Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том I"

Здесь, как и в других вопросах, проявилась длинная тень империи. Новая республика заменила то, что не оправдало себя до 1914 года, новыми, в основном демократическими правилами. Но уже во время дебатов о символах республики стало очевидно, что буржуазный центр, в союзе с которым правили социал-демократы, прежде всего хотел, чтобы в новой форме государства сохранялась преемственность. Хотя СДПГ, предложив в качестве национальных цветов «черно-красно-золотые», в конце концов одержала верх, привязанность к привычным «черно-бело-красным» цветам империи была среди буржуазии настолько велика, что, по крайней мере, торговый флаг остался в старых цветах, хотя и с небольшой черно-красно-золотой вставкой. Это имело определенное символическое значение: своего рода демократически реформированная и модернизированная империя без императора, но с сильным, напрямую избранным президентом – это соответствовало широко распространенным представлениям, даже тех, кто в принципе положительно относился к республике1010
  Gusy, Weimarer Reichsverfassung; Rödder (Hg.) Weimar; Winkler, Arbeiter. Bd. 1. S. 227–242.


[Закрыть].

После удивительно быстрого распада старой власти в ноябре 1918 года и поражения левых на Всегерманском собрании советов выборы в Национальное собрание должны были положить конец революции и стабилизировать республику. Однако это ожидание оказалось обманчивым. Вместо успокоения последующие четыре года характеризовались неоднократными попытками силового захвата власти как леворадикальными, так и праворадикальными партиями, которые продолжались с весны 1919 до 1923 года. При этом надо отметить, что в период империи вплоть до 1914 года насилие не было широко распространено при урегулировании политических разногласий во внутренней политической жизни Германии. То, что готовность к насилию так возросла, конечно, было связано, прежде всего, с опытом массового насилия во время войны, а также с тем, что в обороте оставалось большое количество оружия, которым были оснащены и полугосударственные «вольные корпуса», и рабочие «красные армии», и отряды народного ополчения. Однако насилие также отражало идеологический характер конфликтов, которые больше не сводились к противоречиям в интересах и политических взглядах: это были фундаментальные идейные разногласия. Таким образом, борьба за будущее устройство общества все больше приобретала черты гражданской войны, которая была направлена на последовательное отстаивание сторонами своих политических позиций до полной победы, а не на достижение компромиссов и примирение интересов1111
  Kluge, Weimarer Republik. S. 59–68; Weisbrod, Gewalt.


[Закрыть].

Уже в начале января 1919 года, за несколько дней до выборов в Национальное собрание, нарастающая напряженность впервые разрядилась открытым столкновением: с одной стороны, СДПГ с ее курсом конституционной реформы; с другой – формирующееся леворадикальное крыло, делавшее ставку на движение советов и социалистическую революцию. Левые вооруженные группы 4 января заняли в Берлине квартал, где находились редакции многих газет, в частности здание газеты СДПГ «Форвертс». Совершенно неправильно оценив ситуацию, Карл Либкнехт, представлявший КПГ, которая была основана тремя днями ранее, объявил эту акцию сигналом к началу восстания для свержения правительства Эберта – Шейдемана. Правительство народных уполномоченных, извлекшее уроки из фиаско в Городском дворце, теперь сделало ставку на массированную военную операцию, которая была проведена как республиканскими воинскими частями, так и частями рейхсвера и закончилась кровавым подавлением восстания.

«Восстание Спартака» можно рассматривать в качестве параллели с событиями в России как попытку радикальных левых переломить ход событий с помощью военного восстания и установить диктатуру пролетариата в любой форме еще до выборов в Национальное собрание, в которых победа рабочих партий была весьма сомнительной.

Более того, после подавления январского восстания уже нависла другая, еще большая угроза республике со стороны вновь пробудившихся правых сил. После окончания боевых действий известные лидеры Союза Спартака, Роза Люксембург и Карл Либкнехт, были убиты. Преступниками были офицеры «фрайкоров» – подразделений войск, состоящих из добровольцев, которые предоставили себя в распоряжение правительства при подавлении коммунистического восстания и вскоре уже самостоятельно боролись с революционными рабочими. Среди них было много солдат и офицеров рейхсвера, опасавшихся возвращения к непривычной гражданской жизни, а также студенты, которые были слишком молоды, чтобы участвовать в войне, и теперь хотели восполнить свой недостаток патриотического фронтового опыта борьбой против большевиков на тыловом фронте. Во фрайкорах собирались силы нового воинствующего правого экстремизма1212
  Schulze, Freikorps; Hannover-Druck (Hg.) Mord.


