Текст книги "Жестокий броманс"

– Эт хуйня. Я, когда на пятерк ездил, падрэзл ментовск тачку. Ани в бардюр заехли. Из мащины витащили, отпиздили нахуй, дэвть тысч атабрали. Все щт с собой было.

Бахти косится на меня:

– Саша, ты сколько дал?

– Не помню.

На самом деле, конечно, помню. Две тысячи восемьсот пятьдесят рублей. Столько стоит один таджик.

Хуршед оборачивается на переднем сиденье:

– Сам виноват, нехуй было рыпаться.

Бахти шепчет:

– Саша, пердай ему, он мудак, я с ним не разговариваю.

Старший, конечно, снова пристроил жопу впереди. Его ведь «тоже избили». Младшего заставил пробираться на заднее, через спинку кресла, согнувшись в три погибели. Бахти рухнул мне на руки, я сам его втащил – он даже рта не раскрыл. Я бы, наверное, так заорал, что у Наимовой тачки повылетали все стекла.

* * *

Я режу старую простыню. Нужно было купить бинты, но я постеснялся сказать Наиму, он и так нас довез бесплатно. Бахти лежит на моей кровати и смотрит двд, где немецкая телка ссыт в рот пьяному бомжу. Это, кстати, не мой диск, мне их дал один друг-азербайджанец, сразу штук десять, потому что у самого их немерено, некуда складывать, а он с матерью живет. Краем глаза я замечаю, что Хуршед включает мой ноутбук. Таджики любят раскладывать пасьянсы, с важным видом, как будто работают на Билла Гейтса.

– Слышь, сделай мне интернет.

– Не «слышь», а «Александр Евгеньевич». Совсем охуел.

Он сам включает вайфай, я продолжаю резать простыню.

– Во я дурааак… – Хуршед цокает клавишами. – Бляяять, какой я идиот!

– Я даже не сомневался, что ты идиот.

Он щелкает мышью и ржет:

– Слышь, иди, посмотри.

Я читаю:

Качественный евроремонт, быстро и недорого.

Одиноким женщинам – скидки.

8 905 580 13 33, Хуршед.

Карие глазищи Хуршеда масляно блестят, он ждет, что я тоже засмеюсь. Он вспотел, от недавно мытых волос тянет овчиной. Закусил губу, постукивает беспроводной мышью о стол – молчание затянулось. У него красивые белые зубы, никакого золота. Золото носят только дикари, он выше этого, он белый человек.

Я закрываю ноут.

– Хуршед, его нужно раздеть.

– Тебе надо – ты и раздевай.

Моя рука с ножницами застывает в воздухе.

– Вон из моего дома.

– И куда я пойду? – он развалился в кресле, не верит, что я смогу его выгнать.

– На хуй.

Бахти на кровати ойкает – наверное, повернулся неловко. Так и есть, приподнялся на локте, хочет слезть. Я укладываю его обратно, он послушно откидывается назад и смотрит, опустив веки, мутными глазами-половинками, маленький, несчастный обкурыш. У таджиков всегда хорошее настроение, я еще ни разу не видел грустного таджика. Нужно загадать желание.

Хуршед лютует в коридоре: пинает сумки, вжикает молниями, раскидывает обувь. На кухне что-то обваливается с жутким грохотом, я бегу смотреть. Плитка вылетела над раковиной, три ряда, клали год назад мои же рабочие. Сверху мне на голову падает еще один кусок кафеля. Хули от баранов ждать, не руки, а копыта.

Хуршед кидает мне в лицо скомканные тысячные купюры:

– На, подавись.

Он хлопает входной дверью, еще один ряд кафеля вылетает из стены, я едва успеваю прикрыться локтем.

Я беру Бахти за руки и помогаю ему сесть, расстегиваю и снимаю рубашку. Он дышит едва-едва, глубже не может. На месте печени темное пятно. Наверное, просто синяк, иначе он давно бы потерял сознание. Ребра прощупывать не нужно, они и так видны. Я вожу пальцами по его груди, Бахти постанывает, когда я попадаю на место переломов.

– Выдохни.

Я туго обматываю его грудь полосками ткани. Надеюсь, я все делаю правильно. Несколько слоев вокруг торса и еще один крест-накрест, на шею. Закалываю английской булавкой. Бахти сидит смешной, как стриженая девочка в белом топике:

– Можно дышат?

