Текст книги "Как грабили Ротшильда. Любовь и миллионы"

Наполеон III

Но беспокойные парижане опять строят баррикады. Толпы безработных и голодных горожан бьют окна, громят королевский дворец и дома богачей. Луи-Филипп Орлеанский хорошо знает, что нужно делать в таких случаях. Он бежит в Англию, захватив с собой всё, что вместе с Ротшильдом извлёк из разницы биржевых курсов.

А Джеймс Ротшильд остался в Париже. Это было трудное время. Во Франции случился неурожай. Не хватало хлеба. Фабрики и заводы прекращали работу. Озлобленные люди собирались на улицах. В разных местах Парижа начинались бои между сторонниками монархии и республики. Временное правительство пыталось навести порядок. Ротшильд старался помогать, он давал деньги на содержание трудовых мастерских для безработных, на устройство госпиталей для раненых, на выпечку дешёвого хлеба.

Но никто и не подумал благодарить его.

В газетах писали, что Джеймс наживается на дешёвом хлебе, подмешивая в муку известь. В Париже по рукам ходили памфлеты, в которых Ротшильда называли пауком-кровососом и паразитом, и описывалось, как он телегами вывозит из столицы золото, хитроумно пряча его под грудами дерьма из общественных туалетов.

Наконец временное правительство предоставило диктаторские полномочия генералу Кавеньяку, человеку решительному и нетерпимому к беспорядкам. Он расстрелял пятнадцать тысяч человек, и народ постепенно успокоился.

Францию объявили республикой, ввели всеобщее избирательное право для мужчин, и назначили выборы президента. Несколько претендентов на этот пост рассказывали во всех газетах о своей преданности республиканским идеям и уверяли, что прежде всего будут защищать свободу. К их огромному изумлению, выборы они с треском проиграли.

Почти с трёхкратным перевесом по количеству голосов народ избрал президентом Луи Наполеона. Этот человек – Луи Наполеон – называл себя племянником Наполеона I Бонапарта. Хотя все знали, что на самом деле Луи Наполеон никакого отношения к бывшему императору не имеет, он – сын его падчерицы, и родила она его от любовника, и даже неизвестно от которого – их на тот момент у неё числилось три.

Но звук заветного имени был так мил и дорог сердцам французов, что они не задумываясь, в едином душевном порыве избрали своим президентом Луи Наполеона, пусть даже он и не совсем настоящий племянник бывшего императора.

Наполеон I Бонапарт, хотя и не удался ростом и на итальянский манер коверкал изящный язык Лафонтена и Мольера, но всё-таки положил на полях сражений полтора миллиона французов. А те, кто остались живы, рассказывали внукам и соседям, как все монархи Европы дрожали перед их штыками и как, весело размахивая знамёнами, они входили в Каир и Александрию, в Берлин и Вену, Рим и Милан, Мадрид и Лиссабон, и даже в Москву. Правда, из Москвы пришлось вскорости бежать, как, впрочем, пришлось уйти из Каира и Александрии, Берлина, Вены, Рима, Милана, Мадрида и Лиссабона.

Что же касается Луи Наполеона, то он недолго оставался президентом – совершил государственный переворот и объявил себя императором Наполеоном III. Французы ещё одним всеобщим голосованием одобрили его желание носить титул своего если не родственника, то по крайней мере свояка.

Когда Париж, да и вся Франция ликовали по поводу избрания Луи Наполеона императором Наполеоном III, Джеймс Ротшильд не проявил особой радости, хотя и пошутил по этому поводу:

– Неужели Ротшильдам понадобится ещё одно Ватерлоо?

Джеймс прекрасно знал, как много сделали Ротшильды, чтобы помочь европейским монархам вогнать в могилу Наполеона I, и понимал, что Наполеон III может припомнить им это. И, тем не менее, к тому времени Джеймс уже стал самым богатым человеком в мире. В его банке было вдвое больше денег, чем в государственной казне Франции.

