Текст книги "Исходная точка интриги"

29. Вольному воля

 
Не ругайся, не бранись,
Скажи: «Милая, прощай!»
Скажи: «Милая, прощай.
Уезжаю в дальний край».
 

Русская народная песня.

Екатерина хотела жить по своей воле и не желала ограничивать себя в том, что могла получить в этой жизни как женщина. Ее не отвлекали ни таинство мерцающих звезд в глубинах ночного неба, ни темнеющий дверной проем вросшей в землю баньки… И если хочется, то она, императрица, может себе позволить… Он не хочет ни с кем делить ее, а она не хочет, чтобы кто-то владел ею полностью, без ее соизволения и интереса, даже ее муж и соправитель.

Свою жизнь мужчины и женщины они прожили за два года. И исчерпали эту их совместную жизнь мужчины и женщины. Екатерина хотела большего. Она хотела больше соития, хотела больше любовной игры, больше мужчин. И не только просто хотела, но и могла все это себе доставить. Потемкин не в состоянии всего этого ей дать. Как мужчина, любовник и муж, он уже дал все, что мог – больше у него не было.

И поэтому как всякая женщина, имеющая силу и возможность устраивать свое женское существование в этом мире по своей потребности и своему желанию и по своему пониманию этого мира и себя в нем, Екатерина, полностью получив от Потемкина все, что от него возможно получить, и взяла себе еще одного мужчину, а Потемкина отставила, как мужчину, в сторону, потому что она сильнее его и могла это сделать.

Екатерина была сильнее Потемкина и по положению, и по происхождению, и по своей природной жизненной силе. Она была сильнее, как всякий физически более сильный человек и притом не знающий сомнений, не достигший того предела, когда вопросы «зачем», и «какой в этом смысл» и «а что будет потом, после смерти» лишают его природной жизненной силы. Она была сильнее человека, приблизившегося к границе материального бытия и заглядывающего за эту границу и теряющегося от недоумения и невозможности понять то, что там, за этой границей, видится ему в неясных очертаниях.

Так всякий варвар, имеющий достаточно военной и жизненной силы и захвативший грандиозный, многими поколениями возведенный храм, сильнее жреца этого храма, размышлявшего в нем о Боге, о сути бытия и о загробной жизни и наблюдавшего по ночам за движением небесных светил. Ему, варвару, полному желаний и потребностей, интересны и песнопения и даже красивые церемонии, и объяснения очевидных парадоксов движения звезд ночного небосвода – но ровно до той минуты, когда более важные и значимые для него естественные потребности напомнят о необходимости их удовлетворения, и тогда храм, согласно обстоятельствам, будет превращен в казарму или конюшню или разобран по кирпичику для постройки укреплений, башен, стен или просто курятника, или любых других подсобных помещений, причем никак не нужника – нужду варвар, овладевший храмом, справляет в любом месте, не отягащаясь ни условностями, ни заботами о чистоте, на первых порах не всегда необходимой.

Екатерина исчерпала Потемкина как мужчину, но не как соправителя. И поэтому предлагала ему остаться – не любовником и мужем, мужчиной, но соправителем.

И он остался. Страх перед неизвестностью, перед смертью он мог заглушить или в монастыре, или в напряжении каждодневных дел, неосознанно надеясь не умереть в том, что оставит после себя. Екатерина же никогда не думала о смерти.

– Ах, Гриша, друг мой, – сказала она однажды, прося его не отвлекать ее от жизни, – после смерти – хоть трава не расти.

Власть, трон, великая держава, победные армии, величие новых империй ей нужны только при жизни. Она верила, что ей еще долго жить. А потом будет видно.

Она не хотела, чтобы все, что, продолжая славные дела Петра – первого, она, Екатерина – вторая, создала, пропало, было переделано, переиначено, попало в плохие руки. Но хотела она этого сейчас, при жизни, и только «сейчас» для нее единственно важно, а не «потом». Потом хоть трава не расти…

Потемкин остался. Остался соправителем, с каждым годом увлекаясь будущими целями, неясными, как призрачные замки миражей, но зато манящими и увлекающими.

