Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том I"

Помимо политических, на первый план теперь все чаще выходили экономические объединения – только в промышленном и торговом секторе в 1907 году их насчитывалось более пятисот. Они пытались влиять на политические решения и общественность. Особенно преуспели в этом аграрии. Их Союз сельских хозяев насчитывал более трехсот тысяч членов и считался эффективной и агрессивной лоббистской группой, одинаково радикальной в своей оппозиции либерализму, социал-демократии и индустриализму. Начиная с 1890‑х годов в политических дебатах в Германии все больше доминировали такие движения, которые выступали против экономических, социальных и культурных последствий динамики модернизации1919
  Puhle, Agrarische Interessenpolitik. S. 143–212.


[Закрыть].

Однако нельзя упускать из виду, что тенденция к массовой организации справа была прежде всего ответом на вызов слева: успех социал-демократии и профсоюзов, которые к 1913 году насчитывали более трех миллионов членов, сделал неоспоримым значение хорошо организованных массовых движений для политического действия. Стало очевидно, что партии, состоящие сплошь из «уважаемых граждан», и ассоциации, состоящие из одних функционеров, не могли более оказывать влияния на политику. Нужны были организации нового типа, способные мобилизовать тысячи и десятки тысяч сторонников; к тому же они с большей вероятностью могли противостоять рабочему движению, рост которого казался неостановимым. Самое позднее с начала ХX века нарастающие успехи СДПГ на выборах в рейхстаг (с 10 процентов в 1887 году до 31 процента в 1903 году) стали центральной проблемой германской внутренней политики, на решение которой были направлены почти все политические усилия как буржуазного, так и консервативного лагерей. Если бы эта тенденция продолжилась – а в текущей ситуации этого следовало ожидать, – то как можно было бы добиться парламентского большинства без рабочей партии, которая по-прежнему была на положении изгоя?

Ответ гласил: «Собираться!» За этим лозунгом, придуманным прусским министром финансов фон Микелем, стояло убеждение, что только благодаря тесному сотрудничеству между консерваторами и либералами можно остановить дальнейшее наступление социалистов. Однако этот «Картель сохраняющих государство и производительных сословий» должен был уравновесить резкие контрасты между сельским хозяйством и промышленностью, между сторонниками свободной торговли и протекционистами, чтобы добиться более тесного и политически эффективного сотрудничества между буржуазией и аграриями. Основная проблема здесь была такой же, как и двадцать пять лет назад: огромное конкурентное давление импорта дешевого зерна из‑за рубежа жестко поставило сельское хозяйство перед необходимостью рационализации.

Для того чтобы повысить производительность сельскохозяйственных предприятий до конкурентоспособного уровня, необходимо было внести далеко идущие изменения в методы ведения хозяйства и управления им. Однако это также могло пошатнуть традиционные социальные структуры на селе и власть заэльбских юнкеров. Сельские хозяева, возглавляемые землевладельцами и представленные консервативными партиями и ассоциациями, выступили против этого. И в самом деле, им удалось, по крайней мере, замедлить эту рационализацию за счет удорожания импорта. Это, в свою очередь, вызвало протест со стороны либералов и крупных промышленных кругов, экспортные возможности которых в результате снизились.

Возникшие глубокие разногласия временно разрешились в 1902 году очередным компромиссом, достигнутым новым рейхсканцлером Бюловом: возобновленное, хотя и умеренное, повышение таможенных тарифов сочеталось с улучшениями в социальной политике, а также с расширением торговых соглашений с европейскими державами, которых настоятельно требовала промышленность, но критиковали аграрии. Это соответствовало политике балансирования интересов сельского хозяйства и промышленности за счет потребителей, которая была распространена со времен Бисмарка. Однако этого было недостаточно в качестве стабильной основы для желаемого сотрудничества «сил, сохраняющих государство» против растущей мощи социал-демократии.

Здесь нужны были более крупные измерения, и они были найдены во внешнеполитическом проекте, который, казалось, открывал такие смелые и глобальные перспективы, что вызванный им энтузиазм облегчил бы объединение при расхождениях в экономической политике: решение о строительстве модерного военно-морского флота.