И многие уже задумывались, как бы с умом распорядиться деньгами Джеймса Ротшильда.

Подумывал об этом и молодой маркиз Мишель д’Анкур де Беврон.

Заботы Жоржетты

После несостоявшейся женитьбы на богатой, глуповатой, зато некрасивой внучке герцогини Вижен Мишель де Беврон вернулся к бедной, умной и необыкновенно красивой Жоржетте, маркизе Винье, которую любил с отроческих лет со всей пылкостью своего, иной раз, непостоянного, но горячего сердца.

Помня философские рассуждения о справедливости своего хорошего приятеля Мишеля Бакунина, молодой маркиз склонялся к мысли, что если у потомка славного рода де Бевронов в карманах нет ни сантима, а у какого-то Ротшильда сундуки ломятся от золотых монет, то это уж точно несправедливо. И он с юношеским задором был готов вызвать Ротшильда на честный поединок, чтобы со шпагой в руке определить, кому по праву должны принадлежать сундуки с золотом.

Жоржетта была счастлива, что негодяй и изменник Мишель вернулся в ее объятья. Она не сомневалась, что в случае поединка с Ротшильдом Мишель одержит победу. И считала досадным недоразумением и несправедливостью то, что в настоящее время на широкую ногу живут Ротшильды, а не маркизы де Бевроны и маркизы де Винье, как в старые добрые времена, когда короли не задумываясь меняли фавориток, охотились в своих лесах на оленей, а не торговали акциями на бирже.

Однако Жоржетта полагала, что прежде чем восстановить справедливость, как это советовал приятель Мишеля месье Бакунин, нужно поговорить с дядюшкой Сангеном. Он знает обо всём на свете. Правда, за свои советы он требует денег, и говорят, очень больших… Тем не менее стоит попробовать… Вполне возможно, дядюшка Санген по родственному подаст хороший совет в долг…

Несколько дней Жоржетта решала главный вопрос: сначала заставить Мишеля обвенчаться и потом отправить его в Париж за советами к дядюшке Сангену или прежде в Париж, а венчание потом? Она обсудила это со своей наперстницей Сюзанной, когда-то горничной, а теперь ещё и экономкой и ключницей. Неожиданно и вопреки мнению Сюзанны (что случалось очень редко) Жоржетта пришла к мысли отложить венчание.

Главное желание Жоржетты заключалось в том, чтобы Мишель всегда оставался с ней. И казалось бы, проще всего привязать его к себе брачными узами. Но она уже догадывалась, что не цепи Гименея надежно приковывают мужчину к женщине. Как ни странно, мужчины очень часто стремятся всеми своими помыслами и душевными порывами не к тем, кто связан с ними этими брачными узами, а к тем, кто свободен от них. И в результате отсутствие брачных уз привязывает мужчину к его возлюбленной сильнее, чем их наличие. Разумеется, если он любит свою милую больше всего на свете. Но ведь именно в этом и уверял её Мишель. И не только уверял, но и доказывал это, и весьма убедительно.

Все эти размышления ещё раз свидетельствуют о том, что Жоржетта была не только красива, но и умна, а эти два качества не всегда присущи одной и той же женщине, а обычно двум разным, хотя случаются исключения, о чем легко убедиться на примере Жоржетты.

Решив главный вопрос, Жоржетта взялась за вопрос второстепенный, то есть финансовый. Для поездки в Париж нужны деньги, а кроме того приличная одежда. Сюзанна удачно продала гусарский мундир Мишеля, добавила кое-что из шкатулки, где хранились деньги на хозяйственные расходы, и Мишель стал обладателем прекрасного темно-синего фрака, сшитого местным портным, не уступавшим в искусстве владения ножницами и иглой своим парижским собратьям.