Он не претендовал на Петербургский трон, на империю не им созданную. Ему – по умолчанию сторон при их с Екатериной разводе – достался юг. И будущая Византия, и даже, может быть, Индия…

Он уже почти десять лет трудился не покладая рук, чтобы эти миражи превратились в реальность. И теперь, когда все началось, все нужно оговорить не по умолчанию. И даже не на словах. Когда тот юг, пустая голая степь, которую он получил, превратится в новую империю, простирающуюся от Стамбула-Константинополя до Персии, а там и Индии, возникнет вопрос – кому все это должно принадлежать…

Поэтому он и едет в Петербург, к Екатерине. Ему бы еще года два-три… Неурожайный год… И как всегда окажется, что не хватает денег… И болтовня в Совете… Но война уже началась… Пруссия и, конечно же, Франция подтолкнули султана… Франция постарается втянуть и Швецию… Это их вечная мечта – зажать Россию с севера и с юга. Франция поддержит Польшу… Но опаснее всего Пруссия. Она может нанести удар с тыла…

Если все взвесить, положение очень серьезное… Нужен большой рекрутский набор. Нужно перестраивать страну на военный лад – эта война надолго… Ей, Екатерине, тоже придется нелегко. Это не путешествие в Крым… Хватит ли у нее решимости взвалить на свои плечи такой груз?

Он приехал без предупреждения, нарушая заведенный порядок, приехал не как генерал-губернатор южных губерний и командующий армией фельдмаршал. Он явился не соблюдая никаких условностей, потому что произошло, началось то главное, что объединяло их жизни, то, что заставляло их вместе сделать шаг с твердого берега в стремительный поток, который неизвестно куда еще их вынесет, если у них достанет сил выплыть.

30. Да, война…

Кому война, кому мать родна.

Русское народное присловье.

С тех пор как Екатерина и Потемкин перестали делить супружеское ложе, в Зимнем дворце уже сменилось девять новых фаворитов императрицы. Но покои Потемкина никто из них не занимал.

Они остались за ним. Никто не знал о тайном браке светлейшего князя и императрицы. Покои Потемкина в Зимнем дворце показывали степень близости их хозяина к государыне, с ней он делил теперь не постель, а только власть. Комнаты эти находились в одной из пристроек и соединялись с покоями самой Екатерины крытой галереей.

Увидев Потемкина, входящего в ее кабинет, Екатерина сразу же все поняла.

– Князь? Как ты здесь? Война?

– Война, матушка. Черт дернул турка, война, – ответил Потемкин, обнимая и троекратно целуя вышедшую из-за стола Екатерину.

Они уселись в кресла и Потемкин кратко рассказал, что произошло.

– Булгаков в Семибашенном замке. Успел прислать донесение. Потребовали отменить все статьи мирного договора, Крым вернуть и вывести войска из Грузии. Он отказался давать ответ – его под стражу, но он обо всем прознал еще раньше, потому и удалось сообщить.

– Значит, все-таки война…

– Война…

– Я того опасалась. Думала: или бешеного рейс-эфенди сменят, или войну объявят.

– Нам бы год-два протянуть…

– Да, не ко времени. Год неурожайный. С хлебом плохо. Куль ржи уже по семи рублей…

– Только ли с хлебом. Я в крайности. Полки с квартир подойти скоро не смогут, да и они не полные. Нужен большой рекрутский набор.

– Ведь набор не делали, чтобы турка не пугать заранее. Неужто их войска на границе?

– Я людей посылал – и по границе, и в Очаков. Турки к войне не готовы.

– По всему казалось: султан воевать не склонен.

– Думаю, французы во всем виноваты.

– Француз завсегда нагадит. Пруссаки – поддувальщики. И шведы. Только пруссаки чужими руками хотят. А шведский король и хотел бы, да не может. По всей Европе ездит, деньги на войну клянчит. А на чужие деньги не навоюешь.

– Шведский больно опасен, если решится начать. Петербург рядом, войска наши далеко.