Это начинание тоже не было чем-то специфически германским. Соперничество европейских держав за экспансию и влияние во всем мире значительно повысило военно-политическое значение военно-морских сил в предшествующие годы. Это показал исход китайско-японской морской войны (которую японцы выиграли в основном благодаря своим модерным крейсерам), но особенно это выразилось в глобальном доминировании Великобритании, чья военная мощь и мировое присутствие основывались в первую очередь на ее флоте. Соответственно, американцы и японцы, как и русские, стремились подкрепить свои притязания на мировое влияние созданием модерных флотов и прежде всего строительством больших броненосцев2020
  Epkenhans, Die wilhelminische Flottenrüstung. S. 15–30; Hobson, Maritimer Imperialismus; Eley, German Right.


[Закрыть]. Учитывая экономический бум Германии, следовало ожидать, что и она последует этой тенденции. Но если другие великие державы довольствовались единичными новыми кораблями и несколькими эскадрами (хотя бы по финансовым причинам, поскольку строительство линейных флотов было чрезвычайно дорого), то у Германии были амбиции и, прежде всего, средства для крупномасштабных проектов. Это было связано с различными мотивами и целями.

С одной стороны, немцы хотели вести «мировую политику», то есть создать мировую державу по британскому образцу, с колониями и владениями по всему миру. В то время ведущим мнением было то, что в ближайшие несколько лет мир будет поделен между несколькими мировыми державами, а отстающая страна станет державой второго или третьего ранга. Но это означало, прежде всего, политику экспансии, создание баз и приобретение колоний. Для этого требовались мощные военно-морские силы. Хотя интересы торговой политики также были связаны с этим и интенсивно пропагандировались, они как в Германии, так и в других странах оставались довольно расплывчатыми и неконкретными.

С другой стороны, если Германия хотела вести «мировую политику», ей предстояло неизбежно повсюду сталкиваться с Великобританией. Поэтому на раннем этапе цель Германии заключалась в создании флота линейных кораблей, который если не сравнялся бы с британским, то, по крайней мере, приблизился бы к нему по размерам и боевой мощи – будь то для предотвращения агрессивных действий Великобритании против Германии (как это официально утверждалось), будь то для того, чтобы иметь возможность отстаивать интересы Германии против Великобритании, даже силой, если потребуется. В масштабах мирового океана это не удалось бы сделать так быстро, но на Северном море, как уже в самом начале прямо заявил контр-адмирал Альфред фон Тирпиц, статс-секретарь Имперского военно-морского ведомства, который в то время быстро становился одной из самых важных политических фигур в империи, паритета скоро можно было достичь: «Наш флот должен быть создан таким образом, чтобы он мог развивать свою наибольшую военную мощь между Гельголандом и Темзой»2121
  Denkschrift des Staatssekretärs des Reichsmarineamts, Kontreadmiral Tirpitz, Juli 1897 // Berghahn/Deist (Hg.) Rüstung. S. 122–127, цитата S. 122.


[Закрыть]. Решение о строительстве линейного флота, которое было принято в 1898 году и впоследствии неоднократно дополнялось, дало понять всему миру, что Германия чувствует себя достаточно сильной, чтобы бросить вызов и Великобритании – со всеми рисками, которые это, очевидно, влекло за собой. Националистически мотивированная конкуренция с британцами, которая велась в сфере производства стали, доли в мировой торговле, а также количества Нобелевских премий или телефонных абонентов, теперь распространилась на военную политику и территориальные завоевания.

Впрочем, помимо «глобально-политических» и антибританских мотивов для строительства флота существовали и веские внутренние причины. С одной стороны, как уже упоминалось выше, этот проект служил основой для политики собирания сил. Флот, который считался «буржуазным родом войск», был скептически встречен консерваторами, которые немедленно потребовали компенсации. В этом и крылось военно-политическое значение таможенного тарифа 1902 года: линкоры против протекционистских таможенных пошлин. С другой стороны, строительство флота – и это открыто признавалось – было задумано как средство борьбы с социал-демократами. Мировая политика и флот были необходимы, «в немалой степени потому, что в новой великой национальной задаче и связанной с ней экономической выгоде кроется сильное средство против образованных и необразованных социал-демократов», – откровенно признался фон Тирпиц2222
  Tirpitz, Erinnerungen. S. 52.