– Можно.

Прикладываю ватку со спиртом к его губе, прижигаю рассеченную бровь. Бахти жмурится, по лицу текут слезы:

– Саша, мне болно.

Я не знаю, что ответить. Наверное, когда ломают ребра, это и правда больно.

– Я не хочу домой. Мне там нечего делат. – Его забинтованная диафрагма вздрагивает от рыданий. – А здес я никому не нужен.

– Подумаешь, я тоже никому не нужен. Что из-за этого, вешаться?

– Неее, нихуя, – он улыбается разбитыми губами. – Ты хороший человек. Ты мне нужен.

У Бахти невероятно тяжелые сумки, я чуть коньки не отбросил, пока тащил. Вызвал такси до аэропорта. Он хотел позвонить Наиму, но я запретил. На самом деле мне самому нужна машина, я бы давно ее купил, но меня останавливают две вещи. Во-первых, я не хочу зависеть от кредита, а во-вторых, я жалкое ссыкло, мне страшно, что я помну кого-то или получу в морду от братка, который не хочет уступать дорогу. Если совсем начистоту, мне вообще тут жить страшновато.

Два молоденьких мента облизывают Бахти жадными взглядами. Один русский, второй не очень. Наверное, татарин. Постояли, поглазели на разбитое лицо Бахти, подумали, направились дальше.

Я сдаю вещи Бахти в багаж, он в это время сидит на металлической скамейке и сосет кока-колу через соломинку. Надеюсь, его там встретят или хотя бы помогут донести все это барахло до камеры хранения. Еще я надеюсь, что он стиснет зубы и родит сына своей узкоглазой жене, станет настоящим мужчиной и уважаемым человеком в своем селе. Он хороший мальчик, и я хочу, чтобы хороший мальчик счастливо жил у себя дома.

Смуглые парни с сумками уже подтягиваются к стойке регистрации, держа билеты и паспорта наизготовку. Бахти оглядывается на них, потом вопросительно смотрит на меня.

– Будь счастлив, – говорю я.

– Точно. Бахтиёр значит – счастливый.

За огромными окнами темнеет – похоже, скоро начнется дождь, это очень некстати. Я вспоминаю, что мы так и не купили подарок невесте. Надо будет найти за те три тысячи какую-нибудь цацку и послать бандеролью.

– Саша-джон?

– Что?

– Приезжай ко мне.

Глупенький Бахти, не могу же я все бросить, хоть у тебя дома и плюс тиридцат, и козы с овцами патриархально пасутся на газонах, и плов на сто человек.

Досточтимый Аслан

На улице разом вспыхнули фонари, в глубине отцовского дома зарычал и затрясся старый холодильник. Электричество дали! Мяч полетел в канаву, дети кинулись через широкий асфальтированный двор к новому дому, побросали кроссовки у входа и ввалились в комнату, где спал дядя.

– Я тебя раком ставил, боком ебал! – Фарход оттолкнул младшего, Хашима, и первым ухватил джойстик «Сеги».

– Жопу прижми. – Фарух отвесил среднему брату подзатыльник, с достоинством взял джойстик из его грязных пальцев и сам уселся на подушке перед телевизором.

Бахтиёр с трудом разлепил веки, впереди маячило туманное голубое пятно. Пошарил слева от себя, нащупал прохладный бок чайника.

– Где тетя?

– Озода нам еще не тетя, – сообщил Хашим.

– Мулла сказал, что ты пьяный, – добавил Фарход. – Тебе теперь нужно ждать три дня или принести живую рыбу, чтобы очистить себя от харама.

– Что за чушь… – прошептал Бахтиёр. – Как рыба может очистить от харама? Зачем эта рыба?

– И мы уже ловили тебе рыбу, но ничего не поймали, – продолжал Хашим. – А ты весь день спал. И отец сказал, что русские тебя совсем испортили. И еще сказал про тебя одно нехорошее слово, которое мама сказала не повторять, потому что это стыд. Но мы его все равно уже знаем.

– Раз мама сказала «не повторять», вы и не повторяйте. – Бахтиёр поморщился и налил себе полную пиалу. У чая был привкус меда и перца, пустой желудок заныл и сжался. Каждый глоток царапал горло. Во дворе гавкал элитный белый алабай – подарок двоюродного брата. Хуршед, когда привез щенка, объяснял, что собаки этой породы очень умные, только что говорить не умеют. «И слава Аллаху, что не умеют», – подумал Бахтиёр.

