Текст книги "История Германии в ХХ веке. Том I"

Начальник немецкого Генерального штаба фон Мольтке, который в течение многих лет настойчиво призывал к превентивной войне, не скрывал, что предстоящая война «будет народной войной, которая не закончится решающим сражением, а будет долгой, тяжелой борьбой со страной, которая не сдастся, пока не будут сломлены все ее народные силы, и которая также до предела истощит наш народ, даже если мы окажемся победителями»; в грядущей «мировой войне», предрекал фельдмаршал, европейские страны «растерзают друг друга», она уничтожит «культуру почти всей Европы на десятилетия вперед»4242
  Moltke, Erinnerungen, Briefe, Dokumente. S. 308; Förster, Der deutsche Generalstab. S. 61–95; Afflerbach, Dreibund. S. 824; Wolfgang J. Mommsen: Der Topos vom unvermeidlichen Krieg. Außenpolitik und öffentliche Meinung im Deutschen Reich im letzten Jahrzehnt vor 1914 // idem. (Hg.) Der autoritäre Nationalstaat. S. 380–406.


[Закрыть]. Но в такие предсказания не верили, и они никого не испугали. Ни в чью память еще не впечатались каленым железом воспоминания об ужасах мировой войны с миллионами погибших и оружием массового уничтожения, благодаря которому риск тотальной гибели даже победителей был настолько велик, что воевать становилось невозможно. Именно этот опыт после 1945 года, в условиях холодной войны, помог предотвратить перерастание Берлинского и Карибского кризисов в горячие военные конфликты. Именно его отсутствием и объясняется то кажущееся легкомыслие в действиях правительств крупнейших европейских держав, особенно Германии и Австро-Венгрии, которое мы видим в 1914 году.

В это время внешняя политика, в том числе военная, в гораздо большей степени определялась внутриполитическими факторами, чем в XIX веке. Правительства, монархи и военные больше не были суверенными в этих вопросах, а были тесно связаны с вновь возникшими массовыми движениями, среди которых националистические оказались самыми мощными. И в той степени, в которой правители присоединялись к националистическим движениям, они утрачивали возможности сдерживать эту динамику. Быстро растущее значение средств массовой информации, политизация общества, усиление влияния партий и ассоциаций на политику и общественное мнение давали тем, кто умел направлять и форсировать такие течения, все большее влияние и на внешнюю политику. Это явление можно наблюдать во всех промышленно развитых европейских странах, причем наиболее сильно оно проявилось там, где эффекты модернизации были наиболее сильны.

Если динамика изменений с конца XIX века сама по себе может рассматриваться как фактор движения в сторону войны, то нельзя не отметить, что и война рассматривалась, по крайней мере некоторыми европейцами, как выход, как ответ на вызов, брошенный обществу новыми условиями жизни в эпоху модерна. Во всяком случае, в Германии правый лагерь, наиболее ярко представленный Пангерманским союзом, надеялся, что война подтвердит или возобновит тот порядок, который казался ему оптимальным: прочь от пагубных культурных влияний нового времени – от социалистов до урбанизма и модерного искусства – к социальной структуре, в которой промышленность, наука и модерные технологии сочетались бы с авторитарным правлением, традиционным общественным устройством и стародавними представлениями о культуре и морали. Поэтому возглас «После каждой войны становится лучше!» относился не только к внешнеполитической, но и к внутриполитической ситуации.

3. ВЛАСТЬ ВОЙНЫ

Война на два фронта против трех союзных великих держав – теперь свершилось то, что имперское правительство в Берлине всегда хотело предотвратить. Начальные условия были сложными: самый важный союзник, Австро-Венгрия, считался ослабленным, а союзники Италия и Румыния даже не вступили в войну. Уже по этой причине немецкая сторона должна была приложить все усилия для того, чтобы решить исход военного столкновения в свою пользу прежде, чем структурное превосходство Антанты скажется на полях сражений. В начале войны Центральные державы и Антанта имели в своем распоряжении примерно по три миллиона солдат. К лету 1918 года Центральные державы, включая Османскую империю, вступившую в войну в октябре 1914 года, мобилизовали около 19 миллионов солдат, а державы Антанты – почти 37 миллионов11
  О нижеследующем см.: Hirschfeld/Krumeich/Renz (Hg.) Enzyklopädie Erster Weltkrieg; Hörne (Ed.) Companion; Winkler, Der lange Weg. Bd. 1. S. 329–370; Winkler, Geschichte des Westens. Bd. 1. S. 15–122; Mommsen, Bürgerstolz. S. 564–827; Chickering, Das Deutsche Reich und der Erste Weltkrieg; Herwig, The First World War; Strachan, The First World War. Vol. 1; Mommsen, Urkatastrophe; Berghahn, Der Erste Weltkrieg; Salewski, Der Erste Weltkrieg.