– Не решится. Я его знаю как никто. Прямой мой родственничек, двоюродный братец. Мнит себя Александром Македонским севера. Только Македонский в юные лета прославился укрощением коня своего, а сей на смотре перед войском с коня упав, руку сломал, тем подвигом и знаменит. Болтун и фанфарон, французишка с головы до ног, нет, этот не осмелится…

Екатерина вспомнила разговор с Соколовичем, его предупреждение о том, что Турция и Швеция по указанию масонов начнут войну. Якобы для того, чтобы удержать Россию от вмешательства, когда в Париже вспыхнет такая же революция, как в английских колониях Северной Америки. И что масоны убьют ее, Екатерину, как некогда они, якобы, убили императрицу Елизавету Петровну, когда она войною с Пруссией помешала их планам…

Рассказать весь этот бред Потемкину? Не стоит. Соколович нужен, чтобы найти отречение Анны… А Потемкин, чтобы присоединить Грецию и Константинополь, как он это сделал с Крымским полуостровом, Тавридой… Нет, не стоит… Тем более, что об отречении Анны, грозившем ее власти куда больше, чем глупые претензии на трон великого князя Павла, она никогда не рассказывала Потемкину. Чем меньше людей, даже преданных ей, знают об отречении Анны, тем лучше…

– А если шведский все-таки решится? – воспользовавшись паузой спросил Потемкин.

– Не думай об этом. Здесь я сама управлюсь. Тебе свои дела сладить. Если турки посадили Булгакова в замок, значит, войну объявят. А раз так, и они первыми нападут, Австрия по трактату обязана через три месяца в войну вступить. Императору Иосифу в Нидерландах угроза, пруссаки вот-вот войска введут в Голландию. Но ежели он против турок хотя бы сорок тысяч выставит, то у него и для Пруссии останется достаточно. И флот в Архипелаг снарядить нужно – как в прошлый раз… – Екатерина поднялась с кресла и начала ходить по кабинету, закатывая рукава платья, как она это делала всегда, когда сдерживала возбуждение и готовилась принять важное решение.

– Сами ли турки сообразили свои действия, пруссаки ли с англичанами их надоумили, а нас они опередили. Однако скажу я тебе, друг мой, по трезвому размышлению положение наше никак не хуже, чем в прошлую войну. А рассудив, вижу, что лучше по многим пунктам. Тогда мы войны не ожидали как и теперь. Войск наших у границ недоставало, полки по всей империи на квартирах стояли, провианту совсем не заготовлено. Теперь же обе армии наши на юге и снабжение у тебя налажено. И числом войск мы менее уступаем. Помнится, тогда казна наша была почти пуста, а теперь доходов против прежнего гораздо больше, да и запас в пятнадцать миллионов ассигнациями на случай войны сделан, и слава Богу пока еще не тронут. Тогда татары с Крыма угрожали набегом. Теперь Крым наш, Херсон построен, Севастополь – порт. Тогда флот наш только в Балтийском море, полгода до Архипелага плыть, теперь – Черноморская эскадра напрямую к Стамбулу, под стены сераля султанского… Тогда Пугачев у нас позади, смута и раздоры Орловых с Паниными, и подкопы под трон, теперь, слава Богу, в губерниях порядок и Орловы с Паниными удалены не только от трона… Тогда Австрия в союзе с турками, Франция, почитай, корпус волонтеров в Польше держала. Теперь же Франция в своих заботах, Голландии помочь не в силах, казна, сказывают, дочиста выбрана на год вперед, сами в кредит живут. Австрия нынче с нами в союзе, туркам на два фронта воевать. Как не рассчитывай, против прежнего мы лучше. А потому нам ли пугаться. Сколько сейчас у турок войск?

– По моим сведениям в Очакове турецкий гарнизон – двадцать четыре тысячи. В других крепостях гарнизоны… А основные силы у Адрианополя, под командою Батал-паши – тысяч шестьдесят.

– А у нас сколько на границе?

– У Румянцева – тридцать тысяч, кавказский корпус двенадцать тысяч и моя армия восемьдесят тысяч. Но многие полки не укомплектованы. Думаю, все войска нужно объединить под командою Румянцева, турки от одного имени его трусят, и к лету двигать за Дунай. А мне обложить Очаков, чтобы турки не имели у нас в тылу позиции. И обеспечить снабжение.