– Фарух, э, Фарух! – Хашим подергал старшего брата за футболку. Тот не обращал внимания, он управлял машинкой. – Фарух, дай мне тоже поиграть?

– Прижми жопу и не тявкай, – сквозь зубы ответил старший. – Поиграешь, когда мне надоест.

– Ему никогда не надоест. – Фарход толкнул старшего локтем в спину и присел рядом на корточки. – Совсем бешеный стал.

За окном вспыхнули и через пару минут погасли разноцветные гирлянды – кто-то запустил и выключил арендованный на время свадьбы генератор.

– Можно увозить? – крикнул кто-то.

– Увози, что еще с ним делать, бля… – ответил Умар. – Сначала он будет очищаться три дня, а потом Рамадан, просрали время. Этот еще в таком виде приехал… – Умар понизил голос, – ему там кто-то по морде надавал за то, что приставал к русской девушке. Мы бы еще месяц назад свадьбу сыграли, стыдно было этого долбоеба невестиной родне показывать. Пока ребра срастались, подождать пришлось. Этот дома весь месяц просидел, только фильмы на дивиди смотрел и по мобильнику с кем-то пиздел, бля. Как свет дадут, он телик врубает и зарядку в розетку, больше ничего не делал. Долбоеб!

Русские маты смешно звучали в речи старшего брата. Отец что-то отвечал Умару, им поддакивал третий голос. Наверное, мулла.

Умар снова орал на весь двор, он не умел говорить тихо:

– Был нормальный парень. Съездил в эту Россию – начал пить, гулять, драться. Если бы тут можно было деньги заработать, я бы сам никогда не поехал и его не пустил. Наша родина здесь.

– Наша родина – СССР, – перебил его отец.

Мулла возразил, что их родина, вообще-то, Таджикистан и неплохо бы присоединить к нему земли узбеков, которым советские руководители отдали территории, по праву принадлежащие таджикам. Тут везде должен быть Таджикистан. Да и вообще, нет такой нации – «узбеки». Это непонятно кто. Они с отцом перешли на обсуждение Сталина, Туркестанской АССР и прочих вещей, о которых Бахтиёр имел слабое представление.

Большая часть гостей разошлась по домам, два брата Озоды уносили столы, снимали гирлянды и убирали их в ящики, тихо матеря будущего зятя, хотя сами накануне выпили не меньше. Через двор прошла жена Умара с двумя светодиодными лампами и сунула их в окно:

– На, заряди, розетки опять не работают. Я говорила: не дергайте за шнур, надо рукой придерживать.

– Я починю…

– Сиди, – ответила невестка. – После свадьбы ночью выходить на улицу нельзя, забыл?

– А кто мне запретит?

– Я не знаю. Просто нельзя выходить. Тетя Зухра говорила, тебе могут навредить.

«Мне уже навредили», – подумал Бахтиёр. Он до сих пор выдыхал спиртные пары. Перед тем, как забирать невесту, отец дал выпить «для храбрости», водкой запивали и утренний плов в доме невесты. Спиртное не подавали к столу, оно стояло рядом в маленькой комнатке, и дядя невесты с хитрой улыбкой показал ему бутылку. Застеленный огромной скатертью пол был уставлен блюдами с пловом, овощами, фруктами, самсой и еще какими-то выпечными изделиями, которые жених не успел разглядеть. Гости двигались как по конвейеру: одни ели, другие ждали своей очереди; в глубине душного зала, у противоположной входу стенки, сидели совсем древние дедушки, которые неторопливо беседовали между собой. Братья невесты бегали туда-сюда с подносами, а заодно прикладывались к бутылкам в заветной комнатке. Повар стоял на улице у раскаленного казана, он художественно подкидывал рис в блюда, раскладывал сверху куски мяса и колбасы. Его кожа была почти черной и блестела на солнце от жира и пота. Кажется, он приходился невесте троюродным братом, его звали Усман.

– Стесняешься? – спросил повар, вытирая лоб. – Ничего, скоро познакомитесь.

Он взял Бахтиёра за руку, отвел в темный угол, вручил полстакана водки и самсу на закуску.