[Закрыть]. Энтузиазм в отношении немецкого флота и демонстрация Германии как великой мировой державы должны были способствовать идентификации с кайзером и империей, даже среди бедных слоев населения, и таким образом остановить приток социал-демократов. Чтобы разжечь такой энтузиазм, военно-морское ведомство само теперь использовало те модерные методы массовой агитации и пропаганды, которые оно так не любило в исполнении левых. Важнейшим инструментом для этого стала новая националистическая массовая организация Флотский союз, специально основанная крупными промышленниками и судовладельцами в сотрудничестве с журналистами, лидерами либеральных и консервативных партий и представителями военно-морского ведомства и предназначенная исключительно для стимулирования «флотского энтузиазма» среди населения.

И это удалось. Уже в первый год после своего основания (1898) Флотский союз насчитывал почти 80 тысяч членов, а в последующие годы он стал объединяющим центром для многочисленных национальных клубов и ассоциаций: к 1913 году в него вступило более 1,1 миллиона человек. Флот, как оказалось, был идеальной проекцией буржуазных желаний и в то же время выражением возросшей экономической мощи нового немецкого национального государства. В отличие от преимущественно армии, где доминировали дворяне и пруссаки, флот был триумфом буржуазных идеалов; он сочетал модерную науку и технологии с перспективой развития всемирных торговых связей. И он очевидным образом подходил для того, чтобы развеять навязчивые страхи критиков культуры, так как обещал модерность без пугающих сопутствующих факторов, таких как большие города, массы и критика, – модерность в организованной, военной, технической форме.

С этого момента демонстрация приверженности флоту стала постоянным занятием, особенно среди буржуазии образования. Тип «профессора флота», с жаром агитирующего за мировое значение Германии, стал известной фигурой и даже предметом шуток. Среди энтузиастов флота были такие имена «первого ряда», как Эрих Марекс, Густав фон Шмоллер, Карл Лампрехт и Макс Вебер. От проведения Германией мировой политики они ожидали многого: что мир с помощью немецких добродетелей будет цивилизован, что будет создана мировая империя, подобная британской, а некоторые даже надеялись, что внутренние политические проблемы Германии решатся, а засилье прусских консерваторов прекратится.

Здесь имперский национализм, нацеленный на экспансию, развил динамику, которую уже нельзя было остановить внешнеполитическими соображениями, наоборот – соперничество с Великобританией стало почти манией в среде германской буржуазии. Кровопролитная колониальная война Англии против буров в Южной Африке вызвала первый пик антибританской агитации и эмоций в публичной сфере Германской империи. Здесь проявилось то, что имел в виду Гельферих, – фраза процитирована в начале книги, – что немцы десятилетиями привыкли «стоять в стороне и смиренно склоняться перед превосходством других»2323
  Helfferich, Deutschlands Volkswohlstand. S. 126.


[Закрыть]. Наконец-то догнать Британию, наконец-то показать себя, наконец-то увидеть, что Германская империя действует как великая, даже как мировая держава! Эта мечта плебисцитарного империализма усиливалась с каждым новым броненосным крейсером, спущенным на воду.

Реальность была более прозаичной. Ни одна из целей, связанных со строительством флота, не была достигнута: в гонке вооружений, которую начала Германия, Великобритания противопоставила немецким разработкам свой новый дредноут, намного превосходящий их по характеристикам, так что немцам пришлось снова догонять. Впрочем, построенный ими флот оказался во время Первой мировой войны практически бесполезным в военном отношении. Зато из‑за его строительства резко ухудшились отношения с Англией, которая отныне признавала Германию своим будущим главным противником и стремилась улучшить и упрочить свои плохие отношения с Францией и Россией. Надежда ослабить социал-демократов с помощью военно-морского империализма также провалилась: на выборах 1903 года СДПГ добилась новых успехов.

В то же время гигантская программа строительства флота пошатнула финансы империи, которые и так были хронически дефицитными, потому что расходы на армейский бюджет постоянно росли на протяжении почти тридцати лет. Из-за этого буржуазия перестала «собираться»: финансовая реформа, которая ввела бы модерный налог на доходы и имущество, была крайне необходима уже много лет, но встретила решительное сопротивление со стороны всех имущих классов. Одним из бесспорных анахронизмов поздней империи было то, что, являясь одной из самых мощных и модерных индустриальных стран, она не имела надежной основы для своих налоговых поступлений. Каждая новая программа строительства флота и каждое следующее увеличение армии в ходе раскрутившейся гонки вооружений еще больше усугубляли эту проблему, а повышения акцизов, займы или краткосрочные специальные меры лишь временно скрывали ее.

