцлером графом Лео фон Каприви предприняло несколько довольно многообещающих попыток выйти из тупика последних бисмарковских лет. «Закон о социалистах» не был продлен, а социальная политика после длительного периода стагнации была, наконец, продолжена, особенно в области улучшения охраны труда. Административная реформа в сельской местности положила конец неограниченному господству землевладельцев в сельских округах и коммунах. В Пруссии началось внедрение модерной налоговой политики, основанной на прогрессивном подоходном налоге, а также налоге на капитал. А чтобы экспорт немецких промышленных товаров не затруднялся таможенными тарифами, правительство заключило ряд торговых соглашений с соседними европейскими государствами – в общем, довольно энергичные попытки модернизировать политику и управление.

Но и сопротивление не заставило себя ждать. В торговых соглашениях правительству пришлось пойти на определенные уступки по таможенным тарифам на импорт сельскохозяйственных товаров. Энергичные протесты, последовавшие со стороны сельскохозяйственного сектора, уже показали, насколько узким было пространство для маневра у правительства. Эти протесты вскоре переросли во все более острый курс противостояния аграриев политике империи, который вскоре расширился до консервативной фундаментальной оппозиции: Немецкая консервативная партия сделала явный поворот вправо с резким антисемитским уклоном. С появлением Союза сельских хозяев (1893) эта оппозиция обрела массовую базу, которая с тех пор представляла собой весомый фактор во внутренней политике Германии.

Однако, прежде всего, сохранялась внутриполитическая неподвижность: не удалось ни политически интегрировать социал-демократов, ни создать стабильную парламентскую основу для правительства. Не удалось также сбалансировать противостояние между Пруссией и империей. Кроме того, действовали два личных фактора: с одной стороны, император Вильгельм II начал все больше вмешиваться в политику правительства. Правда, это происходило скорее в виде нескоординированных, нерегулярных вмешательств двора и часто было направлено больше на символы, чем на содержание политики, но в течение целого десятилетия почти ничего не удавалось сделать, если этому противился кайзер. С другой стороны, старый Бисмарк также плел интриги против политики правительства и находил большой отклик в своем окружении, состоявшем из ультраконсервативных землевладельцев.

Таким образом, «Новый курс» Каприви прекратился уже через четыре года, и при его преемнике Хлодвиге цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрсте положение не сильно изменилось. Основное внимание по-прежнему уделялось борьбе с социал-демократией, причем новых подходов найдено не было. Особенно император настаивал на вытеснении, отвержении и подавлении рабочей партии, и в этом его активно поддерживали многие от консерваторов до национал-либералов. Однако при прохождении так называемого «законопроекта о перевороте» через парламентские слушания стало ясно, какие цели были связаны с этим фронтом: законопроект был сформулирован настолько широко и агрессивно, что был направлен уже не только против социалистических и анархистских мятежников, но и против либеральных тенденций в искусстве и науке, а также против всех тех, кто был обозначен как враг нравственности и морали, порядка и традиций. Предложенный закон вызвал такую бурю протеста, что в итоге провалился. То же самое произошло с правительством год спустя, когда оно попыталось ввести специальный уголовный закон против бастующих рабочих.

Провал так называемого «законопроекта о перевороте» ясно показал пределы власти старых сил и в то же время влияние общественности, которое сейчас постепенно начинало проявляться, то есть формирование мнения в газетах, на партийных собраниях или митингах. Такое поражение породило новые рассуждения, особенно в окружении императора, о том, не следует ли распустить рейхстаг, ввести новую авторитарную конституцию и объявить чрезвычайное положение. Но для этого не было ни решимости, ни средств, тем более что в этом случае пришлось бы считаться с гражданской войной. Таким образом, функциональные недостатки системы управления империей были столь же очевидны, как и политический тупик, который делал невозможными решительные решения в ту или иную сторону.

Но этим проблемам противостояли очевидные успехи империи: гигантские цифры роста экономики, огромные успехи в науке и технике, небывалый строительный бум – таковы были отличительные черты страны в то время. Хотя проблемы внутренней политики отмечались повсюду, они не были в центре общественного интереса. Однако в связи с внутриполитической патовой ситуацией правители стали уделять все больше внимания внешней политике, поскольку там было легче добиться успехов в больших масштабах без критики и помех со стороны парламента и общественности.