– Бог мой, Гриша, как можно доверить Румянцеву всю армию! Он и в ту войну отвел войска с правого берега Дуная по своему усмотрению и сговору с Паниным! Панин, слава Богу, уже на том свете, а Румянцев по-прежнему об одном думает: как великого князя на трон посадить! Он, первый твой завистник и мне первый злодей после Панина, вместе со своими приспешниками о том мечтает, чтобы тебя удалить, а ты хочешь ему все войска вручить, а сам его провиантом снабжать? Он будет решать куда ему армии двигать – на Константинополь или на Петербург, а коли возьмет Константинополь, то при такой славе и при войсках, да с пруссаками заодно он нас с тобою вмиг со света сживет, а Павел на наших похоронах вахт-парадом командовать станет.

Потемкин смутился. Занятый своими делами на юге страны, он не упускал из виду того, что делалось в столице. Но наблюдая издали, не чувствуя духа придворных интриг, он в самом деле утратил бдительность.

– Нет, батенька, – продолжала Екатерина, успокаиваясь после гневного монолога, – армии держи в своих руках. Очаков, да, я по ландкарте смотрела, положение занимает стратегическое. От него многое зависит. Он туркам опора, его осаждать нужно в первую очередь. Румянцева и до Очакова допускать не надобно. Пусть своей армией прикрывает польскую границу. Войска за Дунай тебе вести. Тебе в Константинополь входить. Румянцев мне победителем не нужен.

Потемкин смутился еще больше. С самого начала разговор пошел не так, как он предполагал. Ему представлялось, что, услышав о неожиданном начале войны, Екатерина растеряется. Неурожайный год, предстоящие расходы, опустошающие казну, угрозы со стороны Швеции… И он, Потемкин, успокоит и обнадежит ее, и сам собой сложится разговор о том, что он получит после раздела Турции и нового устройства империи.

Но вышло все наоборот. Растерянным выглядел он, а Екатерина ободряла его и направляла – уверенно и решительно. И тем не менее он попытался заговорить о главном, но начал издалека, путаясь и несмело.

– Ах, матушка, ты во всем моя благотворительница, сколько я тебе должен и всем обязан… Нужно определить наши отношения…

Но Екатерина, не дослушав, перебила, по-своему поняв то, что начал говорить Потемкин.

– Полно, Гриша. Какие между тобою и мною, друг мой, отношения, какие счеты. Между нами давно все определено: ты мне служишь, а я тебе признательна. Ни о чем не беспокойся: я тебе всегда надежна буду. В трудных случаях унывать не должно. Ты, чай, все ногти на пальцах сгрыз. Знаю, года два нам бы еще надобно для приготовлений. А ведь хулители наши после подписания мира предрекали, что турки, от обид им причиненных, в покое и года не просидят – а мы почитай десять лет передышки получили. Еще два года – хорошо бы, да что делать, если пузырь этот раньше желаемого нам времени лопнул. Во мне не сомневайся. В моей голове война бродит, как молодое пиво в бочке. Саша мой иной раз дивится, откуда у меня столько прыти берется, ему забота о моей беспокойной головушке.

Екатерина посмотрела на вконец растерявшегося Потемкина и добавила уже в спокойном тоне.

– Не теряйся, Гриша. Посилим. Поезжай к войскам, на люди не оказывайся, о приезде твоем лучше, чтобы никто не знал. Езжай, у тебя хлопот много. А я тут управлюсь. Буде турки манифестом войну провозгласят, нужно мне в Совет новых людей посадить, чтобы многим рты зажимать, а говорить в пользу дела. Воронцов более всех супротивничает. Безбородко хитрит, с малым двором сносится, на Румянцева надеется, тебе завидует смертно, на него не положусь. В Совет введу графа Пушкина, генерала Салтыкова, да и Шувалова можно, и Завадовского. Князь Вяземский на царицынских водах на лечении, тоже выписывать нужно, человек во всем полезный, хотя и недалек умом, да зато исполнителен. Ты ведь знаешь, толковых людей у меня под рукою мало. Ну да не беда. Русский Бог всегда был и есть и будет велик, а я несомненную надежду полагаю на Бога всемогущего, по его воле все препятствия разрушаются.