[Закрыть]. Короткая война считалась необходимой не только по военным, но и по политическим и экономическим причинам: и политики, и бизнесмены были убеждены, что длительную войну не переживет без необратимого ущерба ни германская экономика, ни мировая, через которую воюющие страны были во многом связаны друг с другом. Однако больше всего правительство Германии, особенно рейхсканцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег, занимавший свой пост с 1909 года, опасалось дестабилизации и без того шаткого внутреннего положения империи, если война затянется и не закончится победой Германии. Страх перед внутриполитическими беспорядками в случае неблагоприятного развития событий на фронтах, перед гражданской войной или даже перед принуждением к внутриполитическим реформам оставался постоянно присутствующим и важным фактором в военной и внутренней политике Германии на протяжении всей войны22
  Gerald D. Feldman, Die sozialen und politischen Grundlagen der wirtschaftlichen Mobilmachung in Deutschland 1914–1916 // idem./Rosenberg (Hg.) Vom Weltkrieg zur Weltwirtschaftskrise. S. 13–35.


[Закрыть]. Военная стратегия Германии, разработанная десятилетиями ранее, определялась двумя требованиями: необходимо было избегать одновременной войны на востоке и на западе и добиваться быстрого решения войны в свою пользу. Согласно плану, несколькими годами ранее разработанному начальником германского Генерального штаба фон Шлиффеном, предполагалось провести мобилизацию в Германии гораздо быстрее, чем в России, чтобы выиграть время и сначала бросить в бой все армии на западе, а затем на востоке. Чтобы обойти сильные французские укрепления на границе с Германией, Францию планировалось атаковать не с востока, а с севера – через Бельгию. Таким способом французская армия должна была быть взята в огромный котел и разбита за одно сражение, что привело бы к взятию Парижа за короткое время. Тем временем на востоке должны были оставаться только слабые германские части, чьей задачей было отразить русское наступление. После победы на западе предполагалось атаковать Россию основными немецкими силами и разгромить ее. Этот план Шлиффена был во многом модифицирован его преемником фон Мольтке, но в основном замысле германское командование придерживалось именно его, хотя он и предусматривал нарушение нейтралитета Бельгии, что почти наверняка привело бы к вступлению Великобритании в войну.

Однако большинство предположений, лежавших в основе этого стратегического плана, оказались неверными: мобилизация в России заняла не недели и месяцы, а всего несколько дней. Австрийские войска не были достаточно сильны, чтобы остановить российские части в Галиции. Но главное – вскоре стало очевидно, что благодаря новым видам военной техники, особенно нового скорострельного оружия, пулеметов, тяжелых пушек и гаубиц, преимущество теперь было не у атакующего, а у обороняющегося33
  Hew Strachan: The War Experienced: Command, Strategy, and Tactics, 1914–1918 // Hörne (Ed.) Companion. P. 35–49; Mombauer, Helmuth von Moltke; Snyder, The Ideology of the Offensive; Linnenkohl, Vom Einzelschuss zur Feuerwalze.


[Закрыть]. Таким образом, немецкая война с самого начала находилась под огромным давлением времени. Бельгия отказалась предоставить немцам право прохода через свою территорию, и первые атаки германских войск встретили сильное сопротивление бельгийской армии. В частности, захват Льежа затянулся и грозил остановить весь план продвижения. В германской армии это сопротивление объясняли действиями вооруженных бельгийских гражданских лиц – «франтирёров», которых немцы знали и боялись еще со времен боевых действий во Франции в 1870–1871 годах. Хотя впоследствии выяснилось, что эти предположения оказались почти во всех случаях ошибочными, страх перед этими бельгийскими «вольными стрелками» перерос в настоящую истерию. Командиры отдавали приказы, согласно которым даже при малейших признаках сопротивления следовало действовать против гражданского населения Бельгии с максимальной жестокостью, поскольку в противном случае запланированное наступление на Францию окажется под угрозой. В результате было совершено множество жестоких нападений на бельгийское мирное население, которые, вероятно, унесли жизни более пяти тысяч человек. В Лувене германская армия разрушила значительную часть города, включая знаменитую библиотеку. Этими зверствами германское правительство скомпрометировало себя. В частности, в них видела для себя оправдание собственных действий Великобритания, которая обосновывала свое вступление в войну вторжением Германии в Бельгию. С этого момента она вела войну против германских войск под лозунгом борьбы свободы против варварства44
  Horne/Kramer, Deutsche Kriegsgreuel 1914; Laurence van Ypersele: Belgien // Hirschfeld/Krumeich/Renz (Hg.) Enzyklopädie Erster Weltkrieg. S. 44–49.