Однако и во внешней политике преобладали противоречия. Ведь так же, как новое немецкое национальное государство сначала должно было создать условия для социальной интеграции во внутренней политике, оно и во внешней политике должно было попытаться развеять опасения европейских держав по поводу нового фактора власти в центре Европы. Появление немецкого национального государства нарушило баланс сил, существовавший в Европе со времен Венского конгресса. Это очевидно, если посмотреть на цифры населения: до основания империи Пруссия насчитывала всего 16 миллионов жителей. Но в Германской империи теперь проживал 41 миллион человек, что делало его самой густонаселенной страной Европы после России. Когда она затем взяла курс на то, чтобы стать экономически самой сильной страной на континенте, внутриевропейский баланс сил изменился. В то время как в Германии это порождало разнообразные ожидания и требования, в других странах росли опасения относительно превосходства Германии. Чтобы противостоять таким опасениям, Бисмарк на начальном этапе проводил довольно оборонительную политику умиротворения и пытался найти определенный баланс в новом созвездии в Европе1313
  Hildebrand, Deutsche Außenpolitik 1871–1918. S. 27–52; Frie, Kaiserreich. S. 56–68; Schneider, Die deutsche Rußlandpolitik.


[Закрыть].

В том, что этот баланс не был найден, в немалой степени виноваты сами немцы. Аннексия Эльзаса и Лотарингии после 1870–1871 годов настолько обострила франко-германские отношения, что даже в долгосрочной перспективе не удалось достичь прочного баланса с западным соседом. Отделение этих регионов вопреки заявленной воле подавляющего большинства населения было постоянным источником французского национализма и внешней политики Парижа, ориентированной на реванш. Таким образом, Германская империя была вынуждена постоянно создавать новые констелляции и союзы, которые либо были направлены непосредственно против Франции, либо мешали другим формировать связи с ней.

В то же время международная политика долгое время велась традиционно, руками классической дипломатии, которая провоцировала и разрешала кризисы, вступала в союзы и выходила из них по усмотрению правительств, не будучи контролируемой общественным мнением и политическими массовыми организациями и не беспокоясь по их поводу. Однако начиная с 1890‑х годов основополагающие факторы международной политики изменились, так что традиционные внешнеполитические методы все чаще оказывались анахронизмом и не работали. Здесь следует особо отметить три изменения: во-первых, стремительный рост промышленного капитализма явно вышел за рамки национального государства. Промышленная продукция искала новые рынки сбыта, развитие транспортных технологий привело к тому, что объем внешней торговли вырос до немыслимых ранее высот, а финансовые рынки стали переплетаться на международном уровне. В результате множились не только связи между европейскими государствами, но и зоны трения между ними1414
  Conrad, Globalisierung und Nation. S. 27–52.


[Закрыть].

Во-вторых, национализм, значение которого неуклонно росло по всей Европе, становился все большей угрозой для традиционной структуры европейских держав. Особенно это коснулось великих многонациональных империй – Османской империи, Российской империи и Австро-Венгерской империи, в которых различные национальные меньшинства то тише, то громче призывали к созданию собственных независимых национальных государств, ставя под угрозу сплоченность и даже существование этих империй. Таким образом, количество потенциальных, а вскоре и реальных проблемных точек в Европе значительно увеличилось. Это было особенно заметно на Балканах, где стремление южнославянских народов к независимости столкнулось с силовыми интересами двух соперничающих великих держав – России и Австро-Венгрии. В последней четверти XIX века разбухание организованного национализма оказывало все большее влияние на направление внешней политики почти повсеместно. Таким образом, националистические эмоции стали важным, а вскоре и решающим фактором в международных отношениях, особенно во времена кризисов1515
  Hobsbawm, Nationen und Nationalismus. S. 25–58; Breuilly, Nationalismus und moderner Staat. S. 235–316; Walkenhorst, Nation, Volk, Rasse. S. 38–79.


[Закрыть].