Последние слова совсем поразили Потемкина. Он давно догадывался, что в Бога Екатерина не верит. Но ее вдохновленная тирада о русском Боге прозвучала так искренне, словно императрица всю жизнь читала не насмешливые Вольтеровы измышления, а труды святых отцов православной церкви.

Передохнув с дороги, Потемкин уехал из столицы так же незаметно ни для кого, как и приехал, переговорив о делах только со своим петербургским управляющим Горновским, он был ему всецело предан и замещал светлейшего князя на севере, как Попов на юге.

Разговор с Екатериной не ободрил Потемкина. Князь не смог поговорить о том, о чем хотел. «Ты мне служишь, а я тебе признательна…» Вот и весь итог их беседы… Кто же он есть, Потемкин? И кому он служит? И зачем? И что выслужил, и что выслужит?

Ответить на этот вопрос светлейший князь Таврический так и не успел до конца своей жизни.

III. Нить судьбы

1. Оленька Зубкова

 
Пойду с горя в чисто поле,
Сяду я на бугорок,
Посмотрю я в ту сторонку,
Где мой миленький живет.
 

Русская народная песня.

Жизнь князя Потемкина требует отдельного романа. И я бы с удовольствием принялся за него, не будь я занят работой над сочинением более обширным, в нем мне придется уделять Потемкину немало внимания и места, так как судьбы многих героев, описанных в первых книгах моего романа, тесно переплетутся с судьбою блистательного фаворита великой императрицы, сумевшего стать больше, чем фаворитом.

Одно только вступление к рассказу о нем – оглянись, мой терпеливый читатель, – заняло полкниги. Но я не сожалею об отведенных для князя страницах – они потрачены не напрасно: теперь читатель из первых рук знает, кто такой Потемкин, о нем ведь много наврали историки и даже наш брат сочинитель, правду, как всегда, можно найти только в моем сочинении.

Но, отвлекаясь на описание героев, имена которых занесены в многочисленные тома, заполняющие пыльные полки библиотек, я ни на миг не забываю и о тех героях, а тем более героинях, – они, признаюсь, милее сердцу автора – чьи имена впервые появились на свет под моим пером на страницах этого сочинения – страницах, бессонными ночами напролет исписанных моей неутомимой рукой. Надеюсь, что и читатель помнит их.

Хотя знаю, читатель забывчив, и поэтому я напомню судьбу героини, о которой давно пора продолжить рассказ. Речь об Оленьке Зубковой.

Она родилась в бедной дворянской семье. Ее мать мечтала вырваться из захолустья, но так и не смогла этого сделать. Старик отец и братья не питали нежных чувств к юной красавице. Она влюбилась в своего соседа – Александра Нелимова, брата выпускницы Смольного института Катеньки Нелимовой, любимицы императрицы Екатерины II Алексеевны. И, как говорили злые языки, любовницы великого князя Павла Петровича. Отец Нелимовых много лет тому назад участвовал в неудавшейся попытке свержения Екатерины II с престола, но после провала заговора вместо того, чтобы лишиться буйной головы, сумел счастливо скрыться в Тверской глуши.

На самом деле Катенька Нелимова и великий князь Павел питали друг к другу платонические чувства и были не любовниками, а задушевными друзьями. А любила Катенька Александра Нелимова, считавшегося ее родным братом. Она боролась с этим греховным чувством, не подозревая, что Александр не связан с ней узами родства.

Происхождение этого юноши, от которого сходили с ума все барышни округи, окутано тайной, ее я не рассказываю даже читателю, разумеется, до поры до времени, рано или поздно читатель узнает все, но, как мне думается, все-таки не рано, а попозже, попозже…

Оленьку Зубкову Катенька ненавидела с детских лет и дала себе клятву, что никогда не допустит, чтобы ее брат Александр достался соседке-сопернице.