[Закрыть]. На Восточном фронте стратегия Центральных держав также оказалась проблематичной. Из-за быстрой российской мобилизации слабые немецкие войска столкнулись с двумя русскими армиями, насчитывавшими более шестисот тысяч солдат, которые взломали германские позиции и вторглись в Восточную Пруссию. На Южном фронте российская армия также доказала свое превосходство над австрийцами и венграми и проникла далеко в австрийскую Галицию. Поэтому германское командование было вынуждено перебросить два своих армейских корпуса с Западного фронта на восток для усиления находящихся там войск. Кроме того, генерал Людендорф – полководец, отличавшийся особой энергией и безжалостностью, – был переведен на Восточный фронт, где он принял на себя командование вместе с более высокопоставленным генералом Гинденбургом, который был возвращен в строй из отставки. После этого в конце августа немецким частям удалось разгромить российские войска под Танненбергом и несколькими днями позже у Мазурских озер, изгнав их с немецкой земли.

Облегчение от этой победы было огромным. Теперь казалось, что уверенность в победе, царившая в начале войны, была все же оправданной. Генерала фон Гинденбурга прославляли как победителя в битве при Танненберге и спасителя империи. Родители называли в его честь своих детей, в городах и деревнях устанавливались большие деревянные статуи Гинденбурга, которые можно было оковывать гвоздями в пользу Красного Креста. В то время как кайзер Вильгельм II, все больше оттесняемый на задний план, терял престиж, Гинденбург приобретал харизму и авторитет55
  Showalter, Tannenberg; Stone, The Eastern Front. P. 44–69; Mommsen, Bürgerstolz. S. 581–606; Pyta, Hindenburg.


[Закрыть]. На Западном фронте германские войска наступали повсеместно и вскоре продвинулись далеко на территорию Франции. Они оказались достаточно сильны, чтобы оттеснить противника, но недостаточно сильны, чтобы одержать решающие победы. Кроме того, стало очевидно, что при имеющихся средствах связи в условиях растянутого фронта координация действий пяти наступающих групп армий была почти невозможна, и командующие армиями все чаще оказывались вынуждены действовать в одиночку. Задуманное окружение и уничтожение французских и британских частей с запада и окружение Парижа не удалось. В результате первая армия правого фланга отказалась от дальнейшего продвижения на запад и повернула прямо на Париж. Таким образом, от плана Шлиффена практически отказались.

Тем временем германские части находились в районе между реками Эной и Марной, их передовые отряды были всего в 60 километрах от Парижа. 5 сентября французский главнокомандующий Жоффр приказал контратаковать – началась битва на Марне. Через четыре дня германские войска были вынуждены отступить за безопасную северную линию вдоль реки Эны. Это означало, что наступление прекратилось. Дальнейшее продвижение в районе Реймса и Суассона в течение последующих недель осуществить не удалось; не увенчались успехом и попытки взять Ипр на западе Бельгии и разгромить находящийся там британский экспедиционный корпус. Наконец, 15 ноября немецкие войска вышли к побережью Ла-Манша в Ньивпорте. Теперь обе стороны начали закрепляться на достигнутых позициях и укреплять их почти непреодолимой системой окопов, заграждений из колючей проволоки и артиллерийских батарей. В результате весь Западный фронт на протяжении более семисот километров замер. Почти четыре года боевые действия велись в этой узкой полосе от Северного моря до Вогезов.

Через четыре месяца после начала войны уже не было никаких разговоров о быстрой победе, о том, что немецкие солдаты вернутся домой до Рождества. Хотя на западе германские войска находились далеко на вражеской территории, провал стратегического плана был очевиден. Однако в сводках с фронтов, которые распространялись в Германии, шла речь только об успехах, и твердая уверенность населения в победе в принципе сохранялась. Но это несоответствие между реальностью и пропагандой, между ситуацией и настроением, таило в себе опасность: ведь по мере того, как росли ожидания в народе, правительство теряло свободу действий, и возможность окончить эту войну даже без триумфальной победы ускользала.

