Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том I"

И здесь у правительства империи было мало возможностей для маневра. Если бы оно продолжало придерживаться правил рыночной экономики, то значительное сокращение предложения привело бы к такому росту цен за короткое время, что только наиболее обеспеченная часть населения смогла бы прокормить себя в достаточной мере. И действительно, цены на продовольствие начали значительно расти уже осенью 1914 года. В ответ на это правительство попыталось различными способами контролировать распределение имеющихся продуктов питания, в результате чего в очень короткое время возник черный рынок, на котором можно было приобрести все товары, но только по рыночным ценам, недоступным для рабочего класса. Тем не менее вскоре почти половина всего продовольствия продавалась и покупалась именно на черном рынке.

После того как зимой 1915/16 года катастрофический голод удалось предотвратить только благодаря срочно организованному импорту продуктов из Румынии, весь продовольственный сектор стал контролироваться центральным органом власти, устроенным по образцу военно-сырьевого ведомства Ратенау, что, конечно, встретило яростное сопротивление крестьян и, прежде всего, крупных землевладельцев, которым таким образом можно было диктовать цены. Бюрократизация и централизация распределения продовольствия имела порой абсурдные последствия. Продукты питания, которые были в дефиците и поэтому должны были распределяться справедливо, полностью исчезли с рынка, как только было объявлено о нормировании. Поскольку крестьяне получали лучшие цены за свинину, чем за картофель, они кормили картофелем свиней, в результате чего картофель стал дефицитом. Протесты против этого привели к тому, что в 1915 году государство принудительно забило, как утверждается, примерно девять миллионов свиней – треть поголовья. Это, в свою очередь, создало серьезный дефицит мяса год спустя. В стране царили непроходимая бюрократическая неразбериха, преследование корыстных интересов, неспособность справиться с задачами и коррупция. Центральным властям не удалось ни справедливо распределить имеющееся продовольствие в соответствии со спросом, ни уничтожить черный рынок. Рыночные силы, как выяснилось, нельзя было нейтрализовать государственными распоряжениями, а неожиданные побочные эффекты принимавшихся правительством мер часто значительно превышали запланированный эффект3636
  Chickering, Das Deutsche Reich. S. 57.


[Закрыть]. Своего пика дефицит продовольствия достиг зимой 1916/17 года. Большая часть германского рабочего класса голодала – и замерзала, поскольку это была самая холодная зима на памяти немцев, а топливо также было нормировано. Официальные продовольственные пайки едва покрывали 50 процентов суточной потребности в калориях, а всякие низкокачественные «заменители» продуктов – к концу войны таких насчитывалось более 11 тысяч – не приносили никакого облегчения. В конце концов население городов вынуждено было питаться брюквой, поскольку картофель, традиционно являвшийся основной пищей простых людей, также стал дефицитом. В январе и феврале 1917 года во многих крупных городах вспыхнули протесты, которые в конечном итоге вылились в откровенные голодные бунты. «Нехватка продовольствия является источником постоянного недовольства среди рабочего класса и малообеспеченных потребительских кругов, среди которых существует устойчивое убеждение, что если бы против производителей были приняты более жесткие меры, то несправедливо удерживаемые ими продукты питания нашлись бы в изобилии», – сообщал начальник полиции Берлина3737
  83. Stimmungsbericht des Berliner Polizeipräsidenten, 18.04.1917 // Cartarius (Hg.) Deutschland im Ersten Weltkrieg. S. 277–279, цитата S. 278.


[Закрыть]. Протесты были направлены против государства, поскольку именно оно отвечало за распределение продовольствия, а также против «ростовщиков», особенно против бакалейщиков, которые утаивали продукты, против пекарей, которые предлагали свой хлеб не в магазине, а на черном рынке, или крестьян, которые продавали свой картофель торговцам спиртным по двойной цене. Рационирование и черный рынок привели к резкому росту числа уголовных преступлений, ведь прокормиться только легальными способами было практически невозможно. Участились всевозможные кражи, нарушения правил нормирования и случаи вандализма. В 1917 году были возбуждены дела против 1256 женщин, которые угрожали насилием полицейским или другим должностным лицам3838
  Chickering, Das Deutsche Reich. S. 182.