[Закрыть]. В отличие от членов боевых отрядов, в представлении многих рабочих революция была связана с надеждой на то, что после долгих лет лишений во время войны их материальные условия жизни наконец-то будут стабильно улучшены. Когда эта надежда не оправдалась, недовольство среди рабочих быстро возросло. Особенно в крупных промышленных центрах в Рурской области и в центральной Германии все кипело и бурлило. Требования повышения заработной платы, сокращения рабочего дня, создания системы советов трудовых коллективов и обобществления ключевых отраслей промышленности, особенно горнодобывающей, были в центре крупных забастовочных движений, которые оказали сильное давление на правительство. Если забастовки в Рурской области и в Центральной Германии еще удалось урегулировать путем переговоров и компромиссов, то в марте 1919 года в Берлине произошло новое военное столкновение. Забастовка, возглавляемая сначала «революционными старостами» и НСДПГ, а затем в основном КПГ, преследовала прежде всего политические цели, а именно – добиться выполнения всех тех пунктов, с которыми левые потерпели неудачу в январе: признания власти рабочих и солдатских советов, создания революционной армии, лишения Генштаба власти в стране и союза Германии с Советской Россией. Но эта забастовка, в которой первоначально участвовали профсоюзы и обе социал-демократические партии, через несколько дней переросла в попытку вооруженного восстания коммунистических групп, которую министр рейхсвера Носке в конце концов подавил с помощью войск рейхсвера. Почти тысяча погибших стали результатом этих так называемых Мартовских боев в Берлине1313
  Lucas, Märzrevolution. S. 21–50; Mommsen, Deutsche Revolution.


[Закрыть]. Наряду с Берлином, Рурской областью и центральной Германией четвертым центром волнений стала Бавария – точнее, Мюнхен. Здесь было совершено несколько покушений на представителей республики, одной из жертв которых стал лидер баварских революционеров Курт Эйснер. После этого, 7 апреля, ряд независимых социал-демократов и левых интеллектуалов объявили правительство социал-демократов низложенным, провозгласили в Баварии «советскую республику» и сформировали несколько причудливое советское правительство. Войска, которые регулярное баварское правительство немедленно направило против него, были разбиты проворно собранной «Красной армией» мюнхенских советов. В результате было убито двадцать человек и более ста ранено. Путч швабингских литераторов теперь превратился в попытку коммунистического восстания с прямыми контактами с российским революционным правительством. Через несколько дней правительство империи направило в Мюнхен войска численностью более тридцати тысяч человек, которые утопили недолговечную советскую республику в кровавой бане: теперь погибших насчитывалось более 600, причем значительная часть сторонников советской республики была убита уже после окончания боевых действий.

Мюнхенская советская авантюра вызвала шок, особенно среди буржуазии. Тот факт, что в крупном германском городе в течение нескольких недель господствовала небольшая, самодеятельная группа леворадикальных литераторов и анархистов, подтвердил худшие опасения. Таким образом, идея социализма и власти советов стала ассоциироваться с ощущением угрозы и незащищенности даже у тех немцев, которые до того симпатизировали республике. Призванным для подавления советской республики фрайкорам, которые отличались не только жестокостью, но и правым радикализмом, воздавали почести как освободителям. Ненависть к большевизму и левым интеллектуалам теперь стала прямо-таки фанатичной, особенно среди баварской буржуазии. А поскольку среди руководителей мюнхенской советской республики были и евреи, опыт советской власти сочетался с образом еврея-коммуниста и тем самым прочно и надолго усилил уже существующие антисемитские навязчивые идеи1414
  Karl, Münchener Räterepublik; Winkler, Arbeiter. Bd. 1. S. 184–191; Martin H. Geyer: Formen der Radikalisierung in der Münchener Revolution // Konrad/Schmidlechner (Hg.) Revolutionäres Potential. S. 63–87.


[Закрыть]. В эти недели, когда немцы были полностью сосредоточены на внутренних политических событиях, на мартовском восстании и мюнхенской советской республике, на забастовках в Рурской области и растущем обесценивании денег, представители Антанты вели в Париже переговоры о завершении войны. На первый план выходили три аспекта: территориальная реорганизация континента, вопрос о Лиге Наций и о том, как поступить с побежденной Германией.