Как и во всех странах, вступивших в войну, в августе 1914 года в Германии царил бурный патриотический подъем. Вагоны военных эшелонов украшали надписи, свидетельствовавшие о беспредельной уверенности в победе: «С Францией разберемся – русскими займемся!» Широко распространенное чувство национального единения перед лицом войны, навязанной Германии, во многих случаях перерастало в неистовый милитаристский восторг66
  Materna, Berichte des Berliner Polizeipräsidenten; Ullrich, Die Hamburger Arbeiterbewegung. О нижеследующем см.: Verhey, Der «Geist von 1914»; Raithel, Das «Wunder» der inneren Einheit; Wolfgang Kruse: Die Kriegsbegeisterung im Deutschen Reich 1914. Entstehungszusammenhänge, Grenzen und ideologische Strukturen // van der Linden/Mergner (Hg.) Kriegsbegeisterung. S. 73–87; Marcel van der Linden: Kriegsbegeisterung? Zur Massenstimmung bei Kriegsbeginn // Kruse (Hg.) Eine Welt von Feinden. S. 159–195.


[Закрыть]. Стратегия правительства, представлявшего Германскую империю невинной жертвой нападения, оказалась успешной, по крайней мере, среди значительной части собственного населения. «Завистники повсюду заставляют нас прибегать к правомерной самозащите. Нас заставляют взять в руки меч», – провозгласил император с балкона Берлинского дворца 31 июля. В Дармштадте один школьник написал в сочинении в августе 1914 года: «Ненависть, зависть и мстительность наших врагов стали причинами мирового пожара. <…> Наше дело правое перед Богом. Мы не хотели войны»77
  Rede Wilhelms II, 31.07.1914 // Bihl, Deutsche Quellen. Nr. 1. S. 45; Schüleraufsatz // Cartarius (Hg.) Deutschland im Ersten Weltkrieg. S. 22.


[Закрыть]. Военный энтузиазм выражался особенно ярко и драматично среди молодых буржуа. Более 180 тысяч юношей, в основном гимназистов и студентов, добровольно пошли в армию – это было больше, чем военные власти могли принять и обучить. Поколение «Перелетных птиц» и Молодежного движения увидело в этой войне возможность пережить «огромное, головокружительное приключение» и вырваться из нелюбимых им условностей повседневной жизни. Поэтесса Ина Зайдель в начале войны написала стихотворение под названием «Немецкая молодежь в 1914 году»:

 
Не знали мы, зачем цветем мы,
Нам юность бременем была,
Как праздник, где едим и пьем мы,
А все ж душа не весела.
 
 
В нас кровь текла густой и вялой,
Был без зазубринки наш меч,
Наш путь – без трудности хоть малой,
И было не о чем нам петь.
 
 
А нынче без вина мы пьяны,
Теперь мы славим жизнь свою,
Мы слышим в громе барабанов
Слова: блажен, кто нынче юн!88
  Ina Seidel, Deutsche Jugend 1914, цит. по: Hamann, Der Erste Weltkrieg. S. 27; цитата: Zuckmayer, цит. по: Jeffrey Verhey: Augusterlebnis // Hirschfeld/Krumeich/Renz (Hg.) Enzyklopädie Erster Weltkrieg. S. 357–360, цитата S. 359. За период от начала войны до 1915 года только в Германии было опубликовано 235 томов военных стихов; cp. Philippi, Volk des Zorns; Bridgwater, The German Poets; Thomas/Vogl (Hg.) Die Dichter und der Krieg.


[Закрыть]
 

Писать стихи стало настоящей молодежной модой во время войны; к 1918 году, вероятно, было написано более миллиона военных стихов. В них авторы воспевали конец сытого, скучного, негероического века, экзистенциальный опыт товарищества, ранения, героизма и смерти, а также поиск больших, простых чувств.