Дядюшка Санген

Через пару недель Мишель во фраке и в новеньком, всё ещё не вышедшем из моды цилиндре уже был в Париже и, шагая по улице Бурдоне, отыскивал глазами маленький уютный особнячок с небольшой липовой аллейкой при нём – именно так описывала Жоржетта дом дядюшки Сангена, об этом доме она только слышала, но сама никогда его не видела.

«Бурдоне… Бурдоне… – думал Мишель, – что-то знакомое… Бурдоне… Да ведь это улица, на которой когда-то находилась гостиница „Бочка Амура“. В неё хотел переселиться д’Артаньян, когда узнал о том, что хозяйка гостиницы „Козочка“ прекрасная Мадлен променяла его на рослого швейцарца с ужасным акцентом. Для порядка славный гасконец вызвал швейцарца на поединок, проткнул его шпагой, но не смертельно и посоветовал ему поселиться в гостинице „Кошка с клубком“ на улице Монторгейль. Сам же вернулся в „Козочку“ и велел слуге отнести свой сундук с вещами в „Бочку Амура“, но прекрасная Мадлен, рыдая, принудила его своей нежностью остаться… Да, замечательные были времена…»

Нужно сказать, что Мишель не увлекался изящной словесностью. Он не читал ни Лафонтена, ни Мольера, ни Монтеня и не вникал в рассуждения Паскаля о том, что человек подобен мыслящему тростнику, а имён Ларошфуко и Лабрюйера и вовсе не слыхал. Но романы Александра Дюма «Три мушкетера» и «Двадцать лет спустя» знал наизусть и мог продекламировать любую фразу из них, что говорит о его прекрасной памяти, а также о некоторой пылкости воображения. Главного героя этих романов Мишель с детских лет считал образцом для подражания и своего рода авторитетом и даже имел привычку мысленно беседовать с ним, и шпагой владел не хуже, а может, даже лучше своего кумира.

А вот и особнячок, подходящий под описание Жоржетты… Двухэтажный, очень маленький, с двориком и аллейкой из молоденьких липок.

Мишель подошёл к двери и дёрнул за ручку колокольчика. Спустя некоторое время дверь отворилась и на пороге появился немолодой, но ещё крепкий с виду человек в чёрном старомодном сюртуке, хорошо выбритый и не похожий на слугу.

– Что вам угодно, сударь? – спросил он, приветливо и как будто с интересом.

– Я хотел бы видеть месье Жана Сангена, – сказал Мишель.

– Вы его видите. Жан Санген это я.

«Неужели ему девяносто лет?» – подумал Мишель.

Заметив его удивление, хозяин особняка пояснил:

– Я не держу швейцара. За свою долгую жизнь мне пришлось очень многому научиться. А уж открывать дверь посетителям я умею сам и подавно. Это совсем не сложно. Вы по делу?

– Да. Я желал бы… – Мишель запнулся, – получить совет.

Он слегка смутился, потому что, как учила его Жоржетта, должен был сначала выяснить, сколько придётся заплатить за совет и даст ли его дядюшка Сансен в долг.

– Ну что ж, – сказал молодо выглядящий девяностолетний дядюшка, – у меня действительно можно получить совет по любому вопросу. Поверьте, нигде в Париже вам не посоветуют так обстоятельно как здесь. Входите.

Мишель переступил порог и оказался в небольшой прихожей. Особняк был очень мал, и первый этаж состоял их этой прихожей и двух комнат, разделённых лестницей, ведущей наверх.

– Прошу в кабинет, – хозяин указал рукой на дверь одной из комнат.

– Видите ли, – замялся Мишель, – я прежде хотел бы знать, как дорого вы берёте за свои советы.

– Это зависит от самого совета. Бывают такие советы, за которые и сто франков многовато. – Дядюшка Санген открыл дверь кабинета и пропустил посетителя вперед. – А есть и такие, которые стоят не меньше миллиона, и на них в наше время трудно, а то и невозможно найти покупателя.