[Закрыть]. Голодные бунты в конечном итоге стали настолько массовыми, что в некоторых регионах их подавляли армейские подразделения. В апреле 1917 года во многих городах также прошли крупные забастовки рабочих, в основном против катастрофической ситуации со снабжением, которые показали, насколько ситуация начала ухудшаться. Ничто так не изматывало людей во время войны, как голод3939
  Roerkohl, Hungerblockade. S. 317–323; Winter (Ed.) Capital Cities at War; Offner, The First World War; Vincent, The Politics of Hunger; Mommsen, Bürgerstolz. S. 682–695; Chickering, Das Deutsche Reich. S. 170–178.


[Закрыть]. Быстрое ухудшение настроения на «внутреннем фронте в тылу» вызывало тревогу у правительства империи еще и потому, что большие сражения при Вердене и на Сомме в 1916 году показали, что решающее значение для победы или поражения имеет не столько количество солдат, сколько то, у кого более мощное и современное вооружение, и что тенденция эта будет только усугубляться. Чтобы продолжать войну с хоть какими-то шансами на успех, было бесспорно необходимо значительное увеличение производства вооружений в Германии. Первой мерой нового руководства Генштаба после назначения Гинденбурга и Людендорфа было резкое увеличение производства военной продукции в короткие сроки: выпуск боеприпасов надлежало удвоить, выпуск винтовок и пушек утроить, а добычу угля и железной руды увеличить на один миллион и 800 тысяч тонн соответственно. В ходе реализации этой «программы Гинденбурга», согласно планам Генерального штаба, должна была быть проведена радикальная мобилизация рабочей силы, чтобы значительно увеличить количество людей, занятых на соответствующих заводах. Это означало трудовую повинность, распространявшуюся как на мужчин, так и на женщин. Кроме того, воинская обязанность теперь охватывала формально всех мужчин в возрасте от 17 до 60 лет, и тем самым положение рабочих на заводах было уравнено с положением солдат в действующей армии: работодатели имели над своими работниками такую же власть, как офицеры в армии. Однако приходилось опасаться, что это усилит недовольство рабочих и поставит под угрозу основы «гражданского мира». Чтобы запланированные далеко идущие меры получили широкую поддержку в обществе, новые правила должны были быть установлены законом, а не указом, и в этом проекте должны были участвовать партии и рейхстаг.

В той мере, в какой политическое и военное руководство империи зависело от согласия или, по крайней мере, молчания широких слоев рабочего класса, значение парламента возросло, и это становилось все более очевидным в ходе войны. Так впервые образовалась возможность для широкого сотрудничества между социал-демократами, Партией центра и Прогрессивной партией, и оно хорошо зарекомендовало себя при переговорах с генералами и представителями деловых кругов.

В результате переговоров был достигнут компромисс. Закон «О вспомогательной службе Отечеству» от 5 декабря 1916 года предусматривал трудовую повинность для всех мужчин в возрасте от 17 до 60 лет, однако никто не осмелился ввести такую же обязанность работать для миллионов женщин-домохозяек; страх перед дальнейшим ростом недовольства и бунта в тылу и на фронте был слишком велик. Дабы иметь возможность направлять рабочих по мере необходимости на заводы, особенно важные для производства вооружений, свободный выбор места работы был в значительной степени ограничен. С другой стороны, чтобы компенсировать это, на крупных заводах были созданы комитеты рабочих и служащих с равным представительством для арбитража в случае возникновения споров.

Это последнее положение, которое по замыслу было лишь небольшим побочным аспектом масштабной программы по наращиванию военно-промышленного потенциала Германии, в долгосрочной перспективе неожиданно оказалось самым важным социально-политическим новшеством всего периода войны. Благодаря ему принудительная мобилизация мужского населения на военные заводы оказалась увязана с закрепленным в законе правом профсоюзных организаций на участие в управлении этими предприятиями. Профсоюзы, которые поддерживали войну и до 1917 года воздерживались от борьбы за интересы трудящихся в каких бы то ни было формах, теперь были официально признаны равноправными партнерами работодателей – это был успех профсоюзного движения, фактически революция в социальной политике Германии. С другой стороны, программа Гинденбурга закрепила принцип увеличения производства без учета затрат, а это в итоге привело к тому, что прибыли «военно-промышленных концернов» (так их стали теперь называть), особенно крупных, росли так же быстро, как и задолженность их единственного заказчика – государства.