Но не везде ликовали и писали стихи: такое настроение было распространено больше в городах, чем в сельской местности, громче среди буржуазии, чем среди рабочих и крестьян, сильнее среди молодежи, чем среди пожилых людей. В полицейских отчетах о настроениях населения говорилось, что в рабочих кварталах крупных промышленных городов ожидание войны вызывало скорее подавленность и скепсис. «Тяжелое горе постигло многие наши крестьянские семьи, очень часто многодетные, так как отцы должны идти на фронт, военные власти требуют сыновей, лошадей и телеги, а на дворе пора сбора урожая», – писала газета Münchener Neueste Nachrichten 4 августа 1914 года. Проявлениям патриотического энтузиазма по поводу войны противостояли крупные антивоенные демонстрации СДПГ по всей стране. В Берлине 28 июля почти сто тысяч человек приняли участие в запрещенном митинге за мир в Трептов-парке. Летом 1914 года пацифизм в Германии, как и во Франции, был мощной общественной силой. Однако его влияние значительно уменьшилось, когда началась мобилизация. Всеобщее одобрение встречала в особенности немецкая пропаганда, направленная против России.

Героическая истерия этих дней сочеталась, особенно в среде буржуазии, с надеждами на то, что перед лицом предстоящей борьбы за существование многообразные и противоречивые вызовы эпохи модерна исчезнут, шедшие десятилетиями споры о внутриполитическом устройстве страны утратят значение, а социальные, религиозные и политические противоречия прекратятся. Слова кайзера в его речи 1 августа: «Я больше не знаю никаких партий и конфессий; сегодня мы все – братья-немцы и только братья-немцы» – отражали эти надежды99
  Rede Wilhelms II, 01.08.1914 // Bihl, Deutsche Quellen. Nr. 5. S. 49.


[Закрыть].

Однако вскоре эти патриотические декларации перешли на новый уровень: если вначале в них отвергались несправедливые обвинения «заграницы» в адрес Германии, то теперь постулировалось моральное, политическое, военное и экономическое превосходство Германии над другими нациями. Одним из примеров бесчисленных заявлений такого рода является доклад берлинского юриста Отто фон Гирке, который в сентябре 1914 года говорил о цели и смысле этой войны. Отправной точкой для Гирке, как и для многих других, стала война 1870–1871 годов, которая, как подчеркивал оратор, сделала Германию единой, большой, сильной и богатой. Но, продолжал Гирке, эти достижения были поставлены под угрозу межпартийными спорами, партикулярными интересами капитала и труда, «преувеличенным восхищением всем иностранным», с которым пели славу Французской революции. Но главное, подчеркивал докладчик, – была утрачена нравственная сила Германии. Произошло это из‑за «завышенной оценки материальных благ» и «затмения здоровой радости жизни болезненным гедонизмом», вследствие «фривольности и чувственности, все большего расшатывания моральных устоев в отношениях между полами», из‑за отхода от Бога и религии. Но теперь, в августе 1914 года, изумлялся Гирке, произошло удивительное чудо: великолепный подъем немецкой народной души перед лицом навязанной войны. Ушли в прошлое «все разлады, все партийные распри, весь мелочный эгоизм». Каждый теперь чувствует себя частью целого; никогда еще ни один народ не чувствовал себя настолько единым со своим государством, никогда еще так твердо не доверял своему руководству. Поэтому, утверждал оратор, победоносное окончание войны будет означать «господство омоложенной немецкой культуры»: новое государство и гарантированный им немецкий правовой порядок будут укреплены, как и монархия; военный дух государства, «строгая дисциплина» в его учреждениях усилятся. Перед лицом демократической республики французов и «тени королевской власти, порабощенной парламентским режимом» британцев, теперь, в ходе войны, докажет свое превосходство народный характер германского государственного и правового строя, в котором связаны друг с другом королевская власть и народная свобода. Во внешней политике, по убеждению Гирке, победоносное завершение войны будет означать для Германии «высвобождение силы для завоевания всего мира». Но главное – нравственность вновь станет краеугольным камнем немецкой жизни: «Немецкая культура – это нравственная культура. Ее превосходство коренится в непостижимой глубине ее моральных устоев. <…> Пусть же ее чистый образ никогда больше не будет запятнан безумной жаждой обогащения, вырожденческой погоней за чувственными удовольствиями, похотливой жаждой сенсаций, поверхностным превознесением мастерства и знания»1010
  Otto von Gierke: Krieg und Kultur // Zentralstelle für Volkswohlfahrt (Hg.) Deutsche Reden. S. 75–101. Об упреках со стороны британских профессоров по поводу способов ведения войны немцами см.: Barker, Why We Are at War; реакция на это – воззвание «К культурному миру»: Aufruf an die Kulturwelt, 04.10.1914 // Kellermann (Hg.) Der Krieg der Geister. S. 64–68; воззвание было подписано 56 профессорами. Plenge, 1789 und 1914. S. 15, 20.