– Выпей, полегчает, – Усман похлопал его по плечу.

Женщины собрались под навесом с другой стороны двора, где-то там же, наверное, была и Озода. В окне мелькнула фата, послышался топот и женский смех.

Пришли музыканты и четверо местных милиционеров, откуда-то набежали дети и стали отплясывать на самом солнцепеке. Отец невесты громко спросил, нет ли у кого-нибудь корвалола, посреди двора толпилось несколько десятков мужчин среднего возраста, они курили и что-то рассказывали друг другу. Их могло быть и больше, но остальные не смогли приехать.

Бахтиёр почувствовал себя немного лишним на этом торжестве. Жара стояла градусов сорок, градус алкоголя в его собственном желудке был таким же. Спирт кипел в жилах и гнал кровь к голове, воротник новой рубашки натирал шею. Пиджак пришлось снять, несмотря на протесты Умара, иначе Бахтиёр просто не дожил бы до церемонии «нико».

Мулла приехал ближе к вечеру, когда настало время перебираться в дом жениха. Бахтиёра подхватили два древних дедушки, отвели в небольшую комнату, дали вышитую тюбетейку и одели в теплый шерстяной чапан с вышивкой. Отец невесты маячил в дверях с чашкой меда, которым полагалось угощать новобрачных, чтобы семейная жизнь была сладкой, за окном промелькнула Озода в европейском белом платье, на которое сверху был накинут роскошный кремовый шитый золотом чапан. Невесту догнала какая-то старушка и надела ей на голову длинную белую накидку из парчи, которая завесила лицо. Обруч европейского платья топорщился под тяжелым шелком, Бахтиёр привалился затылком к стене и подумал, что невесте, наверное, очень жарко в таком количестве одежды. Сам он после нескольких лет в России привык к тому, что столбик термометра не поднимался выше двадцати четырех. В тени было еще терпимо, но на открытом месте начинала кружиться голова, майка становилась мокрой и в глазах вспыхивали разноцветные круги.

Кто-то поставил на низенький стол пиалу с соленой водой и лепешку, вошел мулла. Ему вручили два разноцветных свертка. Священнослужитель нехотя поблагодарил клиентов: наверное, у него дома было навалом этих чапанов и тюбетеек и он не знал, куда это девать.

Сестра Озоды пронесла в соседнюю комнату целый поднос конфет, которыми полагалось обсыпать новобрачных. За ней пробежали еще какие-то девицы, хихикая и толкаясь в узком коридоре. Кто-то постучал в стенку и засмеялся. Бахти догадался, что это его невеста.

Мулла взмахнул рукавами и принялся читать молитву. Он был еще не старый, примерно как отец Бахтиёра, только намного толще, в очках и с седеющей бородкой. Бахти почувствовал, как с висков, щекоча шею, стекают струйки пота. Вспомнил, что золотой браслет для невесты, присланный его другом из России, остался в кармане пиджака, и поискал глазами, кого бы за ним послать. Голос муллы прерывался, было заметно, что почтенный страдает одышкой. Бахти впал в оцепенение, из которого его вывел вопрос, берет ли он в жены эту девушку.

– Да! – выдохнул он.

– Свадьбы не будет, – спокойно сказал мулла. – Он пьян.

Волна русского мата прокатилась по двору.

Отец и Умар принялись уговаривать муллу, в комнату просочились дети Умара, которым было велено оставаться дома. Бахти содрал с себя пропотевший чапан и отправился в уже знакомую кладовку. Привычным движением свернул крышку бутылки и приложился к горлышку.

Отец невесты орал, что прямо сейчас отдаст дочь за любого трезвого холостого парня, раз этот пьяница вогнал всех в такие расходы. Кто-то, взвизгивая от смеха, прокричал, что трезвый мужчина здесь только мулла. Средний брат Озоды полез драться с Умаром, их разняли. Что было дальше, Бахти помнил плохо. Мулла отказался проводить обряд и сообщил, что по новым правилам ему еще нужно свидетельство из ЗАГСа, без него он не имеет права проводить церемонию. Бахтиёра держал в вертикальном положении двоюродный брат Озоды, майор милиции. Усман уговаривал: «Закуси, плохо будет». Потом Бахти висел на шее еще у какого-то мужика из невестиной родни и громко шептал: «Дайте денег этому мудаку».