В течение многих лет «мировая политика», строительство флота и колониальные проекты были предметом яростной критики, а также не менее яростной защиты. Однако вся правда о германском империализме открылась только тогда, когда в 1904 году две группы коренного населения Германской Юго-Западной Африки, гереро и нама, подняли восстание против немецких колонизаторов, которое вскоре расширилось и в котором африканские бойцы добились значительного первоначального успеха. Причиной восстания стало уничтожение стад скота местных крестьян, сопутствующее обнищание и разрушение традиционных социальных структур, а также насильственная вербовка рабочей силы для германских компаний и нападения немецких поселенцев на местных жителей.

Имперское правительство отправило на подавление восстания контингент в 20 тысяч солдат. Почти невероятная жестокость, с которой немецкие войска действовали в первой войне новой Германской империи против восставших племен, поначалу необъяснимо противоречила довольно мирному обществу империи, как внутри, так и снаружи, по сравнению с другими промышленно развитыми странами. Ведь немецкие войска не довольствовались военным подавлением противника, а развязали настоящую войну на истребление с целью уничтожить непокорные племена, которые были загнаны в безводную пустыню Омахеке, где большинство из них погибло. При этом погибло более шестидесяти тысяч гереро, почти восемьдесят процентов населения племени2424
  Hull, Absolute Destruction. P. 5–90; Zeller/Zimmerer (Hg.) Völkermord in Deutsch-Südwestafrika.


[Закрыть]. Радикализирующийся немецкий национализм, связанное с ним расистское чувство превосходства над «дикарями», подстрекательские лозунги кайзера, разрушительно действовавшие на войска, и буржуазная общественность, упоенная статусом мировой державы, очевидно, стали первопричиной этих действий. Здесь амбициозная, но неопытная в колониальных делах великая держава пыталась компенсировать свою неуверенность при возникновении проблем и сопротивления, предпринимая все более жесткие и жестокие действия против противостоящих «туземцев». Характерно также, что подобные зверства привлекли повышенное внимание рейхстага только тогда, когда вскрылась связанная с ними бесхозяйственность немецких колониальных властей, а финансовая нагрузка на бюджет, вызванная этой акцией коммандос, подверглась критике.

Когда в 1906 году Партия центра и социал-демократы отказались поддержать дальнейшее финансирование борьбы с «готтентотами», как называли повстанцев в Германии, рейхсканцлер Бюлов понял, что его час настал. Он распустил рейхстаг, назначил новые выборы и организовал кампанию против «врагов рейха», которая, разжигая националистические и империалистические эмоции, приобрела такую остроту, какой не было ни в одной избирательной кампании до этого. В качестве основы для агитации теперь массово использовались новые национальные массовые организации, прежде всего Имперский союз борьбы с социал-демократией, основанный несколькими годами ранее, Флотский союз, а также колониальные и воинские ассоциации. Целью этой «избирательной кампании готтентотов», как ее вскоре назвали, было использование методов завоевания масс, чтобы замедлить рост влияния социал-демократов и наконец дать рейхсканцлеру то, в чем он остро нуждался со времен Бисмарка: стабильное большинство в рейхстаге.

Тот факт, что этот расчет в определенной степени сработал, безусловно, можно отнести к числу наиболее важных моментов внутриполитического опыта поздней империи: впервые «силам, сохраняющим государство», удалось снизить долю голосов и количество мандатов социалистов, пусть и незначительно, что было вызвано, прежде всего, высокой явкой избирателей и неблагоприятным делением округов. Но после последовательной националистической агитации против СДПГ казалось, что наконец-то найдено действенное средство остановить почти безостановочный подъем социалистов. Основой правительственной политики теперь было сочетание консерваторов, национал-либералов и левых либералов, так называемый блок Бюлова, новое издание бисмарковского «картеля», удерживаемого вместе прежде всего империализмом и антисоциализмом.