В целом программа Гинденбурга принесла германскому правительству больше вреда, чем пользы: ни одна из запланированных целей не была достигнута. В феврале 1917 года было произведено меньше стали, чем летом 1916 года, и только весной 1918 года общий объем производства продукции военного назначения заметно вырос. Запланированное увеличение резервов рабочей силы провалилось. Попытка решить проблему нехватки рабочих-немцев путем привлечения подневольных рабочих из Бельгии и Польши привела, как уже сказано выше, к экономическому и политическому фиаско. Основными эффектами программы стали дезорганизация и пустая трата денег, сырья и рабочей силы. Но главное – стало очевидно, что человеческие и промышленные ресурсы Германии совершенно недостаточны для продолжения этой войны4040
  Feldman, Armee. S. 243–278; Mai, Das Ende des Kaiserreichs.


[Закрыть].

После того как весной 1915 года британский флот замкнул кольцо блокады вокруг Германии, вопрос о том, как это кольцо разорвать, становился все более важным. Германский океанский флот явно уступал британскому и – к отчаянию пропагандистов, вложивших столько усилий в его строительство и прославление, – в море не выходил. Впрочем, некоторым германским кораблям удалось потопить значительное количество британских торговых судов. В особенности подводные лодки добились в этом таких успехов, что в середине февраля 1915 года германское военно-морское командование объявило: отныне каждое торговое судно в британских водах будет атаковано подводными лодками. Такой подход с самого начала был связан со значительными дипломатическими рисками, поскольку противоречил международному праву войны. Последнее относилось, правда, и к британской блокаде, но все же в глазах мировой общественности блокировать доставку товаров – это было не то же самое, что топить торговые суда с сотнями или тысячами гражданских пассажиров на борту. В центре протеста против этой германской политики подводной войны стояли Соединенные Штаты, которые уже хотя бы по экономическим причинам были заинтересованы в том, чтобы продолжать крупные поставки гражданской и военной продукции британцам.

7 мая 1915 года германская подводная лодка потопила британский пассажирский пароход «Лузитания». Это привело к гибели 1198 пассажиров, в том числе 120 американских граждан. Германская сторона утверждала, что на борту корабля находилось большое количество оружия и боеприпасов; это была правда, но США это отрицали и мировая общественность в это не верила. Резкие протесты американского правительства поставили германское руководство перед выбором: либо прекратить подводную войну, либо согласиться на вступление США в войну на стороне врагов Германии. С этого момента вопрос о подводной войне стал в Германии центральным пунктом спора между теми, кто рассчитывал, невзирая на риски, на победоносный мир, и теми, кто искал возможности выпутаться из этой войны как можно быстрее и хотя бы не полностью разгромленными. Вопрос заключался в том, вести ли «ограниченную» подводную войну, то есть войну, ведущуюся по нормам военного права, или «неограниченную», в которой атаке подлежат все торговые суда, включая те, которые ходят под нейтральным флагом. Предположительно, второе означало бы, что США вступят в войну. Столкнувшись с такой альтернативой, правительство Германской империи пошло на уступки и отозвало свои подводные лодки4141
  Keegan, Der Erste Weltkrieg. S. 363–385, 487–511.


[Закрыть]. Однако среди голодающего населения популярностью пользовались любые меры, обещавшие прекращение войны, а значит и голода. Это побудило командование, представителей оружейной промышленности и политических правых усилить давление на рейхсканцлера с целью возобновления подводной войны: это, по их утверждению, был единственный способ добиться быстрого и победоносного окончания войны. Затем, в начале 1916 года, торговые суда снова были атакованы германскими подводными лодками. И снова погибло множество пассажиров, включая американских граждан, и снова Германская империя отозвала свои подводные лодки после американских угроз.