Посредине комнаты стояли стол, заваленный книгами и рукописями, словно он попал сюда из кабинета Бальзака или самого Дюма, два кресла, книжные шкафы у стены, и на маленьком столике в углу – какой-то странный аппарат: колесо с намотанной на него узкой бумажной лентой, соединенное проводами с небольшими черными коробочками. На самом видном месте висел портрет Жоржетты. Художник – несомненно большой мастер кисти – изобразил её в полный рост в летнем простом платье, наподобие лёгкой туники, на цветущем лугу с букетиком полевых цветов. Мишелю показалось, что на портрете Жоржетта даже прекраснее, чем в действительности, хотя и в действительности она была чудо как хороша.

Видя, что портрет девушки привлёк внимание посетителя, дядюшка Санген пояснил деланно безразличным тоном:

– Моя племянница. Маркиза Жоржетта де Винье. Молода, красива, живёт одна в глуши в полузаброшенном замке. Разумеется, скучает и мечтает выйти замуж. О чём ещё мечтать провинциалке? Могу представить, она всегда рада гостям. Но за это я беру тысячу франков: поездка в провинцию отвлекает меня от дел. А за тысячу франков – пожалуйста, я к вашим услугам. Но ничего не обещаю. Дитя природы, она мила, однако своенравна, хотя и не капризна.

Мишель, поначалу несколько растерявшийся от встречи с дядюшкой Сангеном, которого он представлял себе дряхлым старичком, скупым, брюзжащим и пугливым, уже оправился от смущения, в общем-то ему не свойственного.

– За знакомство с таким ангелом во плоти мне не жалко отдать и сто тысяч. Но, к сожалению, я не могу жениться на вашей племяннице, – притворно вздохнул Мишель.

– Почему? – поднял брови дядюшка Санген.

– Во-первых, у меня нет ни ста тысяч франков, ни даже тысячи, чтобы заплатить за знакомство с ней. И во-вторых, я несколько дней тому назад уже женился на Жоржетте и мне никак невозможно жениться на ней ещё раз.

Мишель и Жоржетта не успели обвенчаться, но оба полагали, что их брак заключён на небесах, а посещение церкви даже Жоржетта считала не совсем обязательной формальностью.

– Погоди, погоди, – теперь смутился дядюшка Санген, – Жоржетта могла выйти замуж только за одного человека, за сына Анри… Мишель, неужели это ты? Ну конечно это ты! Как же я не узнал тебя, ты же вылитый Анри! О старость, старость! Друг мой, дай же я обниму тебя!

И Жан Санген с искренним чувством заключил в объятия Мишеля д’Анкура де Беврона, сына маркиза Анри д’Анкура де Беврона, а потом усадил его в кресло, уселся напротив и спросил:

– Итак, ты наконец-то женился на Жоржетте. А как же унылая внучка герцогини Вижен? А сама старая дура герцогиня, в пух проигравшаяся на бирже? А её фамильные бриллианты? Ловко ты подменил их стразами!

– Откуда вам это известно? – оторопел Мишель.

– О, друг мой! Нет ничего в этом мире, что рано или поздно не становится известно папаше Сангену. Причём чаще рано, а не поздно. По крайней мере, обычно раньше, чем другим. Этим я зарабатываю себе на хлеб.

В этот момент из аппарата на столике в углу кабинета раздались щелчки, колесо начало вращаться, из него поползла бумажная лента. В ответ на недоумённый взгляд Мишеля Санген объяснил:

– Это телеграф. Аппарат новейшей конструкции. Он настроен не на азбуку Морзе, а сразу печатает буквы. Мой аппарат тайно подключён к проводам всех линий, и любые сообщения я получаю на долю секунды раньше, чем министры и банкиры. – Он подошёл к аппарату и прочёл по бумажной ленте: – Бывший канцлер Меттерних, недавно бежавший от народного гнева в Лондон, вернулся в Вену. В городе спокойно. Толпы людей не жаждут разорвать его на части. Меттерних снова благосклонно принят при дворе – ну вот, эту новость ты прочтёшь в сегодняшних вечерних газетах. Но к черту Меттерниха! – Санген вернулся в своё кресло. – Безмозглый интриган, жалкий подкаблучник и подлый продажный мерзавец. Забудем и о твоих похождениях с внучкой Вижен, и о бриллиантах герцогини. Как ни как теперь мы родственники. Я, старик, рад вашему с Жоржеттой счастью. Вы молоды и прекрасны. Какое дело привело тебя ко мне? Какой совет ты хочешь получить?