Однако это не обеспечило стабильной основы для политики правительства империи. На практике по внутриполитическим вопросам общность позиций партий, поддерживающих правительство в рейхстаге, оказалась недостаточной. Реформа анахроничного трехклассного избирательного закона в Пруссии, которая назревала в течение десятилетий, была еще больше предотвращена консерваторами. Воли к объединению не хватило даже на то, чтобы провести небольшую финансовую реформу – многолетний основной элемент внутренней политики. По сути, это был вопрос о том, кто должен нести расходы на сильно растущие программы вооружений: налоги на потребление бьют по всем одинаково, а по более обеспеченным, следовательно, меньше всего. Предложение о расширении налоговых поступлений за счет введения очень умеренного налога на наследство и, соответственно, обременения недвижимости, в дополнение к практиковавшемуся до сих пор повышению налогов на потребление, было поддержано либералами, но встретило горькое неприятие со стороны консерваторов и крестьян. Вместо этого вновь образовалось «черно-голубое» обструкционистское большинство консерваторов и центра, «юнкерство и капелланократия», как с горечью заметил либеральный историк-антиковед Теодор Моммзен2525
  Theodor Mommsen: Was uns noch retten kann // Die Nation 20 (1902). S. 163 f., цитата S. 163.


[Закрыть]. Оно согласилось отменить планы введения налога на наследство и еще больше увеличить акцизы, а также придумало налог на ценные бумаги и чеки, который щадил земельную собственность и прежде всего обременял буржуазию. Но на этом сотрудничество между двумя либеральными партиями и консерваторами закончилось. Бюлов ушел в отставку, потерпев неудачу почти во всех областях внутренней и внешней политики.

Распад «блока Бюлова» показал, что неоднократные попытки найти в рейхстаге широкую основу для политики правительства, включающую консерваторов и либералов, не сработали. Очевидно, это было связано с политической системой: партии и парламентские фракции не были интегрированы в действия правительства – они не обеспечивали работу правительства и не избирали рейхсканцлера. В результате они не были вынуждены идти на компромисс в интересах своей способности управлять страной. Напротив, ожидалось, что парламентские группы будут резко и бескомпромиссно представлять интересы членов партии, избирателей и лоббистов, не заботясь об обеспечении парламентского большинства для достижения этих целей.

Таким образом, не могли возникнуть устойчивые структуры политического сотрудничества, а только политические союзы, удобные в краткосрочной перспективе. Объединение консерваторов и либералов было основано на общем фронте против социал-демократов и одобрении империализма и политики власти. С другой стороны, не было общего мнения по поводу внутренних политических реформ; напротив, после провала финансовой реформы и правительства Бюлова критика «прусских юнкеров» приобрела доселе невиданную остроту в среде буржуазии.

Основы сотрудничества между консерваторами и центром были не менее хрупкими: консерваторы делали все возможное, чтобы сохранить статус-кво и пресечь любые попытки изменить традиционные политические, социальные и экономические отношения власти. Особенно это касалось финансовой реформы, усилий по демократизации прусского избирательного права, роли монарха и господства прусской аристократии, военных и министерского чиновничества. В этой фундаментальной оборонительной позиции консерваторы часто были согласны с Центром, усилия которого, однако, были направлены, прежде всего, на сохранение традиционных культурных и моральных норм католицизма от давления перемен, вызванных модернизационной динамикой тех лет. Позитивные же политические цели или проекты реформ из этого оборонительного союза не вытекали.

Либералы, а вместе с ними и буржуазия, оказались в двусмысленной ситуации: по внутриполитическим вопросам они находились в резкой оппозиции к черно-голубому альянсу, который пытался блокировать реформы. Однако большинство без Партии центра и консерваторов было бы возможно только с социал-демократами – но они были далеки от этого. Для большинства либералов сотрудничество с СДПГ, выступавшей за социальную революцию и последовательно отвергавшей «мировую политику» Германии, было немыслимым. Однако в некоторых местах это резкое неприятие начало разрушаться; например, в Бадене, где установилось сотрудничество между либералами и социал-демократами – «от Бассермана до Бебеля». Однако это нельзя было перенести на империю в целом, хотя бы потому, что для националистических энтузиастов мировой политики среди либералов о сотрудничестве с социал-демократами во внешней политике и политике вооружений не могло быть и речи.