Однако, когда военные события лета 1916 года показали, что на суше Германия, вероятно, уже не сможет решить исход противостояния в свою пользу, агитация за неограниченную подводную войну снова значительно усилилась. Адмиралтейство произвело следующий расчет: с помощью подводных лодок можно было бы топить ежемесячно 600 тысяч брутто-регистровых тонн. Таким образом, Британия была бы поставлена на колени в течение пяти месяцев, и война была бы выиграна и закончена. Кампания за неограниченное использование подводных лодок опиралась на те же соображения, что и программа Гинденбурга, которая была запущена в то же время: если наконец отбросить все сомнения и поставить все на одну карту, то победа будет достигнута за короткое время. Те, кто так думал, выдавали желаемое за действительное, находясь в плену иллюзий и огромных просчетов. Американцев в Германии не боялись: к тому времени, когда они прибудут в Европу, война уже давно закончится, а их транспортные корабли с войсками будут потоплены!

Давление на правительство стало настолько сильным, что рейхсканцлер Бетман-Гольвег видел единственный выход в форсированных дипломатических усилиях по организации мирных переговоров при посредничестве США. После того как осенью 1916 года армиям Центральных держав удалось завоевать Румынию и занять Бухарест, казалось, наступил благоприятный момент для начала мирных переговоров с позиции силы. С одной стороны, представители руководства хотели прозондировать условия для заключения мира путем переговоров и подготовить германскую общественность к такому окончанию войны, которое, возможно, не удовлетворило бы все желания немцев. С другой стороны, провал переговоров мог быть использован как возможность закончить войну военным путем с помощью неограниченной подводной войны.

Но на самом деле серьезные переговоры так и не начались. Центральные державы сопроводили свое предложение о переговорах таким списком территориальных требований – например, речь шла о полном контроле над Бельгией и об аннексии северофранцузских рудных районов, – что страны Антанты с легким сердцем отклонили его. Но они и не были в такой ситуации, когда они вынуждены были бы пойти на переговоры. Хотя в краткосрочной перспективе они находились в худшем положении в военном отношении, но в долгосрочной перспективе все говорило в пользу Антанты и против Центральных держав. Тем не менее американский президент Вильсон заявил о своей готовности выступить посредником в мирных переговорах. Однако германская сторона сразу же вновь сформулировала настолько непомерные запросы, что ее противникам не потребовалось дополнительных причин для отклонения американского предложения о переговорах.

В ответ немцы 1 февраля 1917 года возобновили неограниченную подводную войну – под ликование большей части общественности, которая была твердо уверена, что победоносный мир уже близок. И в самом деле, германским подводным лодкам также удалось потопить более тысячи кораблей союзников в 1917 году и, по крайней мере, весной 1917 года превысить планку в 600 тысяч брутто-регистровых тонн в месяц. Но ни одно из ожиданий, связанных с этим, не оправдалось: британская сторона легко смогла компенсировать эти потери. Продовольственные запасы Соединенного Королевства никогда не были под угрозой, а германские потери резко возросли благодаря новой тактике британского флота. И самое главное – что было предсказуемо – Соединенные Штаты вступили в войну. Таким образом, ее исход был де-факто предрешен – не столько из‑за американских солдат, которые не вели активных боевых действий до 1918 года, сколько из‑за неравенства ресурсов. Уже в 1918 году общее производство угля, железа и стали в США в два раза превышало производство всех воюющих европейских великих держав вместе взятых. Неограниченная подводная война, на эффективность которой возлагали надежды не только командование и правые политические силы, но и немалая часть германского населения, оказалась катастрофически неверным решением.

Поэтому поворотный момент, который, казалось, должен был открыться весной 1917 года с внутриполитическим крахом царской России, наступил совершенно неожиданно для Центральных держав. Как и почти во всех воюющих государствах, в России с осени 1916 года усилились волнения. Неудачное наступление русской армии на Западном фронте, но прежде всего растущее недовольство рабочих на оружейных заводах перед лицом лишений и голода создали взрывоопасную ситуацию, которая в марте 1917 года вылилась в революцию. Демонстрация голодающих в Петрограде перешла в восстание, был создан «Совет рабочих и солдатских депутатов», искра восстания быстро перекинулась на другие города, особенно на Москву, и в течение нескольких дней правительство было свергнуто, а царь отрекся от престола. Временное правительство, состоявшее из буржуазных сил, захватило власть, но было вынуждено разделить ее с Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов, который выдвинул лозунг «мира без аннексий и контрибуций»4242
  Hildermeier, Geschichte. S. 64–86; Neutatz, Träume. S. 152–170; Winkler, Geschichte des Westens. Bd. 2. S. 39–50.