В-третьих, внешняя политика крупных европейских держав начиная с 1880‑х годов – а затем с 1890‑х годов все быстрее и больше – характеризовалась экспансией на другие континенты, которая в последующие двадцать пять лет выросла до настоящей империалистической лихорадки, от которой не убереглась ни одна крупная держава. Стремление к колониальным владениям первоначально было обусловлено экономическими факторами – или тем, что считалось таковыми. После того как промышленно развивающиеся государства Европы ощутили на себе последствия, казалось бы, неконтролируемых экономических кризисов 1870‑х годов, которые были связаны с перепроизводством, падением цен, банкротствами, безработицей и социальной напряженностью, приобретение рынков сбыта за пределами Европы казалось испытанным и проверенным противоядием от таких бед. С экономической точки зрения это не имело большого значения: рынки других промышленно развитых стран, а также внутренние рынки оказались несоизмеримо более важными сферами сбыта. С точки зрения добычи сырья и инвестиционных возможностей значение заморских зон влияния и владений европейских держав также было сильно переоценено. Рациональные коммерческие расчеты, однако, играли явно подчиненную роль. Но надо учесть и то, что до этого времени опыт глобальных экономических отношений подобного рода был невелик, и нельзя отрицать, что перспективы больших прибылей были заманчивыми1616
  Van Laak, Über alles. S. 22–47, 70–103; Eckert, Kolonialismus. S. 100–104; Kundrus, Moderne Imperialisten. S. 27–42; Geulen, Wahlverwandte. S. 309–367; Conrad, Deutsche Kolonialgeschichte. S. 22–37; Kundrus (Hg.) Phantasiereiche.


[Закрыть].

Но вскоре империалистические устремления стали определяться больше политическими и идеологическими мотивами, чем экономическими. Индустриализация с ее новыми техническими и научными возможностями принесла такое необычайное усиление военной мощи и – особенно в связи с питавшимся ею национализмом – такой рост национального самосознания, что стремление к захвату заморских территорий можно интерпретировать еще и как выражение безудержно растущего прогрессизма и сознания собственной миссии у европейцев. В то время как экспансионистские устремления в пределах своего континента всегда были связаны с опасностью большой европейской войны, гонка за последние регионы мира, еще не управляемые европейцами, стала излюбленным элементом постоянной конкуренции между европейскими державами, которые постоянно мерялись друг с другом в экономическом, культурном и военном плане и сделали приобретение колоний мерилом престижа и успеха.

Стремление к захвату заморских колоний было тесно связано с широко распространенным убеждением в превосходстве «белого человека» над африканцами и азиатами, чья «отсталость», казалось, доказывала превосходство европейцев. Многочисленные доктрины естественной иерархии между расами, существовавшие еще в домодерные времена, теперь в онаученной форме обретали приверженцев по всей Европе, и, что еще важнее, в колониях они обретали поле для практического применения.

Германия была здесь особым случаем, поскольку приобретение колоний началось относительно поздно, экономические выгоды были особенно малы, а политически мотивированные цели экспансии были особенно ярко выражены. Если Бисмарк вначале стремился лишь к неофициальным зонам влияния и лишь под давлением согласился на приобретение заморских владений, в 1880–1890‑х годах несколько территорий были официально поставлены под власть Германии. Эти земли были разбросаны в Восточной, Западной и Юго-Западной Африке, в Азии и Тихоокеанском регионе и не подавали больших надежд на получение даже в долгосрочной перспективе крупных прибылей от эксплуатации их в качестве источников сырья или новых рынков сбыта. Здесь неэкономические соображения как были решающими с самого начала, так и остались: приобретение заморских владений служило прежде всего повышению национального престижа, а также предлагало национальную задачу, способную, по словам самого канцлера, зажечь энтузиазм немцев. Более того, все более влиятельным становилось мнение, что заморская экспансия необходима, чтобы решить проблему «перенаселения» Германии, на которую многие сетовали, путем эмиграции – но не в чужие страны, такие как США или Канада, а на «собственные» территории за океаном. Это якобы понизило бы или вовсе устранило бы социальную напряженность и опасности «массового общества». Империализм, как надеялись многие, помог бы удовлетворить национальную потребность в признании и преодолеть внутренний раскол нации.