Но и со стороны социал-демократов было мало готовности к такому сотрудничеству. Жесткая враждебность, с которой они столкнулись со стороны короны, правительства, других партий, националистических ассоциаций, деловых организаций и большинства прессы, привела к тому огромному внешнему единству, которое отразилось в концепции «солидарности» как главной ценности партии. Внутри социал-демократии, однако, возникли политические крылья, которые можно грубо разделить на правых, левых и центральных. Правые были сформированы в основном лидерами Свободных профсоюзов, которые, насчитывая почти три миллиона членов, были несравненно сильнее самой партии и в первую очередь выступали за социальные улучшения для рабочих по таким вопросам, как зарплата, рабочий день, социальное страхование и жилье. Для достижения таких целей важным условием было сильное представительство СДПГ в рейхстаге. Профсоюзных лидеров меньше интересовали более далеко идущие политические цели, заявленные в программе партии, а именно установление социализма после краха нынешней экономической и социальной формации.

Для левых, которые начали более отчетливо проявляться на рубеже веков, политика правительства империи, резко направленная против СДПГ и профсоюзов, а также против национализма, милитаризма и империализма, была достаточным доказательством того, что, как предсказывали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, фундаментальные изменения не могут быть осуществлены путем реформ и в рамках политической системы империи. Эти прогнозы получили новый импульс после революции в России в 1905 году и появления фракции радикального левого большинства российской социал-демократии («большевиков»). Революция в России больше не была предметом теоретических рассуждений, а стояла на повестке дня как политическая практика. Как это должно выглядеть в Германии, в СДПГ мало кто ясно понимал. Для одних это означало достижение парламентского большинства и демократическую трансформацию государства и общества, тогда как другим образцом для подражания служили Французская революция или даже Парижская коммуна.

Средняя линия в партии была представлена «центристами», из которых состояло и партийное руководство. Они выступали за компромиссный курс, придерживаясь революционной риторики партийной программы, звучащей по-боевому, но на практике проводя умеренный курс реформ, ориентированный на парламентский успех и социально-политический прогресс путем реформ. Этот интеграционистский курс – радикальный в теории, умеренный на практике – был явно противоречивым и лишь с трудом примирял конфликтующие позиции. Это позволило партии не развалиться, однако можно было предвидеть, что это шаткое единство не сможет долго сохраняться во время кризиса2626
  Ritter/Tenfelde (Hg.) Arbeiter im Deutschen Kaiserreich. S. 691–716; Tenfelde (Hg.) Arbeiter und Arbeiterbewegung. S. 507–659; Lösche, Bolschewismus. S. 23–99.


[Закрыть]. Ввиду неспособности партий сформировать стабильное сотрудничество для реализации политических целей, неудивительно, что новый рейхсканцлер фон Бетман-Гольвег не пытался сформировать новый «блок», как его предшественник фон Бюлов, а надеялся на большинство в каждом отдельном случае. Однако уже первая крупная попытка – повторная попытка изменить прусское избирательное законодательство – провалилась. Этот избирательный закон, основанный на налоговых классах, был одним из самых заметных символов додемократических условий, царивших в Пруссии. Однако он применялся и в других частях империи, например в буржуазном Гамбурге, поскольку соответствовал либеральному идеалу, согласно которому только экономически независимые люди имели право на участие в политической жизни.

В 1908 году СДПГ, набравшая почти четверть голосов, представляла лишь 1,5 процента депутатов прусского парламента, в то время как немецкие консерваторы, набравшие 14 процентов голосов, имели более трети мандатов. Рейхсканцлер не хотел ничего принципиально менять, а сделал символическое предложение буржуазии. Согласно этому, буржуа с академическим образованием, а также заслуженные чиновники (и офицеры) должны были получить несколько лучшее представительство, а третий избирательный класс составлял бы уже не 82, а только 76 процентов электората.

То, что против такой фиктивной реформы поднялась буря протеста, не могло быть неожиданностью. Но тот факт, что эта буря была организована в значительной степени левыми либералами, к этому времени объединенными в Прогрессивную народную партию и ставшими фактором растущей значимости в поздней империи, указывал на определенные сдвиги в буржуазном лагере. «Аграрно-консервативное господство Пруссии, а значит и Германии», проявившееся в трехклассном избирательном законе, должно быть окончательно сломлено, говорилось в одном из многочисленных обращений известных деятелей в ноябре 1909 года2727
  Öffentlicher Aufruf gegen das preußische Dreiklassenwahlrecht, «Für die Preußische Wahlreform» // Berliner Tageblatt Nr. 260, 07.12.1909.