С распадом империй в Центральной Европе встала задача переустройства европейского порядка государств. На карте Европы должны были теперь составлять большинство уже не многонациональные державы, а независимые национальные государства. Финляндия, Венгрия и Чехословакия, страны Балтии, Польша, Югославия, Болгария и Румыния были либо вновь созданы как национальные государства, либо претерпели радикальные территориальные изменения. Там, где строящему нацию большинству противостояли этнические меньшинства, им должна была быть гарантирована соответствующая защита, а в спорных случаях принадлежность региона к тому или иному государству должна была определяться голосованием. В то же время эти государства должны были управляться в соответствии с принципами парламентской демократии, в том числе и потому, что это был лучший способ регулировать сосуществование различных этнических групп.

Этот новый порядок в Европе оказался в ряде случаев убедительным и стабильным, но в большинстве случаев потерпел неудачу. Во-первых, из‑за определения миноритарных групп по этническому принципу та проблема национальных меньшинств, которая и стала главной причиной распада лоскутных империй, особенно России и Австро-Венгрии, теперь многократно воспроизвелась в каждом из новых государств. Национализм не был смягчен или введен в регламентированные рамки, а постоянно разгорался в отношениях между большинством и меньшинствами населения этих стран. В связи с этим за несколько лет почти во всех государствах Восточно-Центральной и Юго-Восточной Европы возникли авторитарные и, как правило, националистические режимы. Стало очевидно, что в регионе между Балтийским морем и Крымом, где население было этнически и религиозно смешанным в гораздо большей степени, чем в Западной Европе, четкое разделение на национальные государства по западноевропейскому образцу быстро вело к острым конфликтам. После турецко-греческого конфликта в 1923 году была достигнута договоренность о насильственном обмене населением: около двух миллионов греческих православных жителей Турции были изгнаны с западных турецких территорий, где они жили с незапамятных времен. Взамен почти полмиллиона мусульман должны были покинуть восточные территории Греции и эмигрировать в Турцию. Здесь был указан новый способ решения проблемы меньшинств: создание этнически чистых национальных государств путем массового, насильственного изгнания национальных меньшинств1515
  Naimark, Flammender Haß. S. 29–75; Mazower, Balkans. P. 185–224; Hirschon, Crossing the Aegean.


[Закрыть]. Согласно воле американского правительства, конфликтов между державами впредь следовало избегать путем создания Лиги Наций, которая также гарантировала территориальную целостность вновь созданным государствам и выступала посредником в спорах. Однако, когда американский Конгресс отклонил вступление США в Лигу Наций и тем самым торпедировал идею Вильсона о новом порядке поддержания мира во всем мире, Лига Наций осталась без сильной руки самой на тот момент экономически мощной страны, которая одна могла бы обеспечить устремлениям Лиги необходимый вес.

В споре о будущем Германии на стороне Антанты были две позиции. Франция, которая за несколько десятилетий вела уже вторую войну с Германией, причем в основном на своей территории, требовала не только экономической компенсации за нанесенный ущерб, но и всеобъемлющих гарантий безопасности: Германия должна была отдать Франции большие территории на западе до границы с Рейном, радикально сократить свою военную мощь и выплатить экономическую компенсацию за нанесенный ущерб. При этом французские политики испытывали давление со стороны яростно националистически настроенной общественности, которая реагировала на каждую уступку немцам бурей негодования. Великобритания, с другой стороны, была заинтересована в значительных репарациях от Германии, и здесь также играли свою роль националистические настроения, но в то же время британские политики были озабочены тем, чтобы не зайти слишком далеко в удовлетворении французских мечтаний о великой державе, чтобы не поставить снова под угрозу баланс сил на континенте. После нескольких месяцев переговоров наконец был достигнут компромисс. Он предусматривал возвращение Эльзас-Лотарингии и Эйпен-Мальмеди – но не германских территорий на левом берегу Рейна. Аналогичным образом, на Востоке Европы от Германии должны были быть отторгнуты регионы с преимущественно польским населением – но, в отличие от первоначальных проектов, в районах со смешанным населением должно было проводиться голосование. Кроме того, Германия должна была быть радикально демилитаризована: военно-воздушные силы, подводные лодки, флот открытого моря должны были быть сданы. Германская армия должна была состоять максимум из ста тысяч человек. Германия потеряла свои колонии и должна была нести бремя репараций в значительных масштабах и на десятилетия вперед. Чтобы придать легитимность этим требованиям, в специальной статье (ст. 231) говорилось, что в развязывании войны виновата только Германия. С другой стороны, Германия не была расчленена, как это предусматривали французские планы, а ее экономическая мощь не была разрушена. Таким образом, можно было предвидеть, что Германия, на тот момент самая густонаселенная и экономически сильная страна Европы, вскоре сможет вернуть себе позиции великой державы1616
  Kolb, Frieden; Schulz, Revolutionen; Winkler, Weimar. S. 87–98; Ulrich Herbert: Eine neue Weltordnung. Die Friedensverträge 1919 und ihre Auswirkungen // Brüll (Hg.) ZOOM. S. 23–52; Krumeich (Hg.) Versailles 1919. S. 237–258; Weitz, Vienna.