[Закрыть]. Такие идеи были чрезвычайно распространены и отнюдь не ограничивались праворадикальными кругами: многие считали, что победоносная война сможет спасти находящуюся под угрозой исчезновения немецкую солдатскую монархию и создать общество, в котором модерные технологии и наука сочетались бы с традиционной системой ценностей и романтической идеей единого национального сообщества, не разделенного интересами. Многие мнения выходили и далеко за рамки этого. Прежде всего, противостояние между Германией и Англией интерпретировали как борьбу двух идей, двух концепций устройства общества – наиболее четко это прослеживается в работе «1789 и 1914» Иоганна Пленге, специалиста по теории государства и экономики из Мюнстера. Модерное общество, согласно основной идее Пленге, слишком сложно и многолико, чтобы управлять им в соответствии с принципами либерализма, индивидуализма и свободной игры сил: результатами этого стали резкие социальные противоречия, моральное разложение, потеря истинной свободы, отмирание государства. Адекватным ответом на эти вызовы был бы, по мнению Пленге, корпоративный государственный социализм, как тот, что развивался в Германии с 1871 года. Его ведущей идеей является «организация», где индивидуальные интересы не противопоставляются друг другу, а объединяются общим идеалом. Это единство проявилось в «духе 1914 года» и сформировало «идеи 1914 года»: здесь свобода происходит не от отсутствия обязательств, а от организованности. Как идеи Французской революции определили XIX век, так идеи Германской революции 1914 года определят ХX век – «революция созидания и объединения всех государственных сил в ХX веке в противовес революции разрушительного освобождения в XVIII веке», писал Пленге: «В нас – ХX век. Как бы ни закончилась война, мы – образцовый народ. Наши идеи будут определять жизненные цели человечества»1111
  Plenge, 1789 und 1914. S. 15, 20.


[Закрыть]. Это был уже не реакционный романтизм, а концепция иного модерна. В нем национализм и социализм должны были слиться воедино, а индивидуальная свобода должна была быть ограничена в пользу коллективной. Единый контроль над экономикой и обществом, исходящий от государства и организованный по армейским принципам, доказал, по мнению автора, свое значительное превосходство по сравнению с принципами гражданского общества и демократии, поэтому правильным ответом на вызовы эпохи модерна он считал не демократию и либерализм, а армию и организацию общества по армейскому образцу.

Подобные идеи, которые до войны развивались только в политико-эзотерических кругах или в книгах радикальных националистов, теперь стали излагать в своих трудах и уважаемые ученые. Война радикализировала мысль. Более того, подобные теории порождали далеко идущие территориальные претензии в расчете на грядущую победу Германии. Неудивительно, что именно Клас и Пангерманский союз снова первыми начали публиковать записки о целях войны, которые стали задавать повестку внутренних политических дебатов на годы вперед. Требования обширной территориальной экспансии как на западе, так и на востоке сочетались в этих памфлетах с получившим еще несколькими годами ранее широкое распространение постулатом, что население регионов, которые будут завоеваны, надо будет оттуда изгнать, чтобы поселить там немецких солдат и создать рабочие места для немецкой буржуазии.

Подобные далеко идущие идеи, хотя и без планов депортации местных жителей, разрабатывали также рурский промышленник Август Тиссен и лидер Партии центра Маттиас Эрцбергер. Наконец, в сентябре 1914 года секретарь рейхсканцлера Курт Рицлер публично изложил военные цели германского правительства. Началась настоящая война меморандумов. Все предлагавшиеся планы, предусматривавшие различную степень территориальной экспансии, были направлены на обеспечение непоколебимой гегемонии Германии на континенте. Для этого предлагалось отобрать у Франции важные территории на западе, особенно рудный район Лонгви-Брие, а согласно некоторым проектам – даже все побережье Фландрии. Бельгия должна была стать вассалом Германской империи, а Россию предлагали оттеснить на восток. При этом для стран Балтии обсуждались различные варианты зависимости от Германии. В этой же связи выдвинута была идея создания центральноевропейской экономической зоны, которая политически и экономически обеспечивала бы господство Германии в Европе. Эта концепция стала популярной прежде всего благодаря работе Фридриха Наумана «Центральная Европа», которая вышла в 1915 году и стала бестселлером того времени.