– Жоржетта наставляла меня сначала спросить, сколько это будет стоить… – улыбнулся Мишель, уже понимая, что дядюшка не станет скупиться.

– Какие счеты между родственниками, – замахал руками Санген. – Жоржетта мила и не глупа, но простодушна, что, кстати, тоже украшает женщину. Ей казалось, что я скуп. Старый Санген не скуп, а расчетлив. И даже расчетлив я был только последние десять лет. Но вот уже ровно месяц как я стал счастливым человеком и больше не забочусь о деньгах.

– Вы не нуждаетесь в деньгах? Вы так богаты? – удивился Мишель.

– Друг мой, богатство – одна из форм глупости. Глупый мечтает быть богатым. Умный человек, познавший жизнь во всех её проявлениях, даже наделав кучу ошибок, хочет быть счастливым. Посмотри на меня. Ты видишь перед собой счастливого человека. Ты веришь мне?

– Вам, как сказала мне Жоржетта, девяносто лет? – спросил Мишель после некоторой паузы, поняв, что вопрос не риторический и дядюшка Санген ждёт ответа.

– Да, юноша. Девяносто с маленьким хвостиком, незаметным в юности, но с годами уже не кажущимся совсем ничтожным.

– Ну, что ж. Вам девяносто лет. Выглядите вы на шестьдесят, никак не больше. Судя по здоровому цвету лица, болезни не беспокоят вас. У вас свой особняк…

– Маленький, но уютный, – перебил Санген.

– Маленький и уютный, – согласился Мишель, – вы, по вашим же словам, со вчерашнего дня не нуждаетесь в деньгах. Разумеется, я верю вам. Вы – счастливый человек.

– Я даже счастливей Гайдна, – поднял вверх указательный палец Санген.

Мишель посмотрел на его палец, но промолчал. Он не знал, кто такой Гайдн.

– Нужно понимать, что в разное время мы бываем счастливы по разным причинам, – наставительно-философски продолжил Санген, – вам с Жоржеттой кажется, что счастье заключается в том, чтобы остаться вдвоём и заняться изучением друг друга. Это увлекательное занятие, хотя никаких новых открытий для человечества вы не сделаете, в отличие от Галилея и Лапласа. Я в силу своей глупости испытывал счастливые минуты, когда мимо нас, выстроенных в ряд пехотинцев, проходил утиной походкой коротконогий итальяшка, а мы как безумные орали во всю глотку: «Виват император!» Но в конечном счёте счастье – это обеспеченная старость. До старости нужно ещё дожить. Но если ты не задохнулся от жары и пыли в египетских песках, не околел в ледяной воде, наводя мост через реку Березину, и если тебе под Ватерлоо не всадил в горло свой штык какой-нибудь тупой пруссак и ты вопреки всему всё-таки дожил до преклонных лет, тогда да, счастье – в обеспеченной старости. Гайдн большую часть жизни руководил оркестром князя Эстергази. Он в шутку называл себя крепостным этого австрийского вельможи. Гений получал за свою музыку гроши, его ждала нищенская старость. Однако один еврей отвёз Гайдна в Лондон. За три года он получил за свои концерты пятнадцать тысяч золотых флоринов. Гайдн вернулся в Вену, купил в пригороде домик и тихо и мирно дожил век на свои сбережения. Единственное, что омрачало его старость, – это страх, что он проживёт больше, чем у него оставалось денег.