Сейчас мулла сидел во дворе, трепался с его отцом и ждал непонятно чего. Там же расселись три древних дедушки, Умар понемногу подливал им в пиалы чай. Будь его воля, Бахти сунул бы им в руки полный чайник и сказал: «Валите к себе домой».

Объясняться с родителями не хотелось. Фарух по-прежнему гонял машинку на игровой приставке, младшие сидели рядом, полуоткрыв рты. Бахти поймал грустный взгляд Хашима:

– Дядя, а сколько нужно дней, чтобы заработать три тысячи долларов?

Он только махнул рукой в ответ.

– А зачем надо столько гостей?

– Понимаешь, мне этих гостей вообще не надо. Свадьба – это чтобы все родственники собрались вместе, поговорили, поели, потанцевали, послушали музыку. А потом еще несколько лет смотрели фотографии. Чтобы было о чем вспомнить, понял?

– А папа говорит, он после свадьбы с мамой четыре года долги отдавал.

– Ну, вот видишь, он это запомнил на всю жизнь.

– А зачем это запоминать?

– Да шайтан его знает зачем.

Хашим опустил длинные ресницы, что-то шепнул на ухо Фарходу, и оба вышли во двор.

Бахти нашарил под подушкой мобильник.

– Привет. Я тебя не разбудил?

– Ну что, тебя можно поздравить?

– Саша, свадьбе пиздец. Я через три дня буду на работе. Тебе привезти что-нибудь?

– Не надо привозить ничего, я лучше у других куплю.

– Почему? – Бахти погладил золотой браслет, который надел себе на руку, чтобы не потерять.

– Ты такой везучий, что тебя обшмонают и посадят лет на десять.

Бахти рассказывал про жару сорок градусов, про муллу, про водку и доброго Усмана. Ему становилось лучше. Аккумуляторы заряжались, Фарух играл, дедушки во дворе продолжали пить чай, мать промывала рис, жена Умара и младшие сестры шинковали горы желтой моркови неизвестно для чего, как будто надеялись, что еще не все потеряно. За домом на газоне дремали, поджав ноги, купленные для плова овцы.

Прошло еще часа два.

Невестка крикнула:

– Хашим, эй, Хашим! Спать пора!

Детей нигде не было – ни во дворе, ни на улице. «Они снова пошли рыбу ловить, – догадался Фарух. – Хашим дядю очень жалел».

Еще через полчаса явился мокрый до нитки Фарход и крикнул:

– Мама, дай футболку и шорты!

– Где твой брат? – взревел Умар. – Как ты посмел его оставить одного?

И тут же погасли все фонари.

Фарход начал объяснять, что оставил Хашима совсем не одного, а с дедушкой Асланом, который живет в доме у моста. Это дедушка посоветовал поймать рыбу, потому что свежая рыба очищает от харама. Дедушка сказал, что в темноте лучше клюет, и обещал показать, как правильно закидывать удочку. Фарход учился закидывать, но поскользнулся и упал в воду, а дедушка сказал, что надо переодеться. Когда Хашим поймает для дяди рыбу, дедушка сам отведет его домой.

Бахти побежал в кладовку за большим ручным фонарем. Тихо сказал Умару:

– Пойдем, надо спасать твоего сына.

– От чего? – удивился брат.

Бахти покосился на благообразных старичков и что-то прошептал брату на ухо.

– Хуйня, – ответил Умар. – Не может такого быть. Это только у русских так.

– Как знаешь, – Бахти хлопнул железной калиткой.

Фарход в сухой одежде увязался за ним.

– Иди домой, нет там никакой рыбы, – Бахти повернул племянника за плечи и подтолкнул к воротам.

Луна светила ярко, за заборами гавкали собаки, что-то шуршало в траве, с дичков, растущих у обочины, падали перезрелые плоды. Мимо прошли пятеро соседских парней, они над чем-то громко смеялись, и один из них обернулся, сверкнув улыбкой. Наверное, он тоже был на свадьбе и теперь пересказывал все подробности.

Бахти прибавил шагу. Навстречу брела еще одна компания, эти уже не стесняясь полезли к нему: кто-то сочувствовал, кто-то хлопнул по заднице и бросил то самое слово, которое племянникам запрещала говорить мама.