Поэтому Катенька, колеблясь, но все же не решаясь отважиться на запретную любовь с мнимым братом, соглашалась женить его на милой, чудесной племяннице княгини Тверской, Поленьке.

Княгиня Тверская, старорежимная, допетровских времен столетняя Старуха, души не чаяла в юной ангелоподобной племяннице и давала за ней огромное приданое. Старуха, в отличие от Катеньки Нелимовой, знала тайну происхождения Александра. Она благоволила юноше. А ее слово во всей округе было высшим законом.

Александра и Оленьку Зубкову связывал тайный, можно сказать, еще детский роман, увенчанный только робкими поцелуями под луной в старом заброшенном парке.

Но Александр не придавал этому роману особого значения. Семейства Нелимовых и Зубковых, разделенные давней враждой отцов, прозябали в бедности. Женитьба на Поленьке, наследовавшей несметные богатства Старухи, княгини Тверской, открывала Александру путь в гвардию, об этом он мечтал с юных лет, намереваясь повторить подвиги Македонского и Гая Юлия Цезаря. Да и влюбленная в него Поленька была просто прелесть.

Для Оленьки крушение ее надежд на брак с Александром стало страшным ударом. Она попыталась пойти против воли всемогущей Старухи, но, потерпев поражение в неравной борьбе, уехала в Москву. Бедная провинциалка решила выйти замуж за самого главного генерала и тем самым отомстить и неверному возлюбленному, и безжалостной всевластной Старухе.

В Москве Оленька обрела союзницу в лице своей дальней родственницы по прозвищу Кумушка Зинаида. Кумушка Зинаида заложила две свои небольшие деревеньки, чтобы помочь красавице добиться поставленной цели. За Оленьку посватался престарелый, но, как казалось, бодрый и резвый и самое главное – богатый генерал.

Но бедняга умер за день до свадьбы. Умри он хотя бы на один день, да хоть бы на полдня позже, и Оленька сделалась бы богатой, юной вдовою. Поэтому злые языки – ах, эти злые языки, жалящие ядом зависти! – окрестили неожиданно и победно явившуюся на московскую ярмарку невест Оленьку Неуспевшей вдовой.

Прозвище, конечно, меткое, но красота Оленьки оказалась сильнее. На ней вознамерился жениться один из сыновей графа Кирилла Разумовского. Рок или рука судьбы не допустили этого брака. Жених на этот раз не умер накануне свадьбы, а передумал и вместо женитьбы решил заняться устройством грандиозного ботанического сада. Возмущенная такой переменой намерений Оленька назвала новоявленного ботаника Травоядным растением.

Но тут же сыскался еще один претендент на руку неотразимой красавицы из никому неведомого захолустья. Баснословный богач Нашокин. Он не собирался умирать – уж больно щедро одаривала его жизнь молодостью, деньгами, веселым нравом и друзьями, всегда шумным балаганом толпящимися вокруг человека, пока у него есть деньги, и при условии, что он беззаботно рассыпает их горстями направо и налево, и монеты, падая на мощенные булыжником улицы, издают легкий, мелодичный, завораживающе-привлекательный звон (они падают, как верно заметил один великий мастер русской словесности, звеня и подпрыгивая), и уж Нашокин не променял бы радости любви на пальмы в кадках и цветущие раз в сто сорок лет кактусы, доставленные по морю из какой-нибудь Мексики, невесть для чего и кем придуманной, и тем не менее все же существующей где-то на этом белом свете, полном всяких диковин.

Повинуясь все той же руке судьбы, на которую нет никакой управы, Оленька вдруг сама сбежала от богатого жениха, в свое полунищее, полузаброшенное имение. (Ее отец, не признававший Оленьку своей дочерью, стал управляющим имения князя Салтыкова, воспитателя великих князей Павла Петровича и Александра Павловича. И поселился в имении князя, Салтыковке, вместе со своими сыновьями – одному из них, Платону, суждено сыграть роковую роль в судьбе императрицы Екатерины II Алексеевны, но все это, как, наверное, уже догадывается мой прозорливый читатель, произойдет чуть попозже).