– И он избежал бедности?

– Да, и кое-что ещё оставил наследникам.

– А вы уже не боитесь бедности?

– Только прожив на белом свете семьдесят лет, я слегка поумнел. И начал трудиться не покладая рук, чтобы обеспечить себе старость. Сюда ко мне стекались сведения со всего Парижа, со всей Франции. Десятки шпионов и агентов спешили в особнячок на улице Бурдоне. Я дорого брал за свои советы и очень редко ошибался. Ко мне обращались жёны, желавшие знать, с кем изменяют им мужья. Благодаря моим советам красавицы выходили замуж за богачей. Я знал всё. Какая лошадь первой придёт на скачках. Какого министра отправят в отставку. С кем и когда начнётся война и кто победит в ней. Упадёт или вырастет курс на бирже. Я покупал и продавал акции – правда, на небольшие суммы. И всегда выигрывал. Я не вёл разгульную жизнь: карты, вино, роскошь, женщины – всем этим я пренебрегал.

– О, в ваши годы это, наверное, не так трудно, – успел вставить фразу в восторженный монолог дядюшки Мишель.

– Да, – согласился Санген, – в молодости это весьма затруднительно. Последние двадцать лет я не сорил деньгами, скромно одевался, экономил на всём. Жоржетта даже решила, что я скуп, хотя поверь, друг мой, у меня широкая душа. И вот месяц тому назад я сосчитал всё, что накопил. У меня ровно столько, сколько нужно, чтобы не нуждаясь прожить оставшиеся годы. Ведь в отличие от Гайдна, я точно знаю, сколько лет я ещё проживу.

– Сколько?

– Тридцать, а если точно, то двадцать девять лет и семь месяцев. Всего – сто двадцать лет.

– Вы уверены в этом? – осторожно спросил Мишель.

– В этом не может быть никаких сомнений. Так сказала старая колдунья Катрин.

– И ей можно верить? – пошутил Мишель.

– Конечно, – серьёзно сказал дядюшка Санген, – она точно назвала год казни короля Людовика XVI и королевы. Когда Катрин рассказывала, что им отрубят голову, никто не мог поверить в такое. Она описала, как устроена гильотина, задолго до её изобретения. Катрин предсказала и год смерти твоего отца, он ведь её внук. Катрин – твоя настоящая прабабушка.

– Настоящая?

– Она мать твоей бабушки. Когда родилась твоя бабушка Женевьева, её отец, а твой прадедушка Жан-Луи де Турвиль, чтобы сохранить за ней имение, оформил документы так, будто у него была жена дворянского сословия, якобы умершая при родах. А на самом деле мать Женевьевы – его ключница Катрин. Она приехала в наши края из Бретани, рассорившись со своей двоюродной сестрой, могущественной колдуньей Вержевеной.

– А горбатая Марго…

– Горбатая Марго – сводная сестра твоего отца. Она конечно же колдунья, но её даже с Катрин не сравнить, а тем более с Вержевеной. Вержевена жила в берлоге, зиму проводила в спячке. Она умела варить хмельной вересковый мёд и выпивала его полведра перед сном. А на обед за раз съедала молодого волка. Прислуга переловила для своей повелительницы всех волков, оттого то они почти перевелись в Бретани, и пастухи овец поминают Вержевену добрым словом в своих молитвах. Рассердившись, Вержевена вызывала такую бурю, что она сметала деревню словно кучку мусора. Вся Бретань трепетала от страха перед ней. Она даже могла убирать с неба луну. Чтобы убедиться в этом, из парижской академии прислали экспедицию. Когда с неба исчезла луна, у академиков волосы встали дыбом от ужаса, они были поражены до глубины своего научного сознания. И потом эти жалкие астрономы написали в отчётах, что у них, якобы, была галлюцинация. Твоя прабабушка Женевьева не смогла в первый год замужества забеременеть и отправилась к Вержевене.