[Закрыть]. Этот лозунг пришелся по душе широким массам. Вскоре он распространился по всей Европе и был принят с энтузиазмом, особенно среди рабочих. Это привело крупнейшую европейскую рабочую партию, СДПГ, к внутреннему конфликту, поскольку ее поддержка военного курса правительства империи наталкивалась на растущую оппозицию в ее собственных рядах. Одной из главных проблем вновь оказался вопрос о цели войны. В то время как правые вместе с промышленниками и Генштабом продолжали последовательно рассчитывать только на победу и аннексии, а СДПГ столь же последовательно отвергала аннексионистские цели войны, рейхсканцлер лавировал и избегал делать ясные заявления, потому что он не мог управлять страной ни без поддержки правых, ни без поддержки социал-демократов. Однако развитие событий в России положило конец этой тактике, поскольку петроградский лозунг заставлял занять четкую позицию.

Это же касалось и ситуации внутри СДПГ. Чем дольше длилась война, тем больше она испытывала давление со стороны внутрипартийной оппозиции, которая отвергала поддержку войны и весной 1916 года оформилась в Социал-демократическое рабочее сообщество. В 1916 году впервые прошли массовые пацифистские демонстрации, а политическая линия руководства партии, поддержавшего колеблющегося по вопросу о целях войны Бетмана-Гольвега против Гинденбурга и Людендорфа, подвергалась все большей критике.

Вторым предметом спора стала давно назревшая конституционная реформа. Правительство, контролируемое парламентом, отмена анахроничного трехклассного избирательного закона в Пруссии – эти требования, которые рейхсканцлер Бетман-Гольвег в августе 1914 года хотел отложить до окончания войны, теперь стояли на повестке дня. Три события оказались важными и в долгосрочной перспективе: во-первых, основные партии в рейхстаге, за исключением консерваторов, стали сильнее сближаться: социал-демократы, католики и Прогрессивная народная партия, а в некоторых отношениях даже национал-либералы, образовали неформальный альянс с целью проведения внутренних политических реформ. Во-вторых, это сделало более непримиримой позицию правых, которые отныне радикально отвергали как любую форму «гнилого мира», так и любые изменения в распределении власти в стране; они также начали реорганизацию внутри своих партийно-фракционных структур. В-третьих, в ответ на события в России произошел политический разлом и в левых кругах: была основана Независимая социал-демократическая партия (НСДПГ), в которой объединились противники войны и левые радикалы. Таким образом, в результате этих шагов сформировался политический спектр, который отражал новую структуру и динамику политической жизни Германии: в середине спектра был внутренне разнородный политический центр, который выступал (с разными акцентировками) за парламентаризм, демократическое конституционное государство, социальную политику и мир, достигнутый на основе договоренности (но необязательно также и за республику). Это было в основе своей конституционалистское движение, влияние которого постоянно росло, хотя широкий его состав – от социал-демократов до католиков и либералов разного толка – все еще не был оформлен в надежные структуры.

Кроме того, существовали радикальные правые политические силы, которые, стоя на позициях крайнего национализма, делали ставку на авторитарное правление, домодерную модель общества, господство традиционных элит, особенно военных, а также на обширные аннексии и «победоносный мир», благодаря которому их социально-политические цели должны были получить массовую поддержку населения.

То, что складывалось в левой части спектра, в это время еще не имело внятных контуров. В НСДПГ собрались в основном те, кто отвергал поддержку военного курса руководством СДПГ. Именно война расколола партию, а не предвоенные дебаты о реформах, революции и массовых забастовках. Только после Октябрьской революции в России, осенью 1917 года, стали более заметными революционные силы в НСДПГ, которые хотели преодолеть парламентаризм и буржуазную демократию и заменить их диктатурой рабочего класса. Однако они всегда оставались в меньшинстве.