В то время как подобные мечты о Германии как мировой колониальной державе порождали большие надежды на будущее, внешняя политика в самой Европе оказалась трудоемкой и сложной. Поскольку возвращение Эльзас-Лотарингии или даже изменение ее статуса казалось невозможным ввиду разрастания националистического движения в Германии, о взаимопонимании с Францией в долгосрочной перспективе не могло быть и речи. Поэтому Германия должна была договариваться с тремя другими крупными европейскими державами. Однако это удалось только с Австро-Венгрией. Отношения с Россией ухудшились из‑за антироссийской экономической политики при Бисмарке. Против улучшения отношений с Великобританией не в последнюю очередь выступали консерваторы с их опасениями по поводу связанной с этим позитивной переоценки либерализма и парламентаризма. Более того, система договоров о поддержке и перестраховке, которую Бисмарк разработал в этой ситуации для защиты империи, оказалась не столько спланированной внешнеполитической конструкцией для защиты империи, сколько «системой временных мер» без долгосрочного стабилизирующего эффекта. Опасность одновременного противостояния с Францией и Россией, войны на два фронта, не была предотвращена и не была уменьшена усилиями преемников Бисмарка. Не было достигнуто ни сближения с Великобританией, ни ослабления франко-российских связей.

Симптомы кризиса в области европейской политики власти были очевидны, но противоречия между державами еще не казались непреодолимыми, и пока баланс сил в Европе сохранялся в определенной степени, а повторяющиеся напряженные ситуации и кризисы удавалось разрешать без вооруженных конфликтов, крупных потрясений на континенте пока не предвиделось. Однако с ростом националистических массовых организаций начиная с 1890‑х годов внутренний баланс сил изменился. Как вскоре выяснилось, это повлияло и на направленность внешней политики. Во Франции, а также в Великобритании, Австро-Венгрии и Германской империи в этот период началась широкая политизация населения, которая выразилась в создании множества групп интересов и ассоциаций, а также в увеличении явки избирателей и числа членов политических партий. Это сопровождалось огромным расширением прессы, в результате чего в политических событиях стала участвовать гораздо большая часть населения, чем всего за несколько лет до того.

В Германии на политический курс вне парламента и партий влияли справа прежде всего Пангерманский союз и Союз восточных земель. Обе организации еще имели сравнительно небольшое число членов, но считались влиятельными, особенно среди буржуазии: Пангерманский союз – как авангард сил, приверженных агрессивной внешней и колониальной политике, а также внутренней политике, направленной против социал-демократии, левых либералов и евреев; Союз восточных земель – как организация, преследующая цель германизации населенных поляками регионов на востоке империи.

Гораздо крупнее были организации ветеранов и резервистов армии. Их объединение – Киффхойзерский союз – осенью 1910 года насчитывало более 2,5 миллиона членов: мелких ремесленников, чиновников, служащих и рабочих прежде всего. Это было не оголтелое, радикальное движение, но тем не менее народная основа милитаризма в Германии. Ее всегда было легко мобилизовать, когда речь шла о национальных днях памяти, о возведении военных мемориалов или одобрении постоянных программ производства вооружений и расширения армии1717
  Walkenhorst, Nation, Volk, Rasse. S. 226–249; Hering, Konstruierte Nation. S. 109–219; Oldenburg, Der Deutsche Ostmarkenverein. S. 70–183; Breuer, Die Völkischen in Deutschland. S. 147–264; Rohkrämer, Militarismus. S. 27–82.


[Закрыть].

Успех антисемитских партий изначально был реакцией на экономическую нестабильность начала 1890‑х годов. Их доля голосов выросла до 3,7 процента на выборах в рейхстаг в 1898 году, но затем снова упала. Но это лишь отражало тот факт, что враждебности к евреям как единственного программного пункта партии было, видимо, недостаточно для успеха в долгосрочной перспективе. В это же время антисемитизм начал проникать в программы многочисленных национальных объединений, таких как профсоюзная организация Немецкий национальный союз приказчиков или Союз сельских хозяев. Он получил распространение и в основных парламентских партиях, особенно в Немецкой консервативной, которая теперь открыто выступала против «еврейского влияния на нашу национальную жизнь, которое во многих случаях прогрессирует и оказывает разлагающее действие» и против «ненемецкого нарушения добросовестности в деловых отношениях»1818
  Revidiertes Programm der Deutsch-Konservativen Partei (Tivoli-Programm) // Treue, Parteiprogramme. S. 87–90, цитата S. 88 f.


[Закрыть].