– Да, Жоржетта рассказывала мне, что мой отец и его брат-близнец родились от колдовства.

– Твой отец замечательный человек. Я очень многим обязан ему. Мы почти одногодки, но я всегда был ребёнком в сравнении с ним. Он когда-то спас мне жизнь. В молодости я безумно влюбился в одну смазливую красотку. Она свела меня с ума. И прочитав книжонку немецкого идиота о страданиях придуманного им такого же идиота по имени Вертер, тоже, разумеется, полоумного немца, я взял пистолет и имел намерение пустить себе пулю в висок. Тогда многие, воодушевившись этой книжонкой, поступали таким образом – самое сложное в этом деле раздобыть исправный пистолет и правильно зарядить его. Твой отец в самый последний момент в тот весенний день отнял у меня это приспособление для сокращения числа быстротекущих лет жизни… Помнится, в тот день после весёлого дождя сияла радуга и блестело солнце, выглядывая из-за облаков… – Санген вдруг погрузился в глубокую задумчивость.

Он поднялся с кресла и, словно забыв о присутствии Мишеля, прошёлся по кабинету.

– С тех пор утекло много воды… – Голос у дядюшки зазвучал возвышенно, велеречаво и глуховато-таинственно: – Анри уже давно нет в этом мире, а я ещё здесь… Встретимся ли мы там, – Санген указал жестом руки куда-то в сторону, – где не идут весенние дожди, где не нужен зонтик и ни к чему модный сюртук? Там, куда мы всё время торопимся, хотя и не хотим туда попасть?..

«А дядюшка Санген вполне мог бы подвизаться на подмостках „Комеди Франсез“, – подумал Мишель.

– Да, да, я говорю о тех краях, куда мы всю жизнь спешим, торопимся, а то и летим со всех ног, но не хотим попасть, если только какой-нибудь Гёте не втемяшит нам в нашу глупую голову какую-нибудь чушь, – уже совсем обычным тоном и, обращаясь к Мишелю, закончил свой монолог Санген.

Кто такой Гёте, Мишель тоже не знал. Санген тем временем подошёл к столу и, словно читая мысли Мишеля, сказал:

– Когда-то я пробовал свои силы на сцене. Меня обещал выпускать в „Карле IX, или Школе королей“ великий Тальма. Но театр раскололся и мы, его сторонники, ушли на улицу Ришелье и создали Театр Республики. Всех нас бросили за решётку, а потом только по нелепой случайности мы не попали под нож гильотины, и я, здраво поразмыслив, отказался от желания потрясать умы публики и овладевать её сердцами на время представления пиесы. Твоего отца, умного человека, не было рядом со мной, и я поступил волонтёром в полк, который направляли в качестве пополнения в итальянскую армию. Я очаровался гравюркой с изображением Наполеона на Аркольском мосту. Такие картинки в Париже продавали за несколько сантимов на каждом углу. О молодость, молодость! – не удержался от восклицания девяностолетний Санген, и тут же, словно спохватившись, добавил: – друг мой, о твоём отце я могу говорить часами, но как болтливый старик я утомил тебя своими воспоминаниями…

– Ну что вы, дядюшка, это очень интересно – совершенно искренне возразил Мишель, – когда умер отец, мне не исполнилось и трёх лет, а слуги, среди которых я рос, говорили о нём только то, что он был настоящий господин, не чета нынешним.

– Без преувеличения скажу тебе – он был великим человеком. Наполеон, Меттерних, короли – все перед ним просто пешки на шахматной доске… Но об этом как-нибудь в другой раз. Ты ведь пришёл ко мне по делу. Какой совет ты хочешь получить? А впрочем, вот что. Давай-ка мы пообедаем. А потом, подкрепившись, мы и поговорим о делах. Разумеется, если ты не откажешься вкусить ту пищу, которой питаюсь я.

– С удовольствием, дядюшка. Я только-только приехал в Париж, со вчерашнего вечера ничего не ел и, признаюсь, уже голоден.