После возобновления неограниченной подводной войны скорое мирное урегулирование уже не могло быть достигнуто. Вместо этого в апреле 1917 года правительство империи вновь поставило в качестве военных целей далеко идущие аннексии. На недвусмысленное предложение о мире, выдвинутое кайзером в это же время, страны Антанты уже не дали никакого серьезного ответа. Однако теперь основные партии в рейхстаге все чаще стали приходить к согласию относительно общей политики внутренних политических реформ и активизировали усилия по скорейшему заключению мира; «Резолюция о мире» от июля 1917 года стала первым выражением этой тенденции. Она содержала призыв к «миру на основе договоренности и прочного примирения между народами», с которым «несовместимы принудительная территориальная экспансия и политические, экономические или финансовые изнасилования»4343
  Winkler, Der lange Weg. Bd. 1. S. 344–358; Salewski, Weltkrieg. S. 117–241.


[Закрыть]. Это был поворотный момент. Резолюция была принята без одобрения канцлера и, конечно же, вопреки яростному сопротивлению Генштаба; она внесла коррективы в политику Германии. Конституционалистское движение партий, составлявших большинство в рейхстаге, добилось первого значительного успеха. Кроме того, оно создало Межфракционный комитет – неформальный орган, который все больше влиял на политический процесс. Однако позиция национал-либералов оставалась неустойчивой: они оказывали поддержку требованиям внутренних реформ, но в отношении целей войны продолжали делать ставку на победоносный мир и аннексии, тем самым мешая большинству в рейхстаге занять мощную, единую позицию против военного командования и особенно против властного Людендорфа.

Первый гнев Людендорфа был направлен на канцлера после того, как тот не смог предотвратить принятие резолюции и усиление власти рейхстага. Неоднозначный курс Бетмана-Гольвега в вопросе о целях войны уже давно вызывал резкую критику со стороны военного командования и правых. Но пока канцлер был нужен для того, чтобы держать в узде партии и рейхстаг, военные его терпели. Теперь же Людендорф добивался от императора отставки Бетмана и замены его на фигуру, устраивающую Генштаб. Такая фигура вскоре была найдена в лице малозаметного Георга Михаэлиса, прусского статс-комиссара по продовольствию, который, однако, всего через несколько месяцев был заменен баварским центристом графом Гертлингом. Стало очевидно, что основная власть находится не в руках рейхсканцлера и тем более не у кайзера, который в значительной степени находился под кураторством военных, а в руках армейского командования в лице Гинденбурга и Людендорфа, с одной стороны, и у партий парламентского большинства – с другой.

Правые отреагировали на усиление рейхстага и июльскую мирную резолюцию созданием новой политической структуры: они собрали силы, которые до того были раздроблены на многочисленные мелкие и крупные организации, в Германскую отечественную партию, впервые создав националистическую массовую партию, насчитывающую почти две тысячи местных ячеек и около миллиона членов. Борьба за власть и влияние отныне должна была вестись не в элитарных клубах и традиционалистских кружках, а на политическом рынке. Конечно, тут же были сделаны заверения, что название «партия» – временное, уже хотя бы потому, что эта партия борется с самим партийно-парламентским принципом «ведения дел»; она позиционировалась как антипартия с единственной целью: победоносный мир, основанный на обширных аннексиях. Как только эта цель будет достигнута и война окончится, ГОП будет распущена, заявляли ее создатели.

Фактически в программе этой организации радикальный, экспансивный воинствующий национализм сочетался со стремлением к сохранению существующих структур власти и собственности, неприятием республики и культуры эпохи модерна. В то же время ГОП отныне выполняла роль политического рычага Генштаба, который использовал эту массовую организацию как инструмент пропаганды и мобилизации как внутри страны, так и в войсках4444
  Hagenlücke, Deutsche Vaterlandspartei. S. 143 ff.