– Я тороплюсь, – ответил он, и парни начали отпускать тупые шуточки на тему того, к кому он торопится. – Идите на хуй! – он зарядил одному из них в пятак, вырвался и побежал к реке. Кроссовки чиркали по разбитому асфальту, из-под ног летела щебенка, он слышал только собственное дыхание и свист ветра в ушах. Дорога шла то вниз, то вверх, вдалеке показалась автозаправка, за которой кончался поселок. Парень на заправке окликнул его, Бахти пронесся мимо, рассекая воздух. Теперь дорога шла все время под гору, она петляла и плавно спускалась к реке. Бахти, чтобы не терять времени, пробежал по высохшему руслу ручья на склоне, перемахнул через низенький забор и цыкнул на кавказскую овчарку, онемевшую от такой наглости. Темные окна слабо поблескивали в лунном свете, луч фонаря обшарил все углы – в доме никого не было. Старый Аслан жил один: жена умерла много лет назад от рака, детей у них не было, племянники не навещали, они работали где-то в Тольятти, в последний раз вся семья собиралась на похоронах тетки.

Во дворе пахло гнилыми фруктами, Бахти поскользнулся на перезрелом персике. Видно, у старика уже не хватало сил убирать падалицу.

Собака подошла сзади и ткнулась холодным носом в руку, Бахти вздрогнул. Овчарка обнюхала его между ног и слабо вильнула хвостом, как будто ее совсем не учили сторожить хозяйство. Косматая шерсть давно поседела, да и вообще собака выглядела неважно, не то что десять лет назад, когда она валила его на землю и Аслан кричал сверху: «Свои!» Бахти не стал ее гладить, просто вышел через калитку.

– Хашим!

Собака лениво гавкнула и просунула морду между створками ворот.

Бахти побежал по тропинке вдоль берега. Внизу шумела узкая холодная речка, на мосту никого не было. Бахти на всякий случай спустился и посветил под мостом. У одной из опор лежал спиннинг, прижатый камнем; леска зацепилась за торчащий из воды ржавый штырь, поплавок подпрыгивал и исчезал среди осклизлых камней.

– Хашим, эээ, Хашим! – его голос прозвучал слишком тихо.

Бахти взбежал наверх, осыпая песок и мелкие камешки.

– Хааааашииим!

Имя оттолкнулось от склона горы на другом берегу. Бахтиёру послышалось, что кто-то ответил: «Я здесь!» Но откуда шел звук, определить было невозможно.

– Хашим!

На другом берегу, далеко справа, кто-то ойкнул в ответ, покатились и плюхнулись в реку камни; ребенок пронесся по мосту и налетел на взрослого, едва не сбив его с ног.

– Он сумасшедший! – Хашим ухватил дядю за большой палец и потащил прочь, в сторону поселка.

– С сумасшедших спроса нет. – Бахти придержал Хашима. – Он не сумасшедший, а преступник.

– Побежали! – Хашим снова дернул дядю за палец.

– Да стой, дурак. Ты мне руку оторвешь.

Бахти дал племяннику фонарь, нагнулся и поднял камень потяжелее. Аслан не торопился с ним поздороваться, он бежал по дороге в противоположную сторону. Камень врезался в его плоский затылок уже на излете и просто помял черно-белую тюбетейку. Второй камень попал в шею, третий чиркнул по руке, содрав кожу.

Старик остановился и обернулся:

– Тебе уже двадцать пять, а до сих пор бросаешь как девчонка.

Бахти опустил глаза.

Мимо пролетел еще один камень и попал старику в нос – это постарался Хашим. Аслан утер кровь рукавом халата и усмехнулся чему-то.

– Досточтимый, почему тебя до сих пор не убили? – Бахти почувствовал позорную дрожь в собственном голосе. – Ты был красивым и ласковым мальчиком, – ответил Аслан. – И мне жаль, что ты вырос таким дурным и невоздержанным на язык. Будем считать, что я не расслышал твои слова и не видел, как твой маленький родственник оскорбляет старших.

– Скоро ты ничего не будешь слышать и видеть. – Бахти поднял еще один камень.

Аслан подошел к нему вплотную. Он был выше Бахти на целую голову и намного массивнее, в молодости он считался первым в округе игроком в лянгу и даже теперь, наверное, мог несколько раз перекинуть ногами в воздухе козью шкурку.