– Не торопись соглашаться. Хотя, говорят, голод – самая лучшая приправа к любому блюду. Дело в том, что за долгие годы, проведённые в этом мире, я научился не только обходиться без швейцара, но и не держу ни кухарку, ни повара. Искусство готовить открылось мне после трех месяцев русского плена. Я тут на досуге начал пописывать воспоминания… – Дядюшка Санген взял со стола рукопись и прочел: – «К моему счастью, при переправе через реку Березину я попал в плен, что спасло мне жизнь». – Он бросил рукопись и продолжил: – На Березине, как ты конечно же знаешь, Наполеон ещё раз показал миру свой блистательный талант полководца. – Дядюшка взял раскрытую толстенную книгу и зачитал: «Наполеон попал в мешок. Части русской армии Витгенштейна подходили с севера, Чичагов вёл войска с юга, с востока двигались основные силы Кутузова. Французов прижали к реке Березине, мост через которую сжёг отряд из арьергарда Чичагова. Наполеона должны были взять живым или мёртвым. Чичагов отдал распоряжение своим подчиненным приводить к нему всех малорослых пленных, чтобы опознать императора и в железной клетке отвезти его сначала в Москву, потом в Петербург, а оттуда переправить в Лондон. Но в этой сложнейшей обстановке проявились гений и сила духа великого полководца и доблесть его солдат. Прекрасно ориентируясь на местности, имея против себя превосходящие силы, Наполеон сумел ускользнуть. Он опять всех обманул: создал видимость подготовки переправы севернее местечка Березины, а два моста приказал навести южнее». Так пишут историки. – Санген захлопнул книгу и продолжил: – А я видел это воочию. Раздевшись догола, солдаты сапёрного батальона в холодной воде, отталкивая плывшие по реке льдины, устанавливали козлы для настила мостов. Окоченевших уносило течением, те, кто выбирались на берег, не успевали одеться и падали замертво, но честь умереть на глазах у императора была сильнее страха смерти. Пехота пошла по мостам, началась давка. Один мост обрушился. Когда большая часть войск уже переправилась на правый берег, подоспела русская артиллерия. Засвистели ядра и картечь. Солдаты, сталкивая друг друга в воду, беспорядочной толпой двигались по мосту, затаптывая тех, кто не удержался на ногах. Как только показались казаки, император приказал поджечь мосты. На левом берегу Березины остались обоз, раненые и десять тысяч солдат корпуса маршала Виктора. Я хорошо знал маршала. Он начал службу простым барабанщиком королевской армии. Отличился при осаде Тулона, стал ближайшим сподвижником Наполеона. Но потом всё-таки предал императора. Наполеон вычеркнул его из списка маршалов накануне сражения при Ватерлоо… А тогда на Березине я оказался в числе тех десяти тысяч, которые не успели переправиться. Два месяца я провёл в расположении русской армии. Снабжение провиантом у русских организовано удивительным образом. Их армия не отягощена громоздким обозом, стесняющим любой манёвр. У них нет ни полевых кухонь, ни маркитанток. Солдатам выдают сухари, крупу и обрезки копчёной свинины и говядины, а само мясо остается снабженцам. Днём солдат доволен двумя-тремя сухарями. Зато вечером они собираются по пять-шесть человек и варят на костре похлёбку. В котелок бросают всё, что есть, – крупу, обрезки копченостей, крошки сухарей. Этот наваристый суп называется «кавардачок». Поверь мне, мой друг, никогда в жизни я не пробовал ничего вкуснее! Притом кавардачок так просто готовить, что я легко научился этому нехитрому искусству и с тех пор мне не нужны ни кухарки, ни повара. Но вкус! – Дядюшка Санген от предвкушения удовольствия даже закрыл глаза и причмокнул: – Идём, ты убедишься сам.

Они вышли из кабинета и направились в комнату, находившуюся на первом этаже и служившую столовой.