[Закрыть]. Однако эти соображения не сыграли никакой роли в восприятии германской общественностью условий мира, представленных 7 мая 1919 года. Возмущение и недоумение характеризовали настроения в Германии после того, как стало известно о версальских положениях, и все политические лагеря были охвачены ими. Тон задало само правительство: «Условия мира, – говорилось в первом пресс-релизе правительства империи от 8 мая 1919 года, – означают не что иное, как полное экономическое уничтожение Германии». Либеральная пресса также отметила: «В этом документе безумие победившего материализма достигает своей высшей точки. Если этот или подобный ему проект будет осуществлен, то настанет время отчаяться в человечестве», – писала 9 мая 1919 года газета «Франкфуртер цайтунг»1717
  Обе цитаты из Abendausgabe der Frankfurter Zeitung vom 09. Mai 1919.


[Закрыть]. Предпринимательские и профсоюзные объединения совместно заявили, что договор – это не что иное, как «смертный приговор для экономической и национальной жизни Германии»; на памяти всего мира не было совершено такого преступления против такой великой, такой трудолюбивой и благовоспитанной нации, какое планировалось сейчас против Германии1818
  Цит. по: Winkler, Arbeiter. Bd. 1. S. 138.


[Закрыть]. Германские ученые не отличались от них. «Наше несчастье не имеет границ, его не избыть за время нашей жизни, – писал национал-либеральный историк Герман Онкен. – В истории со времен Карла Великого не найдешь примера такого порабощения побежденного народа»1919
  Hermann Oncken, Gedächtnisrede auf die Gefallenen des Großen Krieges. 16. Juni 1919 // idem, Nation. S. 8.


[Закрыть]. Самоуничтожение германского флота, интернированного на британской базе Скапа-Флоу 21 июня, и акция берлинских студентов и членов фрайкора, которые ворвались в берлинский Арсенал и сожгли французские флаги, захваченные в войне 1870–1871 годов, могут рассматриваться как свидетельство той смеси разочарования, бессильной ярости и отказа смотреть в лицо реальности, созданной поражением, которая характеризовала настроение в начале лета 1919 года.

Война не дошла непосредственно до Германии; национальная энергия не была растрачена. Уже поэтому в этой часто упоминаемой «волшебной стране периода перемирия» (Эрнст Трёльч) между ноябрем 1918 года и маем 1919‑го наблюдалась скрытая установка на отрицание реальности, радикальная позиция сопротивления, особенно в Рейнской области, где вторжение французских войск в ноябре 1918 года было встречено с удивленным ужасом. Даже когда германские войска вернулись из Франции несколькими днями ранее, многие немцы чувствовали себя зрителями военных учений: «Поведение солдат на марше было образцовым, – вспоминает один уроженец Майнца. – Ничто не указывало на то, что войска возвращаются домой, вынужденные маршировать обратно через Рейн по условиям разрушительного перемирия после четырех с лишним лет героической стойкости на фронте и после потрясающих побед». То, что эта гордая армия проиграла войну, казалось восхищенным зрителям не совсем правдоподобным. По их мнению, эти войска «вернулись героями, непобежденными, непокоренными героями»2020
  Best, Unter französischer Herrschaft. S. 94; Mainzer Anzeiger, 28.11.1918; см. также: Herbert, Best. S. 30.


[Закрыть]. Этот отказ воспринимать реальность был массовым, причем особенно катастрофичным оказалось то, что и Совет народных уполномоченных, и правительство Шейдемана отказались от публикации неприукрашенного анализа катастрофической политики императорских правительств.