– Когда-то, много лет назад, одного мальчика в нашем поселке огулял взрослый мужчина, его троюродный брат. Но этот мальчик никогда и никому об этом не рассказывал. Даже если бы насильника наказали, этот позор остался бы с мальчиком на всю жизнь. Это был умный мальчик, он вырос и стал уважаемым человеком. – И кто был этот мальчик?

– Я очень обижен тем, что меня не пригласили на свадьбу, – продолжил Аслан, – но я слышал от троюродного брата, что она не состоялась. Жених боялся, что у него не получится с женщиной. Он так нервничал в день свадьбы, что хлестал водку с самого утра, и досточтимый не захотел слушать ответы из его вонючей пасти. Я полностью согласен с муллой: ты пьяница и не уважаешь старших.

– Я тебя ненавижу, – ответил Бахти.

Аслан пожал плечами:

– Я приду к тебе в гости, и ты меня примешь со всеми почестями, какие полагаются в моем возрасте. Я знаю, что ты хороший парень, и надеюсь, что ты меня понял. А теперь передай мулле, чтобы готовился к церемонии, потому что я так сказал. Иди.

Уже у ворот Бахти попросил Хашима:

– Забудь, что ты видел.

Ворота со скрипом раскрылись, и на улицу медленно выехала машина Умара.

– Все в порядке, я нашел его! – крикнул Бахти.

Он забежал в дом, распотрошил одну из своих сумок и достал триста долларов.

Мулла уже ложился спать, когда Бахти постучал в его ворота. Он вышел в халате, взял деньги и швырнул их в лицо жениху.

– Досточтимый, я готов к обряду, – сказал Бахти.

– Уйди! От тебя воняет перегаром! – ответил мулла.

– Мне помог протрезветь ваш почтенный друг, который живет у реки, – добавил Бахти, избегая называть старика по имени. – Он скоро придет на свадьбу и хочет, чтобы она состоялась немедленно.

– Аслан – мой друг? – Мулла оценивающе взглянул на жениха. – Это он тебе сказал, что я его друг? Я ему просто родственник.

– Простите, я не знал…

– Хорошо, теперь сходи помойся и оденься во все чистое.

Умар во дворе зажигал и раздавал мужчинам факелы, женщины поспешно переодевались в праздничную одежду. Овцы жалобно блеяли, почуя неладное.

– Не зря морковку резали! – сказала невестка, отложив мобильник.

Ворота были открыты настежь, вдоль улицы стояли с включенными фарами машины двоюродных братьев, дядьев, шуринов Умара и мужей двух старших сестер. Детей пытались уложить спать, но Хашим заявил, что никак не может пропустить такое событие, тем более что он и сам оказал дяде посильную помощь.

Озоду разбудили и еле уговорили выйти к гостям, мулла, прочтя приличествующие случаю суры и наставления, благословил молодых. Бахти наконец-то представили невесте, он ей понравился, потому что был хорошенький. Разогрели утренний плов, наскоро поели, и процессия отправилась нарезать круги по ночному поселку, отгоняя злых духов от счастливой четы. Умар снимал все на цифровую камеру. Невеста кланялась гостям, Бахти по обычаю держал руку на груди, пока она совсем не затекла. В этот раз никто из гостей не пил спиртного.

Все сошлись во мнении, что свадьба получилась необычная, но очень красивая. Когда начались вечерние танцы, восходящее солнце уже окрасило в нежно-лиловый цвет склоны соседних гор. Невеста переоделась из национального костюма в свадебное платье, и они вдвоем поехали в ЗАГС на новом «Равоне», а к двенадцати часам дня был готов вечерний плов. Мулла сидел рядом со своим почтенным родственником и чинно беседовал об упадке современных нравов, гости снова ели, музыканты играли, а Усман и три его помощника еле успевали наполнять блюда.

Когда стемнело и разошлись последние гости, Бахтиёр и Озода наконец-то остались одни в своем новом доме. Умар пораньше загнал сыновей спать, чтобы не бегали через двор и не подглядывали. По каким-то древним правилам полагалось, чтобы мать или тетка невесты сидела неподалеку и слушала, выполняет ли зять свой супружеский долг, но Бахти дал теще последние пятьдесят долларов.

Снова дали электричество. Озода заметила приставку:

– Я поиграю?

– Делай все, что хочешь, – ответил Бахти и заснул.