[Закрыть]. Социал-демократы также организовали крупные демонстрации, на которых сотни тысяч их сторонников протестовали против прусского избирательного закона. Однако теперь это вызвало фундаментальные дебаты внутри партии: воодушевленное событиями в России, левое крыло партии, особенно его ведущий представитель Роза Люксембург, выступило за использование забастовок в будущем не только в спорах о зарплате и условиях труда, но и для достижения политических целей. Это был единственный способ добиться чего-либо в этой системе: политическая массовая забастовка, утверждала Люксембург, соответствует условиям времени и является перспективным инструментом борьбы для достижения социальной революции2828
  Dick Geary: Protest and Strike. Recent Research on «Collective Action» in England, Germany and France // Tenfelde (Hg.) Arbeiter und Arbeiterbewegung. S. 363–387; Lösche, Bolschewismus. S. 34–47.


[Закрыть]. Хотя руководство партии отвергало это, марши СДПГ и радикальные тона ее левого крыла вызвали длительные опасения как в буржуазном, так и в консервативном лагере и вновь усилили анти-социал-демократические настроения. По существу, из этого ничего не вышло – консерваторы отвергли даже самые минимальные изменения в избирательном законодательстве, буржуазное движение за избирательное право отказалось от борьбы, а канцлер отозвал свой законопроект и впредь избегал вносить законопроекты, которые могли бы встретить сопротивление консерваторов.

Была ли Германская империя все еще управляемой? Очевидно было, что существенные реформы в области финансовой политики, конституционного положения канцлера и рейхстага или по вопросам об Эльзас-Лотарингии и об избирательном праве вряд ли могли бы получить большинство в рейхстаге. Попытки добиться перемен проваливались из‑за права вето противоборствующих сил. Политическая система, очевидно, была уже не в состоянии направлять высвободившиеся за последние двадцать пять лет силы в обществе, экономике и культуре, а также во внешней политике, и адекватно реагировать на огромные изменения в обществе.

Несколько огрубленно говоря, в Германии 1910 года существовало три варианта выхода из этого политического застоя: подавляющая часть немецкой буржуазии по-прежнему считала империю наиболее успешным политико-социальным образованием модерной Европы, несмотря на все противоречия и блокады. Национал-либералы, часть центра и левые либералы, соответственно, рассчитывали на то, что взрывная сила социальных различий постепенно ослабнет, а подъем СДПГ замедлится благодаря бурному экономическому подъему и сопутствующим процессам социального прогресса, а также активизации социальной политики и успехам в мировой политике. Таким образом, авторитарно-конституционная система будет последовательно парламентаризироваться, но не обязательно демократизироваться. Поэтому необходимо было лишь следить за тем, чтобы не было крупных вспышек в политической жизни и социальных конфликтов.

Консерваторы же продолжали заигрывать с авторитарным режимом, которому они отдавали предпочтение с 1870‑х годов: верховенство короны, военных, дворянства и министерских чиновников; бесправие рейхстага; агрессивная внешняя политика. Однако, учитывая сложившийся расклад сил, этого можно было бы добиться только с помощью государственного переворота и идя против подавляющего большинства населения. В 1910 году какие бы то ни было предпосылки для этого отсутствовали.

Наконец, социал-демократы теоретически сосредоточились на революции и социализме, а практически – на парламентаризации и реформах. За этим стояли два все более непримиримых варианта: с одной стороны, позиция левых, которые делали ставку на кризисное обострение противоречий, которое привело бы к краху всей системы, к революции и установлению парламентско-демократической или социалистической республики по образцу России 1905 года. С другой стороны, на правом крыле СДПГ – и все больше среди части левых либералов после их фиаско на выборах 1910 года – росло понимание того, что крупные изменения могут быть достигнуты только через новое большинство, через союз буржуазии и рабочего класса. Но завоевание такого большинства на выборах, конечно, потребовало бы много времени – в том числе и для того, чтобы добиться готовности и понимания такого варианта как среди либералов, так и среди социал-демократов. Затем, однако, через парламентское большинство был бы запущен ускоренный процесс внутренних изменений, который в конечном итоге привел бы к демократической системе правления и сглаживанию социальных противоречий.