Таким образом, оставалось практически неколебимым ощущение, что ни о немецкой вине, ни о полном поражении не может идти и речи. Да и разве внутриполитические требования Вильсона, то есть отстранение императора и военного командования от власти посредством революции, не были выполнены и перевыполнены? Поэтому большинство политиков, а вместе с ними и большинство населения, предполагали, что мирные переговоры будут вестись исключительно на основе «Четырнадцати пунктов» американского президента Вильсона. Так были не только сформированы совершенно нереалистичные ожидания, но и созданы предпосылки для широкого национального возмущения. «Возможно, самым катастрофическим последствием Версальского мирного договора, – считает историк Мартин Брошат, – было то, что он в значительной степени похоронил столь насущную после 1919 года германскую самокритику предвоенной и военной политики империализма Вильгельма»2121
  Broszat, Machtergreifung. S. 74.


[Закрыть].

Вовсе не радикальный националист, а председатель Национального собрания, депутат Партии центра и впоследствии рейхсканцлер Константин Ференбах на митинге в Берлинском университете 12 мая 1919 года поклялся собравшимся пересмотреть Версальский договор: «Этот договор <…> увековечивает войну. А теперь я обращаюсь к нашим врагам на им понятном языке и говорю: Memores estote, inimici, ex ossibus ultor. Германские женщины не перестанут рожать детей, и эти дети разорвут цепи рабства и смоют позор с нашего германского лица»2222
  «Помните, враги, из костей [павшего героя] восстанет мститель». Deutsche Nationalversammlung im Jahr 1919. Bd. 4, Berlin 1919. S. 2716.


[Закрыть]. Сходной была позиция рейхсканцлера Шейдемана, чье восклицание часто приводится в литературе: «Какая рука не отсохнет, если заключит себя и нас в эти оковы?»2323
  Deutsche Nationalversammlung im Jahre 1919. Bd. 4, Berlin 1919. S. 2646.


[Закрыть], однако он не мог скрыть того факта, что у германского правительства вообще не было четких политических вариантов. Ведь более хладнокровные современники, такие как лидер парламентской группы Партии центра Маттиас Эрцбергер, уже давно признали, что Версальский договор не мог быть не подписан. Тем не менее правительство Шейдемана само способствовало общей националистической агитации, которая в конечном итоге и привела к его собственному падению.

Тот факт, что буржуазный центр, прежде всего Немецкая демократическая партия и Немецкая народная партия, быстро попытался увильнуть от ответственности за подписание, уже можно рассматривать как следствие версальской агитации, как упреждающую реакцию на ожидаемый сдвиг в общественном мнении. При этом вряд ли имело значение, что германские националисты и ННП были готовы щедро приписать «патриотические мотивы» тем членам парламента, которые хотели проголосовать за принятие мирного договора. Ведь реалистической альтернативы принятию ультиматума не было ни в политическом, ни в военном плане.

Уже во время публичного обсуждения условий мира в мае и июне 1919 года началась безудержная агитация правых против правительства и особенно тех сил, в которых видели организаторов и тайных кукловодов подписания, прежде всего Матиаса Эрцбергера. В основе этой кампании лежали две легенды: одна – о невиновности Германии в развязывании Первой мировой войны, другая – легенда о коварном «ударе в спину», которая ходила уже с лета 1918 года и которую Гинденбург в некотором смысле сделал официальной версией, выступая в ноябре 1919 года перед парламентской следственной комиссией, назначенной Национальным собранием для выяснения событий, приведших к распаду рейха2424
  Гинденбург: «Сейчас происходит тайное, плановое разложение флота и армии как продолжение похожих явлений в мирное время. Один английский генерал справедливо сказал: „Германская армия получила удар в спину“». Deutsche Nationalversammlung, 15. Ausschuss, Stenographischer Bericht über die öffentlichen Verhandlungen des Untersuchungsausschusses, 14. Sitzung, 18.11.1919. S. 731.


[Закрыть]. С тех пор обе эти легенды легли в основу необычайно успешного исторического образа германского национализма. Истинными патриотами выставлялись теперь не те, кто трезво взвешивал преимущества и недостатки подписания договора и, в частности, опасался возможных катастрофических последствий полной оккупации Германии для населения и дальнейшего существования рейха, а те, кто решил вопреки всем рискам любой ценой бороться против западных держав. Героическая поза в сочетании с глухим обещанием мести отныне рассматривались как доказательство благородного идеалистического патриотизма.