[Закрыть]. При этом вновь приобретал все большее значение антисемитизм. После начала мировой войны он, казалось, почти исчез, тем более что многие германские евреи никому не уступали в патриотизме. Тот факт, что два еврейских предпринимателя, Вальтер Ратенау и Альберт Баллин, заняли ведущие позиции в организованном государством военном капитализме, часто рассматривался как отражение успешной интеграции германского еврейства. Однако среди антисемитских групп это усилило антиеврейский ажиотаж, а после военных неудач антиеврейская кампания вновь стала приобретать все большее значение. Отправной точкой послужил быстро распространившийся слух о том, что евреи якобы уклонялись от службы на фронте. Он произвел такой эффект, что в октябре 1916 года правительство распорядилось провести так называемую «еврейскую перепись», чтобы проверить, соответствуют ли эти сообщения действительности. Результат «еврейской переписи», однако, не соответствовал интересам ее антисемитски настроенных инициаторов, а, наоборот, показал, что среди евреев доля призванных на военную службу была даже выше, чем в среднем по населению. Более того, из солдат-евреев больше сражалось на фронте, больше погибло и больше было награждено, чем среди военнослужащих в целом. Поэтому результаты «еврейской переписи» не стали публиковать. Тем не менее – или именно благодаря этому – сам указ о ее проведении послужил основой для усиления антисемитской агитации, и случаи притеснений и оскорблений солдат и офицеров-евреев в армии участились. Сами же евреи восприняли эту перепись как акт дискриминации и унижения, как попытку обратить вспять процесс их уравнения в правах с остальным населением и интеграции. Вообще эту перепись следует признать переломным моментом истории германского еврейства в ХX веке4545
  Rosenthal, Die Ehre des jüdischen Soldaten. S. 54–78.


[Закрыть]. Дальнейшее усиление антисемитской кампании было вызвано иммиграцией так называемых «восточных евреев». Еще до войны, из‑за участившихся погромов и гонений в России, несколько тысяч российских евреев приехали в Германию; большинство из них были прочно укоренены в культуре ортодоксального иудаизма. Германские инстанции, ведавшие военной экономикой, сами позаботились о значительном увеличении их числа, начав уже в 1915 году в оккупированной российской части Польши вербовку рабочих, включая иудеев явно «ортодоксальной направленности», для работы на оружейных заводах в Германии, а с начала 1916 года этот набор велся в основном принудительным путем.

Таким образом к 1917 году в Германию прибыли около 30 тысяч восточных евреев; их продолжали вербовать, пока антисемитская агитация не усилилась до такой степени, что вербовка была прекращена. Восточные евреи, жаловались германские полицейские власти, представляли собой потенциал для беспорядков, который было трудно контролировать, особенно в городах. Кроме того, утверждалось, что они представляли угрозу для здоровья окружающих: из‑за своей «неистребимой нечистоплотности» они были «особенно подходящими носителями и распространителями тифа и других заразных болезней». Под конец и особенно после окончания войны антисемитская агитация сделала восточных евреев своей излюбленной мишенью4646
  Preußischer Minister des Innern, 23.04.1918, HStAD RP Düss. 9084; Rosenthal, Die Ehre des jüdischen Soldaten. S. 54–78; Peter Pulzer: Der Erste Weltkrieg // Lowenstein u. a. (Hg.) Umstrittene Integration. S. 356–380; Helmut Berding: Der Aufstieg des Antisemitismus im Ersten Weltkriegen: Benz/Bergmann (Hg.) Vorurteil und Völkermord. S. 304–340; Wertheimer, Unwelcome Strangers; Maurer, Ostjuden.


[Закрыть].

С лета 1917 года и до конца войны политические споры в Германии представляли собой противостояние между рейхстагом с одной стороны и третьим Генштабом и его союзниками – объединенными правыми – с другой. При этом Бюджетный комитет рейхстага стал своего рода эрзац-парламентом, в котором шли острые споры по всем важным вопросам. Спор о целях войны и аннексиях был напрямую связан с борьбой за дальнейшее политическое развитие империи: хотя большинство в рейхстаге выступало за мир без аннексий, за которым должны были последовать фундаментальные реформы, особенно реформа избирательного права и налоговой системы, правые партии и военное руководство с лета 1914 года всегда воспринимали и приветствовали войну как инструмент для обращения вспять внутриполитического развития предвоенных лет. «Война» по-прежнему означала для них победу на поле боя, заметное расширение сферы влияния Германии и обусловленный ими взрыв националистических чувств, которые, как Людендорф был убежден, разрушат неформальную коалицию партий рейхстага и вообще уничтожат единый фронт внутренних политических противников правых. Для традиционных же сил победа, по его мнению, обеспечила бы массовую поддержку и достаточный вес, чтобы предотвратить дальнейшее сползание страны в направлении демократизации и культурной модернизации.