Одно из главных противоречий германской политики заключалось в сочетании агрессивных военных планов и постоянных утверждений правительства, что Германия всего лишь реагирует на нападения других. При этом в дискуссии о целях войны убежденность в том, что Германия стала жертвой иностранной агрессии, фигурировала практически как оправдание далеко идущих экспансионистских намерений1212
  «Сентябрьская программа» Бетман-Гольвега от 9 сентября 1914 года цит. по: Fischer, Griff nach der Weltmacht. S. 107–113, цитата S. 112; Kriegszieldenkschrift Heinrich Claß, vereinbart am 20.08.1914, gedruckt Anfang September 1914 // ibid. S. 114 f.; Denkschrift August Thyssens, 09.09.1914 // ibid. S. 116 f. Меморандумы о целях войны опубликованы в Opitz (Hg.) Europastrategien. S. 221–266; cp. Naumann, Mitteleuropa.


[Закрыть]. Своей кульминации дискуссия о целях войны достигла весной 1915 года, когда ведущие ассоциации деловых кругов, а затем и большое количество профессоров, в том числе виднейших, подали властям петиции, в которых поддержали принципиальные положения аннексионистской программы Пангерманского союза: целью войны, согласно их требованиям, должны были стать обширные территориальные приобретения на востоке и на западе, изгнание коренного населения на востоке, новые крупные колониальные владения по всему миру. Более тысячи деятелей интеллектуальной жизни Германии поддержали эти требования, в том числе 352 профессора.

Гораздо меньшая, более умеренная группа интеллектуалов, включавшая в себя Герхарда Аншютца, Альберта Эйнштейна, Адольфа фон Харнака, Макса Планка, Густава Шмоллера, Эрнста Трёльча, Макса и Альфреда Веберов, вскоре после этого опубликовала свой меморандум, в котором критиковала идею аннексий на Западе, зато категорически требовала их на Востоке1313
  Petition der sechs Wirtschaftsverbände an den Reichskanzler, 20.05.1915 // Ursachen und Folgen. Bd. 1. Nr. 188. S. 351–355. Vertrauliche Denkschrift deutscher Hochschullehrer und Beamter an Reichskanzler von Bethmann Hollweg, 20. Juni 1915 // ibid. Nr. 188a. S. 355–362; Schwabe, Ursprung und Verbreitung; Christophe Prochasson: Intellectuals and Writers // Hörne (Ed.) Companion. P. 323–337.


[Закрыть]. Однако не конкретные территориальные цели были главным мотивом для вступления в войну Германии, как и держав Антанты. Требования аннексий стали громко раздаваться уже в ходе войны – в Германии, впрочем, значительно раньше, чем во Франции или тем более в Великобритании, которая в первую очередь требовала восстановления Бельгии и европейского баланса сил. В то же время ни одна из держав не стремилась к стабильному мирному урегулированию на основе довоенного статуса. На первом плане были не территориальные притязания и не просто великодержавные интересы: главной целью было надолго вывести противника из игры в военном, экономическом и политическом отношении, а его общественный строй уничтожить. Интересы великих держав, как показал XIX век, можно было согласовать и достичь компромисса и баланса, если приобретения и риски были сопоставимы. Однако в сочетании с националистическими эмоциями, с проектами нового общественно-политического строя, с поддержкой массовых организаций, цели войны приобрели собственную динамику. Война теперь должна была решить разом все, и казалось, что закончить ее иначе, чем полной победой, уже невозможно1414
  Mommsen, Bürgerstolz. S. 618–635; Soutou, L’or et le sang; Neitzel, Weltmacht oder Untergang.


[Закрыть]. Широко распространившееся чувство национального единения перед лицом внешней опасности было в Германии обеспечено, прежде всего, внезапным одобрением военных кредитов социал-демократической фракцией в рейхстаге 4 августа 1914 года и основанной на этом политикой «гражданского мира». Еще в последнюю неделю июля нельзя было ожидать, что социал-демократы согласятся на военные кредиты. Возможным казалось, что большинство фракции воздержится при голосовании, а меньшинство проголосует против. Смена настроений в парламентской фракции СДПГ объяснялась, с одной стороны, тем, что национальной эйфорией июльских дней 1914 года заразились и многие социал-демократы. С другой стороны, СДПГ пришлось считаться с тем, что если бы она стала проводить последовательную антивоенную политику, то после введения чрезвычайного положения ей грозили репрессии, а то и полный запрет. Учитывая опыт СДПГ в период действия исключительного закона против социалистов (1878–1890), это был важный аргумент. Но решающим фактором стала всеобщая мобилизация в России 30 июля: в глазах большинства руководителей СДПГ война против самодержавного режима была оправданной не только в национальном смысле, – поскольку это, как не уставал подчеркивать рейхсканцлер, была оборонительная война, – но и в политическом, поскольку Германия сражалась с реакционным, «враждебным прогрессу» государством.

Надо, впрочем, сказать, что германская социал-демократия среди рабочих партий Европы не стала исключением: во французском и британском рабочем движении также царила убежденность, что их страны подверглись неспровоцированному нападению врага. А тот гражданский мир, который в Германии назывался Burgfrieden1515
  Принудительный мирный договор между жителями одного замка или города ради обеспечения его обороны (Примеч. пер.).


[Закрыть], во Франции именовался Union sacrée1616
  Священный союз (Примеч. пер.).


[Закрыть]. B обеих странах чрезвычайно мощная, засасывающая сила национального единства возобладала над постулатом об интернациональном единстве рабочего класса1717
  Krise, Krieg und nationale Integration; Hans-Christoph Schröder: Die deutsche Arbeiterbewegung und der Erste Weltkrieg // Böhme/Kallenberg (Hg.) Deutschland und der Erste Weltkrieg. S. 253–274; Miller, Burgfrieden; Raithel, Wunder. S. 203–208, 220; Wehler, Gesellschaftsgeschichte. Bd. 4. S. 39–47; Mommsen, Bürgerstolz. S. 564–581; Winkler, Der lange Weg. Bd. I. S. 333–339.


[Закрыть].

В своей речи в рейхстаге лидер германских социал-демократов Гуго Гаазе заявил, что эта война стала результатом гонки вооружений и империалистической политики великих держав. Он сказал, что социал-демократия всегда боролась против этого и будет продолжать бороться. А то, что его парламентская фракция все же проголосует за военные кредиты, он обосновал так: «Для нашего народа и его свободного будущего многое, если не все, поставлено на карту в случае победы русского деспотизма <…>. Необходимо отвратить эту опасность и сохранить культуру и независимость нашей страны. Здесь мы воплощаем в жизнь то, что всегда подчеркивали: в час опасности мы не оставим свою отчизну на произвол судьбы». Так он отвечал рейхсканцлеру, который ранее с таким же пафосом взывал к единству отечества: «Наша армия на боевых позициях, наш флот готов к бою, – за ним весь немецкий народ! (Продолжительные возгласы одобрения и аплодисменты со всех сторон палаты и на зрительских трибунах – весь рейхстаг встает.) – Весь немецкий народ (обращаясь к социалистам), до последнего человека, един! (Вновь восторженные аплодисменты, не смолкающие несколько минут.)»1818
  Verhandlungen des Reichstags. Stenographische Berichte 306 (1914). S. 7. S. 9.


[Закрыть].

Для многих социал-демократов, которые всю жизнь терпели унижения и дискриминацию за то, что им «чуждо понятие отчизны», это демонстративное принятие в лоно нации было волнующим, долгожданным событием. По словам депутата от СДПГ Конрада Гениша, теперь, когда он смог «впервые <…> от всего сердца, с чистой совестью и не опасаясь, что это сделает его предателем, присоединиться к громогласному хору голосов, поющему „Германия, Германия превыше всего“», он с гигантским облегчением почувствовал, что наконец-то стал «тем, кем он на самом деле и был, вопреки всем косным принципам»: немцем1919
  Haenisch, Sozialdemokratie. S. 33.


[Закрыть]. Этим был заложен фундамент для «гражданского мира». Правительство старалось положить конец практиковавшимся повсеместно мелочным придиркам к СДПГ и профсоюзам. Социал-демократическая партия, со своей стороны, не только проголосовала за военные кредиты, но и одобрила очень широко сформулированный «Закон о предоставлении чрезвычайных полномочий в условиях войны», которым рейхстаг почти полностью передал свою власть бундесрату. Согласно расчетам Бетмана-Гольвега, внутренние политические конфликты должны были быть заморожены на время войны, а рейхстаг должен был собираться лишь раз в шесть месяцев и только для утверждения военных кредитов. Многие лидеры СДПГ надеялись, что в обмен на эту уступку они, наконец, смогут провести давно требуемые конституционные реформы, такие как реформа прусской трехклассной избирательной системы. Профсоюзы тоже поддержали военный курс, объявив, в частности, о всеобщем отказе от забастовок, – в надежде, что благодаря этому предприниматели признают их в качестве законных представителей рабочих. Однако никаких твердых обещаний от правительства ни СДПГ, ни профсоюзы в награду за свою лояльность не получили.